Текст книги "Святославичи"

Автор книги: Виктор Поротников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц)

Для своих четырнадцати лет Янка была необычайно серьезна и, судя по отдельным высказываниям, умом пошла в мать. Помимо этого девушка унаследовала от матери-гречанки стройность телосложения, оливковый цвет кожи и красиво очерченные губы. В остальном она пошла в отца-русича. У нее были темно-синие глаза с поволокой, пышные золотисто-русые волосы, расчесывать которые доставляло Вышеславе огромное удовольствие. Когда Янка расплетала свою толстую косу, то могла закрыться волосами до самых икр как плащом.

Янка очень льнула к Оде и все выспрашивала у нее про Глеба. Ее желание стать его женой проявлялось в ее поведении все явственнее. Глеб своей мягкостью и уравновешенностью нравился Янке больше, нежели более замкнутый Олег, в характере которого нет-нет да и проявлялись отцовская жесткость и упрямство.

Однажды Ода, оказавшись наедине с Олегом, напрямик спросила его, нравится ли ему Янка. Что двигало ею? Ода не смогла бы ответить на этот вопрос, но ей почему-то хотелось сблизить синеглазую дочь Всеволода именно с Олегом. Ода чувствовала своим женским чутьем, что Олег, в отличие от Глеба, способен на более приземленную страсть к женщине и не будет витать в облаках возвышенных чувств. Евангельский взгляд на семейные отношения не очень-то устраивал Оду. И она, как женщина женщине, желала Янке полноценной земной любви с ее будущим мужем.

Олег искренне ответил мачехе, что Янка ему не по сердцу. При этом он столь выразительно посмотрел на Оду, что в груди молодой женщины разлился жар и приятная волна прокатилась по всему телу. Заметив перемену в лице мачехи, Олег поспешил уйти и весь оставшийся день старался не показываться Оде на глаза.

Ода была благодарна Всеволоду и Анастасии за покой, установившийся в ее душе с их приездом. Она была почти счастлива, забыв на время про свои печали и не подозревая о жестком ударе, уготованном ей судьбой.

– Ну что же, милая моя, – обратилась как-то к Оде Анастасия, когда обе женщины сидели за пяльцами, – Прощеное воскресенье мы со Всеволодом провели у вас в Чернигове, чем остались весьма довольны. Теперь ждем вас с детьми на Светлое Христово Воскресенье[78]  [78] Светлое Христово Воскресение – Пасха.


[Закрыть] к нам в Переяславль. Приедете?

– Я с превеликой радостью побывала бы у вас, – призналась Ода, – да только Святослав вряд ли на Пасху поедет в Переяславль. Как растают снега, он намеревался опять идти с дружиной до Тмутаракани.

– Так ведь Ростислав-то умер, – растерянно сообщила Анастасия. – Разве Святослав ничего тебе не сказывал?

Ода похолодела и глядела на Анастасию остановившимся взглядом. Услышанное не укладывалось у нее в голове. Нет, этого не может быть!

– Видно, муж твой запамятовал, – между тем продолжала Анастасия. – Катепан херсонесский побывал в гостях у Ростислава и отравил его, подмешав яд в вино. Случилось это еще в конце января. Ростислав же умер не сразу, а на восьмой день. Катепан, вернувшись в Херсонес, не таясь, стал повсюду говорить, что скоро отправится Ростислав на тот свет, чем себя и выдал. Когда Ростислав и впрямь преставился, херсонесцы испугались гнева русичей и побили того катепана камнями. Всеволоду в Переяславль весть эту принес один греческий купец.

Анастасия умолкла, заметив, как побледнела Ода.

Неимоверным усилием воли Ода заставила себя справиться с волнением.

– Может быть, этот слух пустой? – спросила она.

Она была готова осыпать Анастасию золотом, лишь бы та согласилась с этим.

