Текст книги "Святославичи"

Автор книги: Виктор Поротников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)

Смерть Мстислава Изяславича

В Киеве погребали Мстислава Изяславича.

Недолго правил отвоеванным Полоцком молодой князь. Нежданно-негаданно свалилась на него хворь и всего за несколько дней довела до гробовой доски. В свите Мстислава поговаривали украдкой, мол, не обошлось тут без козней Всеслава. Наверняка наслал немочь роковую на врага своего князь-ведун, а может, яду подослал с верным человеком.

– В Полоцке на нас, киевлян, токмо гости заморские косо-то не глядели, – рассказывал Изяславу воевода Чудин, – будто не русичи мы и Киев Полоцку не указчик.

Взамен умершего Мстислава в Полоцк был отправлен Святополк.

Не хотелось Святополку ехать в город, откуда ему уже однажды указали путь непокорные половчане, да с отцом не поспоришь. Даже на погребение брата Святополку было не позволено остаться.

Изяслав опух от слез: один был у него сын-воитель – да какой! – и того не стало. Еще совсем недавно желанная дочь, привезенная Гертрудой из Кракова, стала нежеланной: уж лучше бы сын родился! Эльжбета, наложница Святополка, тоже разродилась дочерью. Накричал Изяслав на сына, когда тот попросил у него благословения на брак с Эльжбетой. Заодно великий князь обругал и Гертруду, за то что посмела вступиться за Святополка.

«Брат на смертном одре, а Святополк-недоумок жениться надумал, и на ком – на блуднице! – негодовал Изяслав. – И за что мне наказанье такое! Ни с женой, ни с детьми счастья нету!»

Возле Софийского собора, где добирались отпевать безвременно почившего Мстислава, с раннего утра площадь была полна народа. Изяслава и это вывело из себя.

– Что, сбежались на горе мое порадоваться, злыдни? – кричал он толпе простых киевлян. – Вижу по очам вашим, песье отродье, что в радость вам смерть Мстислава! Думаете, за кровь вашу покарал его Господь смертью преждевременной и гореть ему в аду? Так нет же, собачьи дети, сын мой хоть по головам вашим да в рай заберется. А вас всех ждет адово пламя! Всех ждет за зависть вашу к чужому богатству, за скудость ума и руки загребущие! Мстислав казнил вас за это, а я за это плюю на вас!

Изяслав задержался на месте и плюнул прямо в людскую гущу.

В народе прокатился глухой ропот, но никто не бросил великому князю дерзкого слова.

Дружинники Изяслава и его польские телохранители ринулись на толпу и оттеснили ее подальше от главных врат храма. Особенно усердствовали поляки, любившие Мстислава за его щедрость к ним, за воинственный нрав, унаследованный им, видно, от деда со стороны матери князя Мешко Ламберта. Мстислав свободно изъяснялся по-польски. Он состоял в переписке со своей теткой Марией-Добронегой, вдовой Казимира Восстановителя, которая подыскивала ему польскую невесту.

К Изяславу подошли Святослав и Всеволод, взяли под руки и, увещевая, повели в храм. Следом шли их жены, дети и боярская свита.

Гертруда, слегка располневшая после родов, скрывала свою печаль под слоем румян. Она всегда недолюбливала Мстислава за его безудержную жестокость и отвергание ее советов. Но вместе с тем Гертруда ясно понимала, что именно Мстислав годился в преемники Изяславу, ибо крепко держал меч в руке. Это качество, по мнению властолюбивой польки, было главным для любого правителя.

Эльжбета, ни на шаг не отходившая от великой княгини, была в печали от отказа Изяслава сочетать ее браком со Святополком. Рядом с нею шагал с опущенной головой Ярополк, младший брат Святополка.

Ода, со стороны наблюдавшая за Гертрудой, не могла не подивиться ее стойкости и самообладанию. В отличие от Изяслава Гертруда не пролила ни слезинки.

Анна, шагавшая рядом с Одой, полными изумления глазами озирала открывшееся перед нею величественное внутреннее убранство огромного храма: росписи на стенах, множество икон, золотые паникадила, горящие свечи, теплый свет которых сливался с идущим сверху из окон центрального купола солнечным сиянием. Второй раз в своей жизни половчанка посещала Софийский собор, но, как и в первый раз, она была полна трепетного восторга. Может, и впрямь существует Царствие Небесное, чистилище и ад, если возводятся на земле такие великолепные храмы!

Во время отпевания Анна напряженно вглядывалась, цепенея от непонятного страха, в лежащего в гробу Мстислава, ожидая, что вот-вот душа его покинет безжизненное тело и воспарит ввысь. На что она похожа? Половецкие шаманы говорят, что душа человека подобна еле заметной струйке дыма, а христианские священники утверждают, будто душа есть точная копия человека, но прозрачная и невесомая. Анна не знала, кому верить.

От напряженного ожидания отделения души от тела, а может, от жара свечей и дурманящего запаха ладана с чувствительной Анной внезапно случился обморок. Половчанка упала бы на пол, если бы не стоявшие подле нее Олег и Борис. Княжичи вовремя подхватили молодую женщину на руки, вынесли из людской тесноты в один из боковых приделов и осторожно уложили на мраморную скамью. Ода и Всеволод мигом оказались рядом.

– Бедняжка! Ей стало душно, – промолвила Ода, положив ладонь на горячий лоб Анны.

– Дитя она ждет, вот и недомогает, – склонясь над женой, сказал Всеволод. – Я предлагал ей дома остаться, не захотела.

Ода понимающе улыбнулась и легонько похлопала Анну по щекам. Половчанка открыла глаза.

На траурном пиршестве Изяслав пил сверх меры и в пьяном угаре вдруг поведал воеводам собирать войско, дабы идти в поход на Всеслава.

– Я поймаю этого колдуна, велю привязать к сосне и поджечь, – в ярости выкрикивал великий князь, – он у меня поизвивается в пламени! Этот гнусный червь рода человеческого! Почто я не казнил его, пока он у меня в темнице сидел? Все тебя слушал, преподобный отче! – Изяслав со злостью запустил костью в митрополита. – Твоей болтовне пустомерзкой внимал, от коей капуста и та завянуть может!

Видя, что оскорбленный владыка Георгий поднялся из-за стола с явным намерением покинуть пиршественный зал, Изяслав закричал:

– Неужто опять не угодил тебе, пресвятой отец? Мать твою разэдак! Куды ты от вин, солений да копчений заспешил, аль шило в зад тебе воткнулось? Может, перед уходом анафемой меня припугнешь, как когда-то, а?..

Увидев, что Изяслав загораживает дорогу митрополиту, Святослав пришел на помощь Георгию, схватив брата за руки.

– Идите, святой отец, – быстро проговорил Святослав. – Идите скорее! Не гневайтесь на брата моего, во хмелю он. Олег, отвори дверь владыке.

Олег вскочил со стула и, чуть не сбив с ног какого-то челядинца с подносом в руках, растворил тяжелые створки дубовых дверей.

Митрополит торопливо прошагал мимо княжича в своем длинном позолоченном облачении, сердито стуча посохом по каменному полу.

– На ступеньках не расшибись, боров греческий! – крикнул Изяслав вослед митрополиту. – Мое вино пьешь и меня же анафеме предать грозишься, Иудин сын! Отныне шиш тебе, а не десятина!

После митрополита пиршество покинули Гертруда и Эльжбета.

Изяслав и перед ними не остался в долгу:

– Проваливайте, польские шлюхи! Ишь, губы надули, аль речь русская ухо режет? Ну, так извиняйте, по-польски ругаться не умею!

– Угомонись, брат, – Всеволод попытался усадить Изяслава на место. – Виданное ли дело, чтобы…

– Цыц! – Изяслав вырвался. – Кругом умники да указчики! Все вокруг хороши, один я плох! Кому от чужих, а мне от своих сродников житья нет! Одним попрекают, другим… Никому верить нельзя. Все только и норовят себе урвать: что братья, что племянники.

Был сыночек Мстиша, никогда слова поперек не молвил, всегда подсобить был готов, и того прибрал Господь. – Изяслав заплакал навзрыд, как ребенок. – Почто Мстишу отнял у меня Вседержитель Небесный, взял бы хоть Святополка. С его-то умом только в звонари идти! На кого мне теперь опереться?.. Ох, тяжко мне!.. Ох, горько!..

У Оды навернулись слезы на глаза, она прикрыла лицо ладонью. Сидевшая рядом с нею Анна была бледна, в ее больших темных глазах была жалость к Изяславу.

