355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Виктор Баныкин » Бедовый мальчишка » Текст книги (страница 8)
Бедовый мальчишка
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 13:47

Текст книги "Бедовый мальчишка"


Автор книги: Виктор Баныкин


Жанр:

   

Детская проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

Наконец он вынырнул, отдышался и поплыл. И чем дальше удалялся он от острова, тем круче становилась встречная волна.

До правого берега оставалось уже не так далеко, когда Родька почти настиг Клавку.

«Мигом подкрадусь и цапну ее за ногу, – подумал он, глядя на Клавку. – Вот будет писку!»

И тут-то он заметил, что с Клавкой творится что-то неладное. Она беспорядочно хлопала по воде руками, и пенная волна все чаще накрывала ее с головой.

«Ну и глупая! – возмутился Родька. – Кто же так делает?.. Она еще, чего доброго, возьмет да и утонет».

Он опять глянул на Клавку. Она уже глотала воду, выбиваясь из последних сил.

Родька рванулся вперед, взмахнул руками раз, два, и Клавка – вот она, всего лишь несколько метров отделяют их друг от друга.

– Эй, Клавка! – закричал Родька. – Э-эй!

Клавка услышала его голос и, перестав барахтаться, оглянулась назад. Родька не на шутку перепугался, глядя в незнакомое, совсем не Клавкино лицо. Но он тотчас взял себя в руки и, стараясь улыбаться, опять прокричал:

– Давай отдохнем, а? Я порядком устал, пока тебя догонял. – И он повернулся на спину.

– Делай так: глотай ртом воздух, а как волна набежит, выпускай его.

В этот миг высокий беляк накрыл Родьку с головой, и он закашлялся, наглотавшись воды.

Через минуту, покосившись на Клавку, он заметил, что она сделала то же самое: лежала на спине, чуть-чуть шевеля раскинутыми в стороны руками.

– Правда, как будто на перине? – успел крикнуть Родька, пока очередная волна снова не захлестнула его.

А потом они поплыли, и Родька все время был рядом с Клавкой. Теперь она держалась на воде молодцом. Да и волна тут гораздо тише, не то что на середине Воложки.

Вблизи берега их обогнала моторка, ведя на буксире остроносый дощаник, по самые борта нагруженный сочной травой, до смешного похожий на колючего зеленого ежа.

– Смотри, Клавка, ежа поймали! – закричал Родька. Еще минута, и он уже стоял на каменистом дне и махал рукой подплывающей Клавке.

Течение снесло их к тому самому месту, где они спрятали в лопухах свою одежду.

На берегу стоял Петька, успевший уже одеться, и ворчал, ругая их за то, что они долго, как лягушки, барахтались в этой «пресной луже».

– На море бы вас, да в штормишко. Посмотрел бы я тогда, что с вами стало, – говорил он, хотя сам – и это было всему свету известно – на море тоже ни разу еще не был.

Но Петьке не возражали. Приплясывая, Родька стал отжимать трусы, а посиневшая Клавка тотчас схватила полотенце и, присев на край старой дырявой лодки, доживающей свой век на камнях, прикрыла им плечи. Она отдыхала, полузакрыв свои глаза – такие влажные и такие зеленоватые, как вот эта плескавшаяся о гальку вода.

Когда тронулись домой, Клавка, шагая рядом с Родькой позади Петьки, беспечно сшибавшего прутом головки белой кашки, вдруг взяла Родьку за руку, повыше локтя, и крепко-крепко ее пожала.

Глава вторая

Родька перемахнул через перила веранды и прислушался. Вокруг ни звука, ни шороха.

«Эта соня Клавка все еще дрыхнет, – подумал он. – А хвалилась вчера: «Я раньше тебя встану завтра».

Поплевав на ладони, он обхватил руками гладкий столб и заскользил вниз.

До нижней, Клавкиной, веранды оставалось метра полтора, когда Родьку кто-то схватил за ногу и зловеще прошептал:

– Ara, попался!

