Текст книги "Святославичи"

Автор книги: Виктор Поротников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

– Куда же прочие бояре подались, те, что за Изяславом не последовали?

– Да кто куда, княже. Многие в Вышгород ушли, иные – в Белгород, кто-то в Турове отсиживается… Мы вот в Чернигов надумали.

Кроме Зерновита и Ратши пред княжьими очами стояли еще три именитых мужа: Бронислав, Тихомир и Торох. Люди знатные и богатые. Знатность их по одежде и поведению заметна была, а вот богатство…

– Разграбили черные людишки именье наше, – пожаловался боярин Тихомир. – Сами еле вырвались из города. Только на тебя уповаем, князь черниговский, ибо Всеволод сам в беде, ему ныне не до нас.

– Веди дружину на Киев, Ярославич, – вновь заговорил Ратша, – отними отцов стол у Всеслава. Располагай нами и воинами нашими.

– Ступай на Киев, князь, – поддержал Зерновит, – сядь на златокованном столе отца своего, а мы тебя в этом поддержим.

У Святослава сердцу стало тесно в груди. Вот удобный случай – поистине дар Судьбы! Прогнать Всеслава и самому стать великим князем!

Но тут Святослав встретился глазами с Веремудом.

«Не спеши, княже, – говорил ему взглядом старый воевода, – прежде обмысли, а уж потом в свару ввязывайся».

– Добро, бояре, – властно произнес Святослав, – беру вас в свою дружину. Велю тиунам разместить семьи ваши в Чернигове и заплачу вам на прокорм по сорок гривен из своей казны. Ступайте пока.

Глядя на склоненные в низком поклоне спины именитых беглецов, обтянутые разноцветной парчой, Святослав думал: «Немедля двинуть на Киев иль обождать чуток… А чего ждать?.. Сплоховал Изяслав и удача сама в руки мне идет! Всеволод и рад бы мне помешать, да не сможет. Пока не сможет. А вот, как пройдет набег половецкий…»

Едва закрылась дверь за ушедшими киевскими боярами, в светлице закипели страсти!

Святослав рвался, не мешкая, идти с дружиной на Киев и не понимал, почему этому противятся его воеводы.

– Пойми, княже, – говорил седовласый Веремуд, – половцы рассыпались как саранча от Днепра до Десны. Того и гляди, под Черниговом объявятся! А ты собрался дружину из города уводить. А коль запрется Всеслав в стенах киевских, как ты до него доберешься? Чего доброго меж двух огней скажешься: Всеслав с одной стороны, поганые с другой.

– Поганым свара меж князьями будет на руку, – закивал головой Перенег, – а коль обступят половцы нашу дружину в чистом поле, тяжко придется, княже.

– Нельзя Чернигов в столь тревожное время оставлять, – вторил Регнвальд. – Киев никуда не денется!

– Не таковский противник князь Всеслав, чтобы его с наскока одолеть можно было, – заметил Путята, сын Прокши.

– Кто знает, может, люду киевскому и Всеслав придется не по душе, – высказал свое мнение боярин Алк, брат Вере-муда, – может статься, и его вскорости прочь прогонят. Надо обождать и поглядеть, куда ветер подует.

– «Обождать», «поглядеть»… – передразнил Святослав. – Любо вам на печи сидючи, опасности перебирать, лишь бы никуда не трогаться. Всеслав-то, небось, не раздумывал, садиться на стол киевский или нет! Что сегодня есть, того завтра не будет.

Спор князя с боярами затянулся дотемна.

Наконец, Веремуд предложил собраться завтра поутру и принять решение на свежую голову. Святослав согласился. Бояре разошлись по домам.

Святослав, который в мыслях уже видел себя великим князем, провел беспокойную ночь. Он не раз просыпался и нетерпеливо спрашивал, светает иль нет. Ода недовольным сонным голосом отвечала, что петухи еще не пели, и просила мужа лечь спать. Ночь вечной не будет, говорила она.

Утром князя и княгиню разбудил громкий мужской голос за дверью:

– Просыпайся, княже. Войско к Чернигову приближается! Святослав опрометью вскочил с постели, распахнул дверь ложницы.

– Что за войско? – гаркнул он сипловатым спросонья голосом.

Два дружинника, смущенные столь стремительным появлением перед ними князя в исподней рубахе и ноговицах, слегка подались назад.

Один из них ответил:

– Конница.

– Половецкая?

– Неведомо, – ответил другой дружинник. – Из-за дождя не разобрать.

– Проклятье! – выругался Святослав.

Полусонная Ода, лежа под одеялом, наблюдала, как ее супруг прыгает на одной ноге, пытаясь попасть другой в штанину своих атласных портов.

Торопливо одевшись, князь выбежал из ложницы…

Сопровождаемый несколькими дружинниками, Святослав по полутемному нутру бревенчатой стены Чернигова добрался до воротной башни и, поднявшись на верхнюю площадку, глянул вниз.

На другом берегу Стрижени за ракитовыми кустами на расстоянии одного перестрела[113]  [113] Перестрел – мера длины, расстояние полета стрелы из лука.


[Закрыть] от городской стены было заметно движение многих всадников. Завеса из дождя не позволяла разглядеть одежду и вооружение незваных гостей. Было слышно, как по дощатому настилу моста через реку дробно стучат копыта. К воротам Чернигова направлялся конный отряд.

– Эту конницу стража на Елецкой горе заприметила еще издаля, – сказал Святославу сотник, угрюмого вида бородач, – и сразу же по всей стене оповестили от Третьяка до Детинца, чтоб, значит, дозорные не дремали.

– Неужели половцы? – пробормотал Святослав и оглянулся на своих гридней.

На лицах молодых дружинников был тот же вопрос.

Святославу вдруг подумалось, что именно в такой унылый дождливый день и случаются всевозможные напасти.

Неведомые всадники остановились примерно в сотне шагов от ворот на раскисшей от дождя дороге. От них отделились двое, подъехали вплотную к подножию башни.

– Эй, стража! – долетел снизу зычный молодой голос. – Отворяй ворота киевскому воеводе Коснячко! Слышите аль нет?

При звуке русской речи Святослава охватила неудержимая радость. Он высунулся в бойницу, невзирая на холодные струи дождя, льющиеся ему прямо на шею с края конусообразной тесовой кровли.

– А сам-то воевода где? – окликнул князь вымокшего до нитки дружинника, сидевшего на понуром уставшем коне.

Дружинник повернул коня и отъехал к застывшей в ожидании группе. Скоро он вернулся обратно к башне в сопровождении всадника на саврасом длинногривом жеребце, покрытом красной попоной. Святослав сразу узнал Коснячко, едва тот поднял голову в промокшей парчовой шапке с собольей опушкой.

Воевода тоже узнал Святослава.

– Кто звал меня? Покажись! Да это, никак, ты сам, Святослав Ярославич! Принимай беглецов, княже.

* * *

Коснячко сидел на стуле возле самого зева пышущей жаром печи, отогревая свое озябшее тело, щуря глаза на пламя, пожирающее сосновые поленья, и изредка испуская негромкие блаженные вздохи.

По светлице от окна к печи и обратно расхаживал князь Святослав, находившийся под впечатлением от рассказа воеводы о бегстве Изяслава из Киева и о бесчинствах толпы.

В углу сидела в кресле Ода, задумчиво глядя на пламя светильника, стоявшего перед ней на столе. Княгиня выглядела удрученной, но причиной ее грусти были отнюдь не события в Киеве. Вчера она заглянула в комнату Олега, якобы разыскивая Ярослава, и между нею и Олегом произошло короткое, но бурное объяснение, развеявшее все ее страхи и опасения – Олег по-прежнему любит ее! А хранимый платок – всего лишь знак искренней благодарности к нему девушки, которую он спас от насилия в захваченном половецком стане. Попутно Олег коротко поведал мачехе о своей стычке с Давыдом.

«Я, правда, подумываю о том, чтобы взять эту девушку в жены, – признался он, – ведь жениться на своей мачехе я не могу».

«Пока не можешь», – ответила Ода.

Потом они целовались страстно и самозабвенно, забыв обо всем на свете, даже не заперев дверь. И поплатились за свою неосторожность!

В комнату неожиданно вошел Давыд.

Олег и Ода успели вовремя отпрянуть друг от друга, однако их смущенный вид, пунцовые щеки и пылающие губы говорили сами за себя.

«Я не помешал?» – с ухмылкой спросил Давыд.

Ода ушла, не сказав ни слова, оставив Олега наедине с Давыдом. О чем они там говорили, она пока не знала. Ее несказанно удручало то, что теперь Давыд знает об ее тайной связи с Олегом. Ода считала, что Давыд способен на любую низость, и пыталась просчитать его возможные дальнейшие шаги. Давыд долго исподтишка следил за ней. И вот наконец-то он получил оружие против своей мачехи! Как он воспользуется им?

– …За что же епископ новгородский был убит своими холопами? – после продожительного молчания обратился Святослав к воеводе. – И зачем он приезжал в Киев?

– Преподобный Стефан хотел просить Изяслава оставить Мстислава на новгородском столе, ибо тот полюбился боярам новгородским, – ответил Коснячко. – А за что холопы порешили Стефана, про то, княже, не ведаю. Поговаривали, крут был нравом новгородский епископ, спуску холопам своим не давал. Вот те и поднялись на него, когда по всему Киеву буза началась. Но то лишь слухи.

– А Изяслав много ли злата с собой прихватил? – вновь спросил Святослав.

– Много, княже. И злата, и каменьев самоцветных, и мехов дорогих… – Коснячко сделал паузу, блаженно потянувшись. – Молвил Изяслав: со златом где угодно войско добыть можно.

– Вот дурень! – с презрением отозвался о брате Святослав. – Ив кого Изяслав такой дурень?

– В семье не без урода, – посетовал Коснячко.

– Думает, ляхи за него, дурня, сражаться станут, – проворчал Святослав. – Да они обдерут его как липку и всего делов!

– С Изяславом ведь Гертруда, неужто она не уговорит Болеслава, племянника своего, помочь, – напомнил Коснячко.

– Ну ежели Гертруда нажмет как следует на свою родню, то, может, и соберутся ляхи в поход на Киев, – усмехнулся Святослав. – У Изяслава-то велика ли дружина?

– Четыре сотни воев наберется, да вдобавок у Мстислава еще почти три сотни дружинников.

– Ты-то почто не последовал за Изяславом, как Чудин и Тука? – Святослав остановился перед воеводой, вперив в него острый взгляд.

Коснячко вздохнул:

– Может, и грех, но только не по мне сие – спину перед поляками гнуть! Они хоть и славяне, но веры латинской.

– Бог с ней, с верой, – поморщился Святослав. – Опасаюсь я, что Болеслав окромя злата потребует еще червенские города, а братец мой пообещает их ему. С него станется!

Расспросив Коснячко обо всем, Святослав наконец отпустил воеводу на отдых.

– А ты о чем кручинишься, люба моя? – ласково произнес Святослав, подходя к жене.

Ода медленно подняла на мужа глаза:

– На Киев пойдешь?

– Не могу же я город отца и деда на поругание черни оставлять, – словно оправдываясь, промолвил Святослав.

– Когда же ты намерен полки двинуть?

– На днях, – помедлив, ответил Святослав, стараясь не встречаться глазами с женой.

– А как же половцы?

– Половцы мне в этом деле не помеха.

– Як тому, что уйдешь ты с войском из Чернигова, а половцы… – начала было Ода.

Но Святослав перебил ее:

– Чтоб ты спокойно спала, оставлю в Чернигове ну хоть Давыда с двумя сотнями дружинников. И Веремуда иже с ним.

– – Только не Давыда! – воскликнула Ода. Ощутив на себе удивленный взгляд Святослава, княгиня мгновенно приняла решение. – Ты не знаешь об этом: Давыд постоянно добивается меня, моего тела. Понимаешь? Он делает мне оскорбительные намеки, позволяет лишнее рукам своим, когда ему случается быть со мной наедине. Я однажды уже говорила тебе об этом, тогда, в Переяславле. Помнишь? Так вот, это продолжается по сей день. Надо что-то делать, Святослав.

Князь в молчании взирал на супругу, уперев руки в бока.

– Ты, кажется, мне не веришь? – вызывающе спросила Ода.

– Поверю, коль сам увижу.

– Хорошо, я не заставлю тебя долго ждать. Сегодня вечером ты спрячешься в моей светелке за печью. Я приглашу к себе под каким-нибудь предлогом Ярослава и Давыда. Ярослава вскорости отправлю спать. И, когда я окажусь наедине с Давыдом, ты сам услышишь, какие слова он станет мне говорить. Может, и что-нибудь больше узреешь. Годится?

– Годится! – Святослав хлопнул в ладоши и заторопился. – Недосуг мне, Одушка, не серчай.

– Ступай, муженек, – прошептала княгиня, неприязненно глядя на дверь, за которой скрылся Святослав. – Век бы тебя не видеть…

Давыд очень удивился, когда Регелинда шепотом сказала, что с ним хочет поговорить с глазу на глаз его мачеха.

– Она ждет тебя в кладовушке, что под лестницей на женскую половину, – с заговорщицким видом добавила служанка. – Ступай туда, но только неприметно!

Сердце Давыда затрепетало от переполняющей его радости.

«Вот! – ликовал он. – Моя мачеха наконец-то снизошла и до меня! А куда ей деваться? То, что не тайна для одного, не тайна для всех! Ха-ха».

Давыд вступил в душный полумрак кладовки с чувством одержанной победы.

Ода ждала его, сидя на мешке с горохом. Рядом на бочонке с медом стояла толстая зажженная свеча в медном подсвечнике: тонкий язычок пламени выхватывал из густого мрака, пропахшего мукой, мешковиной, сушеными яблоками и прочими припасами, маленький освещенный островок, вокруг которого громоздились мешки, бочки, корчаги. Давыд пробрался к этому светлому пятну по узкому проходу мимо больших берестяных туесов, стоящих рядами друг на друге.

– Садись, Давыд, – вымолвила Ода со слабой улыбкой. Она казалась бледнее обычного. В ее лице, в сложенных на коленях руках была некая покорность, словно она отважилась на этот поступок, поборов свою стыдливость. На княгине было черное платье-сюрко, узкое в плечах и сильно расширенное книзу с глухим закрытым воротом и длинными зауженными рукавами. Длинный подол юбки был слегка подобран спереди так, чтобы на него нельзя было наступить, и задрапирован с одного боку. Из-под подола платья виднелись носки красных атласных туфелек.

Давыд молча опустился на бочонок в двух шагах от Оды. Он пожирал ее глазами, сразу подметив и бледность, и отсутствие перстней на пальцах, и волнующуюся грудь. Свой темно-красный платок Ода сбросила на плечи, открыв взору княжича золотые уложенные венцом косы и непослушные завитки на висках. Ода была прекрасна. Ее бледность очень шла ей.

Давыд хранил молчание, предоставив мачехе заговорить первой. В конце концов это она позвала его сюда!

– Мне кажется, нам есть о чем поговорить, – сказала Ода, пронзив пасынка прямым открытым взглядом, от которого у того вспыхнули уши и щеки. – Я вижу, ты все знаешь.

Давыд с глупой ухмылкой выпрямил спину и гордо приподнял подбородок. Что ж, примерно этого он и ожидал! Мачеха вызывает его на откровенность.

– Вот, я перед тобой, Давыд, – продолжала Ода спокойным голосом, – можешь сказать мне в лицо все, что хочешь. Чего ты от меня добиваешься? Ведь ты же чего-то хочешь? Говори, не стесняйся. Мы здесь одни.

Давыду захотелось проявить благородство.

– Я не собираюсь разглашать то, что знаю, – сказал он с небрежной надменностью. – Я не болтун.

– Прекрасно, – Ода лучезарно улыбнулась. – Я не разочаровалась в тебе, Давыд.

– Мне только обидно, что ты так благосклонна к Олегу, хотя я восторгаюсь тобой ничуть не меньше, чем он, – промолвил юноша, не глядя на Оду. – Это несправедливо, видит Господь.

– Та-ак, – с завораживающей медлительностью произнесла Ода, не спуская глаз с лица Давыда. – Воистину, это несправедливо, друг мой. И твое замечание здесь уместно. Так, что же дальше? Договаривай.

– Я бы хотел… хоть изредка… ласкать тебя, как это делает Олег. В тереме, в лесу, в поле: где угодно! – выдавил из себя Давыд, залившись краской смущения. – Обещаю тебе, ни отец, ни Олег об этом не узнают!

– Ты полагаешь, это возможно? – спросила Ода и как-то странно улыбнулась.

Давыду вдруг стало нестерпимо стыдно! Перед ним сидит тридцатитрехлетняя женщина, его мачеха, а он двадцатилетний юнец предлагает ей такое!

«Но Олег-то делает все это! – мысленно одернул он себя. – Делает и не стыдится!»

– Я думаю, на этом свете возможно все, – сухо промолвил Давыд, исподлобья глядя на Оду.

– Действительно, – задумчиво сказала Ода, – чего только не случается в этом грешном мире.

Ее взгляд затуманился грустью.

Давыд ждал ответа и не просто ответа, но согласия. Ода видела это по его глазам.

– Хорошо, я согласна, но с одним условием, – Ода выдержала небольшую паузу, – я сама стану выбирать время и место для наших встреч.

Давыду показалось, что мачеха обращается с ним, как с малолетним капризным отроком, которого можно уговорить, задобрить улыбками и обещаниями, и тем самым подчинить себе.

«А не кроется ли за всем этим обман иль подвох какой» – невольно подумал он.

Юноше захотелось хоть в чем-то настоять на своем. В то же время он боялся своим упрямством испортить отношения с мачехой, которые после этой встречи обещали перейти совсем в иное русло. Разве не об этом он мечтал!

– Если мужчина всегда готов к соитию, то женщине для этого отведены определенные дни в каждом месяце, – сделала пояснение Ода. – Я не должна забеременеть от тебя, Давыд. Надеюсь, ты понимаешь это?

Давыд торопливо закивал головой: конечно, понимает, не маленький! И Регелинда в свое время толковала ему об этом.

– Ласки тоже бывают разные в зависимости от самочувствия женщины. – Ода смущенно улыбнулась. – Любовник должен уметь ласкать и руками, а не только… Женщины всегда ценят это.

– Я готов на все для тебя! – пересохшими губами прошептал Давыд.

– Ты не должен отныне ревновать и преследовать меня, раз уж у нас дошло до этого, – продолжала Ода. – На людях проявляй ко мне обычные сыновние чувства. Запомни, Давыд, людям все бросается в глаза, и особенно твоему отцу. Я буду извещать тебя через Регелинду, когда и где мы с тобой сможем остаться наедине.

– Я так давно сохну по тебе, – признался Давыд.

– Я знаю, – спокойно сказала Ода. – Если хочешь, можешь поцеловать меня прямо сейчас.

Давыд встрепенулся и подался вперед, его дрожащие руки принялись гладить шелк Одиного платья, с вожделенной жадностью ощупывая ее тело. С благоговейным трепетом он потянулся губами к пунцовым устам Оды.

Она закрыла глаза.

Поцелуй у Давыда получился недолгий и неумелый, при этом он с такой силой вцепился пальцами мачехе в грудь, что причинил ей сильную боль.

Ода ощутила нестерпимое отвращение к Давыду и с трудом подавила в себе желание оттолкнуть его от себя. Но замысел следовало довести до конца.

Поцелуй возбудил Давыда. Став на колени, он запустил руки Оде под платье. Ода задрожала, стыд охватил ее. Лишь усилием воли она заставила себя не влепить Давыду пощечину.

Давыд оголил белые бедра молодой женщины и, не слушая ее протестующих возгласов, принялся целовать и кусать их с похотливым остервенением, постанывая от наслаждения.

Испугавшись, Ода обеими руками схватила пасынка за волосы и оторвала его голову от своих ног.

– Ты делаешь мне больно, Давыд, – сердито сказала она. – Так не ласкают обожаемую женщину! Что скажет твой отец, увидев следы от укусов на моем теле!

Давыд виновато опустил голову. Вдруг обильные слезы брызнули у него из глаз. Юноша прижался лицом к руке Оды, и она ощутила эту влагу своей кожей.

«Мужчины как дети, – раздраженно подумала княгиня, – никогда не знаешь, чего от них ожидать! Что мне теперь, отдаться ему, чтобы он не плакал!»

Ода пригладила растрепанные волосы Давыда и заговорила с ним мягким тихим голосом. Да, она была резковата, но они уже почти любовники. И в дальнейшем станут дарить друг другу только радость. Ведь так?

Давыд перестал плакать и взглянул на мачеху снизу вверх.

– А как же Олег? – прозвучал его недовольный голос. – Он тоже будет тайком от отца обладать тобой? Я не хочу делить тебя с ним!

Но Ода не собиралась обсуждать все это, поэтому она прижала голову пасынка к своей груди и нежно стала успокаивать его.

– Не думай об Олеге, мой птенчик, – целуя Давыда в лоб, произнесла Ода. – Кто знает, может, мне с тобой будет лучше, чем с ним. Я полагаю, ты умеешь не только кусаться?

– Я все… все умею, – неистово зашептал Давыд, – а чего не умею, тому мигом научусь! Ты только подскажи как и что, а уж я-то…

– Верю! Верю, мой ненаглядный! – Ода взъерошила волосы на голове у Давыда, с улыбкой кивая головой. – Так вот, нынче ночью, вернее, поздно вечером я буду ждать тебя в своей светлице. Не там, где я обычно ночую с отцом, а… – Ода сделала поясняющий жест рукой. – Ну, ты понял где? Будем учиться целоваться. Ты придешь и застанешь у меня Ярослава, присоединяйся к нам. Потом я спроважу Ярослава спать, а ты останешься со мной. Уразумел, мой голубок?

– А отец не хватится тебя ночью? – с опаской спросил Давыд.

– Он сам отпускает меня от себя на несколько ночей, – ответила Ода.

– Почто? – не понял Давыд.

– Я же разъясняла тебе, что у женщин…

Ода движением руки притянула голову Давыда к себе и зашептала ему на ухо о своих женских немочах, хотя с большим удовольствием вцепилась бы в это ухо зубами!

* * *

В назначенный вечерний час Давыд, надев свою лучшую рубаху белого цвета с пурпурным оплечьем, синие скарлатные[114]  [114] Скарлат – дорогая ткань, вид бархата.


[Закрыть] порты и желтые яловые сапоги, пришел в светлицу к мачехе.

Ода, как и предупреждала, была не одна. Она сидела за столом рядом с Ярославом, который громко читал по книге латинский текст.

Увидев пасынка, Ода с притворной радостью воскликнула:

– Послушай, как замечательно твой брат выучился читать по-латыни. Присаживайся к нам!

Давыд придвинул стул к столу и сел, изобразив на лице интерес, хотя латынь для него была темным лесом.

– Ну-ка, сынок, еще раз с этого места, – велела Ярославу княгиня и бросила на пасынка ласковый взгляд, мол, потерпи немного, дорогой!

Ярослав принялся читать, старательно выговаривая слова и водя пальцем по строчкам. Ода в такт его речи кивала головой. Одна ее рука покоилась на спинке стула, на котором сидел Ярослав, другая лежала на столе.

Давыд осторожно придвинул свою руку к белой руке мачехи с точеными пальчиками и хотел накрыть ее своей широкой ладонью, но Ода вовремя убрала руку со стола и предостерегающе повела бровью. Давыд небрежно ухмыльнулся и пригладил свои темно-русые волосы, расчесанные на прямой пробор. По его глазам было видно, что он любуется мачехой, на которой было надето тонкое шерстяное платье белого цвета с голубыми узорами по вороту и на рукавах. Любуется ее переброшенными на грудь золотистыми косами, румяными щеками, блестящими глазами…

Молодая кровь заиграла в Давыде. Ему не сиделось на месте. А Ярослав продолжал какие-то непонятные словеса в толстой книге, монотонно и старательно. Давыд подавил зевок, затем его нога слегка придавила под столом носок Одиной туфли. Ода не отдернула ногу. И Давыда переполнило сладостное предвкушение: мачеха жаждет ему отдаться! Он погладил под столом упругое бедро молодой женщины.

Ода сбоку бросила на Давыда предостерегающий взгляд. Ее глаза говорили: «Потерпи, осталось немного!»

Наконец Ярослав дочитал страницу до конца и хотел перевернуть ее, но мать остановила его.

– Чудесно! – с улыбкой сказала Ода и поцеловала сына в щеку. – Нам очень понравилось. Правда, Давыд? – Тот поспешно закивал головой. – А теперь, мой мальчик, тебе пора ложиться спать.

Ярослав с недовольным вздохом поднялся.

Ода проводила его до самого порога, еще раз поцеловала и плотно прикрыла за ним низкую дверь, задвинув щеколду. Теперь Давыд был у нее в руках!

Ода повернулась к пасынку, который, не замечая злорадной усмешки на ее устах, подскочил к ней и стиснул в объятиях. Целый град поцелуев обрушился на лицо и шею княгини. Ода стала вырываться, изобразив сильнейшее негодование.

В ее возгласах звучала смесь ярости и изумления:

– Ты совсем спятил, Давыд!.. Пусти же меня!.. Побойся Бога!.. Что за бес в тебя вселился?!

– Имя этому бесу – любовь! – выпалил, задыхаясь, Давыд. – Любовь к тебе!

И он принялся задирать на Оде платье.

Княгиня чувствовала, что не сможет долго сопротивляться. Давыд был гораздо сильнее ее, вдобавок страсть удвоила его силы.

«Что же медлит за печью Святослав? – злилась Ода. – Каких еще доказательств ему нужно?!»

Давыду удалось заголить Оде ноги до половины бедер. Прижав мачеху к краю стола, он наконец дорвался до ее губ.

Силы почти оставили княгиню, не чувствуя опоры для ног, она сдалась.

И тут как гром с ясного неба прозвучал спокойный голос Святослава:

– Угомонись, сын мой! Побереги силушку для ратных дел. Ода ощутила, как вздрогнул Давыд, затрясся и обмяк.

Она с легкостью оттолкнула его от себя, оправила платье, потом с брезгливостью вытерла губы и подбородок тыльной стороной ладони. Ее взгляд говорил Святославу: «Полюбуйся на сыночка!»

Давыд стоял перед отцом ни жив ни мертв, опустив глаза.

Святослав с минуту разглядывал сына, словно мысленно выбирал ему наказанье.

Во время этой паузы Ода встала спиной к двери и незаметно вернула щеколду в прежнее положение.

– Плохой из тебя выйдет правитель, Давыд, коль ты над сердцем своим не властен, – наконец произнес Святослав осуждающим голосом, но по-прежнему спокойно. – И это еще полбеды, ибо сердце всегда наперекор разуму идет, но то, что ты вознамерился осквернить ложе мачехи своей, ни в какие ворота не влазит! А посему суд мой краток, Давыд. Отныне в Муроме тебе быть. Станешь князем удельным на реке Оке. Дам тебе сотню дружинников и боярина Ингваря в советники. Завтра же с петухами в путь собирайся!

Давыд рухнул перед отцом на колени: непонятно было, то ли он просит прощения за содеянное, то ли благодарит за милость.

– Ступай! – промолвил Святослав, скривив рот, – не выносил он раболепства. – С братьями попрощайся, а то на рассвете не до того будет. Да об истинной причине молчок! Скажешь, сам попросился в Муром.

Юноша поднялся с колен и направился к двери, шатаясь, как пьяный. Проходя мимо Оды, он обжег ее взглядом, полным ненависти.

«Ежели б взгляд мог убивать, то я была бы мертва, – усмехнулась про себя Ода. – Слава Богу, я избавилась от Давыда!»