Святослав сидел, облокотись на стол, тупо глядя в блюдо с икрой. Всеволод нервно покусывал ноготь. Его дочери, Янка и Мария, грустными глазами смотрели, как плачет Ода. Борис скользил задумчивым взглядом по лицам бояр, всякий раз натыкаясь на хмурый взгляд Олега, сидевшего напротив него. Юный Ярослав застыл с полным ртом, не смея жевать, когда все вокруг словно забыли о еде и питье.

– Ох, горе-горькое, камнем ты мне на сердце легло! – причитал Изяслав средь гробовой тишины. – Недолго полетал мой соколик Мстислав. Закрылися его ясные очи, обезжизнели крепкие рученьки… Ушел сыночек мой навсегда.

К Изяславу приблизился Ярополк и со слезами на глазах принялся утешать убитого горем родителя:

– Ну полно, тятя. Полно!.. Хоть и короток был век у Мстислава, но прожил он его достойно. От ворога не бегал, не лгал, с тобой был почтителен. Успокойся.

– А, Ярополк… – Изяслав поднял заплаканные глаза на сына. – Верно молвишь. Мстиша сечи не боялся и меня любил. А ты меня любишь?

– Всем сердцем, тятя. – Ярополк стал вытирать слезы с лица Изяслава. – Тебе бы прилечь. Вели кликнуть Людека.

– К черту ляха! – поморщился Изяслав. – Нешто ты не поможешь мне до ложницы дойти. А, сынок?

– Конечно, помогу. Обопрись на меня. Поддерживаемый Ярополком, Изяслав, шатаясь, побрел к двери, у которой стоял на страже польский мечник.

Когда Изяслав ушел, гости стали расходиться, унося в душе неприятный осадок: то ли от мысли, что бренность есть удел каждого, то ли от увиденного и услышанного на тризне.

* * *

На яблочный Спас[124]  [124] Яблочный Спас – 19 августа.


[Закрыть] дружина Глеба вступила в Чернигов.

Святослава не было дома, и встречать дорогого гостя вышли Ода, Олег и Ярослав.

Ода глядела на статного витязя с выгоревшими до белизны волосами, дивясь переменам, Произошедшим в нем.

– Усы отрастил, – целуя Глеба, с улыбкой промолвила Ода. – А загорел как! Ну прямо агарянин!

– Иди сюда, агарянин! – воскликнул Олег, стискивая старшего брата в крепких объятиях.

– А это кто? Неужели Ярослав? – изумился Глеб, заметив самого младшего из Святославичей, с улыбкой смотревшего на него. – Когда я уезжал в Тмутаракань, он до плеча мне не доставал, а теперь, гляди-ко, почти с меня ростом!

– Так ведь шестнадцатый год ему пошел, – усмехнулась Ода.

Глеб прижал к себе Ярослава.

Вдыхая давно забытые запахи родного дома, Глеб переходил из комнаты в комнату, из светлицы в светлицу, разглядывая фрески на стенах и узоры на полу. В этом доме прошло его детство, отсюда он уходил в свой самый первый и самый дальний поход к теплому морю, сюда он возвращался и уходил вновь… Жизнь не стоит на месте, и здесь многое изменилось за его отсутствие. И только перила на лестницах да разноцветные стекла на окнах были все те же.

Олег и Ярослав сопровождали Глеба в его прогулке по дворцу, пока Ода и Регелинда накрывали стол в трапезной.

– А где отец? – спросил Глеб.

– В Любече, – ответил Олег, – готовит ладьи для твоей дружины. Ты ведь ныне новгородский князь!

– А ты ростовский? – улыбнулся Глеб.

– В Ростове покуда Владимир Мономах сидит, – сказал Олег и перевел разговор на другое, чтобы не огорчать честолюбивого Ярослава, которому пока не досталось княжеского стола.

Святослав вернулся в Чернигов поздно вечером, и сразу его густой бас зазвучал в гулких переходах каменного терема. Забегали челядинцы, замелькали огоньки светильников.

Семью Святослав отыскал в светелке, примыкающей к библиотеке, где когда-то давным-давно юные княжичи учились грамоте. Князь возник на пороге в забрызганных грязью сапогах и походном плаще, от него пахло дымом смолокурен.

