Текст книги "Святославичи"

Автор книги: Виктор Поротников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)

Княгиня улыбнулась Олегу, который уже обсуждал с отцом, каких дружинников он возьмет с собой в Ростов, но улыбка ее была не радостной.

* * *

На празднование Пасхи в Чернигов приехало все семейство Всеволода.

Княгиня Анна, два месяца тому назад родившая дочь, сразу поделилась с Одой этим радостным событием. Крошку-княжну, нареченную Евпраксией, оставили на попечение кормилицы в Переяславле. Анна слегка располнела, у нее стала более выпуклая грудь, однако талия у половчанки осталась такой же тонкой, а движения по-прежнему были легки и грациозны.

Янка, которой вот-вот должно было исполниться восемнадцать, была одного роста с мачехой и почти не уступала ей женской статью. Свои длинные золотисто-русые косы Янка укладывала на голове так, как это делала ее покойная мать-гречанка.

Младшая дочь Всеволода в свои пятнадцать лет стала настоящей красавицей. Прямым носом, красивым росчерком губ, изгибом бровей и вьющимися светлыми волосами Мария больше походила на гречанку, нежели на славянку. Она держалась уже по-взрослому, реже смеялась над шутками двоюродных братьев, чаще улыбалась тихой загадочной улыбкой. А синие глаза ее с такой же любовью глядели на Романа, как и в первую их встречу.

Роман и Мария все время норовили где-нибудь уединиться. Они не могли наговориться и насмотреться друг на друга перед предстоящей долгой разлукой: Мария знала, что Роман скоро отправится в Тмутаракань. Взрослые старались не мешать им. Святослав с шутливой серьезностью называл Романа и Марию «князь и княгиня тмутараканские». Ни Святослав, ни Всеволод не делали тайны из того, что через год-два намерены сочетать своих детей браком.

Однажды вечером Ода сидела в своей светлице с княгиней Анной, обучая половчанку игре на лютне. К ним зашел Олег, которого Ода через Регелинду с умыслом пригласила к себе.

Олег мог похвастаться перед женой Всеволода большим запасом половецких слов, услышанных им от отца. Святослав даже познакомил Олега с пленным ханом Шаруканом. Олег несколько раз беседовал с пленником, в душе невольно восхищаясь его стойкостью.

Вот и теперь, когда Анна стала расспрашивать его о Шарукане, Олег сказал ей о том, что хан упорно отказывается от хлеба и каши, но ест только мясо и сыр.

– Шарукан не желает присутствовать на пирах у моего отца и не видится со своими беками, тоже томящимися в плену, считая их трусами, – рассказывал Олег половчанке. – Шарукан не скрывает того, что, получив свободу, предпримет новый поход на Русь.

– Неужели Святослав, зная об этом, намерен отпустить этого злодея! – возмутилась Анна. – Самое лучшее – это казнить Шарукана!

– Мой муж ждет выкуп за хана, – промолвила Ода, – а за мертвеца он ничего не получит.

– Можно взять за Шарукана выкуп, а потом выслать за ханом погоню и убить его, – не унималась Анна. – Такой зверь, как Шарукан, все равно не оценит благородство русичей.

Олег был удивлен и даже возмущен столь низменными и коварными помыслами красавицы Анны.

Он спросил половчанку, не жаль ли ей Шарукана, ведь он одного с ней племени?

Анна презрительно скривила губы и ответила:

– Я теперь христианка, какое мне дело до этого нехристя! Ода видела по глазам Олега, что он разочарован молодой Всеволодовой супругой, и взглядом сказала ему: «Чего ты хочешь от половчанки? Коварство у них в крови!»

– Ты знаешь, – обратилась она к пасынку, – оказывается, у половцев в обычае, что тесть берет в жены невестку, а пасынок – мачеху, если ими движет любовь. Это поведала мне Анна.

Половчанка закивала своей красивой головой в белом убрусе.

– У нас еще младший брат может стать мужем жены внезапно умершего старшего брата, – добавила Анна, переводя взгляд с Олега на Оду.

Ода старалась по лицу Олега прочесть его мысли. Княгиня видела, что он догадался, к чему она клонит, но определить его отношение к услышанному затруднялась. Олег прятал глаза, а его слова и вовсе озадачили Оду.

– Не христиане у язычников, а, наоборот, язычники у христиан должны обычаи перенимать, – промолвил Олег.

* * *

Изяслав сел в Киеве 2 мая, в день святого Георгия. Под перезвон колоколов вступил великий князь, сопровождаемый польской дружиной, в свой стольный град.