– Пустите, а то я грохнусь! – с перепугу тоже шепотом сказал он, напрягая силы, чтобы не разжать саднившие ладони.

Раздалось «ой!», и ногу отпустили.

Очутившись внизу, Родька чуть не рассмеялся. У косяка двери, закрыв руками лицо, стояла ни жива ни мертва Клавка. Оказывается, они напугали друг друга! Но Родька постарался сделать вид, будто он и не думал пугаться.

– Ты готова? – спросил он. – Пора трогаться!

Все еще не отнимая от лица рук, Клавка еле слышно проговорила:

– Я думала… вор от вас лезет. Сердце прямо в пятки ушло.

– Ну да, придумывай! А за ногу меня так цапнула – я чуть кубарем не полетел!

Родька подошел к Клавке и попытался отнять от ее лица холодные руки.

– Не надо, – попросила Клавка, и Родьке почему-то стало не по себе.

Он неумело и застенчиво провел своей горячей ладонью по ее руке, и тотчас чего-то смутившись, сказал нарочито грубо:

– Ну, чего надулась?

Клавка чуть-чуть раздвинула пальцы и посмотрела на Родьку в узенькие щелки.

– Ты теперь… всегда со второго этажа таким манером будешь спускаться?

– Это я так… чтобы размяться перед дорогой. Клавка опустила руки.

Родька не выдержал ее сердитого, как Петька говорит, «морально воздействующего» взгляда и отвел глаза в сторону.

– А дядя Вася идет? – спросила Клавка.

– А он, наверно, у подъезда нас ждет.

– Что же ты раньше не сказал?.. Только я, знаешь, еще не завтракала.

– А мы тоже нет. – Родька похлопал по оттопыренным карманам штанов. – Смекаешь? В лесу подзаправимся!

У Клавки вдруг весело заблестели глаза.

– И верно. Подожди, я мигом…

У подъезда ребят и на самом деле уже поджидал отец Родьки, закрывая своими плечами дверной проем. На шаги он обернулся, и Клавка увидела широкоскулое, в морщинах лицо – такое вот лицо, наверно, будет и у Родьки годам к сорока. И лишь глаза, по-детски доверчивые и любопытные, были у Василия Родионовича точь-в-точь как у сына.

– Ба, да он из чужой двери выходит! – сказал Василий Родионович, обращаясь к Родьке. – Что-то я не видел, когда ты со второго этажа спускался.

– А я, папа… прямым сообщением с веранды на веранду!

– Вот акробат!

Но тут затараторила хитрая Клавка:

– Доброе утро, дядя Вася!.. Дядя Вася, а мы как пойдем: по берегу или сразу в горы полезем? А что у вас в рюкзаке?

Отец Родьки прикрыл ладонями уши. А когда Клавка умолкла, он сказал:

– Давайте-ка, ребята, тронемся. А дорогой… у Клавы, по глазам вижу, в запасе еще миллион вопросов, мы их все по косточкам и разберем. Идет?

– Идет, дядя Вася! – И Клавка быстро пошла рядом с отцом Родьки, зашагавшим по-солдатски легко и споро.

* * *

Хмелевой овраг считался одним из самых глухих углов в Жигулях. Склоны оврага, его узкое извилистое ложе – все заросло здесь чахлым осинником, низкорослым кустарником и высоким дынником. Вершины тонких осин переплелись друг с другом, закрывая небо, и в овраге даже в солнечные дни всегда таился зеленый, будто в морском царстве, полумрак. Длинные стебли хмеля, обвивая стволы деревьев, устремлялись ввысь, к солнцу, но, добравшись до переплетенных между собой макушек, свисали над оврагом косматой гривой лешего.

Здесь даже воздух был какой-то особенный: влажный, дурманящий, пропитанный запахом палых листьев и грибов поганок. В зимнюю пору в буреломах прятались от охотников волчьи стаи, а по весне матерые волчицы бродили по оврагу со своими выводками.