– А ну-ка, Глеб, покажись! – радостно воскликнул он. Глеб поднялся со стула и шагнул навстречу к отцу. Святослав обнял сына и троекратно расцеловал.

– Вот он – князь новгородский! – хлопая Глеба по груди, молвил Святослав. – Каков молодец!

Внезапно Святослав заметил печальную Оду, замкнутое лицо Олега, хмурого Ярослава.

– Вы чего насупились, как черти пред святым распятием?

– Я читала Глебу письма Вышеславы, – негромко ответила Ода, не глядя на мужа.

Святослав понимающе покивал головой, но было видно, что он недоволен.

– Отец, Вышеслава несчастлива замужем за Болеславом, – сказал Глеб.

– А кто до конца счастлив в этом грешном мире? – раздраженно спросил Святослав.

– Отец, неужели тебе безразлична судьба Вышеславы? – Глеб посмотрел Святославу в глаза. – Ведь ее письма читать без слез невозможно. Болеслав бьет ее, заставляет говорить только по-польски, держит взаперти по многу дней…

– Что ты предлагаешь? – Святослав упер руки в бока. – Может, объявим Болеславу войну? Может, приставим к нему соглядатая, эдакого духовника, который станет нашептывать на ухо, что он волен делать, а что не волен!

– Отец, как ты не поймешь… Ода прервала Глеба:

– Пустое, сынок, у этого человека вместо сердца камень! Я не раз говорила ему то же самое. И Олег говорил.

Святослав раздраженно взмахнул рукой и продекламировал отрывок из трагедии Еврипида «Медея»:

 
Нет, надо бы рождаться детям так,
Чтоб не было при этом женщин, – люди
Избавились бы тем от многих зол…
 

Князь схватил Глеба за руку и, увлекая его за собой, быстро проговорил:

– Идем, я познакомлю тебя с твоим двоюродным братом Борисом.

(Борис тоже ездил в Любеч со Святославом.)

…Всего два дня прожил Глеб в родных стенах. На третий по воле отца повел свою дружину к Любечу, чтобы оттуда на ладьях идти великим водным путем «из варяг в греки» до Новгорода.

Ода со слезами на глазах простилась с Глебом, предчувствуя, что скоро вот так же распрощается и с Олегом.

Путь в Ростов

В лето 6578 (1070) у Всеволода Ярославича

родился сын и наречен был Ростиславом.

Повесть временных лет

На Крещение Господне разродилась княгиня переяславская сыном.

Всеволод на радостях пригласил к себе братьев с женами, но на зов его откликнулся только Святослав.

– По слухам, оскорбился Изяслав на то, что я назвал сына Ростиславом в честь умершего племянника нашего, – поведал Всеволод брату.

Ода лишь молча усмехнулась, когда супруг передал ей эти слова.

Откуда знать Святославу, что это именно она посоветовала Анне, если родится мальчик, наречь его Ростиславом, если девочка – Анастасией. Да и незачем ему это знать.

Ода была уверена, что Всеволод, без памяти влюбленный в Анну, согласится на то имя, какое выберет половчанка.

– Я полагаю, вы со Всеволодом не будете скучать без Изяслава, – заметила Ода.

– Что ты хочешь сказать? – подозрительно прищурился Святослав.

Последнее время в нем жила какая-то подозрительность.

– Только то, что сказала, – пожала плечами Ода.

За пиршественным столом Ода сидела рядом с Анной, но взор ее часто останавливался на Олеге.

Святослав уже было снарядил Олега с дружиной в Ростов, откуда наконец-то перебрался в Смоленск Владимир Мономах, когда прискакал гонец из Переяславля. Ода приложила немало усилий, чтобы убедить Святослава позволить Олегу взглянуть на новорожденного двоюродного братца, а заодно повидаться напоследок с дядей Всеволодом и двоюродными сестрами.

«Ведь на долгий срок едет Олег в Ростов, в такую даль, когда еще ему посчастливится увидеть родные лица. Ты и с Глебом поступил жестоко, не позволив ему увидеться с Янкой, а спровадил его поскорее в Новгород. Я знаю, ты хотел, чтобы Глебовы ладьи до первых заморозков Ильмень-озера достигли, но Олегу-то снежным путем идти до Ростова. Чай, не растает снег за два-три дня?»

Святослав уступил жене, что случалось с ним редко.

Братья сначала обсуждали за столом угрозы Шарукана, который еще осенью обрел свободу и теперь призывал половецких ханов в поход на русские земли. Тесть Всеволода хан Терютроба как мог мешал Шарукану в этом.

– Однако у Терютробы есть недруги в Степи, – сказал Всеволод, – все они примкнут к Шарукану. Думаю, брат, по весне придется нам двигать полки к пограничным валам.

– А я мыслю, со Всеславом надо кончать, – возразил Святослав, – иначе не будет покоя на Руси.

– Так ведь Глеб еще осенью разбил вдрызг рать Всеслава под Новгородом, – удивился Всеволод. – Не скоро оклемается он после такого поражения, да и скрылся неведомо куда.

– Погоди, летом опять объявится, – раздраженно бросил Святослав. – Нехорошо поступил Глеб, взял в плен Всеслава и отпустил! Теперь его благородство нам боком выйдет.

– Глеб совершил поступок истинного христианина, – вставила Ода лишь затем, чтобы привлечь к себе внимание Олега, который увлекся беседой с Борисом и совсем не смотрел в ее сторону. – Предлагаю выпить за здоровье Глеба!

Здравицу Оды охотно поддержали все за столом. И только Святослав был недоволен тем, что его супруга слишком часто влезает в мужской разговор.

И потом, восхищение Оды Глебом как истинным рыцарем и христианином выводило Святослава из себя. Он даже как-то сказал жене такую фразу: «Может, мне выдать тебя замуж за Глеба, коль он так люб тебе? » На что Ода без всякого смущения ответила: «Я была бы счастлива, будь у меня такой муж».

Ода перевела разговор на дочерей Всеволода, помолвленных с сыновьями Святослава, намекая, что пора бы обвенчать Глеба и Янку, поскольку оба уже созрели для брака. А через пару лет наступит черед и Романа с Марией.

Княгиня Анна горячо поддержала Оду. У нее никак не складывались отношения с падчерицами, и переезд их к мужьям представлялся половчанке самым лучшим выходом. Благо, и Янка, и Мария сами желали этого.

Всеволод был не прочь выдать старшую дочь за Глеба. Но Святослав стоял на том, что надо еще обождать.

«Пусть Глеб покрепче сядет в Новгороде», – говорил он.

Неожиданно в беседу князей вмешался переяславский боярин Воинег, сидевший за отдельным столом вместе с прочими боярами.

– Подыскал ли ты, Святослав Ярославич, невесту своему сыну Олегу? – спросил Воинег.

– Коль Глебу еще рано о женитьбе думать, то Олегу и подавно, – удивился Святослав.

– Як тому речь веду, княже, что дочь моя Млава вбила себе в голову, мол, пойду замуж токмо за княжича Олега Святославича, – продолжил боярин. – Видела Млава сына твоего, княже, в ночь перед битвой на Альте. Половцы ее в полон взяли, а Олег выручил. С той поры у дочери моей все помыслы токмо о нем!

Всеволод прошептал, наклонившись к плечу князя:

– Воинег не последний из бояр моих, опытен в рати и богат дюже.

– Однако ж и не первый, – усмехнулся Святослав. Бояре оживленно загалдели. Кто-то выкрикнул:

– А Олег-то помнит ли твою дочь? Воинег пожал плечами:

– О том не ведаю.

– Сейчас мы у него спросим, – сказал Всеволод и повернулся к Олегу: – Ответствуй, племяш, не забыл ли ты девицу Млаву?

Смутившийся Олег поднялся над столом.

– Не забыл, – промолвил он и в следующий миг встретился глазами с Одой.

Ее взгляд говорил: «А как же я? Ты предаешь меня!»

Олег опустил голову и сел.

По гриднице разлилось веселье: переяславские бояре нахваливали дочь Воинега, черниговцы хвалили Олега. И те и другие твердили, что незачем тянуть, надо немедля обвенчать княжича и боярышню, коль они милы друг другу. Борис одобрительно хлопал Олега по плечу. Всеволод обещал все свадебные расходы взять на себя.

– Завтра же в церковь, племяш! – смеялся он. – Поедешь в Ростов с молодой женой!

Во всеобщем веселье не участвовали лишь Ода и Святослав.

