Текст книги "Закон-тайга"

Автор книги: Виктор Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)

На поле, что шло от кладбища, тюремщики выгоняли лошадей. Ночами стреноженные лошади, грузно перепрыгивая через канавы, паслись в зарослях полыни и мятлика. Под кладбищенской стеной притулилась деревянная будочка, в которой ночевали караульщики. Иногда они в самом деле караулили: возле будочки горел костер и высоко над кладбищенской стеной взлетали торопливые искры. Чаще же сторожа спали. Когда, бывало, мы, испытывая храбрость, на спор ходили к еврейскому кладбищу, в районе будочки нас встречал согласный капитальный храп.

На военкоматском дворе, как я уже упоминал, стояли пушки. Это сочетание – полубеспризорные лошади и полубеспризорные пушки – и родило операцию – «Тайну черной горы».

«Я тебя не люблю»

Подавленно сопя, мы гуськом втянулись в кабинет областного военкома. Много нас было – около двух десятков. Сбоку кряжистого, крытого зеленым сукном стола стоял крутолобый, чуть выше среднего роста седой комбриг – на черной петлице мутно-рубиновый ромб. Комбриг смотрел на нас молча, проводя внимательным взглядом чуть прищуренных глаз по нашему колыхающемуся строю. Так мы стояли долго. Наконец, Петька, шагнув к стулу, присел. Военком чуть дрогнул бровями и вполголоса щелкнул:

– Встать!

Именно щелкнул. Было в его произношении что-то от кнута. Петька вскочил и непроизвольно вытянулся по стойке «смирно».

– Вольно, – сказал военком. А когда мы задвигались, зашел за стол и сел в кожаное кресло. Сел так же, как и стоял – чуть подавшись вперед широкой грудью. Правел растопыренной ладонью по негустым своим волосам, спросил грубовато: – Ну, рассказывать будем или как? – Заглянул в лежащую на столе бумажку, поинтересовался: – Васин Виктор кто?

– Я. – Виктор чуть вышагнул из строя.

– Это ты, значит, и есть. Та-а-к… А кой тебе годик, Васин?

– Пятнадцать скоро.

– Так. Алмазов! Соболев!

Из шеренги нехотя выступили Петька и я. Чертовски неприятная штука выдвигаться из ряда в подобных обстоятельствах. Стоишь в строю и вроде бы чувствуешь товарищескую надежность, а так… всего-то на полшага отдалился ты от братвы, а состояние такое, будто подняли тебя за загривок, как беспомощного кутенка, лишили и собственной воли и чужой поддержки.

– Разбойничать, стало-ть, решили… Атаман… Есаулы. Вам-то, есаулы, тоже к пятнадцати?

Мы молча кивнули.

– Языки-то что, проглотили? – И, чуть усмехнувшись, будто возразил кому-то постороннему, – говорит – организация. Босяки, несмышленыши.

– Гайдар в семнадцать лет полком командовал, – угрюмо сказал Виктор.

– Так то – Гайдар.

– Так то – полк.

– Ну, полк. А вы банда. Колония по вас плачет.

– Не банда мы.

– Мы в Испанию.

– И в Польшу.

– Во, во. Вас там только и ждут. Аж слезы из глаз – как смотрят. – Военком побарабанил костяшками пальцев по краю стола, нахмурился. – Ну, вот что. Либо все как на духу, либо… В общем, сами знаете…

Мы знали. Для пятнадцати своих лет мы, пожалуй, в то время вообще много кое-чего знали. А рассказать…

К тому, что рассказали провалившемуся к нам капитану, мы могли добавить очень немногое.

План у нас был такой: выкапываем подземный ход под конюшнями, выводим его рядом с пушками, удобной ночью протаскиваем через него пушку, забираем дюжину тюремных лошадей, и айда. Пока готовим ход, Колька Судаков делает «поджиги» – медная трубка с прорезью для запала, деревянная рукоятка. В общем, временное оружие. Нам бы только до границы, а там-то уж вооружимся. Вчетвером задуманного нам было не осилить, и мы провели вербовку. Готовность, с которой примкнули к нам приятели, еще больше подхлестнула: если наши так откликаются, об угнетенных поляках и говорить нечего. В общем, мы были убеждены – польская революция и гибель испанских фашистов – вопрос нескольких месяцев.

Об этом мы говорили, как о деле решенном. Единственным неудобством было отсутствие двухверстной карты Польши. Для боевых действий она была необходима. Пока же Виктор водил карандашом, вдетым в циркуль, по школьному атласу и, глубокомысленно пощипывая нижнюю губу, излагал план кампании:

– К границе идем через Шепетовку. Стырь форсируем в районе Луцка. Развивая успех, наступаем на Люблин… Дальше действуем сообразно обстановке.

Путь наш лежал через крупные города. Именно там было средоточие польского пролетариата. Сначала робко, а потом все уверенней мы стали упоминать о Чехословакии. Страна индустриальная, пролетариат…

Планы разрабатывались в пещере, из которой начинался подземный ход. Большая была пещера, высокая. Вытянутой рукой я едва доставал до потолка. Копали мы ее около месяца. Можно бы, конечно, и быстрей, но, во-первых, мы могли копать только вечерами, а во-вторых, землю приходилось носить корзинами и ведрами в свои сады и в канаву, окружавшую тюремный луг. в пещере тяжело пахло волглой землей, было сумрачно и величаво. Оранжевый свет лампадки, которую я разыскал у бабушки на чердаке, не доставал до углов, и от этого пещера казалась еще больше. Когда кто-нибудь шевелился чересчур резко, лампадка начинала мигать, и темнота то набегала на крошечное освещенное пространство, то отступала. Будто взмахивала крыльями неторопливая огромная птица.

Капитан свалился к нам в гости, когда подкоп прошел уже военкоматский забор. Мы лежали на сухом сене и обсуждали важную сторону дела – когда сообщить отцам и матерям о нашем решении. Одни предлагали оставить записки, другие – написать письма из района Шепетовки. Однако и то и другое было неладно. Оставь записки – всполошатся. Не оставь – тоже всполошатся. Заявят в милицию и искать будут именно нас. А тут, конечно, военкоматские хватятся пушки, тюремные – лошадей. Такой сыр-бор загорится. Обстоятельство, которое раньше и не поднималось, грозило перерасти в пагубу. И вдруг Коку Ноишевского осенило: скажем, что пойдем на рыбалку. Это у нас случалось – мы отпрашивались рыбачить на неделю. Близ города рыбы не было и уходили мы километров за сорок – шестьдесят. Плавали мы все отменно, ребятами слыли нехулиганистыми, так что родители не опасались. Вот она отдушина – неделя. Семь дней. А там ищи ветра в поле. Мы уже радовались что под предлогом рыбалки можно будет запастись продуктами, как вдруг произошло крушение. Всего минуту назад вершившие судьбы человечества, мы в мгновение ока обратились в «сопливых паразитов». Всего за какой-то миг! Как все же непрочно оно, всемогущество личности…

Прежде вокруг забора вечерами иногда тоже проходили патрули. Мы слышали у себя над головами гулкие разнобойные шаги. В это время мы умолкали и лукаво подмигивали друг другу. Узкий лаз в пещеру был надежно замаскирован куском железа, заваленным сухим полынным будыльем, другого же пути проникнуть в наше обиталище мы попросту не предполагали. А он оказался, этот самый короткий и самый непредвиденный путь: в каком-то месте подкоп подошел слишком близко к поверхности.

Еще не совсем пришедший в себя после падения капитан больно подталкивал нас снизу наганом в спины и сиплым голосом считал на штуки:

– Шесть… девять… четырнадцать…

А наверху нас встречали два красноармейца с винтовками, к которым они по этому случаю примкнули штыки. Тот, что пониже и попростоватей, не переставал удивляться:

– Ай же ты смотри, паразиты сопливые… Ну, паразиты, что учудили.

Другой, с непроницаемой маской старого службиста, строил нас вдоль стены и каждого, появившегося из-под земли, безразличным голосом напутствовал:

– К стенке становись, к стенке. По росту становись.

Допрашивал нас капитан долго и дотошно. Вызывал, отсылал в коридор, снова вызывал. Устраивал очные ставки, грозил и все пытался выяснить, против кого из руководителей партии персонально направлен заговор. Нашу группу он упорно именовал организацией, а нас – подпольщиками. Когда мы говорили ему о Польше и об Испании, он хрипло похохатывал и осведомлялся:

– Значит, отрицать будем… В Испанию, значит…

Мы говорили правду, а он смеялся. И мы не знали, как быть. Наверное именно в такие моменты люди возводят напраслину на себя и других, сознаются в том, о чем и не помышляли. Честное слово, к утру наши действия рисовались нам самим в таком свете, что впору иди и заявляй сам на себя в НКВД.

И все-таки мы рассказали капитану все. Ну, может, забыли кое-какие подробности. Так что комбригу мы повторялись. Но он не в пример капитану, не перебивал и ни в чем не сомневался. Он молча слушал, а не допрашивал. И мы осмелели. Мы окружили крытый зеленым сукном стол и навалились на него животами. А Виктор, который убедительность сказанного подчеркивал широкими взмахами рук, даже отодвинул мешавший ему чернильный прибор крапчатого мрамора. Военком стеклянно взглянул на Виктора и поставил прибор на прежнее место.

А мы уже не оправдывались, мы обвиняли. Мы требовали ответить, почему они, кадровые военные, позволяют фашистам безобразничать в Испании.

– Они же фашисты, – вопил Петька.

– Вы понимаете – это ширма, что они зовут себя национал-социалистами. В Германии то же, что и в Италии – самый махровый фашизм. Теперь они хотят сделать фашистской Испанию. В Германии жгут книги, уничтожают евреев. Из Германии эмигрировал Эйнштейн, Фейхтвангер. Такие люди! СССР должен вмешаться… – Виктор забыл о приборе и ткнул пальцем как раз между чернильницами.

– Нас вы не пускаете, а их, гадов, бить надо. А мы и хотим бить!

На это законное Петькино желание военком, чуть дернув уголками век, утешающе возразил:

– Вы у нас в резерве.

– Чего? – не понял Петька.

– В резерве мы вас держим. Дай вам волю, всех фашистов перебьете, нас без работы оставите…

– Вы-то шутите.

– Какие уж тут шутки… Т-а-к. Стало-ть, Польша, Чехословакия… А средства? Ну, насчет оружия – понятно. Вооружались бы вы на даровщинку. Для советской власти только и урону – пушка да упряжка. А снабжение как же? Дорога-то ведь дальняя.

– На неделю бы набрали, будто на рыбалку.

– С провиантом, стало-ть, вопрос решен. Ну, а деньги? На обувку там, на одежку… По пути грабили бы!

– Не грабили бы. Есть у нас деньги. У нас и интендант-казначей есть, – живо возразил Виктор.

– Интендант-казначей? – переспросил военком. – Интересная должность. И сколько ж у вас денег?

– Восемьсот пятьдесят рублей.

– Восемьсот сорок шесть, – уточнил интендант-казначей Вовка Ковалев.

– Сумма… У отцов натаскали?

– Мы по грядке огурцов насадили, теперь подторговываем. И еще яблоки… – пояснил Виктор.

– Да они еще зеленуха, яблоки-то. Неужели берут?

– Берут, – радостно вякнул Борька Кочеток, наш маркитант. – Еще лучше огурцов берут. На остановке, когда едут на смену, рабочие сразу по пять штук берут.

– На трамвайной остановке, стало-ть, промышляете… А почему ж – пяток. Не три, не четыре, а пяток?

– Это у нас цена такая, полтинник штука, на два рубля – пяток.

– Ловко. По всем правилам торгуете.

– Ага, – сказал Кочеток и восторженно кивнул.

– Ну, ладно, ясно… Ста-но-вись!

Военком резко поднялся, и нас от стола как сдуло. Он прошел перед нашим пыжащимся строем, остановился у окна. Под гору продребезжал трамвай. Стоявшие вплотную на тумбочке в углу комнаты графин и стакан проводили его согласным звяканьем. Военком шагнул к тумбочке, отодвинул стакан, неторопливо обернулся. Пробежал, как и вначале, взглядом по шеренге, сказал сердито, будто не зная, правильно ли решил:

– Так вот. Глупости бросьте. Без вас разберемся, что к чему. Ваше дело – учиться. Отлично учиться. «Черную гору» свою – закопайте. Сегодня же. Прямо сейчас. Лопухами засадите, чтобы и памяти о ней ни-ни. Кстати: пушки, что у нас во дворе, без замков. В общем, так. Задача ясна?

– Ясна!

– Выполняйте! Нале-во! Да еще. Тайна ваша пусть тайной и останется. О ней не распространяйтесь. И вам лучше и… Короче, язык за зубы…

Трудно это было – держать язык за зубами, ох, и трудно же. Прежде всего родители – ведь не ночевать дома без разрешения – событие чрезвычайное. Но родители так-сяк. А ведь мне нужно еще было объясниться с Леной. У нас действовал уговор – ничего друг от друга не утаивать. Я бы и не утаил, касайся секрет меня одного. А так я вертелся, как гадюка на сковородке, чтобы и Лену не обидеть и не сказать ничего. Но была она не слепая, а два десятка пацанов, забрасывающих неизвестно как образовавшуюся яму – зрелище, которое не пропустишь.

Лена не разговаривала со мной три дня, но потом не выдержала. Когда играли в «телефон», сунула записку: «Сегодня, когда все уйдут, я выйду на лавочку. Любящая тебя Л».

Она вышла, и мы, словно ни в чем не бывало, долго сидели на лавочке и говорили о всякой всячине. Но я знал, что так просто встреча не кончится. И в самом деле. Во время затянувшейся паузы Лена, будто мимоходом, спросила о яме:

– Да так, – ответил я неопределенно.

– Вы, правда, подземный ход копали под военкомат?

– Ты что. Кто тебе сказал?

– Все говорят. Хотели военкомовского рысака увести.

– Болтовня.

– Чего ж тогда закапывали?

– Так просто. Пещера у нас была.

– Зачем?

– Ну вот, зачем. Баловались просто.

– Ничего не баловались, врешь ты все.

– Ничего не вру.

– Врешь. Я тебе не вру, а ты врешь. Хочешь я тебе расскажу, каких ребят кто из девочек любит?

– Расскажи.

– А ты мне расскажешь?

– Я же сказал: была пещера.

А что, я не врал. Пещера была и рысака уводить мы не собирались. О «Тайне черной горы» же я сказать не мог, так же, как не мог сказать и о том, что мысль об Испании мы не оставили. Только теперь бежать туда мы собирались вдвоем: Виктор и я. И не через Польшу, а морем. Во Францию, оттуда – через Пиренеи. В планы свои мы никого не посвящали. Отчасти потому, что вдвоем на пароходе спрятаться легче, а, в основном, потому, что приятели на нас обиделись. Неудачу они валили на Виктора, который намечал, как копать. Ведь это по его вине потолок оказался непрочным. Они даже угрожали ему. А мы с ним были друзьями… Короче, полной правды я сказать Лене не мог. И она обиделась. Ушла, сказав не «до свидания», а «прощай». Сухо и противно скрипнула калитка.

С этого вечера, как я только появлялся на улице, Лена уходила. Иногда вместе с ней уходили и бывшие наши приятели. До нас с Виктором, одиноко сидевших под тополями, из Лениного сада доносились смех и галдеж. Ребята, играя в «телефон», жилились.

Но однажды Лена не ушла. Больше того, она даже пригласила меня и Виктора играть. И вновь у меня в потной ладони оказался плотно свернутый бумажный комочек. Дома я прочитал: «Не все такие нечестные, как ты. Есть люди порядочные. Я все знаю. И о Польше знаю и об Испании. Все! Ничего у вас не вышло, потому что вы – хвалюшки. Придумали какую-то «Тайну черной горы». Дураки вы. Теперь я знаю, что я тебя не люблю, потому что люблю другого. Нелюбящая тебя Е. X.».

Кто этот другой, догадаться было нетрудно. Всю зиму Лена ходила на каток с Колькой Судаковым. Я молча переживал и думал о том, что из Испании мы вернемся героями. И тогда я при всех скажу, что Колька негодяй, что он не умеет держать слово. Скорее бы попасть в Испанию…

А в конце марта пал Мадрид.

А летом Лена начала ходить в парк на танцплощадку и домой ее провожал спартаковский тренер по волейболу Толька Ломинцев. Но это уже было не важно.

Мадрид пал.