Гречанка разочаровала ее, качнув своей красивой головой и произнесла со вздохом:

– Я бы многое дала за то, чтобы это было неправдой. Ростислав был такой милый! Он называл меня «синеокая пава» и так почтительно целовал при встречах и прощаниях, словно стеснялся проявлять свои чувства. Я не раз подсказывала ему взглядом, что со мной он может быть и посмелее. Он хоть и доводился мне племянником, но был моложе меня всего на четыре года. Разве думаешь о каком-то там родстве, когда рядом такой красивый молодой витязь. В такие моменты думаешь совсем о другом, пусть это и грех. – Анастасия посмотрела на Оду с подкупающей доверительностью, оставив ненадолго пяльцы. – Не поверишь, я жутко завидовала Ланке, которой так повезло с мужем. Сколько ночей я не могла заснуть, думая о Ростиславе. Я все время ждала встречи с ним и одновременно боялась его видеть. Порой один взгляд или случайное прикосновение его руки пробуждали во мне желание отдаться ему. Я сгорала от стыда. Мне казалось, это заметно всем окружающим и только Ростислав ничего не замечает. – Анастасия печально вздохнула и вновь взялась за пяльцы. – Бедный Ростислав!.. Несчастная Ланка!.. – тихо промолвила она.

Ода слушала Анастасию со смешанным чувством изумления и ревности.

«Так вот ты какая «неприступная греческая богиня»! – подумала она. – Выходит, не столь уж ты неприступна».

«Неприступной греческой богиней» за глаза называл Анастасию Святослав, который как-то под хмельком признался боярину Перенегу, не подозревая, что его слышит Ода, что он «не прочь бы помять дивные перси и бедра Всеволодовой супруги». Но тут же посетовал, мол, «приступу с этой стороны нет никакого».

Воцарившееся молчание было недолгим.

– У тебя что-то было с Ростиславом? – не глядя на Оду, тихо спросила Анастасия.

Ода поняла, что чем-то выдала себя, и, не желая на откровенность подруги отвечать недоверчивой холодностью, призналась:

– Было… Один раз.

– Счастливая! – прошептала Анастасия.

Ода бросила на нее удивленный взгляд. Она не поняла, какой оттенок прозвучал в этом единственном слове, беззлобной зависти или скрытой неприязни.

– Мне казалось, что у тебя все благополучно со… Всеволодом, – промолвила Ода. – Он так сильно любит тебя! Не то, что мой Святослав.

Анастасия помолчала, потом недовольно бросила:

– Знала бы ты, как мне надоел этот ревнивец!

И снова Ода была изумлена и ошарашена, перед ней будто сидела не Анастасия, а совсем другая женщина.

– Всеволод не дает мне повода для блуда с другим мужчиной, он любит меня, не притесняет, блюдет свое тело от других женщин, каких только красавиц я ему не подыскивала! – с какой-то обреченностью в голосе молвила Анастасия. – Он жаждет на ложе только меня, что и доказывает мне ночью и днем.

– И днем? – невольно вырвалось у Оды, которая и ночи-то далеко не все проводила со Святославом.

– Да, дорогая моя, – ответила Анастасия с брезгливой усмешкой. – Это у вас в тереме я отдыхаю, а у себя в Переяславле муж мой иной раз по нескольку раз на дню срывает с меня одежды. Дивлюсь я его ненасытности! Был один человек, с кем и я хотела бы вот так же грешить и денно и нощно, но и тот умер. Потому и завидую тебе. Ты хоть раз да вкусила счастья!

Печаль по Ростиславу еще больше сблизила Оду и Анастасию.

Судьбы их были схожими: обе имели нелюбимых мужей и втайне желали одного и того же человека. И то, что красавец Ростислав ушел из жизни, в какой-то мере уравнивало ту, что однажды побывала в его объятиях, с той, для которой близость с ним так и осталась в мечтах. Теперь у Оды и Анастасии была общая тайна – одна на двоих.

Поздно вечером в ложнице Святослава и Оды произошла ссора.

Ода, лежавшая в постели и тщетно пытавшаяся заснуть, слышала, как пришел муж, как он раздевался, как шепотом читал молитву перед иконой. В конце молитвы Святослав стал благодарить Господа за то, тот взял к себе «строптивца Ростислава» и избавил его от необходимости «обнажать меч на родного племянника».

Эти слова резанули Оду по сердцу, будто ножом отточенным.

– Стыдись, князь черниговский! – вскричала она, выскочив из-под одеяла. – Как тать молишь Бога о милости, через которую в помыслах своих корыстных видишь себя во главе земли Русской! Помышляешь о богатстве и славе, не довольствуясь отцовым наследием и почестями княжьими. Таишь злобные замыслы против братьев своих, как таил против Ростислава. Мнишь о себе, как о светломудром властителе, Бога в союзники взял! Благодаришь Властителя Небесного за подмогу против родного племянника, пред коим ты сам оказался бессилен и жалок, ибо одолел тебя Ростислав без сражения одною хитростью.