Ода сказала, что у нее кружится голова, и Анна увела ее в свою опочивальню. Олег видел, каким взглядом Ода наградила его перед тем, как скрыться за дверью. Так смотрит человек, утративший все свои надежды!

– Не худо бы прежде меня спросить, брат мой, – молвил Святослав и покосился на Всеволода. – Уж больно ретиво ты сына моего под венец тащишь! А ведь Олег твоего Владимира всего на четыре года старше. Младень еще.

– На четыре с половиной, брат, – поправил Всеволод.

– Да хоть на пять годов! – рассердился Святослав.

– Сам-то в двадцать лет женился, – стоял на своем Всеволод, – а Олегу уже двадцать второй пошел. Не упорствуй, брат. Дочка у Воинега – чистый мед!

– Олег-то хочет ли жениться? – не сдавался Святослав.

– Вспомнит Млаву – захочет, – усмехнулся Всеволод. Олег глядел на происходящее, плохо соображая, к чему все идет, а крестины между тем у него на глазах превращались в помолвку.

Отроки Всеволода мигом обернулись до дома Воинега и привезли во дворец боярскую дочь, разодетую в парчу и бархат.

Когда девушка, румяная с мороза, вступила в зал, ведомая под руки служанками Анны, все голоса разом стихли. Млава же видела только отца, который приблизился к ней и что-то прошептал на ухо. Синие девичьи глаза вспыхнули радостью, метнулись в одну сторону, в другую…

Воинег кивком указал дочери на княжеский стол.

Млава быстрыми шажками двинулась вперед – она увидела Олега, – затем застыла на месте, заметив старших князей. Отец, ободряя ее, шел рядом.

Борис толкнул брата плечом, тот медленно встал.

Олегу запомнился облик нагой Млавы, какой он застал ее в половецком шатре. Телесная красота девушки отпечаталась в его памяти вместе с глубиною ее необыкновенно синих глаз! При расставании же после их краткой встречи на Млаве было темное тесное платье, которое тем не менее не умалило ее очарования. Растрепанные девичьи косы, белизна обнаженных рук и шеи – все это как бы обрамляло ее образ, запомнившийся княжичу, в центре которого были все же прекрасные глаза Млавы. Вернее, ее любящий взгляд.

Теперь перед Олегом была статная девица в длинных до пят одеждах, красивая и серьезная. Совсем другая Млава, если бы не этот взгляд синих глаз, устремленный на него!

Сердце Олега бешено заколотилось в груди. Он вдруг услышал собственный голос:

– Узнаешь ли ты меня, Млава?

На девичьих устах появилась счастливая улыбка:

– Я до сих пор храню твой плащ, Олег. Значит, и ты не забыл меня?

Но поговорить им не дали.

– Разве не подходят они друг другу, брат? – воскликнул Всеволод. – Хороши, как две вишенки! Завтра же под венец!

– Не гони лошадей! – Святослав поднялся, суровый и надменный. Взглянул на Млаву, заставив ее опустить очи долу, потом обратился к Олегу громко, чтобы слышали все в зале: – Ответствуй, сын мой, как перед Богом, люба ли тебе эта девица?

В гриднице повисла тишина.

– Люба, отец, – без колебаний ответил Олег.

– Готов ли ты взять ее себе в жены? – вновь спросил Святослав уже не так громко. – Подумай, не торопись.

– Готов, отец, – прозвучал быстрый ответ Олега.

– Что ж, даю тебе свое благословение на брак с Млавой, дочерью Воинега, – без особой радости в голосе промолвил Святослав. – А посаженным отцом будет твой дядя Всеволод. Его хлебом не корми, дай только на свадьбе погулять!

Зал взорвался приветственными криками бояр: одни поздравляли боярина Воинега с выгодным родством, другие славили князя Святослава, третьи – князя Всеволода.

Олег и Млава стояли, глядя через стол друг на друга; два года назад нежданно-негаданно столкнула их судьба в брошенном половецком стане и так же неожиданно соединила вновь…

Венчание происходило на следующий день в Михайловском соборе Переяславля. Старый деревянный собор не мог вместить всех желающих поглядеть на венчальный обряд. Множество народа стояло на площади перед храмом.

Ода не могла сдержать слез, когда архиерей[125]  [125] Архиерей – старший священник (епископ, архиепископ, митрополит, экзарх, патриарх).


[Закрыть] повел молодую чету вокруг аналоя[126]  [126] Аналой – в православном храме стол, на который во время богослужения кладутся Евангелие, крест и иконы, выставляемые для поклонения верующих. Вокруг аналоя священник также обводит новобрачных.


[Закрыть]. Она проклинала себя за то, что уговорила Святослава взять Олега с собой в Переяславль. Уж лучше бы Олег уехал неженатым в Ростов! Она сама разрушила то зыбкое счастье, которое согревало ее все это время. Теперь эта девочка, что держит Олега за руку, полонит его своей молодостью, красотой, сиянием любящих глаз, ведь ей не надо ни от кого таиться. У Млавы отныне освященные Богом права на Олега, своего мужа.

* * *

Много дней ехали Олег и Млава в тесном возке на полозьях среди дремучих лесов по узкой дороге, проторенной в глубоких снегах. Ночевали в городках, попадавшихся на пути, и в селениях смердов. Княжеский возок сопровождали полторы сотни конных дружинников во главе с воеводой Регнвальдом, десяток княжеских отроков и слуг тоже верхами и несколько саней-розвальней с припасами.

Покуда шли черниговские земли, где хватало и городов, и княжеских погостов, где смерды были покорны и почтительны, Млава была весела и разговорчива. Но когда начались вятские земли, то города стали попадаться редко, да и то это были не города, а городки. Люди в вятских селениях пугали Млаву своими медвежьими и волчьими шубами, лохматыми шапками, говор у них был неторопливый акающий, многие слова в их речи были непонятны черниговцам. Ни страха, ни почтения у вятичей не было ни перед князем с княгиней, ни перед дружиной. Уклад жизни сельского населения в этих краях был таков, что не было над ним господ кроме князей, далекого черниговского и ближнего муромского. Дань княжескую вятичи платили исправно, но все прочие повинности выполняли неохотно, чуть что – уходили в леса: ищи-свищи! Церковную же десятину не платили вовсе.

Олег был поражен дикостью вятичей, которые продолжали в деревнях поклоняться идолам языческих богов, справляли языческие обряды. В одном селении родовые старейшины даже пригласили князя и княгиню на какое-то языческое торжество. Олег ответил отказом и велел дружинникам держать оружие наготове, ибо вятичей сошлось на праздник больше тысячи человек.

Вятичи шумели на заснеженной поляне за селом до темноты, потом стали расходиться, но многие остались на ночь, жгли костры и плясали свои дикие пляски.

В темной избе Млава, прижимаясь к Олегу, тихонько шептала:

– Страшно мне, миленький! Вдруг злое у них на уме…

А где-то невдалеке продолжали громыхать тяжелые бубны, сипло завывали берестяные трубы, хор мужских голосов то и дело выкрикивал непонятные заклинания.

Чуть рассвело, черниговцы двинулись в путь.

Опять гигантские заснеженные ели встали вдоль дороги, безмолвие снегов царило вокруг. Иногда, перемахнув через дорогу, мелькнет впереди бурый силуэт длинноногого лося или донесется откуда-то издали протяжный вой волков.

Уже за Окой в маленькой вятской деревеньке на берегу речки Клязьмы Олег и Млава стали невольными свидетелями языческого похоронного обряда. Четыре старика в шубах, меховых колпаках и чунях несли узкую клетку из жердей. В клетке стоймя стоял покойник тоже в меховых одеждах и, казалось, что пятый старец как бы идет среди своих сверстников, возвышаясь над ними.

На голове мертвеца, не закрывая лица, был надет колпак из бересты, свисавший сзади длинной пластиной, привязанной к спине, чтобы не болталась голова. К одной руке покойника была привязана палица, к другой – стрела. Шедшие за стариками жители селения громко разговаривали с усопшим, как с живым, спрашивали, куда он идет, когда воротится назад? Траурная процессия прошла по единственной улице деревеньки прямо сквозь расступившихся Олеговых дружинников и свернула к лесу, где, по-видимому, находилось кладбище.

Какая-то женщина, заметив Млаву, сказала ей:

– При выносе усопшего лицо надо закрывать рукой, а то детей не будет, милая.

Млава торопливо перекрестилась и заслонила глаза ладонью.

Олег последовал ее примеру, чтобы не видеть оскаленных зубов мертвеца, его впалых щек и глаз, Регнвальд даже отвернулся…

Подъезжая к Суздалю, Олег увидел на высоком берегу Каменки-реки темный частокол и густые столбы дыма над ним.

На белую заснеженную равнину ложились сумерки, бледное зимнее солнце уже скрылось за далекими лесистыми увалами.

– Заночуем здесь, – сказал Олег.

При виде вооруженного отряда из ворот укрепленного селения вышло около сотни бородачей с топорами и рогатинами в руках, у многих были луки и стрелы.

– Встречайте князя вашего, люди добрые! – слезая с коня, сказал Регнвальд. Но при виде направленных на него рогатин смутился и попятился. – Что это вы? С миром мы пришли к вам.

Из толпы плечистых бородачей выступил тощий старичок в белой заячьей шапке, надвинутой на самые глаза. У него был крючковатый нос и недобрый взгляд.

– Ты, что ли, князь? – вызывающе спросил он скрипучим голоском.

– Не я, – ответил Регнвальд и обернулся назад. – Олег, покажись!

Олег вышел вперед и встал рядом с Регнвальдом.

– Я Олег – князь суздальский и ростовский, – громко произнес он. – С реки Москвы идут мои владения, отцом мне завещанные…

– Нет, княже, – прервал Олега старик в белой шапке, – где ты стоишь, то земля кривичей, то бишь наша. Сколь живу на свете, а князей над нами не было.

– Чьи же вы? – удивился Олег.

– Вольные мы, сами себе принадлежим.

– Переночевать-то у вас можно, вольные люди? – хмуро спросил Регнвальд.

– Отчего ж нельзя, чай, место не пролежите, – был ответ.

Оказалось, что зовут его Беляем и минуло ему уже восемьдесят лет. Среди старейшин селения он был самым старшим и мудрым. В живости ума деда Беляя Олег и Млава скоро убедились сами. Князя и княгиню он пустил на ночлег в свой дом, самый большой в селении.

Дом был сложен из бревен, возвышаясь на четыре локтя над землей и на три локтя уходя под землю. Глина, выброшенная при рытье, образовала перед входом полукруглый пригорок для защиты от вешних и дождевых вод. Небольшой двор был огорожен невысоким тыном.

В самом большом помещении дома была сложена печь-каменка с дымоходом, к этому помещению примыкали два других поменьше и коровник.

Кроме Беляя в его доме жили два его сына с женами и детьми. Дед безраздельно господствовал над всеми.

После сытного ужина Олег разговорился с хозяином дома, который при свете лучины чинил лапти. Млава гладила, посадив к себе на колени, пушистого лопоухого щенка.

– Долго живешь на белом свете, дедушка. Много, наверно, повидал? Может, помнишь, как проходил через ваши земли дед мой князь Ярослав Мудрый походом на Волгу, где основал город Ярославль.

Беляй отвечал со свойственной ему неторопливостью и прибаутками:

– Бабка моя тоже жила долго-, а умерла скоро. За свою жизнь она токмо город Суздаль и видела, но слыхать слыхала и про Муром, и про Новгород, и про Ростов. А про Ярослава Мудрого не слыхивали ни она, ни я. Видать, дед твой другой дорогой к Волге проходил, минуя Суздаль.

– Как же вы так живете, дедушка, старым богам молитесь иль не ведаете, что на Руси люди повсюду во Христа веруют, во единого Бога, – не сдержался Олег.

Он увидел в красном углу над печью полку, на ней стоял каменный столбик с остроконечной двуликой головой – бог неба Сварог. Рядом стояли другие божки из дерева и камня, неведомые Олегу.

Слезящиеся глаза Беляя с какой-то хитринкой взглянули на Олега.

– У нас в обычае так: всем богам по сапогам. А христиане повесят крест на шею и талдычат, что не в богатстве счастье. Зачем тогда священники десятину требуют?

– Закон того требует, – поправил Олег.

– Законы князем писаны, а каков князь, такова и вера, – отрезал Беляй. Старые боги нам друзья, а новый Бог недоступен и безжалостен. Старые боги твердят: «Раб да станет человеком». А христианский Бог молвит: «Человек есть раб». Что имеет раб кроме пары рук да спины согбенной? А была бы спина, найдется и вина.

Олег не знал, что возразить на это. Он заговорил о другом: