Текст книги "Святославичи"

Автор книги: Виктор Поротников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)

«Правда Ярославичей»

В лето 6580 (1072) собрались братья Ярославичи с лепшими

мужами своими и порешили для лучшего устроения земли

Русской присовокупить новый судебный устав к уже

существующей «Правде» Ярослава Мудрого.

Повесть временных лет

Обнаружив на берегу Буга польское войско, Изяслав постарался уладить дело миром. Он дал Болеславу отступное в виде пятисот гривен, и польский князь удалился со своей ратью восвояси, прихватив с собой и все награбленное в русских землях. Единственное, на чем настоял Изяслав: чтобы поляки вернули всех плененных русичей. Болеслав не стал упорствовать и выполнил требуемое.

Возвращаясь в Киев, Изяслав мнил себя победителем.

Однако многие бояре в окружении Изяслава были недовольны таким окончанием похода.

Особенно негодовал Тука.

– Виданное ли дело, чтобы русские князья платили полякам отступное! – во всеуслышание говорил он. – Срам-то какой на наши знамена! Стоило ли тогда так вооружаться и, блистая оружием, шагать к Бугу, чтоб без битвы разойтись с неприятелем. Не бывало такого ни при Ярославе Мудром, ни при Владимире Святом!

– Так ведь Болеслав был обижен Изяславом, – заступился за князя Коснячко, – они почти врагами расстались в Киеве два года тому назад. Теперь обида Болеславом забыта. Он опять нам друг.

– Друг, а хуже половца по землям нашим прошелся, – ворчал Чудин. – От такого друга лишь ножа в спину ожидать можно!

Отголоски этих разговоров доходили до Изяслава, но он не придавал им значения. Казна его не обеднела, а воевать сразу и с Болеславом, и со Всеславом Изяслав считал делом безнадежным.

На военном совете Изяслав объявил боярам, чтобы они готовились к рати со Всеславом.

– Вы доблесть свою доказать мне тщитесь, – молвил князь, – я дам вам возможность показать себя в битве. Всеслав враг упорный, и на уступки он не пойдет. Либо мы разобьем его, либо он нас!

Ярополк, вернувшийся в Киев после неудачной осады Полоцка, был рад тому, что война с полоцким князем возобновится. Осталась в Киеве и черниговская дружина. Тем самым Святослав подтвердил свое участие в войне со Всеславом.

Изяслав намеревался выступить на Полоцк, как только прекратятся дожди и слякоть на дорогах скует первыми заморозками. Столь теплого и дождливого ноября давно не бывало.

Но тут вмешалась Гертруда.

– То, что ты с Болеславом замирился, свет мой, говорит о твоей предусмотрительности, – молвила княгиня, лежа в постели с тяжкой хворью, пришедшему ее навестить Изяславу. – Однако, сделав один разумный поступок, сделай и другой – замирись со Всеславом.

Изяслав вскинул на супругу изумленные глаза. Гертруда продолжила слабым, но непреклонным голосом, не дав ему даже вставить слово:

– Братья твои в силу вошли и открыто тебе не подчиняются. Ты уступил Святославу Новгород и Ростов, а Всеволоду – Смоленск. Что у тебя осталось, свет мой? Вечно неспокойная Волынь да Туров с Вышгородом, не считая Киева. Хорошо, коль одолеешь ты Всеслава, а ежели не одолеешь…

Изяслав внимал жене, нахмурив брови. А та продолжала:

– Братья твои только возрадуются твоему поражению, Изяслав. Им ведь неведомо, что киевляне тобой недовольны, что монахи в печерской обители тебя не любят, что митрополит враждебен к тебе. Братья твои ждут не дождутся твоего падения, свет мой. И особенно Святослав. Этот пройдоха давно метит на киевский стол, а тебе и невдомек, что…

– Знаю я об этом, – перебил Гертруду Изяслав. – Случись что со мной, Святославу по закону киевский стол уготован.

– Вот именно, – заметила Гертруда. – О сыновьях своих подумай, Изяслав. При тебе они князья, а при Святославе изгоями станут.

– Я бы рад замириться со Всеславом, токмо вряд ли пойдет колдун со мной на мировую, – со вздохом промолвил Изяслав. – Он, небось, простить не может прошлого моего коварства.

– А ты Всеславу не токмо мир предлагай, но и союз против Всеволода и Святослава, – сказала Гертруда, горящими глазами глядя на мужа. – Обещай уступить Всеславу Псков и Новгород в случае победы над братьями твоими.

Изяслав даже вздрогнул от услышанного:

– Да в уме ли ты, Гертруда?! Такое мне молвишь!

– Я-то в уме, – ответила княгиня. – Гляди, Изяслав, спохватишься, да поздно будет! Братья твои при случае колебаться не станут.

Изяслав почесал голову.

– Бояре мои уже на войну с полочанами изготовились…– неуверенно проговорил он.

– Не иди на поводу у бояр своих, – резко вымолвила Гертруда и жестом попросила мужа подать ей лекарство, стоящее на столе в глиняной кружке.

Изяслав глядел на пышущее лихорадочным румянцем лицо супруги, обрамленное спутанными каштановыми волосами, на ее сочные пунцовые уста, к которым она поднесла кружку с целебным питьем, и невольно поймал себя на мысли, что болезнь придает Гертруде особое очарование.

– От бояр своих переговоры со Всеславом до поры храни в тайне, – вновь заговорила Гертруда, опорожнив кружку. – Отправь в Полоцк Людека. Он все сделает как надо. Писем никаких не шли, пусть Людек договаривается со Всеславом изустно.

– Но, Гертруда… – попробовал возразить Изяслав.

– Всеслав для тебя ценнее братьев родных, ибо он не метит на стол киевский, – упрямо молвила княгиня, не слушая мужа. – В союзе со Всеславом ты одолеешь Святослава, тогда Всеволод сам тебе покорится. Оставишь ему Переяславль, пусть он служит тебе щитом против поганых.

Изяслав ушел от постели больной супруги, одолеваемый самыми противоречивыми мыслями. Не признать правоту Гертруды он не мог, но вместе с тем не мог и Святослава считать врагом, хотя знал, что тот спит и видит себя князем киевским.

После бессонной ночи Изяслав вызвал к себе Людека для беседы с глазу на глаз.

В тот же день Людек, ни от кого не таясь, верхом на коне покинул Киев, якобы направляясь в Вышгород по поручению великого князя. На самом деле путь Людека лежал к Полоцку.

Через три дня Гертруде стало совсем плохо и она скончалась.

Напоследок княгиня успела сказать мужу такие слова: «Запомни, Изяслав, только в союзе со Всеславом ты одолеешь братьев своих. Только в союзе с ним ты усидишь на киевском столе».

Смерть жены потрясла Изяслава прежде всего тем, что до этого Гертруда никогда не болела, ее крепкому здоровью мог любой позавидовать. Изяслав, растроганный заботой тяжелобольной Гертруды о нем и детях, пролил немало слез над остывающим телом той, которая за годы их супружества доставила ему немало неприятностей, но слова которой всегда были весомы, а советы стоили того, чтобы к ним прислушиваться.

Людек вернулся из Полоцка, когда по умершей великой княгине уже справили девятидневные поминки. Вместе с Людеком в Киев прибыл доверенный человек от князя Всеслава.

Всеслав через своего посла извещал Изяслава, что согласен на мир с ним, а об остальном предлагал договориться при личной встрече. Посол назвал место недалеко от города Слуцка, что находился во владениях полоцкого князя и неподалеку от владений князя киевского. Причем Изяслав должен был прибыть на встречу всего с тридцатью дружинниками, в то время как сам Всеслав обещал явиться туда с тремя сотнями гридней.

«У Всеслава есть все основания не доверять тебе, добавил посол уже от себя. – Уж не обессудь».

Изяслав заверил посла, что выполнит условия.

Киевские бояре, узнав, что Изяслав намерен замириться со Всеславом, поворчали, но громко роптать не стали, понимая, что смерть Гертруды надломила великого князя.

На встречу в Слуцк Изяслав взял Коснячко, Ярополка, Людека и тридцать молодых дружинников.

Два князя увидели друг друга, стоя на разных берегах неширокой речки Случь, скованной льдом первых декабрьских заморозков. Позади Всеслава толпилось много воинов, конных и пеших. Иные держали луки наизготовку.

Немногочисленную свиту Изяслава охватило волнение: не расставил ли им сети хитрый Всеслав? Коснячко стал настаивать, чтобы переговоры проходили на ихнем берегу.

«Пусть Всеслав перебирается сюда к нам», – сказал он Изяславу.

Но полочане махали руками и звали к себе.

Изяслав слез с коня и по первому хрустящему снежку неторопливо зашагал к реке. Алый плащ великого князя и такая же яркая шапка с меховой опушкой были видны издалека.

Коснячко раздраженно обратился к Ярополку, требуя, чтобы тот вразумил отца. «На верную смерть идет батюшка твой. Коль под стрелами не погибнет, так под лед провалится!»

В этот момент Изяслав оглянулся и приказал свите следовать за ним:

– Чего застыли на месте? Примерзли, что ли? Живо за мной! Да лошадей оставьте, а то ведь и впрямь лед не выдержит.

Коснячко длинно выругался, но последовал за Изяславом, который уже шел по льду реки.

Изяслав то ли был уверен в благородстве Всеслава, то ли просто решил плюнуть на всякую осторожность; после смерти Гертруды он был сам не свой.

Тонкий лед под грузным телом воеводы стал трещать и прогибаться. Ярополк и Людек старались держаться подальше от Коснячко, который при каждом шаге поминал то сатану, то Божью Матерь.

Половчане, глядя на то, с какими опасениями киевляне перебираются через замерзшую реку, поддразнивали их озорными выкриками.

Изяслав первым ступил на противоположный берег.

Всеслав протянул руку киевскому князю, помогая преодолеть скользкую крутизну.

Два князя, еще вчерашние враги, обнялись и поцеловались на виду у своих дружин.

Всеслав повел Изяслава к стоящему невдалеке шатру, возле которого горели костры небольшого стана.

Условия мира, выдвинутые Изяславом, не вызвали возражений у Всеслава, тем более что все было заранее обговорено с его послом. Полочанин лишь заметил, что действенность мирному соглашению придаст участие в нем других Ярославичей.

Изяслав сказал, что Святослав и Всеволод не пойдут против воли старшего брата. Он пригласил Всеслава в Киев, дабы в присутствии митрополита скрепить мирный договор крестным целованием.

«Давненько я не был в Киеве», – с загадочной улыбкой промолвил Всеслав, из чего можно было заключить, что он принимает приглашение Изяслава.

Во время переговоров со стороны полоцкого князя присутствовали трое седоусых бояр, а со стороны князя киевского – Коснячко, Людек и Ярополк.

Слуги принесли чаши с похмельным медом: Всеслав выступал в роли радушного хозяина.

Оставшись с глазу на глаз, Изяслав и Всеслав беседовали больше трех часов. О чем была та долгая беседа, догадывался только Людек.

* * *

По окончании сорокадневного траура по умершей жене Изяслав пригласил в Киев своих братьев.

Святослав и Всеволод приехали, так как оба знали, что старший брат зовет их для заключения мира со Всеславом. Святославу поведение Изяслава сразу показалось подозрительным. Всеволод и вовсе недоумевал, видя, с какой помпезностью встречает Изяслав полоцкого князя и его многочисленную свиту.

«Нас бы так встречал», – с обидой подумал Всеволод.

При стечении огромных толп народа, в окружении всей киевской знати и высшего духовенства перед алтарем Софийского собора князья целовали крест, который находился в руках митрополита, Ярославичи клялись святым распятием блюсти мир со Всеславом Брячеславичем. Поклялся и Всеслав больше не воевать с Ярославичами.

Святославу происходящее казалось позором: трое Ярославичей так и не смогли одолеть одного Брячеславича! Князь полоцкий и в плену у них побывал, и бит был ими, и гоним не раз, а поди ж ты, – выстоял! Не иначе, Силы Небесные ему помогают.

Но не участвовать во всем этом Святослав не мог, ибо знал, с какой радостью весть о примирении Ярославичей со Всеславом была воспринята простым людом в Киеве и других городах. Митрополит и печерская братия давно призывали Изяслава к миру с полоцким князем. По лицу владыки Георгия было видно, что он доволен поступком великого князя.

Потом был пир, на котором самое почетное место досталось Всеславу. Изяслав ужом извивался подле полоцкого князя, на братьев почти не обращая внимания.

Полочане из свиты Всеслава, понабравшись хмельного питья, принялись восхвалять своего князя сверх всякой меры. Изяслав им в этом всячески потворствовал, признавая за Всеславом недюжинную силу и глубокий ум, истинное благородство и непревзойденную храбрость. Со слов полочан выходило, что Полоцк стоит вровень с Киевом: в Киеве имеется Софийский собор и в Полоцке есть своя София, не хуже, Киев захватил всю торговлю от южного моря, а Полоцк от моря северного. И владений у Всеслава не меньше, чем у киевского князя, и дружина ничуть не слабее. Не забыли полочане и того, как в недалеком прошлом Всеслав аж семь месяцев просидел на столе киевском!

Противно было Святославу слушать все это.

«Прихвостни Всеславовы насмехаются над ними, а дурню Изяславу невдомек», – подумал он.

Всеволод тоже выглядел хмурым, чувствуя себя не в своей тарелке.

«Будто лишние мы тут со Святославом, – думал переяславский князь, – будто торжество это с самого начала задумывалось как чествование Всеслава. Изяслав и вовсе меру потерял в угодничестве, хотя бы бояр своих постыдился!»

После пира Святослав без промедления уехал к себе в Чернигов.

Всеволод задержался на несколько дней, поскольку его супруге очень уж хотелось пожить в огромном Киеве, поражающем ее своим великолепием и многолюдством.

В канун Рождества пришла весть из Печерской обители: скончался инок Иларион.

Изяслав, который до сих пор не мог простить Илариону вмешательства в их тайные отношения с покойной Эмнильдой, обрадовался этому известию.

Он не поленился сесть на коня и в сопровождении Коснячко и нескольких дружинников примчался в Печерскую обитель, чтобы своими глазами увидеть могилу ненавистного монаха.

Изяслав постоял возле свежего могильного холмика, присыпанного снегом, затем наступил на могилу ногой и злорадно произнес:

– Тут тебе и место, святоша! Хоть бы черти на том свете отсыпали тебе углей погорячее за твое нососуйство!

Коснячко отвернулся, не желая видеть своего князя, попирающего могилу усопшего монаха, известного на Руси своим благочестием.

Изяслав не собирался задерживаться в Печерском монастыре, но внезапно повалил густой снег и возвращение в Киев пришлось отложить на другой день.

Игумен Феодосии отвел великому князю самые лучшие монастырские покои.

За ужином Феодосии стал жаловаться Изяславу на засилье священников-греков. Мол, митрополит на Руси грек, епископы на местах сплошь греки. Русское священство в основном по монастырям да скитам обретается, в городах же службой церковной одни греки заправляют.

– Да уж, – соглашался с игуменом Изяслав, перед этим выслушавший от него же немало соболезнований по поводу кончины великой княгини.

– Мало того, что греки повсюду народ наш к языку своему приучают, они еще призывают русичей ездить на поклонение мощам своих святых, что погребены в Царьграде и в Малой Азии, – возмущался Феодосии. – Негоже это, княже. Поляки и чехи и те своих святых великомучеников имеют, признанных Апостольской Церковью в Риме, а мы чем хуже? Не пристало нам служить задворками Ромейской державы!

Изяслав вскинул на игумена пытливые глаза:

– Что ты замыслил, отче? Ведь ты явно что-то замыслил?

– Давно мысль сию в себе ношу, княже, – признался Феодосии. – Мыслю я, что и у нас на Руси имеются свои святые великомученики, это братья Борис и Глеб, сыновья Владимира Святого.

– Убиенные Святополком Окаянным? – задумчиво промолвил Изяслав, кивая головой.

– Истинно, княже, – ответил Феодосии. – Коль по родству судить, это дядья твои родные. Не пожелали они обнажить меч на брата своего, хотя оба знали, какие черные помыслы лелеет Святополк. И за то души их ныне обретаются подле престола Господня.

– Согласится ли канонизировать наших святых патриарх в Царьграде, – с сомнением в голосе проговорил Изяслав, – да и владыка Георгий будет против, это уж как пить дать.

– Богоугодное дело, княже, всегда через препоны и непонимание до своего завершения доходит, – сказал Феодосии. – Испокон веку так было. Тут главное поднять знамя, а уж от желающих его нести отбою не будет.

– Кому же надлежит сие знамя поднять? – полюбопытствовал Изяслав.

– Тебе, княже, – ответил Феодосии. – Ибо ты – власть светская и митрополит более от тебя зависим, нежели ты от него. Коль ты на своем упрешься, то греки даже в Царьграде на уступки пойдут. Отец твой покойный на Царьград-то не оглядывался. При нем у нас митрополитом русич был.

– Я подумаю, отче, – промолвил Изяслав, которому вдруг понравилась эта затея.

«Давно пора утереть нос ромеям, – размышлял Изяслав, – а то в церквах всюду речь греческая, на литургиях токмо греческих святых поминают, храмы им посвящают, с икон сплошь греки на нас таращатся. И с митрополита не мешало бы сбить спесь».

Но больше всего Изяславу хотелось таким путем прославить имя свое по всей Руси, дабы наконец загладить довлеющий над ним грех клятвопреступления.

Митрополит, когда Изяслав завел с ним речь о канонизации Бориса и Глеба, откровенно противиться этому не стал, хотя и не одобрил. Владыка Георгий начал длинно распространяться о житиях и нравственном подвижничестве самых первых великомучеников, когда вера Христова только-только начала распространяться в пределах Римской Империи. Со слов митрополита выходило, что не всякая мученическая смерть есть проявление святости и не всякое смирение перед лицом смерти подвиг.

– Священномученик Дионисий Ареопагит, ученик и сподвижник святого Павла, принял смерть через отсечение головы за свой отказ отречься от Церкви Христовой, – молвил владыка Георгий наставительным тоном. – И святой Василий был замучен до смерти раскаленными прутьями за то же самое во время гонений на христиан при императоре Юлиане Отступнике[133]  [133] Ю л и а н Заступник – римский император в 360-363 гг. При нем были особенно сильные гонения на христиан.


[Закрыть]. Святая мученица Анисия отказалась принести жертвы языческим богам и за это была заколота мечом в городе Солуки при императоре Максимилиане[134]  [134] А в р е л и й Валерий Максимилиан – римский император в 286-305 гг.


[Закрыть]. Святая мученица Татиана, рожденная в Риме в семье сенатора…

– Разве святость определяется единственно муками за веру Христову? – спросил Изяслав, довольно бесцеремонно прервав митрополита. – Разве смерть от руки христианина менее мучительна, чем от руки язычника?

Митрополит, пожав плечами, сказал, что ссора между сыновьями Владимира Святого отдаленно напоминает ему ветхозаветную притчу об Авеле и Каине, только и всего.

«Уж коль Борис и Глеб не были признаны святыми на Руси сразу после своей смерти, то незачем беспокоить их прах полвека спустя», – заявил Георгий, полагая, что убедил великого князя в свое правоте.

Но не тут-то было. Понимая, что в богословском споре ему не взять верх над митрополитом, а согласия на канонизацию Бориса и Глеба от патриарха из Царьграда и вовсе ждать бесполезно, Изяслав пустился на хитрость. Он опять позвал к себе в гости своих братьев, якобы для решения важного дела: нужно было внести поправки в отцовский свод законов – «Русскую Правду».

За обсуждением «Русской Правды» Изяслав, как бы между прочим, упомянул о своем недавнем споре с владыкой Георгием.

– Хочешь канонизировать дядей наших, Бориса и Глеба? – встрепенулся Святослав. – Дельная затея, брат. У поляков и у тех свои святые есть, а мы чем хуже поляков!

– Да ничем не хуже, – вставил свое слово и Всеволод.

– Митрополит вот упирается, все отговорками сыплет, – посетовал Изяслав. – Не знаю уж, как и уломать владыку.

– Об этом не кручинься, брат, – Всеволод похлопал Изяслава по плечу. – Мы со Святославом возьмем митрополита на себя.

Сказано – сделано.

На другой день владыка Георгий изъявил свое согласие внести князей Бориса и Глеба в канон святых мучеников, но с одной оговоркой, чтобы храм в их честь строился не в Киеве, а в любом другом городе Руси.

Изяслав диву давался: до чего же у него братья хитроумные да велеречивые, уболтали-таки упрямого Георгия!

«Ну со Святославом-то спорить бесполезно, этот в риторике собаку съел! – усмехался про себя Изяслав, выслушивая из уст митрополита совсем иные речи, полные благочестия к князьям-мученикам, павшим от козней Святополка Окаянного. – А Всеволод книг на разных языках прочитал немерено. У него поди на каждый резон владыки по три своих резона более веских найдется. Ха-ха».

Изяслав договорился с митрополитом, что останки святых Бориса и Глеба будут перенесены из Киева в Вышгород и перезахоронены во вновь выстроенной церкви, которая станет называться Борисоглебской.

Всю зиму в Вышгород смерды везли на санях белый камень из каменоломен, что на берегу Днепра. Изяслав задумал возвести в Вышгороде каменный храм, единственный и лучший в своем роде, ибо в этом городе все церкви были деревянные.

Покуда зодчие размечали фундамент будущей церкви, а каменотесы заготовляли нужного размера каменные блоки и балки, князья судили да рядили, какие статьи в «Русской Правде» следует изменить, а какие не менять.

Поскольку обсуждения постоянно заводили спорщиков в тупик, Святослав предложил оставить «Русскую Правду» без изменения, но сделать к ней дополнение под отдельным названием. Статьи законов в этом новом своде должны были раз и навсегда покончить с родовыми пережитками, отменить «дикую» виру и кровную месть, а также упрочить господствующее положение князей и бояр в условиях разрастания вотчинного землевладения и распада сельских общин.

Всеволод согласился со Святославом.

Не стал возражать и Изяслав, который вообще был не силен в спорах. Однако великий князь внес и свое предложение, чтобы над законами корпели ближние бояре, а не сами князья.

Святослав, которого неотложные дела звали в Чернигов, поддержал старшего брата.

Пришлось согласиться с этим и Всеволоду, хотя у него было сильное желание самому составить поправки к отцовским законам. Всеволод не стал затевать очередной спор, дорожа единодушием: в кои-то веки братья собрались вместе не для войны, а для устроения собственного законодательства.

Составлением новой «Правды» занялись из киевских бояр Чудин и Коснячко, повинуясь воле Изяслава. Из бояр переяславских: Ратибор и Никифор, первые советники у Всеволода. Из черниговских бояр был один лишь Перенег: так пожелал Святослав, заявивший, что «сей муж за двоих мыслить может».

Изяслав хоть и устранился от составления нового Свода законов, однако регулярно встречался с Коснячко, выспрашивая, как продвигается дело. Хотелось Изяславу внести в новую «Правду» уложение о том, что великий князь имеет право при жизни назначать себе преемника даже в обход родных братьев.

Но Коснячко не одобрял подобное.

– Враждой и кровопролитием это пахнет, княже, – говорил воевода. – Чай, Святослав и Всеволод не вчера родились, сразу смекнут, чем это может грозить им и ихним детям. Да и не позволят советники Святослава и Всеволода записать такое в новую «Правду». Они ведь не враги своим князьям.

Пытался Изяслав заговорить о том же с Чудином.

Тот и вовсе за голову хватался, мол, это не закон, но обычай, отцами и дедами нам завещанный. Если в закон можно поправку внести, то обычай менять нельзя да еще такой основополагающий!

– Обычай этот всю нашу землю в единстве держит, – молвил Чудин. – Преемственность братьев на столе киевском не позволяет роду Рюриковичей распасться на мелкие уделы, увязнуть в братоубийственной вражде.

Не стал Изяслав спорить с Чудином, все равно не понять тому тайных устремлений, какие владеют князем со времен киевского восстания. Только Гертруда всегда понимала Изяслава, только она знала, что всякий обычай – это палка о двух концах.

Изяслав теперь частенько вспоминал Гертруду, ибо пустота, образовавшаяся вокруг него после ее смерти, давила и даже пугала его. Великий князь перестал доверять своим ближним боярам, так как все они побаивались и недолюбливали Гертруду при ее жизни. Он больше не доверял Коснячко за его симпатии к Святославу, не доверял Туке за его симпатии ко Всеволоду. Изяслав невзлюбил Чудина за то, что тот открыто водил дружбу с владыкой Георгием. Единственным человеком, кому Изяслав доверял, был постельничий Людек, и то потому что Людек пользовался симпатией Гертруды.

Прежде нелюбимого Святополка Изяслав посадил князем в Вышгороде и женил его на Эльжбете, поскольку и того и другого некогда добивалась от него Гертруда. Имя умершей жены вдруг стало для Изяслава почти священным, как и ее желания, некогда раздражавшие. Друзья Гертруды пользовались неизменной милостью великого князя, те же, с кем она когда-то враждовала, теперь старались не показываться Изяславу на глаза…

В мае новый каменный храм в Вышгороде был возведен под кровлю и, несмотря на то, что внутренняя отделка была не закончена, торжественно освящен митрополитом.

Несколько дней спустя толпы киевлян собрались возле маленькой деревянной церквушки Покрова Пресвятой Богородицы, в стенах которой хранились каменные раки с останками князей-мучеников. Грубо сработанные громоздкие саркофаги княжеские слуги выволокли из церкви и установили на санях, в которые впряглись князья и бояре.

Шествие к городским воротам возглавляли черноризцы с зажженными свечами, за ними шли дьяконы с кадилами и пресвитеры, затем епископы и митрополит в роскошной ризе и митре, сверкающей драгоценными каменьями. Следом трое Ярославичей вместе с младшей дружиной тянули на санях раку с прахом Бориса. Чуть позади старшая дружина тащила сани с ракой Глеба. Замыкали процессию несметные толпы народа. Плыли над головами людей княжеские стяги с ликами Христа и Георгия Победоносца.

За городскими воротами в сани впрягли лошадей и на конной тяге повезли оба саркофага до Вышгорода.

Перед въездом в Вышгород лошадей выпрягли, и за постромки опять взялись князья и бояре, кому не досталось места впереди саней, подталкивали их сзади. На улицах Вышгорода торжественную процессию встречали большие толпы местных жителей и смердов из ближних деревень. Весть о том, что сегодня будут переносить мощи святых Бориса и Глеба, мигом облетела всю округу.

Желающих попасть на литургию в Борисоглебскую церковь было столько, что те, кто не смог протиснуться внутрь храма, толпились на ступенях у главных врат, на площади перед церковью, заваленной кучами строительного мусора, в ближайших улицах и переулках. Добровольные пожертвования, медные и серебряные деньги, церковные служки лопатами насыпали в сундуки для перевозки в Киев на митрополичье подворье.

…В середине лета был наконец закончен новый кодекс законов, получивший название «Правда Русской Земли». Однако более распространенным его названием стало на все времена – «Правда Ярославичей».