Попроси же Всевышнего, чтоб послал он скорую смерть Изяславу и Всеволоду и всем их сыновьям. Представляю, сколь роскошные поминки справил бы ты за их упокой, князь черниговский!

Ода не могла продолжать, рыдания душили ее.

Святослав, поначалу оторопевший от неожиданности, шагнул к супруге, желая ее успокоить.

Но Ода отпрянула от него, как от прокаженного:

– Не приближайся!.. Гадок ты мне!

– Что с тобой, горлица моя? – забормотал Святослав. – Одумайся! Куда ты?

Видя, что Ода отступает к двери, Святослав бросился наперерез и схватил жену за рукав исподней рубашки.

Ода рванулась, послышался треск раздираемой ткани. Святослав хотел подхватить Оду на руки, но после сильной пощечины невольно отпрянул.

Воспользовавшись заминкой, Ода выбежала из спальни.

Ласковые объятия Регелинды вызывали у Оды целые потоки слез. Она жаловалась служанке на злодейку-судьбу, на постылого мужа, на его братьев, на свое одиночество, поминая Ростислава, которого «отравили подлые люди, такие же подлые, как Святослав и его братья!».

Регелинда толком ничего не могла понять. Она уложила Оду в своей комнатушке, напоив ее чистой родниковой водой, освященной епископом Гермогеном в ночь на Крещение Господне. Служанка не допустила к Оде Святослава, который пришел взглянуть на нее.

– Что с ней, Регелинда? – допытывался князь. – Жар, что ли? Такой я Оду еще не видывал.

– Хворь у нее чисто женская, княже, – шепотом отвечала Регелинда. – Завтра встанет твоя женушка как ни в чем не бывало! Не кручинься. Ложись спать.

Святослав стоял перед Регелиндой с толстой восковой свечой в руке. Желтый язычок пламени освещал встревоженное лицо князя. Глаза Святослава в упор глядели на Регелинду с тупым недоумением, словно он силился понять, что кроется за выражением «женская хворь», и не мог.

Вдруг в тишине раздалось шлепанье босых ног. Из-за спины Святослава выскочила Вышеслава в длинной ночной рубашке со светильником в руке.

– Что случилось? – спросила девушка. – Я слышала плач матушки. Где она?

Регелинда всплеснула руками.

– Да ничего не случилось, глупая. Спать иди!

– А вы-то отчего не спите? – подозрительно молвила Вышеслава.

Святослав беззвучно выругался и, резко повернувшись, ушел в свою опочивальню.

– Чушь-то не городи! – оборвала девушку Регелинда и, крепко взяв за руку, повела за собой. – Распрекрасных тебе снов, лада моя! – с этими словами служанка втолкнула Вышеславу в ее спаленку, забрав у нее светильник.

Возвращаясь обратно, Регелинда услышала, как скрипнула дверь князя Всеволода и его жены. Служанка невольно замедлила шаг, прикрыв светильник ладонью, заметив впереди во мраке коридора смутную женскую фигуру в белых ниспадающих одеждах – Анастасия!

Регелинда не успела сообразить, что сказать гречанке, если и та обратится у ней с расспросами, как вдруг дверь снова приоткрылась, вместе с полоской света в коридор высунулась обнаженная мужская рука и втащила Анастасию назад в спальню.

Путь освободился, и Регелинда на цыпочках двинулась дальше. Проходя мимо только что затворившейся двери, она не удержалась и приникла к ней ухом. До нее донесся раздраженный голос Анастасии: «Пусти меня!.. Грех в Великий пост сладострастьем заниматься. О теле не мыслишь, так о душе промысли, Всеволод!» – «Иль не жена ты мне, Настя?» – прозвучал недовольный голос Всеволода. «Жена, но не раба!» – ответила княгиня.

«У этих свои кочки да ухабы! – с усмешкой подумала Регелинда. – Гречанка-то набожна, а муженек ее сластолюбив. Такому молодцу на ложе любая будет рада!»

Под «любой» Регелинда подразумевала себя. Она сразу положила глаз на Всеволода, еще когда увидела его впервые в Киеве лет десять тому назад…

Наступила первая суббота Великого поста: день поминовения усопших.

Спасо-Преображенский собор был полон молящимися. На этот раз князья, их жены и дети стояли перед алтарем. Бояре со своими женами и детьми теснились широким полукругом за ними. Черный люд заполнил все проходы у пяти столпов храма, толпился в распахнутых настежь главных вратах.

После выноса Святых Даров епископ Гермоген начал службу, гулкое эхо вторило его сильному зычному голосу в высоких сводах собора. Торжественное молчание многих сотен людей, стоящих плотно друг к другу, придавало всему обряду что-то завораживающее.

Анастасия сбоку глянула на Оду. Княгиня сосредоточенно молилась, склонив голову в темном платке и беззвучно шевеля сухими губами. Гречанка догадалась, по ком ее молитва.

С самого утра Ода была бледна и неразговорчива. Святослав тоже был не такой, как всегда. Всеволод и Анастасия, Вышеслава и Янка, пасынки Оды – все видели, что-то случилось. Но только одна Анастасия догадывалась об истинной причине молчаливого отчуждения между Святославом и Одой.

Когда архидиакон[79]  [79] Архидьякон – старший дьякон в епархии.


[Закрыть] приблизился к Святославу с пучком тонких свечей, в наступившей тишине прозвучал негромкий голос черниговского князя:

– Светлая память отцу моему великому князю Ярославу Владимировичу, в православии Юрию, матери моей великой княгине Ирине, в иночестве Анне, старшему брату моему Владимиру Ярославичу, в православии Василию, моей первой супруге княгине Брониславе, в православии Елизавете, моему младшему брату Вячеславу Ярославичу, в христианстве Петру, и другому младшему брату Игорю Ярославичу, в христианстве Федору.

После каждого произнесенного имени Святослав брал свечку, разжигал ее от свечи, горевшей перед Распятием, и ставил на канун – подсвечник в форме круглого стола.

Назвав последним брата Игоря, умершего шесть лет назад, Святослав перекрестился на Распятие и хотел было вернуться к алтарю, как вдруг Ода стремительно прошла мимо него к архидиакону, выхватила из его рук свечку и громко воскликнула:

– За упокой души христолюбивого племянника нашего Ростислава Владимировича, в православии Михаила!

Даже не удостоив мужа взглядом, Ода вернулась на свое место.

Святослав кивнул священнику и встал рядом с Одой, хмурый и недовольный.

Архидиакон нараспев затянул поминальную молитву:

– Упокой, Господи, души усопших рабов Твоих родителей и сродников князей Святослава и Всеволода Ярославичей: великого князя Юрия, жены его инокини Анны, сыновей их Василия, Петра и Федора Юрьевичей, а также внука их Михаила Васильевича и княгини черниговской Елизаветы и всех православных христиан и прости им все прегрешения вольные и невольные и даруй им Царствие Небесное!..

* * *

К концу марта растопило весеннее солнце сугробы и потекли по кривым улочкам Чернигова, по крутым переулкам на Третьяке и Подоле веселые ручейки. В лужах отражались голубые небеса. Края крыш украсились бахромой сосулек, истекающих прозрачной холодной влагой. Сосульки срывались вниз, не выдерживая единоборства с жаром солнечных лучей, и со звоном разбивались о твердые наледи. Их блестящие продолговатые обломки искрились на солнце, как горный хрусталь.

В один из солнечных дней уходящего марта Ода объявила Святославу, что намерена поехать в Саксонию к отцу. Она попросила мужа отпустить с нею Ярослава и Вышеславу.

Святослав не стал перечить. Его отношения с женой после отъезда Всеволода и Анастасии в Переяславль становились все хуже. На раздражительность Оды, на ее упорное молчание Святослав отвечал вспышками гнева и бранью.

Ода быстро собралась в дорогу. Кроме Вышеславы и Ярослава с нею отправлялись две молоденькие служанки и Регелинда. Ехать было решено верхом из-за надвигающейся распутицы.

Святослав для сопровождения супруги и детей отобрал сотню дружинников, поставив во главе всего Инегельда, владевшего немецким языком.

Прощание вышло сухим и коротким. Святослав хлопнул по плечу Инегельда и что-то коротко бросил ему по-шведски. Инегельд молча кивнул и отошел к своему коню. Затем князь поочередно прижал к себе Вышеславу и Ярослава. Подойдя к жене Святослав едва коснулся губами ее бледной щеки.

Протянув пергаментный свиток, он промолвил, не глядя на Оду:

– Вот грамотка твоему батюшке от меня.

Ода с безразличным видом взяла свиток и, не проронив ни слова, передала его Регелинде.

Святослав повернулся и ушел в терем.

Вышеслава расцеловала на прощание братьев. Олег помог сестре сесть верхом на коня, потом подошел к мачехе, чтобы проститься и с нею. Глеб, Давыд и Роман тоже садились на коней, они вызвались сопровождать Оду до развилки дорог.

Ода притянула к себе голову Олега и коснулась его лба горячими губами.

– Прощай, мой юный князь, – тихо сказала она.

– Мыслю, не на век прощаемся, – постарался улыбнуться Олег.

– Бог ведает, – прошептала Ода.

Опираясь на руку Олега, Ода села в седло. Лошадь под ней была смирная, она даже не тронулась с места, лишь пошевелила ушами.

Ода взяла в руки поводья, прежде чем направить лошадь со двора в распахнутые ворота, она подняла голову в круглой шапочке и перекрестилась на купола Спасского собора.

Олегу, не спускавшему с мачехи глаз, вдруг показалось, что она прощается с Черниговом навсегда. Олег снял с головы мурмолку, чтобы помахать ею, если Ода обернется.

Но Ода не обернулась.

Молитва мытаря и фарисея

Как просохли дороги после весенней ростепели, прибыли в Киев послы венгерского короля Шаламона[80]  [80] Шаламон – король Венгрии в 1063-1074 гг.


[Закрыть]. Возглавлял посольство родной дядя короля Левенте. Речи герцога, свободно владевшего русским, пришлись по душе князю Изяславу.

– Русские князья стремятся к родству с христианскими королевствами. Однако в делах государственных с родством не считаются, странно сие и непонятно, – возмущался герцог. – Уже только то, что королева Анастасия-Агмунда Ярославна[81]  [81] Анастасия-Агмунда – дочь Ярослава Мудрого, ставшая женой венгерского короля Андраша (1046-1061), мать Шаламона.


[Закрыть] является родной сестрой киевского князя, вызвало почтение у соседних государей… до недавнего времени.

Когда умер король Андраш, королева Анастасия-Агмун-да вместе с сыном Шаламоном бежали в Германию, опасаясь козней двоюродного брата умершего короля, – Белы[82]  [82] Бела – король Венгрии в 1061-1063 гг.


[Закрыть]. Анастасия просила помощи у князя киевского, о том же просил германский король, но князь киевский остался глух к просьбам короля Генриха[83]  [83] Г е н р и х Третий – германский король в 1039-1056 гг. Шаламон женат на его дочери.


[Закрыть] и к мольбам сестры, занятый своими делами. Не русские дружинники, а немецкие рыцари возвели на венгерский трон сына Анастасии, Шаламона.

Теперь сыновья умершего Белы спасаются у польского князя Болеслава Смелого и точат мечи, собираясь биться с Шаламоном за венгерский трон. Польский князь готов помогать им в этом, – Болеслав до рати охоч! А князь киевский, женатый на родной тетке Болеслава, и пальцем не пошевелил, дабы унять воинственных поляков и позаботиться о своем племяннике Шаламоне, который не преследует православных христиан в отличие от Болеслава.

Сидя на троне, Изяслав угрюмо взирал на низкорослого коротконогого герцога в длиннополом доломане из красного аксамита[84]  [84] Аксамит – шелковая ткань с ворсом из серебряных или золотых нитей.


[Закрыть]. В его свите было двенадцать длинноусых черноволосых господарей в желтых и голубых одеждах, расшитых золотыми нитками.

Изяславу вспомнился Андраш, сын герцога Ласло Сара, изгнанник Андраш, по-русски, Андрей. Приютил его некогда в Киеве Ярослав Мудрый, как приютил Гаральда, не поделившего норвежский трон со своим братом Олавом. Ярослав любил повторять сыновьям своим: «Благо получает тот, кто умеет ждать».

Прошло время, умер король Олав Святой[85]  [85] Олав Святой – король Норвегии в 1015-1030 гг.


[Закрыть]. Освободился и венгерский трон. Вспомнили про изгнанников в далекой Норвегии и в граде Эстергом, что на берегу полноводного Дуная. Стали Гаральд и Андраш королями каждый в своей стране, а в жены взяли дочерей Ярослава Мудрого, Елизавету и Анастасию.

Вот только недолго просидела на норвежском троне Елизавета Ярославна. Не по сердцу ей пришлась суровость супруга – и трех лет не прошло, как сбежала она в Данию и вышла там замуж за датского короля Свена.

Анастасия хоть и была счастлива за Андрашем, но спокойного житья не было и у нее: у венгров тянулась долгая ожесточенная борьба за власть между потомками короля Иштвана Святого[86]  [86] Иштван Святой – король Венгрии в 997-1038 гг.


[Закрыть] и его двоюродного брата герцога Ласло Сара. Породнился Иштван Святой после принятия христианства с германским королевским домом, взяв в жены сестру короля Генриха, Гизеллу. Дед Изяслава Владимир Красное Солнышко не захотел совсем уж уступать Венгрию католикам и заключил дружественный союз с королем Иштваном, выдав за его брата Ласло свою дочь Премиславу.

С той поры и разгорелась вражда между сыном Иштвана Петром, женатым тоже на немке, и сыновьями Ласло Сара, Андрашем и Левенте. По закону, у потомков Иштвана было больше прав на трон, но воинственности и удачи им всегда не хватало в отличие от потомков Ласло Сара. Потому-то Андраш и стал королем венгров сразу после смерти Петра.

– Иль не слышит князь киевский, как в Польше гремят оружием, собираясь воевать с его племянником Шаламоном? – прозвучал вопрос герцога Левенте к Изяславу.

– В Польше испокон веку оружием гремят, и я не собираясь вмешиваться в дела Болеслава, – раздраженно ответил Изяслав.

Бояре киевские, сидевшие на скамьях вдоль стен, одобрительно загудели.

– Таково твое последнее слово, великий князь? – громко спросил Левенте.

Герцог вскинул подбородок и слегка прищурил свои темные выпуклые глаза в ожидании ответа.

– Да, – ответил Изяслав и, не сдержавшись, добавил: – Законному правителю чужие мечи не нужны, а сродники свои не страшны.

– У великого киевского князя впереди еще полжизни, чтобы иметь возможность разувериться в собственных словах, а посему я не стану тратить время на разговоры, – склонив голову, промолвил Левенте. Хочу лишь йопросить пресветлого князя разрешить мне повидаться с вдовой Ростислава княгиней Ланкой.

– Могу обрадовать тебя, герцог, – криво улыбнулся Изяслав. – Вдова Ростислава надумала возвратиться в отчий край, так что будешь ей в пути и собеседником, и телохранителем. Передавай от меня поклон сестре моей Анастасии и королю Шаламону. Скажи, помнит их князь киевский. Не забыл!

При последней фразе брови Изяслава сдвинулись на переносье и в глазах блеснули недобрые огоньки.

Герцог отступил на шаг, неловко поклонился, прижав руку к груди. Вместе с ним отвесила поклон и его свита.

Отпуская Ланку в Венгрию, троих ее сыновей Изяслав оставлял на Руси. Боялся Изяслав, что вырастут Ростиславичи мстителями за своего отца, коль их воспитанием займутся мать и бабка.

Это решение не понравилось Гертруде, которая немедленно поспешила к мужу. Гертруда, как всегда, действовала бесцеремонно, вторгнувшись в покои Изяслава, не вняв предостережениям княжеского постельничего Людека.

На днях учинил кровавую расправу прямо на княжьем суде киевский боярин Яловат, зарубивший топором торгаша Бокшу за то, что тот средь бела дня на улице сорвал платок с головы жены Яловата, когда та отвергла наглые домогательства. Брат и сын Бокши поклялись в кровавой мести изничтожить самого боярина и все его мужское потомство.

Вот чем была занята голова Изяслава, когда вдруг к нему пожаловали венгерские послы. И теперь, после переговоров с ними, Изяслав думал о том же, сидя над сводом законов Ярослава Мудрого. И помогал ему в этом деле вездесущий воевода Коснячко.

– Узаконил отец мой кровную месть в Русской Правде, подражая варяжским судебным уставам, а мы ноне расхлебывай его недомыслие, – ворчал Изяслав. – Что с того, что от предков наших обычай этот идет? Предки наши и невест умыкали, и идолам молились! Лик времен текучих и нравы людей меняет, я так мыслю. Не пристало нам, коней сменив, на старых санях ездить.

– Верно мыслишь, княже, – добавил Коснячко. – Отец твой в советниках имел варягов да новгородцев, вот и получился у него первый блин комом.

– Кровь за кровь – это обычай дедовский языческий, проще говоря, – сказал Изяслав. – В нонешнее времена русичам надлежит жить по-христиански, ибо…

Изяслав недоговорил.

В дверях светлицы показалась Гертруда в длинных небесно-голубых одеждах и белой накидке на голове. Подведенные сурьмой брови и нарумяненные щеки очень молодили тридцатидевятилетнюю княгиню.

– Здрав будь, свет мой ясный, – с легким поклоном поприветствовала Гертруда мужа.

Коснячко удостоился лишь небрежного кивка. Несмотря на это, воевода вскочил из-за стола и отвесил поклон Гертруде, которую побаивался за ее мстительный нрав.

– И тебе доброго здравия, пресветлая княгиня! – произнес Коснячко и поклонился еще раз, но уже не столь низко.

– Ну будет ломаться, воевода. Сядь! – недовольно проговорил Изяслав и глянул на жену. – Зачем пожаловала, княгиня?

– Истинно ли, свет мой, что отпускаешь ты Ланку в Венгрию вместе с послами короля Шаламона? – спросила Гертруда, приблизившись к столу, за которым сидели князь и воевода.

– Истинней и быть не может, – надменно ответил Изяслав, – сегодня же Ланка отправится в путь. Скатертью дорога!

– Но почто отпускаешь ее одну, без детей, иль сердца у тебя нет, Изяслав?

– Доколе ты будешь встревать в дела мои, княгиня? – повысил голос Изяслав. – Я над решениями своими господин, а сердечными делами мне заниматься недосуг. Сказано без детей, значит, так тому и быть!

Тон Изяслава вывел Гертруду из себя.

– Если сердцем тебе размыслить недосуг, то ты хоть умом своим пораскинь, свет мой. Ты от одного Ростислава насилу избавился, а тут сразу трое Ростиславичей взрастут тебе на погибель. Придет срок, каждый из них княжеский стол себе требовать начнет. Не с кого-нибудь – с тебя! – Гертруда гневно ткнула пальцем в мужа. – Иль мало тебе племянников, оставшихся на твое попечение после смерти братьев твоих Игоря и Вячеслава! Им ведь тоже уделы дать придется, если, конечно, раньше не дать им яду.

– Что ты мелешь, безбожница! – вскричал Изяслав. – Какого еще яду?! Убирайся!

– У тебя у самого три взрослых сына, – упрямо продолжала Гертруда, – не о себе, так о них хотя бы подумай. Не братьями вырастут для сыновей наших Борис Всеславович,

Давыд Игоревич и Ростиславичи, но злейшими врагами. Разденут, растащат они всю Русь себе на уделы!

– Замолчи, женщина! – Изяслав угрожающе поднялся из-за стола. – Хоть и не люб был мне Ростислав, детей его я от себя не отрину, ибо с рожденья они обрели веру православную и как князья будущие укрепят древо Ярославичей. А уделов Руси всем князьям хватит.

– Скажи хоть, боярин, князю своему, что хлебнет он лиха с племянниками своими, – обратилась Гертруда к Коснячко, – обернется его нынешнее глупое благородство потоками крови в недалеком будущем.

Коснячко захлопал глазами, не зная, что сказать. Перечить князю он не смел, а противиться воле княгини боялся. Да и не обращалась Гертруда к нему за помощью до сего случая ни разу.

Выручил воеводу Изяслав, который выставил-таки жен за дверь.

– У братьев моих жены как жены, а моя как ворона все крови ждет! – посетовал Изяслав наедине с Коснячко. – Твоя-то женка, говорят, тоже норовистая. Так, воевода?

– У-у, княже, палец в рот не клади! – усмехнулся Коснячко.

Изяслав засмеялся и похлопал Коснячко по плечу: приятно сознавать не на себе одном Божье наказание, а иначе злонравие своей жены Изяслав и назвать не мог.

Гертруда отплатила мужу той же ночью, не впустив к себе в спальню. Тогда Изяслав велел дружинникам седлать коней и по ночной дороге поскакал в Вышгород.

«Глупая гусыня тщится досадить мне и сама не ведает, что для меня ее ласки хуже потных дней, – думал Изяслав, усмехаясь. – Иль не найду я телесной утехи с той, что и помоложе, и побелее…»

Когда неожиданно девять лет тому назад скончался в Смоленске брат Изяслава Вячеслав, вдову брата Эмнильду Изяслав вместе с сыном поселил в Вышгороде.

Эмнильда была дочерью маркграфа саксонского Отона. Была она и глуповата, и простовата. Вся какая-то бесцветная: белокурые волосы, светлые брови, бледный цвет лица, серые глаза с грустинкой… В присутствии Изяслава Эмнильда часто терялась, заливаясь краской стыда, голос был тихий и покорный. Улыбалась она редко, смеялась еще реже, но тот, кто хоть раз слышал ее смех, уже не забывал его никогда. Смех Эмнильды был по-детски заливчатый, будто колокольчик звенел.

Мужа своего Эмнильда любила очень сильно и, когда его не стало, всю свою любовь перенесла на сына Бориса, которого втихомолку называла Михелем. Мальчик норовом и статью пошел в отца-русича, от матери-немки унаследовав лишь белокурые волосы и серые глаза. Изяслав, взявший опеку над племянником, подыскал Борису опытных воспитателей и даже нашел дружков для детских игр княжича.

Любовная связь Изяслава с Эмнильдой возникла внезапно и толчком к этому послужил нелепый случай.

Как-то осенью уже по окончании годового траура Эмнильды Изяслав приехал в Вышгород, в окрестностях которого любил охотиться на туров. Охота в тот раз была неудачной. Уставший, промокший под дождем князь выплескивал свое раздражение на рабынь, прислуживавших ему за столом. Эмнильда как хозяйка дома старалась изо всех сил, угощая Изяслава и его свиту. Чтобы сделать Эмнильде приятное, Изяслав отправился вместе с ней взглянуть на спящего Бориса, которому тогда только исполнилось семь лет. Затем Изяслав направился в опочивальню, наказав Эмнильде, чтобы она прислала к нему рабыню с сосудом вина, указав, какую именно. Эту девицу Изяслав заприметил сразу, едва та появилась в пиршественном зале.

Что случилось потом, всегда вызывало у Изяслава улыбку и одновременно приятные воспоминания.

Изяслав еще не ложился, хотя был уже в одной исподней рубахе. Стоя у стола спиной к двери, он снимал нагар со свечи. Язычок пламени колыхнулся, когда дверь тихо отворилась и кто-то бесшумно переступил через порог. Изяслав, не оборачиваясь, велел вошедшей рабыне поставить сосуд с вином на скамью возле кровати и раздеться самой. Он слышал, как та торопливо снимает с себя одежды, как звенят, падая на пол, височные кольца и браслеты. Князь нарочно не оборачивался, чтобы не смущать рабыню. Перед этим она с таким смущением осушила кубок пенного меду. Видать, еще не привыкла к вниманию знатных мужей.

Так же не оборачиваясь, Изяслав приказал рабыне запереть дверь на задвижку.

Когда щелкнула деревянная щеколда, Изяслав повернулся и обомлел – перед ним стояла обнаженная Эмнильда!

То ли по недалекости своей, то ли из излишнего желания угодить великому князю, но оказалась Эмнильда на месте наложницы-рабыни, как обычно, не смея ни взглянуть на Изяслава, который к тому же был старше ее на тринадцать лет, ни возразить ему даже в такой ситуации.

Изяслав после выпитого недолго колебался.

«Чему быть, того не миновать!» – успокоил себя князь, заваливая белокурую немку на ложе.

Эмнильда отдалась ему без сопротивления и без слез, словно сама давно жаждала этого. Изяслав, привыкший к неподатливости своей супруги, которая проявлялась даже в постели, был просто очарован той покорностью, с какой Эмнильда позволяла ему вытворять с ее телом все что угодно.

После этого случая Изяслав стал чаще наведываться в Вышгород.

Днем на глазах слуг и свиты между ним и Эмнильдой все было пристойно. Изяслав уделял внимание не столько ей, сколько племяннику Борису. Но едва наступала ночь…