Изяславу казалось, что перехитрил он своих братьев, пообещал им не мстить киевлянам за причиненный ущерб, а сам послал впереди себя сына Мстислава с лихой его дружиной, повелев ему розыск учинить и зачинщиков смуты в поруб посадить. Переусердствовал Мстислав, казнил семьдесят киевлян по наветам, а еще больше ослепил, показав на деле свою лютость. Изяслав воспринял эту жестокость как должное, даже не поругал его за это. Два дня свирепствовал в Киеве Мстислав, дружинники его врывались в дома горожан, переворачивая все вверх дном: искали расхищенное княжеское добро.

Вступивший в свой дворец Изяслав увидел повсюду груды мехов, ковров, тканей, блюд, чаш серебряных и прочего добра, сваленного прямо на полу расторопными гриднями. Поговаривали, будто люди Мстислава при этом и себя не обидели.

Сидя на троне, который тоже отыскали у какого-то лавочника в подвале, великий князь надменно взирал на согбенные спины бояр, вновь просившихся к нему в дружину.

– Не вижу средь вас главного запевалу Зерновита, – промолвил Изяслав. – Где он прячется? Отвечай, Коснячко.

Коснячко выступил вперед.

– В Чернигове Зерновит обретается, княже, – сказал он. – От ран тяжких все никак отойти не может. В сече под Сновском поганые сильно его поранили.

– То ему воздаяние за дерзость его! – проговорил Изяслав. – Я слышал, и ты, воевода, в той битве участвовал?

– Было дело, – ответил Коснячко, – отпираться не стану.

– Неужто и вправду больше трех тыщ степняков тогда посекли да полторы тыщи в полон взяли, как Святослав хвалится?

– Истинно так, княже.

– Чего же тогда у Святослава не остался, коль он такой удалец?

– Дед мой и отец родились и жили в Киеве, – молвил Коснячко, – здесь могилы всех моих родственников. Не могу я от всего этого отречься, княже. А в Чернигове я не Святославу служил, а земле Русской, боронил ее от поганых.

– Не серчай, князь. С повинной мы к тебе пришли.

– Хоть и хорош град Чернигов, а Киев лучше!

– Забудь обиды, Ярославич, – вразнобой заговорили бояре.

– Ну так и быть, прощаю я вас, неразумных, – не скрывая гордого самодовольства, промолвил Изяслав, – ибо дружбу помню, а зло забываю. Отец еще завещал мне повинившихся прощать.

Смирился люд киевский, но затаил злобу против Изяслава, который хоть и клялся братьям, что не прольется кровь в отместку, сам же руками Мстислава преступил клятву свою.

А тут еще поляки Болеслава, размещенные Изяславом в Киеве, дали волю алчности и распутству, этим еще сильнее разозлив киевлян.

Митрополит Георгий, хоть и благословил возвратившегося Изяслава, однако на польских воинов поглядывал косо. В церквах киевских с ведома митрополита поминали на литургии Изяслава и сыновей его, но обходили молчанием князя Болеслава, будто того и не было в Киеве, будто он не приходился родственником великому князю.

Не понравилось это Болеславу. Исподволь он стал настраивать своих рыцарей против киевлян. С неизменным почтением поляки относились лишь к Изяславу и его сыновьям, рожденным Гертрудой, теткой Болеслава, благодаря стараниям которой король польский отменил свой поход на поморян и согласился помогать Изяславу. Гертруда сглаживала все недоразумения, возникавшие между ее недальновидным супругом и суровым племянником, но последовать за ними в Киев она не смогла из-за близящихся родов. Тайные свидания с Людеком привели Гертруду к беременности в сорок два года. Изяслав был рад и не рад этому. С одной стороны, он был доволен тем, что Гертруда осталась в Кракове и больше не докучала ему своими наставлениями. С другой – иметь четвертого сына Изяславу совсем не хотелось из-за неразберихи с княжескими столами, которая год от года делалась все острее. Вдобавок подрастали пятеро сирот-племянников…

Отсутствие Гертруды в конце концов довело Изяслава и Болеслава до открытого столкновения. Один, не имея сдерживающего начала, дал волю своему гневу. Другой, опьянев от ощущения обретенного господства, желал избавиться от былого союзника.

Началось все с исчезновением двух оруженосцев Болеслава. Их мертвые тела были найдены спустя день во рву за го-родскоц-стеной. Оба воина были задушены веревкой.

Болеслав подступил к Изяславу с требованием разыскать убийц.

Князь велел объявить розыск. Однако за первым злодейством последовало второе – польскому рыцарю проломили голову дубиной. А за ним третье – сразу четверо поляков были заколоты спящими в своих постелях. Убийство Койаты, военачальника королевских телохранителей, переполнило чашу терпения Болеслава.

Расталкивая стражу, ворвался Болеслав в покои Изяслава.

– Видзен неласкен ты до меня, княже киевский! Воев моих ночами бьют, а тебе и дела нету! Меды попиваешь без кручины и забот. – Болеслав окинул быстрым взором длинный стол, за которым трапезничал Изяслав с сыновьями. – Иль с твоего ведома убивают людей моих?

Изяслав отложил недоеденный кусок пирога.

– Сядь, брат Болеслав. В ногах правды нет.

По знаку великого князя двое слуг поставили стул польскому королю.

Болеслав сел, нахмурив брови. Стул жалобно скрипнул под его большим грузным телом.

– Ищут гридни мои злодеев по всему Киеву, – молвил Изяслав.

– Плохо ищут! – отрезал Болеслав.

– Спешка нужна при ловле блох, – невозмутимо проговорил Изяслав и глазами указал, чтобы гостю поднесли чашу с хмельным медом.

Молодой холоп в белых холстяных портах и рубахе навыпуск поднес Болеславу серебряный кубок на подносе.

– Отведай, брат Болеслав, – с улыбкой сказал Изяслав, – такой мед только на Руси готовят.

– Не меды я пришел к тебе пить, княже киевский, а за воев моих, подло загубленных, переведаться, – ответил Болеслав и резким движением руки смахнул тяжелый кубок с подноса на пол. – Ибо из-за этого естем смутен. Разумеешь?

– Разумею, брат Болеслав, – сдерживая негодование, произнес Изяслав и глянул на сынов, которые изумленно взирали на польского короля: – Ну, потрапезничали и ступайте отседова! Живо!

Первым из-за стола поднялся Мстислав, за ним Ярополк с Святополком. Выходя из трапезной, Святополк поскользнулся на разлитом по полу меде и неуклюже взмахнул руками.

«Потема!» – подумал Изяслав и мысленно выругался.

Когда дверь за княжичами закрылась, Болеслав заговорил с Изяславом с той бесцеремонной резкостью, с какой привык разговаривать со своими провинившимися магнатами, мешая польские слова с русскими:

– Памятуешь ли ты, княже, сколь злата-серебра обещал отсыпать мне, прибежав в Краков? На кресте клялся. Под Белгородом иное мувить начал, а в Киеве и вовсе про злато молчок. Не ладно так есть, брат. Не по-христиански это!

Изяслав, уязвленный тоном собеседника, в ответ принялся дерзить:

– Ты беде моей обрадовался, брат Болеслав. Это я сразу уразумел по глазам твоим. Захотел на чужом горбу в рай въехать! А епископ твой напрасно крест под нос мне совал, я веры православной и клятва моя лишь на православном кресте действенна.

– То-то Всеслав в твоей темнице оказался, после того как ты православный крест облобызал, – усмехнулся Болеслав. – Что, слаще на православном кресте позолота?

Изяслав побагровел от злости: не знал он, что слух об его клятвопреступлении до Польши докатится.

«Не иначе Гертруда разболтала? – подумал он. – Болтливая сорока!»

– В том не моя вина, а Святослава, – попытался вывернуться Изяслав, – это он настоял на том, чтобы пленить Всеслава. И крест он целовал наравне со мной. Но ты, брат Болеслав, кажется, пришел сюда о воинах своих убиенных толковать. Скорблю и я о них и убийц все одно сыщу!

– Ото бардзно пенкне! – кивая головой, вымолвил Болеслав. – Рад услышанному! Не есть худо, княже, коль вместо виноватого поплатится головой один-другой невинный для пущей острастки.

– Только уж и ты, брат мой, урезонь своих дружинников, пущай они киевлян не задирают, жен и дочерей не умыкают, – с осуждением произнес Изяслав. – Койата твой боярскую дочь обесчестил, за что и поплатился головой. По «Русской Правде» я с убийцы его могу только двойную виру взять, жизни же лишать не имею права.

– Как так? – удивился Болеслав. – Так ты, княже, собираешься мне златом платить за моих воинов убиенных, а убийц в живых оставить?! Так не можно. В нашем крае кровь злата тяжелее!

– А в нашем крае наоборот, – упрямо ответил Изяслав. Болеслав сердито передернул широченными плечами, на нем даже треснул малиновый атласный кафтан. Глаза пронзили Изяслава откровенно враждебным взглядом.

– Бог покарает тебя, княже, за несправедливость, – вымолвил Болеслав и через мгновение добавил: – И за жадность твою!

– Воинам твоим я заплачу, брат Болеслав, по две гривны на человека, – сказал Изяслав и подставил чашу виночерпию. – Так что зря ты…

– Обещано было по пять гривен!

– Это на случай битвы было обещано, а коль битвы не случилось… – Изяслав вздохнул и пригубил из чаши. – Так и плата должна быть меньше.

– Жартуешь, княже?

– И не думаю шетить. Заплачу, как сказал!

– Як ты поважашь то робиць, князь! – Болеслав встал со стула с юношеской легкостью, несмотря на дородность. – Ты давал мне слово в присутствии своей жены и моего епископа!

– Я слово дал, я и обратно взял! – раздраженно воскликнул Изяслав. – Гертруда и без того немало добра свезла в Краков, чтобы тебя, брат, в поход на Киев сманить. Иль забыл ты про то злато-серебро и меха, что в подвалах твоих лежат!

Болеслав, не слушая Изяслава, демонстративно плюнул на пол и вышел из трапезной, за дверьми которой его дожидались польские рыцари.

Вечером, укладываясь спать, Изяслав попросил Людека принести «Русскую Правду». Князю захотелось еще раз перелистать Свод законов для успокоения совести.

Людек принес книгу.

– Отчего такой хмурый, друг мой? – участливо спросил постельничего Изяслав. – Поругался с кем? Иль недужится?

– Койата, которого намедни копьями забили, был моим старшим братом, – понурив голову, ответил Людек. – Он был мне вместо отца. Отец-то наш давно Богу душу отдал. Накажи убийц, Христом-Богом молю! – Людек упал на колени перед Изяславом. – Отплати злыдням кровью за кровь, а уж я за тебя в огонь и воду пойду!

– Ступай, друг мой, – мягко произнес Изяслав и коснулся рукой склоненной головы постельничего. – Вот полистаю «Русскую Правду», погляжу, что можно сделать в отместку за брата твоего. А службу твою верную я ценю!

Людек с поклоном удалился.

Изяслав вспомнил, как Гертруда просила его в Кракове оставить Людека при ней, мол, ей так нужен рядом верный человек! Не послушал супругу.

«Койату не вернешь, а преступать закон в угоду Болеславу – только врагов себе наживать средь бояр своих, – размышлял Изяслав, рассеянным взором пробегая статьи законов о татьбе. – На всех угодить – себя истомить, да и не получится такое! Святослав сказал бы, мол, поступай по закону и весь сказ. Это и будет по-княжески!»

Скоро у Изяслава стали слипаться глаза. Он захлопнул книгу и со вздохом облегчения завалился на широкую кровать.

На Максима поляки покидали Киев. Целая толпа горожан с ядреными шутками и прибаутками провожала Боле-славовых воинов до Лядских ворот. Польский король был мрачен и неразговорчив, крепко держась одной рукой за поводья, а другой за рукоять меча. Конь под ним был мощный широкогрудый с косматой гривой и белой лоснящейся шерстью.

Кто-то из киевлян едко заметил: «По седоку и жеребец!»

У польских рыцарей кони были не менее могучи и длинногривы. Но ни один рыцарь из княжеской свиты не мог сравниться с Болеславом величиною тела.

Свою чудовищную силу Болеслав продемонстрировал Изяславу при прощании, когда преподнес тому на память тяжелую бронзовую чашу. Изяслав протянул было руку, чтобы взять подарок. В этот миг Болеслав сжал чашу в своей огромной пятерне, так что чаша превратилась в бесформенный кусок металла.

Изяслав и его бояре были поражены увиденным.

Болеслав с усмешкой промолвил:

– До видзенья, княже киевский.

– Будь здоров, брат Болеслав, – смущенно пробормотал Изяслав.

…Выехав за ворота, польский король остановил коня на обочине дороги, пропуская вперед свой отряд. Он еще раз оглядел крутые валы и прочные деревянные стены Киева, гигантскую воротную башню из белого камня, уходящую в небеса. Кто знает, может, еще приведут его сюда пути-дороги, дабы наказать дерзких киевлян и их чванливого князя!

* * *

Спровадив домой поляков, Изяслав отправил своего старшего сына в поход на Полоцк.

– Станешь в Полоцке крепкою ногою, весь край кривичский будет в твоей власти, – напутствовал Изяслав Мстислава. – Искорени все семя Всеславово иже с ним самим. Да средствами не гнушайся! Не убить бобра, не нажить добра!

Семь тысяч ратников повел Мстислав на Полоцк. Всеслав вышел ему навстречу.

Сошлись два войска и два князя у города Витебска. Полдня шла лютая сеча. Наконец, не выдержали полочане и побежали. Всеслав с сыновьями чуть в плен не угодили. 1 июня 1069 года сел Мстислав князем в Полоцке. Святополку Изяслав дал в управление Туров. Ярополку дал Владимир. Вспомнил и про своего племянника Давыда Игоревича, которому исполнилось одиннадцать лет – посадил его князем в городе Пинске. Своих внучатых племянников Рюрика, Василька и Володаря Ростиславичей перевел из Киева в Вышгород под присмотр посадника Микулы Звездича, который сменил попавшего в опалу после смерти Эмнильды Огнива. Не забыл Изяслав и про Бориса, звал его обратно в Киев, обещал посадить князем в Вышгороде. Да что-то медлит с возвращением Борис. Иль рассчитывает получить большее от своего черниговского дяди…

Однажды в конце июля велел Изяслав седлать коней и поскакал с тремя десятками дружинников в Печерскую обитель. На вопрос Коснячко, зачем понадобилось ни свет ни заря ехать к монахам, Изяслав сквозь зубы ответил:

– Должок один вернуть надобно!

Смекнул Коснячко, что именно замыслил великий князь, но вида не подал.

Иноки печерские шли к заутрене, когда их взорам предстала конная княжеская свита.

Изяслав спешился и, расталкивая монахов, направился к келье игумена, прорытой в склоне горы, как и весь монастырь, представляющий собой множество пещер и пещерок, соединенных узкими и низкими проходами.

Но старец Феодосии сам спешил ему навстречу.

– Благословен будь, пресветлый князь киевский, – заговорил Феодосии, осеняя Изяслава крестным знамением, – и помыслы, и дела твои пусть благословенны будут, ибо богоугодна власть твоя над Русью и над братьями твоими. Слава тебе, паки стол свой блюдящему на радость друзьям и на страх недругам. Да расточатся враги твои, да отсохнут злые языки, глаголящие хулу о тебе…

Изяслав прервал Феодосия нетерпеливым жестом:

– Ведомо мне, отче, что среди братии печерской есть один злыдень, сквернословящий про меня всуе. Долго я терпел, но вот кончилось терпение! Выдашь ли ты мне сего злодея?

– Да разве может быть такое? – растерянно залепетал Феодосии. – Да кто же сей безумец?

– Имя его Антоний, – громко сказал Изяслав, жестом подзывая к себе Коснячко и Чудина. – Грозился как-то Антоний от церкви меня отлучить, ну так я сам отлучу его от монастыря сего. Пущай в темнице посидит да в оконце поглядит. Я ему покажу, на чьей стороне Бог! Станешь ли ты выгораживать Антония, преподобный отче?

Феодосии молчал, скорбно качая седой головой.

– Вот и славно! – усмехнулся Изяслав. – Вот и столковались! Отроки, волоките-ка сюда этого сукина сына!

Несколько молодых дружинников соскочили с коней и побежали по тропинке к лесу, за которым на другой стороне горы отшельничествовал старец Антоний.

В ожидании гридней Изяслав с самодовольным видом прохаживался возле пещерок, похожих на большие норы, пощелкивая плетью по голенищу сапога. Неподалеку стояли бояре и прочие дружинники.

Монахи во главе с игуменом ушли в часовню на молебен.

Вернувшись, княжеские гридни сообщили Изяславу, что нашли пещерку Антония пустой. Зола в очаге холодная, значит, не ночевал святой старец в своем жилище.

– Небось травку целебную собирает где-нибудь поблизости, – высказал предположение Чудин. – Надо подстеречь Антония в его пещере.

Однако засада не принесла желаемого результата: Антоний так и не появился.

Прошел слух, что объявился он в Чернигове у князя Святослава.

Изяслава устраивал такой оборот. Без Антония печерские схимники будут смирны как овечки, не посмеют голос против великого князя поднимать. Два смутьяна было среди них, Антоний и Никон. И оба ныне от Изяславова гнева хоронятся.