Клавка никогда до этого не была в Хмелевом овраге. Продираясь сквозь кустарник вслед за Василием Родионовичем и Родькой, она во все глаза смотрела по сторонам, не замечая ни царапин, то и дело появлявшихся на ее руках и ногах, ни дыр на подоле сарафана.

Помогая Клавке перебраться через поваленную сосну, преградившую им дорогу, Родька увидел ее оцарапанные руки и с досадой проговорил:

– Какая же ты… Вся в зебру превратилась!

Стоя на осклизлой, в лишаях сосне, Клавка сказала, не слушая Родьку:

– Ой, матушки, и чащоба! Ну прямо как в тайге! Честное слово!

Спрыгнув на захрустевший под ногами валежник, она вдруг остановила взгляд на ежевичнике, сбегавшем по косогору на дно оврага. Кое-где на широких ворсистых листьях дрожали прозрачные горошины росы.

Клавка присела с радостным вздохом и стала собирать черные пупырчатые ягоды, подернутые сизым налетом. А вокруг нее принялись увиваться невесть откуда появившиеся мохнатые тяжелые шмели, точно отлитые из вороненой стали. Шмелей сводил с ума цветастый Клавкин сарафан, расстилавшийся по земле.

Но Клавка ничего не видела, ничего не слышала: ни гудевших на басовой ноте шмелей, ни долбившего без устали над ее головой дятла с красным хохолком. Она рвала ягоду за ягодой – одну крупнее другой – и отправляла в рот, сама не замечая, как она это делает. Сладко-кислые, холодные, они тотчас таяли на языке, и Клавка при всем своем проворстве прямо-таки не поспевала их собирать. Вся поглощенная этим занятием, она не сразу услышала и Родьку, звавшего ее откуда-то из-за кустарника:

– Клавка, ну, Клавка

– Ау-у! – откликнулась наконец она. – Я на клад напала, торопись!

– Не аукай, а иди сюда! – ворчливо проговорил где-то неподалеку Родька.

Клавка в последний раз потянулась к нависшей над землей кисти ежевики, и едва она прикоснулась к ней, как на ладонь дождем посыпались наливные увесистые ягоды.

Через минуту, прижимая к груди две горстки спелых ягод, она побежала разыскивать Родьку, чуть приседая на правую, отсиженную ногу. Она бежала быстро, весело крича:

– Ау, ау!

А Родька вместе с отцом стояли у вершины поваленной сосны, через которую все они недавно перелезали, и подсовывали под нее толстые палки.

– Вы что тут возитесь? – спросила Клавка.

– А ты слепая? – вопросом ответил Родька. – Если тебя за косу притянуть к земле, тебе весело будет?

И тут только Клавка догадалась, что собираются делать отец с сыном. Падая, сухостойное дерево придавило вершинку молодой березки. Согнутая в три погибели, березка все еще не хотела мириться с судьбой и упрямо и буйно зеленела, совсем не думая о приближающейся осени.

– Мы, Клава, приподнимем вагами сосну, а ты тяни березку за вершину, – сказал Василий Родионович, готовясь налечь всем телом на крепкую орешину.

– Обождите минуточку! – Клавка подбежала к Василию Родионовичу и, высыпав ему в руки ягоды из одной горсти, бросилась к Родьке.

Родька хотел было рассердиться: «И чего ты не ко времени придумала?» Но, покосившись на сияющую Клавку, на горсточку черно-сизой ежевики – тронь, и она брызнет густым соком, – ничего не сказал.

Наклонив голову и не выпуская из рук суковатой палки, он губами осторожно брал с узкой Клавкиной ладони ягоду за ягодой, а Клавка, уставясь на его смоляную курчавую голову с запутавшимися в волосах ржавыми сосновыми иголками, приговаривала про себя: «Ешь, ешь, теленочек, ешь, ешь, упрямый!»

Последнюю ягоду, самую крупную, Родька слизнул с ладони фиолетовым языком и, мотнув в знак благодарности головой, покосился на отца.

А Василий Родионович в это время большим складным ножом обтесывал конец кола и, казалось, не обращал внимания на ребят, хотя вокруг глубоко посаженных глаз его нет-нет да и собирались веселые лучики.

Дождавшись, когда Клавка встала на свое место, Василий Родионович сказал:

– Родя, ты готов?

– Готов!

Василий Родионович поднатужился, налег на кол и подал команду:

– А ну, взяли!

Что-то хрястнуло, лежавшая на земле сосна качнулась, Клавка потянула на себя тонкий, гибкий ствол березы с такой нежной кожицей, что к нему было боязно прикоснуться руками, и… все осталось в прежнем положении.

– Еще-е взяли! – закричал Василий Родионович.

– Взяли! – отозвался Родька.

Вдруг березка вся задрожала, зашуршала листочками, как бы очнувшись от тяжелого, полуобморочного сна, и сразу взвилась вверх. И вот она уже стояла во весь свой рост – стройная, зеленая, лишь на самой макушке у нее белела веточка, долгое время лишенная света, точно это была преждевременно поседевшая прядь волос.

Клавка посмотрела на березку, потом на Василия Родионовича.

– Дядя Вася, вот счастье-то ей какое!

Отец Родьки тоже глянул на березку, но ничего не сказал.

Вскоре они выбрались на старую каменистую тропу, протянувшуюся по склону горы. Видимо, когда-то давным-давно эта пешая тропа была людной: она еще и сейчас кое-где на изгибах гола, как яичная скорлупа. Но время все же берет свое: заброшенная тропа уже позаросла кустиками иниеватого пырея – красивой травы, которая даже в жаркую погоду кажется слегка прихваченной морозцем.

– Дядя Вася, – сказала Клавка, жуя тонюсенький стебелек травы, – говорят, тут в горах раньше была какая-то веселая тропа. Вы не слышали?

Укорачивая шаг, Василий Родионович притопнул ногой и усмехнулся:

– А вот она, старушка, по ней и ползем!

– Да неужели? – оживилась Клавка. – А почему ее так прозвали?

– Там, вон на той поляне, стоял когда-то, еще при Петре Первом, асфальтовый завод, – заговорил Василий Родионович. – Рабочие жили в лесу, в землянках. Ну, и… сама понимаешь, какая это была жизнь. Когда наступала получка, рабочие ходили на Бахилову поляну на людей посмотреть, в кабаке повеселиться. Не зря пословица говорит: «Глуби моря не высушить, горю сердца не вымучить…» Заводика того и в помине теперь не осталось, ямы и те позаросли бурьяном. А тропа, которую рабочие протоптали, так и зовется с тех пор веселой: ведь они с песнями да прибаутками обратно возвращались…

Чем выше поднимались они в гору, тем суше и прозрачней становился воздух, пропитанный хвоей: со всех сторон их обступали теперь сосны. Из-под ног тучами прыгали потревоженные кузнечики, ударяясь о жесткую, перестоявшую траву. Казалось, что шуршали невидимые капли начинающегося дождя.

Внезапно Василий Родионович, шедший впереди всех, остановился, повернул к ребятам голову и показал глазами на стоявшую слева у обрыва сосенку-малышку, безбоязненно раскинувшую над пропастью свои колючие лапки-ежики.

На одной из верхних веток настороженно покачивалась готовая вспорхнуть нарядная птица. Грудь у нее была цвета медного купороса, спина рыжая – будто выгорела, а хвост черный.

– Сизоворонка, – негромко сказал отец Родьки.

«Вот она, оказывается, какая», – подумала Клавка, никогда до этого не видевшая сизоворонки. И тотчас ей вспомнилось прошлое лето, поход на речушку Усу, в пещеру Степана Разина, под предводительством Василия Родионовича.

– Помнишь Усу? – еле шевеля губами, спросила Клава Родьку.

– Не слышу, – прошипел Родька. – О чем ты?

– У-усу-у помнишь? – тоже зашипела Клава. – Оленей помнишь… как они воду пили?

Вдруг сизоворонка вспорхнула и плавно запарила над оврагом. А сосенка замахала вслед птице хрупкой веточкой, на которой та только что сидела.

Поглядев вниз, Клавка тут только заметила, как высоко они уже взобрались на гору: вершины осин на дне оврага слились в одну волнистую зеленую мякоть.

– А помнишь, как я на Усе с обрыва сорвался и локоть расшиб? – еще тише заговорил Родька, следя взглядом за полетом сизоворонки. – Помнишь?

– Как же, – улыбнулась Клавка. – Даже помню, как дядя Вася тебе руку перевязывал… Сорвал какой-то листик, приложил к руке, и кровь сразу перестала. Я даже помню… – Клавка замолчала и показала на сосенку, сделав большие глаза; ее тонкие, золотисто-рыжие брови дугой полезли на матово-белый, чистый лоб.

На той самой ветке, с которой только что взлетела сизоворонка, уже сидела маленькая вертлявая птичка, настоящая монашка, в сером скромном платьице, с черной косынкой на голове.

– Ну, а эту пичугу знаете? – спросил ребят Василий Родионович. Не дождавшись ответа, он добавил: – Гаечка.

Гаечка с любопытством разглядывала стоявших невдалеке от нее непрошеных гостей, задорно подергивая хвостиком. «Что вам здесь надо? – казалось, спрашивала она. – Какие вы люди: добрые или злые?»

Василий Родионович переглянулся с ребятами. Все поняли друг друга. Чтобы не спугнуть крошечную беспокойную птаху, тронулись дальше молча, неслышно ступая по каменистой тропе. Но гаечка все-таки не поверила в добрые намерения пришельцев, и едва они приблизились к сосенке, как она перелетела на другое дерево, стоявшее впереди, и так провожала их до рябинника.

Рябинник начинался сразу же за поворотом тропы вправо, и Клавка, не знавшая об этом, даже ахнула от изумления, увидев полыхающие негреющим оранжевым пламенем деревья.

Родька прищелкнул языком и поглядел на Клавку.

– Отсюда и накопаем молодняка для нашего палисадника… Здесь знаешь его сколько? Все Отрадное можно рябиной засадить!

Но Клавка его не слушала. Прикрывая глаза ладонью, она неотрывно глядела на стройные деревья, сплошь увешанные шапками карминно-оранжевых ягод, словно изнутри светящихся ярым огнем.

В это время Василий Родионович окликнул сына и, когда тот подошел к нему, сказал:

– Давай-ка пройдем по всему рябиннику. Ты начинай с этого конца, а я с того. У кустов, пригодных к пересадке, вбивай колышки. Идет?

– Идет! – кивнул Родька.

Он залез в самую гущу и придирчиво оглядывал каждый куст, обходя его со всех сторон.

– Как ты думаешь, Родька, а не насажать ли нам рябинника еще и вокруг беседки во дворе? – спросила Клавка, подходя к Родьке, сидевшему на корточках возле тонкой рябины с узкими листьями.

Родька поднял раскрасневшееся лицо в светлых капельках пота – утреннее солнышко уже вошло в силу и начало припекать – и сказал:

– Ты бредишь?

– И не думаю, откуда ты взял?

– А вот оттуда… Где ты видела беседку?

– Я вчера слышала один разговор… между отцом и дядей Васей… Беседка у нас – вот увидишь – будет! Не веришь?

Помолчав, Родька ответил уклончиво:

– Поживем – увидим.

Клавка хлестнула его по спине прутом:

– Старичок-лесовичок, а я есть хочу.

– Давай уж покончим с делом, а потом за еду.

Подперев кулаком щеку, Клавка притворно тяжко вздохнула – так, чтобы слышал Родька:

– Несчастная будет девушка, которая за тебя замуж выйдет. Умрет со скуки от твоей правильной жизни.

– Можешь не переживать за свою девушку: я никогда не женюсь.

– Никогда?

– Никогда!

Клавка сощурилась и снова вздохнула.

– Мама рассказывала… Наш отец, когда ему было, как и тебе, пятнадцать лет, тоже не собирался жениться. Они ведь у меня друг дружку вот такими еще знали. А мать, она сама сказывала, девчонкой озорная да бедовая была. И тараторка!

– Значит, вся в тебя! – вставил Родька.

Но Клавка, пропустив мимо ушей его замечание, продолжала:

– И все подтрунивала над отцом – ну в то время он, конечно, еще не был отцом: «Антончик-бутончик, – говорила она, – когда я подрасту, возьмешь меня в жены? Я тебя блинчиками и оладышками кормить стану!» А он ей одно: «Нет и нет! И не женюсь я никогда, а на блины твои и глядеть не хочу. Вот и все тут!» А как восемнадцать лет стукнуло, так проходу матери от него не стало: «Выходи за меня замуж, да и все тут!» Два года она молодца за нос водила, а потом все-таки вышла.

– Все? – спокойно спросил Родька. – А теперь иди сучья для колышков собирай, а то у меня всего-навсего пара осталась.

Ни Родьке, ни Клавке не хотелось рано возвращаться домой. После завтрака под дубком у обрыва, откуда была видна между отрогами гор Волга, сиявшая какой-то неопределенной, задумчивой синевой, они стали уговаривать Василия Родионовича отправиться на штурм Бахиловой горы. А добраться до вершины Бахиловой горы – самой высокой и неприступной из всех гор Жигулевской гряды, похожей на двугорбую спину верблюда, – среди ребят считалось почти подвигом.

Клавка немало потрудилась, прежде чем уговорила Василия Родионовича.

– Только смотрите у меня, не хныкать! – предупредил с напускной строгостью отец Родьки.

– Ни-ни. Мы же не маленькие, дядя Вася! – сказала Клавка, сгоняя с лица радостную улыбку, и тут же украдкой подмигнула Родьке.

Но прежде чем отправиться в путь, ребята подошли к оголенному краю обрыва, чтобы посмотреть на гидростанцию. Добрых два десятка километров отделяло ребят от железобетонной плотины, перегородившей Волгу, а им казалось: вот она, нашумевшая на весь белый свет богатырская стройка, – совсем рядом!

Родьке даже померещилось, будто он слышит, как ревут седые буруны грозного водопада, низвергавшегося с головокружительной двадцатишестиметровой высоты. А там, за сливной плотиной, раскинулась лазурная гладь моря. Настоящего безбрежного моря! Сейчас оно спокойно, это новое море, созданное руками чудо-человека. Но каким оно бывает отчаянным в шторм, когда высоченные волны подкидывают вверх, как перышко, трехпалубные теплоходы, а моторные катера просто валят набок! На лодке в такую непогодицу и не думай совать носа на море. Кто-кто, а уж Родька все это на себе испытал и совсем недавно, с полмесяца назад.

– А мне жалко этого Петьку, – вдруг ни с того ни с сего сказал Родька.

– Это почему? – спросила Клавка, все еще не отводя взгляда от чарующей голубизны далекого и в то же время такого близкого моря.

Родька передернул плечами.

– Как – почему? Уезжать собирается человек от нас, а тут такое раздолье! Будущим летом отправимся в шлюпочный поход по морю, а Петьки не будет с нами…

Клавка покосилась на Родьку и ничего не сказала.

Но тут ребят окликнул Василий Родионович:

– Ну, молодчики, давайте шагать… Или, может, на попятный? И Бахилова гора стала не нужна?

Сразу встрепенувшись, Клавка бросилась к Василию Родионовичу:

– Что вы, дядя Вася! Мы да на попятный? Никогда в жизни! Правда, Родька?

За рябинником от тропы, по-прежнему тянувшейся по всему косогору в сторону полукруглой заманчивой лужайки, ответвлялась еле приметная заячья дорожка.

– Сюда, – сказал Василий Родионович, первым ступая на дорожку, сказочным полозом извивавшуюся среди высокой полегшей травы, – А веселая тропа к заводской поляне тянется.

Вдруг на опушке поляны показался человек в синем замасленном комбинезоне.

– Эй, люди добрые! – закричал он, подбрасывая плоскую, как блин, кепку. – Э-эээй, притормозите!

Отец Родьки свернул с дорожки.

– Ну-ка, узнаем, чего у него там стряслось.

Человек в комбинезоне оказался молодым курносым парнем с белесоватым пушком над верхней губой. К удивлению Клавки, Василий Родионович ни о чем не стал расспрашивать парня. Он сказал одно лишь слово: «Показывай!» – будто, заглянув в неспокойные голубеющие глаза незнакомца, сразу понял, что тот попал в какую-то беду.

Размахивая длинными руками, вымазанными в тавоте, парень повел их в сторону от поляны прямо через кустарник, то и дело подныривая под нависшие над землей ветки.

Шагов через сорок выбрались на старую просеку и сразу увидели гусеничный трактор. Трактор стоял, накренившись набок, у самого обрыва глубокого оврага, блестя высветленными до блеска ребрами гусениц.

– Как это тебя угораздило? – спросил Василий Родионович парня, подходя к сильной, все еще пышущей жаром машине, видимо, успевшей в это утро много поработать.

– Буровую вышку тут хотят ставить, – потупя взгляд, заговорил парень сиповатым баском. – Ну, а просека буреломом вся завалена – ни проехать, ни пройти… Четвертый день расчищаю дорогу. – Вдруг, шагнув в сторону, он пнул ногой ствол старого, поверженного ураганом осокоря. – Лешак этот виноват! Хотел цепями заарканить его за корни, да просчитался… Дал задний ход, чтобы поближе к дереву подъехать, а меня и потянуло назад – тут вон как покато. Думал, вместе с машиной в овраг громыхнусь.

– Мотор в порядке? – опять спросил Василий Родионович, на глаз определяя расстояние между трактором и пропастью.

– Кажись, в порядке, – не совсем уверенно проговорил парень. Чуть помешкав, он признался: —Я и подходить-то к трактору теперь боюсь; заведешь, а он…

Василий Родионович не дал ему договорить;

– Ребята, марш за хворостом! Бросайте под гусеницы… чтобы дорожка была вон до того места. – Проводив взглядом Родьку и Клавку, со всех ног бросившихся в ложок, он рывком сдернул с плеча легкий рюкзак и вплотную подошел к парню. – А мы с тобой… как тебя, герой, величать прикажешь?

– Васькой, – краснея до корней волос, пробормотал парень.

– Тезки, значит, мы с тобой! – И Василий Родионович ободряюще улыбнулся. – А мы с тобой, Вася, вот чем займемся: вобьем у обрыва позади трактора крепкие колья, привалим к ним бревно на всякий пожарный случай, потом заведем мотор и…

Полуоткрыв рот, Вася уставился на Василия Родионовича округлившимися от изумления глазами.

– А вы что, разве…

– А я, парень, на войне танкистом был…

После «подготовки к старту», как в шутку сказал Василий Родионович, долго не могли завести трактор. Пришлось раза три заглядывать под капот. А когда наконец мотор заурчал ровно и благодушно, Василий Родионович ловко вскочил на сиденье и замахал рукой, предлагая всем уйти с дороги.

Стоя под кленом около Клавки, прижимавшей к груди сжатые кулаки, Родька не спускал с отца чуть косивших настороженных глаз. А тот, ни на кого не глядя, побледневший и строгий, почему-то еще медлил, не включая скоростей.

И хотя Родька ждал этого момента с секунды на секунду, наступил он совершенно внезапно: трактор вдруг взревел, взревел так, что задрожала вокруг земля и, подминая под себя хворост, рванулся вперед, прочь от края пропасти.

Муравьиная куча, остроконечным грязно-рыжим колпаком торчавшая неподалеку от обрыва, сразу вся осыпалась, но этого никто не заметил.

Остановив трактор на середине просеки, отец Родьки спрыгнул на землю. Лицо его покрылось мелкими капельками пота, отчего оно будто преобразилось – посветлело и помолодело.

– А машина у тебя ничего себе, стоящая! – сказал Василий Родионович трактористу.

Родьке хотелось броситься отцу на шею, как он делал это маленьким, и целовать его в губы, в лоб, в колючие щеки, но он решился только на то, что подошел к нему близко-близко и осторожно, украдкой притронулся ладонью к его шероховатой, выпачканной машинным маслом руке.

Ни Василий Родионович, ни ребята не знали, сколько прошло времени, пока они хлопотали вокруг трактора. А когда Вася, улыбнувшись во все широкоскулое, простоватое, ничем не выразительное лицо, распрощался с ними, вскочил на стального коня и поволок в глубь просеки старика осокоря, отец Родьки вдруг вспомнил про свои карманные часы.

– Эге, – покачал он головой, – уже половина шестого. Пора и домой!

– Да неужели? – всплеснула руками Клавка. – А я думала… думала, и двух еще нет!.. Дядя Вася, а вы всю рубашку выпачкали. Смотрите-ка, сколько пятен!

Василий Родионович махнул рукой:

– Не велика беда, Клава. Рубаху выстирать можно…

Едва они тронулись в обратный путь, снова пробираясь между зарослями кустарника, как позади что-то ухнуло, и по оврагу покатилось гулкое эхо.

Родька, шедший первым, остановился сразу как вкопанный. На него налетела Клавка, со страху метнувшись вперед…

– Ой, дядя Вася! – закричала она. – Это трактор взорвался!

– Подождите здесь, я сейчас, – сказал Василий Родионович и быстро пошел назад.

Выйдя на просеку, он уже не увидел ни кольев, вбитых у края оврага, ни муравьиной кучи. Там, где стоял полчаса назад трактор, зияла пропасть. Над обрывом нависли измочаленные гусеницами хворостинки.

А где-то вдали рокотал трактор. Вася, наверно, даже не слышал шума обвала.

Василий Родионович заторопился к ребятам. А они уже шагали ему навстречу.

– Папа, ну чего там? – нетерпеливо спросил Родька.

– А ничего особенного, – равнодушно проговорил Василий Родионович. – Просто камень полетел в овраг. Тут, в горах, такое часто бывает.

Всю дорогу Василий Родионович шутил, смеялся, будто он и не устал. Родька давно уже не видел отца таким веселым.

У самого Отрадного, замедляя шаг, Василий Родионович сказал:

– Давайте-ка, молодежь, напоследок песню споем, а?

– А какую, дядя Вася? – с готовностью спросила Клавка.

– В пионерах когда ходил, у нас была такая любимая… про походы, про дружбу, про картошку печеную в золе костра: «Ах, картошка, объеденье, денье, денье!..»

Родька уставился на отца удивленными глазами.

– Папа, а ты разве… тоже был пионером?

– А ты как думал? – засмеялся Василий Родионович. – Я и пионером был, и комсомольцем. Родился-то я в семнадцатом году!.. Ну, а песню нашу я, видать, совсем забыл. Да, начисто забыл!

И Василий Родионович сокрушенно вздохнул:

– Давайте тогда вашу. Какая у вас есть самая такая… с огоньком, а?

Родька и Клавка переглянулись и дружно запели про веселого незадачливого рыболова, в душе нисколько не сожалея о том, что они в этот раз так и не побывали на Бахиловой горе. Через некоторое время тихо, не очень уверенно Василий Родионович начал подпевать ребятам.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю