Текст книги "Святославичи"

Автор книги: Виктор Поротников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц)

– Не помню я такого! – вдруг рассердился Изяслав. – Завещание отцово при мне, и там ясно прописано, что давал отец наш Ростиславу Ростов и Суздаль. Про Новгород нет ни слова!

– Да ты и эти города у Ростислава отнял! – запальчиво воскликнул Святослав. – Свел его в захудалый Владимир, хотя обещал в Смоленске посадить.

– Ты зачем пожаловал? – вскинулся Изяслав – Напраслины на меня возводить?! Я на киевском столе сижу и за всю Русь промышляю. И коль не угодил я, чем Ростиславу, в том не моя вина, а его беда.

– Ах вот как! – Святослав приподнял свои черные брови и ядовито улыбнулся.

– Да вот так-то, брат! – со значением поддакнул Изяслав.

– Так пусть твое величие промыслит и про моего старшего сына, – сказал Святослав, – посади-ка его в Смоленске. Тогда я, так и быть, уступлю Тмутаракань Ростиславу.

– Что же, в твоей вотчине для Глеба и стола не найдется? – недовольно спросил Изяслав.

– А вот хочется мне видеть сына своего в Смоленске! – дерзко ответил Святослав.

– Слава Богу, что не в Новгороде, – криво усмехнулся Изяслав и неторопливо зашагал к трону.

Бояре заулыбались, а толстый Тука даже захихикал в кулак.

Не доходя до трона, Изяслав обернулся:

– Знаю, давно ты метишь на смоленский стол, но там ныне сын мой княжит. Об этом ты подумал?

– А ты переведи Святополка в Туров иль Вышгород, – подсказал Святослав, – да хоть в том же Владимире посади.

Изяслав дара речи лишился: уж не издевается ли над нам Святослав!

Теперь уже не только Тука, но и брат его Чудин, а за ними и воевода Коснячко – самые приближенные к Изяславу вельможи – негромко засмеялись.

– В уме ли ты, брат мой? – вновь заговорил Изяслав. – Чтоб я стал княжескую лестницу рушить тебе в угоду! Да ты не пьян ли?

На скулах Святослава заходили желваки. Он сделал шаг вперед, собираясь ответить резкостью на резкость.

Но внезапно двери на противоположной стороне зала растворились и пред взорами князей и их бояр предстала княгиня Гертруда, жена Изяслава.

Она не вошла, а вплыла в зал, так легка была ее походка. За княгиней следовали служанки, две из которых держали за углы длинный лиловый плащ своей госпожи.

Гертруда была одета на немецкий манер в узкое платье-котту бирюзового цвета с поясом, спускавшимся на бедра. У платья был глухой закрытый ворот и узкие обтягивающие рукава. Голову княгини покрывал круглый платок из белой ткани с отверстием для лица, поверх платка через лоб шла повязка, украшенная драгоценными камнями. Служанки также были в узких платьях, но более скромных цветов.

Тот, кто видел польского князя Казимира Пяста[10]  [10] Казимир Первый Восстановитель из рода Пястов, князь Польши с 1039 г. (1016-1058). Был женат на Марии-Добронеге, сестре Ярослава Мудрого.


[Закрыть], мог легко заметить в чертах его сестры Гертруды характерные для Пястов густые светлые брови, изгибающиеся низко над глазами, слегка припухлые губы и удлиненные от уха к подбородку скулы. И если природа смягчала в лице Гертруды массивный нос ее отца, князя Мешко[11]  [11] Мешко Второй Ламберт – князь Польши с 1025 г. Отец Казимира Восстановителя и Гертруды, супруги Изяслава Ярославича.


[Закрыть], и выступающую нижнюю челюсть ее племянника, князя Болеслава Смелого[12]  [12] Болеслав Второй Смелый – князь Польши с 1058 г. Сын Казимира Восстановителя. Был женат на Вышеславе, дочери Святослава Ярославича.


[Закрыть], то она отнюдь не умалила жестокости в ее характере и страсти к золоту, унаследованные властной полькой от того и от другого.

Святослав первым поприветствовал Гертруду, когда та приблизилась.

Лицо Изяслава не выразило особенной радости при появлении жены. Гертруда что-то тихо прошептала мужу на ухо и сразу же повернулась к его брату.

– Доброго здоровья тебе, Святослав! – Княгиня белозубо улыбнулась. – Приехал поругать моего Изяслава? Поделом ему, будет меньше советников своих слушать. – Гертруда с неприязнью взглянула на бояр и бросила через плечо: – Прочь ступайте!

Бояре с поклонами удалились.

Коснячко хотел было остаться, но Изяслав жестом велел удалиться и ему. Воевода ушел с обиженным лицом.

– Зачем пожаловал, друг мой? – вновь обратилась к Святославу Гертруда. – Надолго ли к нам? Вижу гнев у тебя, с чего бы это?

Святослав знал, какое сильное влияние имеет на мужа Гертруда, поэтому без утайки поведал обо всем.

– Опять Ростислав?.. – Гертруда нахмурилась. – Чувствую, будет он воду мутить, покуда не успокоит его стрела или копье! Что же вы решили, братья?

Княгиня перевела взгляд карих глаз с мужа на Святослава и обратно.

– Я так мыслю, надо выбить Ростислава из Тмутаракани, – высказался Святослав.

– А по мне, пусть он там и сидит, – возразил Изяслав.

– Хорошо ты чужие столы раздаешь, брат.

– А ты вспомни, что сам про Смоленск говорил.

– Иль тяготеет Смоленск более к Киеву, нежели к Чернигову?

– Днепровские города все под рукой Киева.

– Так уж и все?

– Кроме Любеча и Родни – все!

Изяслав и Святослав стояли друг против друга, сверкая глазами.

Гертруда вздохнула:

– И когда только князья русские перестанут Русь делить?

С чисто женской интуицией она решила предотвратить назревающий скандал и пригласила Святослава отобедать. «А за чашей крепкого меда договоритесь обо всем».

Святослав принял приглашение.

* * *

Но и за столом в пиршественном зале примирения у братьев не получилось. Кусок не шел в горло, а отведав пенного хмельного меду, распалились они еще пуще прежнего. Посыпались попреки:

– Помнишь, брат, как летом ты просил меня за Ростислава, а ведь я говорил тогда, выдай его мне на суд. Так ты уперся как бык! Стало быть, люб тебе Ростислав, аль уже не люб стал?..

– Люб – не люб! Твои суды мне ведомы. В поруб да и дело с концом! Я просил тебя не за Ростислава, а за справедливость, которую ты нарушил, поправ завет отцовский.

– Воля отцова в грамоте прописана, и та грамота у меня хранится. Ей следую и в делах, и в помыслах.

– Не про те письмена я толкую, брат мой. И ты ведаешь о том, да изворачиваешься передо мной как угорь. Припомни-ка лучше устное завещание отца нашего…

– Замолчь!

Изяслав так хватил кулаком по столу, что серебряная посуда зазвенела, а девицы, тешившие гостей веселыми песнями, враз примолкли.

Воцарилась тишина.

Бояре и дружинники обоих князей, замерев кто с куском, кто с чашей в руке, ждали, что будет дальше. Оставила еду и Гертруда, жестом подозвав к себе своего верного человека, ляха Людека.

Медленно поднялся со своего места Святослав, глаза его горели гневом. Негромко заговорил он, но речь его услышали все в гриднице:

– На холопей своих, брат мой, ты хоть криком изойди, а на меня орать не смей! Пусть ты великий князь, но и на твою силу у меня сила найдется.

Изяслав тоже поднялся из-за стола:

– Грозишь?.. Мне?! Великому князю?!

Святослав двинул в сторону кресло и повернулся, намереваясь уйти. Бояре черниговские поднялись вслед за ним.

– Не захотел ты, брат, чтоб меж нами разум был, – с угрозой промолвил Святослав, – так пусть будет меч меж нами.

Черниговцы во главе со своим князем, топая сапогами по каменному полу, удалились из зала.

Изяслав только теперь понял, что он наделал своей несдержанностью. Святослав слов на ветер не бросает, и дружина у него велика. Да и надо ли было вообще затевать свару из-за Ростислава?

Послал Изяслав вдогонку за Святославом воеводу Коснячко.

Догнал воевода черниговского князя и его свиту уже на дворцовом дворе: конюхи выводили из конюшен лошадей. Поклонился князю Коснячко:

– Не гневайся, Ярославич. Одумался брат твой, зовет к себе добрым словом перемолвиться. – И тихо добавил: – Нагнал ты на него страху!

Святослав усмехнулся.

– Не могу не подчиниться, коль сам великий князь зовет. – Оглянулся на дружинников: – Ждите меня здесь, коней держите наготове. Чаю, недолгая у нас с братом будет беседа.

Изяслав ожидал Святослава в небольшой светлице на два окна. Он стоял на высоким в половину роста наклонным столом и перебирал какие-то пергаменты.

Святослав вошел, снял шапку.

Коснячко предусмотрительно затворил закругленную сверху дверь, обитую железными полосами крест на крест.

– Вот! – Изяслав, не глядя на брата, протянул ему свиток. – Читай отцову волю.

Святослав ухмыльнулся: будто ему не ведомо отцовское завещание! Он сразу узнал и пергамент, и печать на нем.

– Да ни к чему это… – промолвил Святослав и произнес по памяти первую половину текста до того места, где упоминались Ростов и Суздаль, завещанные Ростиславу.

Изяслав развернул свиток, пробежал его глазами и удивленно посмотрел на Святослава.

– Дивлюсь я тебе, брат, – не то с восхищением, не то с недоумением проговорил он, – единожды написанное видел и запомнил слово в слово!

– И я тебе дивлюсь, княже киевский, – в тон брату Святослав, – нарушаешь завет отцовский и не сознаешься в этом.

– Ты мне начало завещания напомнил, а я тебе напомню конец его. – Изяслав громко зачитал: «…Князь же киевский да будет старшим над всеми князьями и вершит свою волю над ними по своему разумению, но во благо Земле Русской».

Изяслав поднял глаза на Святослава, словно уличая того в недомыслии.

Но тот не слушал, оглядывая быстрым взором лари и полки с толстыми книгами в кожаных переплетах. Книгами была завалена вся комнатушка.

– У отца-то книги на видном месте всегда стояли, а ты, брат, столкал их невесть куда, будто хлам ненужный, – упрекнул Святослав Изяслава. – Коли книги тебе в тягость, так хоть мне отдай или Всеволоду. Он-то их лелеет ни чета тебе!

– Я тебе не о том толкую, – рассердился Изяслав. – Я старший над вами и мне решать, кому какой стол давать!

– Эх, брат… – Святослав со вздохом присел на окованный медью сундук. В голосе у него и во взгляде появилась мягкость. – Разве обличать я тебя приехал? Разве не понимаю забот твоих? Но пойми и ты меня! Ослушался я тебя, каюсь. Господь наказал меня на это злодейством Ростислава. За помощью я к тебе пришел, а, ты меня вон выставляешь.

– Помилуй, брат! – Изяслав торопливо скатал пергамент в трубку и убрал в ларец. – Я сказал только, что надо бы оставить Ростислава в Тмутаракани от Руси подале, только и всего. А ты распалился. Да было б с чего! Иль земель у тебя мало, что ты за Тмутаракань держишься?

– Ты днепровские пороги оседлал, брат, – недовольно заговорил Святослав. – В Новгороде старшего сына посадил, на юге и на севере пошлина с купцов в твою мошну сыплется. Теперь еще волжский путь к рукам прибрал вместе с Ростовом и Суздалем. А мои земли черниговские, как остров посреди болота, что на нем растет, тем и живем. Только в Тмутаракани, земле дедовской, и сыпалось мне золотишко от гостей заморских. Да тамошнее злато ныне не мое, а Ростиславово.

– Чего же ты от меня хочешь? – спросил Изяслав.

– Хочу, чтоб помог ты мне Ростислава из Тмутаракани выгнать, – сказал Святослав. – Подспорья жду от тебя, брат.

– А коль решенье мое будет таково, что быть Ростиславу князем в Тмутаракани?

– Не бывать этому! – Святослав сдвинул брови. – Ты от своей выгоды не отступаешься, а почто я должен?

Изяслав помолчал. Не хотелось ему уступать Святославу, ведь он не просит, а почти приказывает! Не хотелось идти с войском через обширные степи к далекому Лукоморью. Да и куда опосля деть Ростислава? Святославу хорошо рассуждать, не в черниговские же земли побежит буйный племянничек. Побежит он скорее всего в Изяславовы владения, а то еще хуже – к венгерскому королю подастся. А что, если король венгерский даст войско Ростиславу и придется тогда Изяславу отдуваться одному? Святослав-то со Всеволодом вряд ли поспешат к нему на помощь, далеки их земли от венгерского порубежья. Нет уж, пускай лучше Ростислав сидит в Тмутаракани!

Изяслав сказал об этом Святославу.

Тот смерил брата презрительным взглядом:

– Может, скажешь еще, что это во благо Земле Русской? Иль еще что-нибудь из отцовского завещания зачитаешь? Одинаково мы с тобой его читаем да по-разному разумеем. Прощай!

Вышел и дверью в сердцах хлопнул.

Изяслав присел на стул у стола, задумался. Не уступил он Святославу, не пошел у него на поводу, а радости особенной от этого не было. Наоборот, гложет тревога или какое-то предчувствие. Ведь не отступится Святослав, покуда не выгонит Ростислава из Тмутаракани.

«И жаден, и упрям! – думал Изяслав. – Разве отдаст Святослав столь жирный кусок Ростиславу! А тот тоже хорош, знает, что урвать – не Новгород, так Тмутаракань. Такого удальца только в порубе и держать!»

Воевода Коснячко еще больше расстроил Изяслава, когда сообщил ему, что повернул коней Святослав не к Чернигову, а к Переяславлю.

– Станет теперь Святослав Всеволода супротив тебя подбивать, княже, – высказал предположение воевода. – Уж больно злой вышел от тебя брат твой.

Ничего не сказал на это Изяслав, а про себя подумал: «Святослав упрям, а Всеволод хитер. Недаром же он в любимцах у отца был. Всеволод чужого ума не купит, но и своего не продаст. С такими братьями надо ухо востро держать!»

* * *

Знал и Святослав, что Всеволод прежде поразмыслит, а уж потом к делу приступит. И не на всякое дело Всеволода можно с места сдвинуть, но только на богоугодное. А посему разговор с ним Святослав начал издалека:

– Мнится мне, что брат наш Изяслав больше супругу свою слушает, нежели бояр. А вокруг Гертруды немало ляхов-советчиков крутится. Средь них, сказывают, и люди германского короля мелькают, и слуги папы римского. Недавно папский легат часовню латинскую в Киеве освящал, так на событие это латиняне набежали, как мыши на крупу. Был посол чешский, моравский иже с ним и ляхов целая прорва.

– Чему ж дивиться, брат, то все наши братья-славяне, – пробасил сивоусый Всеволод, – живем мы с ними рядом и обычаями с ними схожи.

– Обычаями схожи, а верой разные, – возразил Святослав, – над западными славянами Папа Римский длань простер, над Русью патриарх константинопольский[13]  [13] Патриарх – высший духовный сан в православии. С конца VI в. Константинопольский патриарх получает титул «вселенского патриарха» и право высшего надзора за соблюдением канонов и церковных законов, созыва Вселенского собора и возведения епископов в сан митрополита.


[Закрыть]. Вот и моя княгиня пристает ко мне, построй да построй латинскую церковь в Чернигове. Видишь ли, немцев к ней наезжает немало каждый год, а помолиться бедным негде. Я бы и рад воздвигнуть сей храм, только йот митрополит киевский запреты мне чинит. – Святослав хитро усмехнулся. – Мне запрещает латинские храмы ставить, а Изяславу запретить не в силах. Смех, да и только!

– У Изяслава с митрополитом Ефремом пря недавняя да злая, – задумчиво промолвил Всеволод. – Вот уже десятый год пошел, как византийский патриарх предал анафеме папу римского и весь клир[14]  [14] Клир – в широком смысле слова – духовенство; в узком – состав священнослужителей какого-либо прихода или церкви.


[Закрыть] его. Выходит, что князь киевский на еретичке женат, с еретичками знается и об их благе печется. А это митрополиту ох как не по душе, ведь он родом грек. Но кабы знать, где упадешь, соломки бы подстелил. Не гнать же Изяславу от себя жену, коль родня ее латинской веры.

– А Гертруда, слава Богу, православие приняла, когда за Изяслава замуж выходила, – вставил Святослав, – а вот ляхи, что вместе с ней в Киев понаехали, веры своей не меняли. Через них Гертруда мужа своего с толку сбивает.

– Властолюбия княгине киевской не занимать, – добродушно улыбнулся Всеволод, – да и умна она – любого насквозь видит!

– Вот Изяслав-то под ее дуду и пляшет, – сердито бросил Святослав.

Всеволод спрятал усмешку в бороде: явно с обидой на Изяслава приехал к нему Святослав. Из-за чего же у его братьев раздор случился? Не из-за храма же католического? Одно очевидно – желает Святослав видеть во Всеволоде союзника против Изяслава.

Разные были сыновья у Ярослава Мудрого и по внешности, и по нраву, и по воспитанию.

Изяслав до мудрости книжной с детских лет был неохоч, хотя и от учения не отлынивал, до брани тоже был не охотник, больше любил пиры да застолья. Простоват умом Изяслав и в делах не тороват. Святослав, пожалуй, во всем, кроме силы физической, превосходит Изяслава. Он изворотлив умом, в языках и знаниях силен, от ратного труда никогда не бегал и в застолье любого перепить может, только успевай вина подливать. Святослав был любимым сыном княгини Ирины, супруги Ярослава Мудрого. Мать научила Святослава говору варяжскому и часто называла его варяжским именем Хольти. А у Ярослава Мудрого любимым сыном был Всеволод.

Всеволод унаследовал от отца густые русые волосы, тонкие губы и нос с едва заметной горбинкой, от матери-варяжки – голубые глаза, белую кожу и спокойный нрав. Ростом и статью Всеволод вышел в деда князя Владимира Красное Солнышко, но при всей своей могучей дородности имел маленькие кисти рук и небольшие ступни, чем еще в детстве удивлял сверстников и отца с матерью. В те далекие времена это считалось признаком царственности и доказательством высокородности. Руки и ноги Святослава тоже были небольшими, но при невысоком росте это казалось естественным.

Во Всеволоде с юных лет проявлялось внутреннее благородство и богопочитание, а также усидчивость и тяга к многознанию. Если Святослав запоминал сразу и легко, то Всеволод, обладавший к тому же немалым честолюбием, преодолевал трудности терпением. Часто в детстве он оставался за книгами один, в то время его старшие братья убегали на Днепр купаться или седлали коней для соколиной охоты. Когда Всеволод возмужал, Ярослав Мудрый часто коротал с ним долгие зимние вечера, обсуждая походы и деяния древних греческих царей и полководцев, перечитывая на пару при пламени свечей византийские хроники Георгия Амартола и Прокопия Кесарийского. Из всего прочитанного Ярослав Мудрый старался уразуметь для себя непостижимое для непосвященного ума свойство: на примерах далекого прошлого уметь делать верные выводы в жизни нынешней. Чтобы не повторять чужих ошибок, не исполчать помыслы свои на заведомо гиблое дело, ко всему подходить с умом, а не с сердцем. Крепко запомнил отцовские наставления Всеволод. И сейчас, глядя на Святослава, пытался понять, что таит он в себе, чего недоговаривает?

«Видать, мне на роду написано мирить братьев, когда они ввергнут нож между собой, – подумал Всеволод. – На много лет вперед зрил наш мудрый отец, предрекая мне сие».

– Латиняне по всей земле Русской распространились как саранча, – продолжал Святослав, – поляки в Киеве как у себя дома, немцы торговые дворища понастроили в Новгороде да Смоленске, и у меня в Чернигове отбою от них нет. Церкви латинские растут как грибы то тут, то там! А брат наш Изяслав, сидя на столе киевском, пирует иль гривны считает. За него Гертруда все дела вершит.

– Наговариваешь ты на брата нашего, Святослав, – вступился за Изяслава Всеволод. – Вспомни, сколь раз в походы он ходил то на голядей[15]  [15] Голяди – финно-угорское племя, обитавшее в верховьях Днепра.


[Закрыть], то на ятвягов[16]  [16] Ятвяги – одно из летто-балтийских племен, родственное пруссам.


[Закрыть], то на торков[17]  [17] Торки – так на Руси называли огузов, одно из тюркских кочевых племен.


[Закрыть].

– Ну на торков-то мы втроем ходили да еще Всеслава Полоцкого призвали, – сказал Святослав, – только бежали торки от воинства, не дошло дело до сечи.

– Не возьму я в толк, брат мой, в каком месте Изяслав тебе дорогу перешел, – промолвил Всеволод. – Неужто зуб у тебя на него?

Помрачнел Святослав:

– Высоко сидит Изяслав да низко мыслит. Думает, стал первым князем на Руси, так воля его – закон. Чужим именьем распоряжается как своим. По завещанию отцову старший брат должен быть праведным судьей меж нами, но не самовластием.

Не догадался Всеволод о причине недовольства Святослава, пока тот не заговорил о Ростиславе: где он сейчас и как там оказался.

– Мстит мне Изяслав за то, что ослушался я его, не выдал ему Ростислава на расправу. А ты бы выдал молящего о защите, брат?

– Не выдал бы, – честно признался Всеволод.

– Как думаешь, справедливо поступил Изяслав, отняв у Ростислава Ростов и Суздаль? – вновь спросил Святослав.

– Высшая справедливость только от Бога, – ответил Всеволод, – а у смертных иное справедливое устремление может обернуться злом иль напастью какой. Я так мыслю, не со зла перевел Изяслав Ростислава из Ростова во Владимир.

Такой ответ Святославу не понравился: изворачивается Всеволод.

– Может, и не без заднего умысла, – сердито проговорил он. – Хоть и глуп Изяслав, а подметил, что Ростислав на Новгород зарится и сторонники там у него есть. Вот и перевел его подальше от Новгорода на южное порубежье. Чем это обернулось, ты знаешь, брат. Теперь вот мне предстоит изгонять Ростислава из Тмутаракани.

Понял Всеволод, наступил момент, когда Святослав выскажет, наконец, цель своего приезда в Переяславль, и насторожился.

Прокашлялся Святослав:

– По весне хочу двинуть полки через степь на Тмутаракань. Призываю и тебя, брат, в помощь. Не ведаю, как дело повернуть может. По слухам, дружина у Ростислава отчаянная. Что скажешь?

– Не могу я немедля ответ дать, с дружиной посоветоваться надо. Путь не близкий, дорога незнаема.

– Пути к Тмутаракани мне ведомы, – за две седьмицы доскачем.

– Вот соберу бояр своих, переговорю с ними, тогда и ответ дам, – стоял на своем Всеволод, – а ты пока, брат, отведай угощенья моего, с княгиней моей потокуй. Она давеча о тебе спрашивала, жаловалась, мол, забыл про нас князь черниговский. А ты тут как тут!

Всеволод засмеялся и похлопал Святослава по плечу, – тот нехотя улыбнулся.

Держал совет Всеволод со своими самыми верными людьми, из всех мужей именитых в его дружине таких было несколько. По старшинству по правую руку от князя сидели воеводы Ратибор и Никифор, по левую – варяг Шимон. Далее: Иван Творимирич, Гордята Доброславич, Ядрей, сын Бокши, и Радим, сын Тихомира. В стороне от всех сидел одноглазый болгарин Симеон.

Выслушав князя бояре недолго думали.

– Не будет мира на Руси, покуда жив Ростислав, – сказал воевода Никифор, – понятно хотение Изяслава видеть Ростислава в Тмутаракани.

– Однако ж и Святослав справедливого хочет, намереваясь вернуть себе Тмутаракань, – возразил боярин Ратибор, – упрекать его в том нельзя.

– Значит, ты советуешь, Ратибор, помочь Святославу? – спросил Всеволод.

– Да, княже.

– Лучше быть с кем-то из братьев своих, чем в стороне, – сказал варяг Шимон, который всегда Стаговолил Святославу. – Грех отталкивать протянутую руку, князь.

– Помочь Святославу можно, но нужно взять с него плату за помощь, – высказал свое мнение Ядрей, сын Бокши.

– В таком деле помощь важна бескорыстная, – возразил Ратибор, – Святослав ведь не к польскому князю обращается, а к родному брату.

– Но и за здорово живешь двигать войско в такую даль тоже не след, – нахмурился Всеволод.

– А зачем нам двигать войско? – пожал широкими плечами Ратибор. – Надо уговорить Изяслава сделать это, благо время до весны еще есть.

– А коль откажется? – спросил Всеволод.

– Вот тогда и выступим сами…

Пока Всеволод совещался с боярами, Святослава развлекала застольной беседой княгиня Анастасия – белолицая, темноглазая, с небольшим точеным носом и яркими сочными губами. Недавно исполнилось Анастасии тридцать лет, но она была все так же по-девичьи стройна и подвижна. Прежде чем начать потчевать гостя медами да пирогами, княгиня представила ему своих детей: тринадцатилетнюю дочь Янку, десятилетнюю Марию и одиннадцатилетнего сына Владимира, которого она также называла Мономахом.

Святослав знал, как любила и почитала Анастасия своего отца византийского императора Константина Мономаха[18]  [18] Константин IX Мономах – византийский император с 1042 по 1054 г. Во время конфликта с Ярославом Мудрым в 1043 г. был вынужден отдать свою дочь замуж за сына Ярослава Мудрого Всеволода.


[Закрыть], поэтому и сына нарекла отцовым прозвищем кроме имени славянского. Всеволод сильно любил свою супругу и во многом уступал ей. Так, и младшая его дочь была названа в честь матери Анастасии, императорской наложницы, а старейшая, помимо имени Янка, имела второе имя Анна в честь бабки Всеволода, византийской принцессы Анны.

Немало греков жило при дворе переяславского князя, немало и наезжало их летом: торговые гости, умельцы разные, священники, посланцы императора… Константин IX Мономах умер в один год с Ярославом Мудрым, и теперь на троне державы ромеев[19]  [19] Ромеи – так называли себя сами византийцы.


[Закрыть] сидел Константин X Дука[20]  [20] Константин X Дука – византийский император с 1059 по 1067 г.


[Закрыть], сменивший перед этим еще двоих недолговечных императоров.

Дворец Всеволода в Переяславле не уступал размерами и великолепием дворцу Изяслава в Киеве. Все в нем было на византийский манер: и мозаичные полы, и светлые залы, и колонны из белого мрамора, и широкие каменные лестницы…

Анастасия сидела напротив Святослава в бордовом зауженном в талии длинном платье из блестящей тафты[21]  [21] Тафта – шелковая узорная ткань с одноцветным рисунком.


[Закрыть], расшитой золотыми нитками. Голову княгини покрывала полупрозрачная паволока, стянутая на лбу золотой диадемой с вделанными в нее драгоценными камнями. Лучи заходящего солнца падали через окно на лицо гречанки, озаряя его ласковым красноватым светом. Бериллы и сапфиры то вспыхивали, то гасли на диадеме при каждом движении головы и так же сверкали на солнце ослепительно белые зубы молодой женщины, когда она улыбалась.

Святослав, слушая Анастасию, забывал про стоящие перед ним яства, не в силах оторвать глаз от красивых губ, а мелодичный голос княгини просто завораживал его.

– Почему же ты, князь, супругу свою не взял с собой, к нам направляясь? – спрашивала Анастасия. – С прошлой Пасхи не видела я Оду. Как здоровье ее?.. Сыночек твой Ярослав недавно грамотку мне написал, так я попросила старшую дочь тоже написать Оде, поделиться с нею своими секретами. При последней встрече Янка и Ода мило беседовали, как две закадычные подружки. – Анастасия подняла кубок с греческим вином. – Твое здоровье, князь!

Святослав поднял свою чашу.

Терпкое виноградное вино приятно обожгло гортань, и тепло разлилось по жилам, в голове ощущалась странная легкость, все тяжелые мысли враз улетучились. Славное вино у ромеев!

– Видишь ли, милая княгиня, путь мой изначально в Киев лежал к брату Изяславу, весточку одну хотел я ему пересказать, – начал Святослав. – Да не по вкусу князю киевскому мои речи. Дедовская самонадеянность проснулась!

Поругались мы с Изяславом, и понял я, что некуда мне ехать окромя брата Всеволода. Он если и не поможет, то утешит иль дельное что-нибудь присоветует.

– Не пристало братьям родным ссориться по пустякам, – сказала Анастасия (она свободно говорила по-русски, без всякого акцента.) – Родная кровь не ссориться, а мирить должна.

«Хороши пустяки!» – усмехнулся про себя Святослав, а вслух промолвил:

– Супруга моя жива-здорова, кабы знала, что я в Переяславль поворочу, непременно со мной бы попросилась. Вскружила ты ей голову, княгинюшка, нарядами своими богатыми. С прошлой весны Ода все шьет да примеряет, камки[22]  [22] К а м к а – шелковая цветная ткань с разными узорами.


[Закрыть] да парчи перевела, не одну сотню гривен.

– Оде с ее фигурой любое платье к лицу, – улыбнулась Анастасия.

– Да уж, не обидел Бог прелестями жену мою, – согласился Святослав, подумав: «Ума только недодал!» – Старшие сыновья мои на равных с мачехой держатся. Иной раз и пошутят вольно при ней, а то и взглядом обласкают, особливо Роман. А язык у него что помело!

– Роман у тебя красавец писаный, князь, – заметила Анастасия. – Хочу я познакомить с ним дочерей своих, пока кто другой на него глаз не положил. От тебя отказу не будет?

– Не будет, княгинюшка. Дочки у тебя что маков цвет!

– Роману ведь ныне пятнадцать исполнилось?

– Пятнадцать, – кивнул Святослав. – Дурень дурнем!

– Олег, кажется, на год его постарше? Святослав снова кивнул.

– Если в Романе удаль сразу в глаза бросается, то в Олеге достоинство проступает, серьезен не по годам, – сказала Анастасия.

В дальнейшем разговоре посетовала Анастасия на то, что не пускает ее Всеволод в Царьград, где она не бывала со времени похорон своего отца.

– Кажется, целую вечность не видела я бухту Золотой Рог, не слышала колоколов Святой Софии, не гуляла по залам дворца во Влахерне, – лицо Анастасии обрело печальную задумчивость, улыбка пропала с губ. – Всеволод все отговаривается чем-нибудь. Думает, как покину я Русь, так напасти на меня и повалятся.

– Дорожит тобой Всеволод, – с улыбкой произнес Святослав, – благодарной быть за это надобно.

Облачко легкого раздражения коснулось красивого лица Анастасии.

– Благодарность? За цепи, коими Всеволод приковал меня к себе!

Догадался Святослав, что у Всеволода не все гладко в отношениях с женой, но вида не подал. В душе поддержал брата: такую красотку опасно надолго от себя отпускать. А Византия… Когда там порядок был? Вечно кровь льется!

– Слышал я, безбожные сельджуки[23]  [23] Сельджуки – тюркоязычный народ, в XI в. вторгшийся в Малую Азию.


[Закрыть] в пределы византийские вторглись с востока и будто рать их бесчисленная, – заметил Святослав. – Нелегкая война предстоит ромеям.

– С востока испокон веку кочевые орды одна за другой находят, византийские полководцы к этому уже привыкли, – промолвила Анастасия, – а бесчисленных ратей не бывает, князь. До Царьграда сельджукам все равно не дойти, ибо путь им преградит море.

– Как знать, – Святослав почесал голову, – арабы ведь в былые времена доходили.

В следующий миг Святослав пожалел о сказанном, заметив по глазам Анастасии, что не по сердцу пришлись ей его последние слова: будто он нарочно хотел унизить византийцев.

«На Руси живет Анастасия красавица, детей рожает от русского князя, русской княгиней величается, а сердцем все же в Царьград стремится, – мелькнуло в голове у Святослава. – Вот так и Ода моя!»

* * *

Подул холодный северо-восточный ветер – листобой. Поредели вершины деревьев. Потянулись на юг перелетные птицы…

Прячется барсук в норе. Линяет заяц-беляк. Наступает пора гона у лосей, оленей и могучих туров. Недаром на Руси октябрь называли «ревун».

В Покров день[24]  [24] …в Покров день – 14 октября.


[Закрыть], когда припорошило землю первым снежком-легкотаем, собрался князь переяславский в Киев.

По уговору со Святославом должен был Всеволод перемолвиться с Изяславом об участи Ростислава. Меч не долго из ножен вынуть, но лучше перед тем постараться миром договориться. Может, одумается Ростислав и вновь сядет на стол владимирский, хотя, конечно, было бы лучше вернуть ему Ростов и Суздаль. Кабы внял уговорам князь киевский и помог бы Святославу Тмутаракань вернуть да Ростислава бы не обидел – крепкий мир установился бы на Руси.

Об этом размышлял Всеволод, выезжая во главе небольшой дружины через Епископские ворота Переяславля в степь, побелевшую от снега. О том же думал он в пути, устремляя взор в даль к просвечивающему насквозь лесу.

В селах близ дороги над соломенными кровлями избенок вьются дымки, темные фигурки баб в длинных шубейках спешат к речке за водой. Скирды сена желтеют на опушке леса. Мир и покой на Русской земле.

Всеволод вздыхает: всегда бы так.

От степняков хватает бед, чтоб еще князья русские свары меж собой учиняли. С этого и надо будет начать разговор с Изяславом. Неужто не поймет его брат? Неужто не одобрит?

На второй день пути заблестели на холмах над Днепром золотые купола храмов, показались крепостные стены и башни на крутых валах. Ветер донес дальний звон колоколов – звонили вечерю.

Всеволод придержал коня, обнажил голову, перекрестился.

… Жил-был в стародавние времена в греческой земле знаменитый оратор Демосфен. Столь искусно мог он сплетать словесный узор, так умело подать нужную мысль, что не было ему равных ни до ни после него. Речи Демосфена записывались и служили образчиками красноречия, не одно поколение греческих ораторов обучалось по ним. Читал те речи и Всеволод, прекрасно владевший греческим языком. Искусство убеждения – великое искусство. И правителю без него не обойтись.

«Худо-бедно, а бояр своих переубедить всегда могу, с послами иноземными речи тан веду, что последнее слово за мной остается, даже брата Святослава к своему резону подвел, а такого упрямца поискать! – подбадривал себя Всеволод перед встречей с Изяславом. – Плохо, что Изяслав к правильно построенным речам не привык. Он вокруг себя только лесть слышит да ругань. Заставлю-ка я его вступить в спор с самим собой, как когда-то мудрец Сократ проделывал!»