Текст книги "Святославичи"

Автор книги: Виктор Поротников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)

– Слыхали? – Бородач поднял руку в рукавице. – Старик-лесовик знак подает.

Ратники торопливо закрестились. Невдалеке еще раз прокричал филин.

– По кругу стан наш обходит, костры считает, – проворчал дружинник.

– Да это филин-птица кричит, а не лесовик. Будя брехать-то!

Бородач невозмутимо обернулся на голос и произнес с усмешкой:

– А ты думал, мил человек, лесовики людскими голосами перекликаются? Аль визжат по-поросячьи? Ты сходи в лес-то, погляди по следам, может, и впрямь филин кричал, тогда следов не найдешь. А коль не филин за елью хоронится, тогда дай тебе Бог, человече, живым обратно воротиться.

Никто из ратников не отважился пойти в густой мрак ночного леса.

Слышал эти разговоры и Олег. Подолгу не мог уснуть после них, лежа на еловом лапнике под медвежьим тулупом.

Однажды во время дневного перехода Олег, находившийся вместе с братом в головном отряде всадников, заметил в ельнике крупного волка. Зверь, притаившись между двумя невысокими елями, наблюдал за людьми, вторгнувшимися в его владения. Олег отчетливо разглядел лобастую голову с маленькими умными глазами и навостренными ушами.

Олег окликнул ехавшего рядом брата:

– Ромка, гляди-ка, волк!

Роман повернул голову по направлению вытянутой руки Олега и нетерпеливо воскликнул:

– Где? Ну где?

– Да вон же… – проговорил Олег и смущенно замолк – волк куда-то исчез.

– Та-ак! – насмешливо протянул Роман. – Креститься надо, коль кажется.

– Я точно видел волка, – сердито сказал Олег. – Он был меж вон теми елями, смотрел на нас.

– Со страху и пень волком покажется, – хмыкнул Роман.

Олег насупился и замолчал.

28 января войско Святослава и Всеволода подошло к городку Друцку.

Появление из заснеженных лесов большой рати, враждебной полоцкому князю, оказалось для дручан полнейшей неожиданностью. Городок открыл ворота. Старейшие горожане постарались дарами умилостивить Ярославичей.

Как скоро выяснилось, от Друцка вела дорога через лес до одного из погостов полоцкого князя – Возвягля. От Возвягля дороги расходились к Минску и Слуцку.

– Что ж, поворошим добро Всеслава, – сказал Святослав.

Черниговский князь настоял на том, чтобы полки немедля выступили в путь, хотя люди и лошади сильно устали после тяжелого перехода.

– Теперь-то уж Всеслав непременно прознает о вражьем войске в своих исконных владениях, – молвил Святослав. – И мигом исполнит свою дружину. Поэтому рассиживаться в Друцке некогда. Со Всеславом надо воевать споро иль не воевать вовсе.

Всеволод не стал спорить с братом: в путь так в путь. Благо до Минска было уже недалече.

30 января полки Святослава и Всеволода разграбили и сожгли Возвягль, а 1 февраля вышли наконец к Минску. Под Минском уже стояли станом рати Изяслава и Ярополка, подошедшие днем раньше.

Князья стали держать совет.

В большом шатре киевского князя было жарко от раскаленных камней, наваленных в котел на треноге. Под ногами лежали ковры, коврами были укрыты скамьи, на которых сидели Святослав и Всеволод со своими воеводами Перенегом и Никифором. В сторонке от всех сидел юный Ярослав.

– Затворились минчане, не хотят даже в переговоры вступать, посланцев моих стрелами отогнали, – сообщил Изяслав, сидевший в кресле с резными подлокотниками.

Справа от него восседал воевода Коснячко, слева – неповоротливый Тука.

– Надеются, что Всеслав их выручит, – мрачно проговорил Всеволод. – Надо еще раз минчан на переговоры вызвать, сказать им, что двадцать тысяч войска под их стенами стоит и еще идет рать из Смоленска. Не переломить Всеславу такую силу.

– А коль не помогут переговоры? – спросил Изяслав. – Коль упрутся минчане?

– Тогда взять город на щит! – зло сказал Всеволод. Изяслав хмуро вздохнул.

– Ты валы и стены минские видел, брат? Со стороны поля минчане их водой облили, так что льдом все покрылось, а со стороны реки Свислочи и так не подступиться, берега больно круты.

– С двух сторон река, с двух сторон ров глубиной саженей шесть, – вставил Тука и громко чихнул в кулак.

Святослав засмеялся:

– Правду молвишь, боярин.

– И все же надобно Минск штурмом брать, другого пути не вижу, – стоял на своем Всеволод.

Воевода Никифор поддержал своего князя.

– Ты что скажешь, брат? – обратился Изяслав к Святославу.

– Чего тут толковать, – пожал плечами Святослав, – не сговоримся с минчанами, придется на штурм идти. Измором нам Минск не взять, у самих ествы только-только до весны протянуть.

Изяслав спросил мнение Ярополка и, когда тот тоже высказался за взятие города силой, недовольно проворчал себе под нос:

– Ну, тебе-то все едино как и где, лишь бы мечом помахать! – Великий князь встал и перекрестился. – Будь по-вашему, братья.

На том военный совет закончился.

Утром следующего дня к воротам Минска ушли три Изяславовых дружинника. Минчане впустили их в город, а вскоре сбросили со стены в ров три мертвых тела.

Ярославичи стали готовиться к штурму.

Несколько дней подряд стучали топоры в лесах вокруг Минска: воины валили молодые деревья, мастерили лестницы и ручные тараны, чтобы бить ими в ворота.

Ждали князья, что эти дни подойдет рать Сятополка, но так и не дождались.

Изяслав и гонцов навстречу Святополку выслал, и приступ из-за этого откладывал. Бранился со Святославом и Всеволодом, торопившим его со штурмом.

– Дождешься, брат, навалится Всеслав со своей ратью, запоешь тогда Лазаря! – предостерегал Изяслава Всеволод. – Всеслав ведь ночью нападет иль на рассвете, и минчане в том ему помогут. Впустят его дружину к себе через одни ворота, а на нас выпустят через другие.

Наконец, 6 февраля двинули полки Ярославичей на приступ.

Весь короткий зимний день тысячи ратников – черниговцев, киевлян, туровцев, переяславцев – карабкались по обледенелым валам, срывались вниз, снова карабкались под градом стрел и камней, летевших сверху. Минчане отталкивали от стен длинные лестницы осаждавших, и те падали в глубокий ров под вопли сидящих на них ратников. Ров был похож на муравейник от множества копошащихся на нем воинов.

Когда стемнело, прозвучал сигнал к прекращению штурма.

7 февраля окончилась неудачей вторая попытка.

8 февраля вернулись гонцы Изяслава с тяжелой вестью: все войско Святополка полегло в битве с полочанами на реке Березине.

Гонцы доставили к Изяславу очевидца сражения, которому стрелой выбило глаз. Это был сотник пешей смоленской рати Неждан. Изяславовы всадники нашли его полузамерзшего в лесу.

Послушать Неждана собрались в шатре Изяслава кроме него самого и Ярополка также Святослав с сыновьями и воеводой Перенегом. Всеволод со своими боярами Никифором и Ра-тибором, киевские воеводы Коснячко и Чудин с братом Тукой.

Неждана вывели на середину.

– Молви кратко и по делу, – приказал Изяслав. Неждан пошмыгал носом и заговорил хриплым простуженным голосом:

– Значит, два дня тому назад все это случилося. Под вечер выбрались мы к речке Березянке и стали к ночлегу изготовляться. Поразбрелись вои-то кто куда, токмо дружинники Святополковы держались все время купно. Возчики коней распрягали, челядинцы княжеский шатер ставить начали. Тут-то полки Всеславовы и нагрянули. И ведь заприметили ворога дозорные наши, тревогу подняли, а вот совладать с полочанами мы уж не смогли. Обложили нас со всех сторон и выскочило их из лесу конных и пеших – тьма! Да как начали они нас гвоздить топорами да стрелами бить. – Неждан со вздохом покачал рыжей головой с завязанным глазом. – Как снопики люди валились.

– Много ли воинов было у князя Святополка? – спросил Святослав.

– Конных гридней сотен пять да пешцев тыщи четыре, – помедлив, ответил Неждан.

– Ты видел, что сталось с князем Святополком? – обратился к сотнику Изяслав. – Молви всю правду, какая ни есть.

Неждан знал, что находится пред очами великого киевского князя и отца Святополка, поэтому от избытка почтения даже перекрестился.

– Говорю все как на духу, пресветлый князь. Извиняй уж меня сироту, коль я не доглядел чего. Сутолока большая там была, когда, значит, сошлись мы с полочанами в топоры да и темненько уже было.

– Ты видел Святополка иль нет? – нетерпеливо повторил Изяслав.

– Поначалу-то, когда сеча началась, видел я его, – волнуясь, заговорил Неждан, то и дело вытирая рукавом сопли, текущие из носа. – Бился на коне князь Святополк под стягом своим червленым во главе дружины своей. Хоть и нажимали на них сильно полочане, но дружинники Святополковы держались крепко. Звон мечей дюже громкий стоял, от людей и коней побитых снег аж красным стал. Опосля… – Неждан вдруг замолк, напряженно пытаясь что-то вспомнить, но никак не мог, отчего на его обмороженном лице с рыжей бороденкой появилось выражение досады.

– Опосля чего? – спросил Изяслав.

– Опосля того, как упал стяг княжеский да как погнали нас полочане кого по реке, кого по лесу, я князя Святополка более не видал, – сказал Неждан и грустно вздохнул. – К тому же стрела прилетела – хоть и на излете была, но глаза лишила, окаянная!

– Может, ты коня княжеского видел с пустым седлом? – допытывался Изяслав.

– Коней-то пустых там много бегало, но был ли среди них Святополков, про то не ведаю, пресветлый князь, – поклонился Изяславу Неждан. – У князя Святополка каурый конь был, а лошадей такой масти у его гридней было немало. Может статься, и спасся княже Святополк. Стемнело-то быстро, не могли ведь полочане всех наших посечь.

– Ладно, Неждан, за глаз потерянный получишь от меня гривну серебра, – сказал Изяслав, – а теперь ступай.

Дружинники набросили на плечи сотнику овчинный тулупчик и вывели из шатра.

В воцарившемся молчании все взирали на князя Изяслава, который был мрачнее тучи. Было видно, что тревога за сына вытеснила в нем все прочие заботы.

– Завтра на рассвете опять на приступ пойдем, – глухо промолвил Изяслав и уронил голову на согнутую руку.

Князья и воеводы, не произнеся ни слова, покинули шатер.

* * *

После восьмого штурма воины Ярославичей ворвались наконец в Минск. Но упорные минчане заперлись в детинце, грозно возвышавшемся на крутом холме в излучине скованной льдом реки Свислочи.

В полон ратники Ярославичей не взяли ни одного человека. Мужчин было приказано убивать, а женщины и дети, видимо, с начала осады укрывались в крепости на холме.

– Вот придет Всеслав, он повыщеплет из вас перья, петухи киевские! – кричали с башен детинца его защитники. – Ужо полакомится зверье лесное вашей мертвечиной, олухи черниговские!

Изяслав в гневе велел поджечь город, в котором не было ни одного каменного дома, лишь деревянные. Минск запылал. Всеволод бросился к старшему брату.

– Разум твой от злости помутился, князь киевский. Церкви жжешь!

– А ты, я вижу, Божьего гнева испугался, брат? – огрызнулся Изяслав. – Всеслав-то храмы грабит и на небо не смотрит!

– Со святотатца пример берешь, великий князь!

– Мне от Господа милостей ждать нечего, ибо я на еретичке женат и с еретичками дружбу вожу, про то печерские монахи уж с каких пор талдычат. Так что напрасны твои упреки. Мокрому вода не страшна!

Всеволод не унимался и обратился за поддержкой к Святославу:

– Почто молчишь, брат? Вразуми же Изяслава, остуди гнев его.

Святослав ответил уклончиво:

– Великий князь – великий гнев, а голубь ястребу не советчик.

Плюнул в сердцах Всеволод и ушел в свой шатер.

Слышал перепалку князей и Олег. Хотя в душе не одобрял он поступок Изяслава, но не мог и корить дядю за его жестокость, ибо сам видел, сколь дорогой ценой были взяты минские стены. Не одна сотня черниговцев, переяславцев и киевлян расстались с жизнью за две недели осады.

По-прежнему не было вестей от Святополка. Жив ли он? И, если жив, не в плену ли у Всеслава?

Ночью Олег долго не ложился спать, все не мог оторвать глаз от огненного зарева, с треском выбрасывающего в темноту ворохи светящихся искр. Сполохи от сильного пламени плясали над верхушками ближайших сосен. На несколько перестрелов от огромного пожарища было так светло, что хоть горох собирай.

На военном совете Всеволод предложил не штурмовать минскую крепость – «Зачем зазря воинов губить? » – и двигаться на поиски Всеславовой рати. Но на этот раз Изяслав настоял на продолжении осады до взятия детинца. «Всеслав от нас не уйдет, а Минск я все равно возьму, даже если моей дружине придется мертвечину жрать!»

Озлился князь Изяслав, крови жаждала душа его, истомила его неизвестность о судьбе Святополка, доводили до бешенства обидные слова со стен.

Святослав подливал масла в огонь:

– Верно мыслишь, великий князь. Срам с нашим-то войском без победы из-под Минска уходить.

Три дня воины Ярославичей выламывали тараном двойные ворота детинца, после чего с боем вломились в крепость. Недолгой, но яростной была эта последняя битва. Все защитники детинца полегли до последнего человека. Не только мужчин, но и подростков приказал убивать князь Изяслав.

В самых больших хоромах минского детинца князья-победители закатили пир по случаю победы. В погребах и меду-шах взятой крепости оказалось немало разнообразной ест-вы. Было и пиво густое, и пахучий хмельной мед.

За столами в просторной зале расселись бояре киевские, черниговские и переяславские. Все те, кто делили с князьями своими ратные труды.

Во главе застолья восседали Изяслав, Святослав и Всеволод.

Однорядки[93]  [93] Однорядка – верхняя однобортная одежда.


[Закрыть] на князьях были из дорогого мухояра[94]  [94] Мухояр – бухарская ткань из хлопка с шерстью или шелком.


[Закрыть], расшитые золотыми нитками. У Изяслава на голове была золотая диадема – знак великокняжеской власти. По правую руку от князей сидели княжичи Ярополк, Олег и Роман.

Красавец Ярополк был в малиновой приволоке[95]  [95] Приволока – верхняя короткая одежда.


[Закрыть] из блестящего атласа, его светло-русые волосы, расчесанные на прямой пробор, отливали блеском в пламени светильников. Удалой сын у Изяслава! Хоть и запрещал ему отец лезть на рожон, однако Ярополк в сече всегда впереди был. Одним из первых на стену поднялся во время последнего приступа и в схватке с защитниками детинца показал себя умелым рубакой. С Романом Ярополк быстро нашел общий язык, тот тоже был из породы сорвиголов да и годов обоим было по восемнадцать. Олег, более серьезный и молчаливый, казался Ярополку слишком взрослым.

Быстро устал Олег от пьяной похвальбы и ушел с пиршества, когда запели свои прибаутки ряженые весельчаки-скоморохи, которых возил за собой в обозе князь Изяслав. Не пилось Олегу и не елось после всего увиденного за последние дни: перед глазами было испуганное лицо заколотого им минчанина, еще юного отрока, не выходили из головы изуродованные мертвецы, рядами лежащие на снегу, раздетые и разутые – грабить убитых врагов никогда не воспрещалось. И эти гнусные насилия дружинников над пленными минчанками, иных бесчестили прямо на глазах у детей, и некому было за них заступиться, ибо их отцы, сыновья, мужья, братья лежат убитые. Как страшен лик войны! Сражаясь с половцами, Олег не испытывал таких угрызений, те были нехристями, а тут христиане бьются с христианами, русичи с русичами.

Неизвестно, на сколько дней затянулось бы победное пиршество, если бы не один из дозоров, которые рассылал во все стороны предусмотрительный Святослав. Вернулись дозорные и сообщили тревожную весть: Всеслав со своей ратью стоит на речке Немиге, притоке Свислочи, всего в нескольких верстах от Минска.

Святослав призвал к себе Всеволода. Изяслав с перепою головы поднять не мог, вместо него на совет пришел воевода Коснячко.

– Тихо подкрался к нам Всеслав, как рысь, – молвил Святослав. – Мыслю я, врасплох хотел нас застать. Надо ис-полчаться на битву и первыми ударить.

– Стоит ли нам, княже, в леса-то переться, не лучше ли дождаться Всеслава здесь, он и сам к нам придет, – опасливо пропел Коснячко. – Опять же князь Изяслав в руке ковш удержать не может, не то что меч.

– У князя Изяслава до завтра есть время проспаться, – возразил Святослав. – Ну, а не оклемается к завтреву князь киевский, значит, тебе, боярин, дружину киевскую в бой вести.

Надулся Коснячко, но смолчал.

Холодным мартовским утром войско Ярославичей двинулось в путь.

Впереди шла черниговская дружина, за нею переяславские конники, следом растянулась пешая рать и обоз. Замыкала колонну киевская дружина.

Печальное зрелище представлял собой князь Изяслав. Благодаря стараниям Коснячко он вышел поутру к своей дружине с опухшим лицом и красными глазами, взгромоздился на лошадь и всю дорогу клевал носом, не соображая, куда и зачем едет.

Коснячко ехал на коне подле Изяслава и искоса поглядывал на князя.

«С эдаким-то полководцем только в хвосте и плестись, – сердито думал воевода. – Как бы полочане не обошли нас сзади, а то ведь придется спасать и себя и этого… олуха царя небесного!»

День ушел на то, чтобы отыскать в снегах маленький приток Свислочи – Немигу.

Ночь прошла тревожно от сознания того, что где-то поблизости затаился со своей ратью воинственный полоцкий князь.

Едва пробились над верхушками соснового леса первые рассветные лучи, войско Ярославичей было уже на ногах.

Олег, выйдя спросонок из шатра, сразу увидел суету и какую-то нервозность: никто не разжигал костров, не подкреплял себя пищей. Воины торопливо облачались в кольгуги и брони, конники подтягивали подпруги у седел, слышались окрики сотников.

Олег увидел Романа верхом на коне и в полном воинском облачении. По своей привычке Роман не преминул подтрунить над старшим братом:

– Проснулся, засоня! Еще немного, и ушли бы полки без тебя.

– Куда? – не понял Олег. – И что за спешка вокруг?

– Дозорные сообщили, что полочане приближаются, – ответил Роман и потряс копьем. – Ох и жаркая будет битва! Их там многие тыщи!

Олег бросился в шатер. Дрожащими от волнения руками он натянул на себя кольчугу, опоясался поясом с мечом, схватил шлем и щит. Где-то рядом завыла труба: «Пора выступать! Пора!» Ей ответила другая из стана Изяславова.

Все пришло в движение, конные и пешие полки, ломая тонкую корку наста, устремились неведомо куда через кусты и бурелом, через редкий сосняк, обступивший лагерь. В стане оставались лишь обозные мужики.

С момента сигнала трубы Олег действовал как бы в полусне. Он ехал на коне лесом по глубокому снегу среди сотен других всадников, черниговских дружинников, что-то отвечал Роману на его задорные реплики, изредка встречался взглядом с кем-нибудь из гридней. По серьезности лиц окружающих его людей Олег понимал, что наступает тот грозный и опасный момент, ради которого все это скопище воинов, ведомое князьями и воеводами, забралось в эти заснеженные дебри за много верст от родных очагов. Все труды и лишения, перенесенные этими людьми, и в том числе Олегом, были лишь прологом к страшному испытанию, неукротимое приближение которого, казалось, чувствовали даже лошади.

Черниговская дружина была остановлена Святославом посреди леса. Был отдан приказ не шуметь и не разговаривать. Разогревшиеся лошади рвались впереди, и седокам приходилось крепче натягивать поводья, чтобы удержать их на месте.

Святослав подозвал к себе сыновей.

– Ну, дети мои, ваше место подле моего стяга, – промолвил князь и поочередно обнял Олега и Романа. – Коль помилует вас Бог, до конца дней своих будете вспоминать эту битву.

Олег ожидал совсем иное услышать от отца в эти последние минуты перед сражением, каких-то других слов, другого напутствия. В такие минуты юноши становятся вровень с мужами. А все вышло как-то слишком по-отечески.

Вернулись дозорные и сообщили, что Изяслав и Всеволод вывели полки на равнину и что из леса показались полочане. Надвигаются, словно туча!»

Еще томительнее стало ожидание, еще тревожнее, когда здалека стал долетать шум начавшейся битвы. В звон мечей вклинивалось конское ржание и крики воинов.

Когда примчался на взмыленном коне еще один дозорный, Святослав приказал выдвигаться вперед.

Олег услышал, как отец негромко бросил Регнвальду: – Одолевают полочане!

От этих слов, вернее, от интонации, с какой они прозвучали в устах отца, у Олега вдруг вспотели ладони и между лопаток пробежал предательский холодок.

Черниговская дружина, выйдя из леса, ненадолго задержалась на опушке, чтобы дать передохнуть лошадям перед решающим рывком.

Олег оглядел широкое поле, укрытое глубоким снегом, в таком снегу пеший воин проваливается по пояс, а конь – почти по брюхо. Равнина, обрамленная с трех сторон лесом, была покрыта многими тысячами ратников, бившихся друг с другом либо спешащими в битву, которая кипела особенно яростно на узком пространстве между оврагом и крутым берегом Немиги, густо поросшим ольхой. Там, среди кустов, виднелся черный великокняжеский стяг с вызолоченным ликом Христа. Стяг Всеволода развевался на взгорье за оврагом. На склоне косогора переяславская дружина сражалась с полоцкими всадниками, которые все прибывали из леса и на рысях двигались к холму.

Киевская конница завязала в низкой пойме реки среди густого переплетения ивовых зарослей. С другого берега из березняка на киевлян надвигалась другая лавина полоцких всадников. Было видно, как бьются в рыхлом непролазном снегу лошади, погоняемые наездниками, как встают на дыбы или заваливаются на бок, не имея сил сдвинуться с места. Потерявший всякую стремительность конный удар походил скорее на руку смертельно раненного человека, которая из последних сил тянется к горлу ослабевшего от ран врага.

Как успел заметить Олег, у полочан были металлические некрашеные щиты, было много и деревянных, обитых кожей и железными пластинами. Дружинники Всеслава имели шлемы, не столь заостренные кверху, как у черниговцев и переяславцев, а пешие полочане в большинстве своем были в обычных меховых шапках. Далеко не все пешцы Всеслава имели на себе кольчуги или брони.

Пешие полки и конные дружины Ярославичей, блиставшие на солнце сталью панцирей и шлемов, алевшие, будто маков цвет, своими щитами на фоне белых снегов, резко отличались от разношерстной рати Всеслава.

Две тысячи черниговских дружинников вырвались из леса и стальным клином врезались в густые толпы полочан.

Смертельный вихрь кровавой беспощадной схватки закружился вокруг Олега. От мельканья множества мечей, топоров, дубин и копий зарябило в глазах. Конь храпел, чувствуя запах свежей крови и спотыкаясь о тела убитых. Олег ударил копьем какого-то бородатого полочанина в рысьей шапке, но наконечник застрял у того в щите. Бородач с размаху переломил древко копья топором, Олег схватился за меч. Возле самой его щеки просвистела стрела, другая вонзилась в щит.

Полочане нападали скопом, ловко орудуя топорами и метая короткие копья-сулицы. Олег замечал, как то одного, то другого черниговца выдергивала из седла длинная рогатина с крюком на конце. Замечал он и то, как сверкают длинные мечи его отца, Перенега, Регнвальда, Инегельда, как валятся от их ударов один за другим полоцкие ратники.

Расчищая себе дорогу мечами и копьями, черниговкая дружина медленно пробивалась на выручку изнемогающим в неравной сече переяславцам.

Недалеко от Олега бился Роман, круша мечом направо и налево.

Святослав осыпал Романа отборной бранью, видя, как тот рвется вперед.

Уже в самой гуще полоцкой пешей рати сражаются черниговцы, со всех сторон летят в них вражеские копья и стрелы, редеют их ряды. От удара кистенем в лицо повалился в снег молодой дружинник слева от Олега, другой свалился с лошади, насквозь пробитый сулицей. Олег еле успевал отбивать удары топоров и дубин, закрывался щитом от свистящих стрел и кистеней. Подвернулся под меч зазевавшийся полоцкий ратник, не дрогнула рука у княжича, кровь так и брызнула на снег.

До переяславцев уже рукой подать, но и полоцкие дружинники разгадали маневр Святослава, часть их ринулась навстречу черниговцам.

Две конные лавины сшиблись у подошвы холма на истоптанном и окровавленном снегу среди мертвых тел и брошенного оружия. У многих полоцких конников шлемы были со стальными глазницами, у иных кольчужная сетка закрывала все лицо, оставляя лишь узкие прорези для глаз. Кони полочан были защищены кожаными налобниками и металлическими нагрудниками.

Олег, не желавший отставать от Романа, оказался впереди старших дружинников. Его поразил боевой клич полочан, похожий на звериный рык. Полочане рубились с широким замахом, привставая на стременах. От звона мечей и криков воинов, казалось, дрожал воздух.

Олег схватился с полочанином, у которого вместо одного глаза было кровавое месиво, а шлем был помят от ударов палицей. Лицо одноглазого постоянно кривилось не то от боли, не то от ярости. Он с такой силой ударил своим мечом по мечу Олега, что едва не обезоружил княжича. Олег призвал на помощь всю свою выучку и сноровку, продолжая нападать на одноглазого, оскал белых зубов которого одновременно страшил и злил его. Олег так увлекся, что не заметил рядом другого полоцкого дружинника, который, замахиваясь на Инегельда, задел острием своего меча лоб и бровь Олегу. Кровь хлынула в глаза. В этот миг гнедой вскинулся на дыбы и княжич вывалился из седла.

Сидя у ног гнедого и стирая с лица кровь, Олег слышал, как продолжается над ним злая сеча: храпят кони, громыхают щиты, лязгают мечи. Рядом грузно упало на снег чье-то тело. Олег повернул голову и невольно вздрогнул: перед ним лежал одноглазый полочанин. На его мертвом лице застыла страшная усмешка.

«Так вот ты какая, смерть!» – тупо подумал Олег, нащупывая валявшийся рядом меч.

Он с трудом встал на ноги и взобрался на коня.

Дальнейшее произошло быстро. На Олега налетел всадник в черных латах с длинной темной бородой и здоровенными ручищами. От удара его тяжелой палицы рухнул на гриву своей лошади княжеский знаменосец. Только раз полоснул Олег мечом по щиту длиннобородого полочанина, замахнулся второй раз, но ударить не успел… Будто небо обрушилось на его голову: в ушах зазвенело, поплыли перед глазами красные круги и множество конских голов с оскаленными зубами. Потом все пропало.

…Маленький Олег мчится вместе с мачехой и сестрой на салазках с крутого берега Стрижени. Он сидит впереди, держась за изогнутые, как рога барана, березовые полозья, скрепленные поперечиной. За ним визжащая от страха и восторга Вышеслава, а за Вышеславой – Ода. Носки сапожек мачехи касаются локтей Олега. Ода звонко смеется и всякий раз вскрикивает, когда салазки подпрыгивают на ухабе.

Обычно салазки переворачивались сразу на льду Стрижени, но в этот раз, благодаря умелому балансированию Олега, они не перевернулись, а, промчавшись по льду, врезались в сугроб. При этом Ода и Вышеслава навалились на Олега, который притворился, будто потерял сознание.

Вышеслава перестала смеяться, глядя на неподвижного брата.

Ода склонилась над Олегом и озабоченным голосом повторила несколько раз: «Очнись, Олег! Очнись же!..» – рука Оды при этом легонько похлопывала Олега по щеке.

Олег с трудом приподнял потяжелевшие вдруг веки, ощутив в голове тупую боль. Сквозь пелену он увидел перед собой чье-то лицо. Пелена разорвалась, и на Олега глянул Роман.

– Ну, наконец очнулся! – заулыбался Роман. – Ох и напугал же ты нас с отцом, братец. Сутки пролежал в беспамятстве!

Олег взирал на брата непонимающим взглядом. В его ушах еще не стих тихий голос Оды и рассказ Романа о том, как его нашли на поле битвы среди мертвых тел, не укладывался в голове. Какая битва?.. Олегу с трудом удалось вспомнить подробности дня, который едва не стал последним в его жизни.

Роман старательно помогал ему.

– Помнишь, как спешно на коней садились поутру? Как в лесу стояли?.. Как врубились в пеший полк полочан?.. Ты все время был неподалеку от меня, а когда навалилась на нас полоцкая дружина, я потерял тебя из виду. – Роман тяжело вздохнул. – Много наших полочане посекли. Мне тоже досталось копьем в лодыжку. Инегельду голову повредили. Путяту Прокшича в грудь ранили. А рыжего Иллуге помнишь? Его насмерть топором порешили. Сигурду-Датчанину голову мечом отсекли…

Роман перечислял имена павших дружинников, а Олегу вдруг вспомнилось, как сильно искрился снег на солнце, когда он съезжал на салазках с горы, и так же сильно сверкал снег в день битвы. Пока снежную равнину не полили человеческой кровью и не завалили телами убитых…

– Много ли полегло полочан?

– Великое множество! – небрежно ответил Роман. – В иных местах грудами лежали. До темноты ведь бились…

– Где я?

– В Минске, – ответил Роман, – всех раненых сюда перевезли.

Олег закрыл глаза. Теперь он отчетливо вспомнил все, что с ним было до того момента, когда над его головой взлетела вражеская палица.