Текст книги "Бедовый мальчишка"

Автор книги: Виктор Баныкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

Глава одиннадцатая
Новые Ромкины проделки

Он бежал к морю и напевал:

 
Трам-там, там-трам,
Тра-та-та-та-та!
 

Напевал негромко, напевал так, чтобы самому только было слышно. И вдруг чей-то голос:

– Тихий! Стоп!

Поднял Ромка голову, а перед ним штурман Саша. Поздоровались.

– Как она жизнь, Роман? – спросил Саша, доставая из потертого кожаного портсигара папиросу.

Ромка насторожился. А что, если Пузикова растрезвонила Саше о вчерашней встрече с ним, Ромкой, на рынке? Пожимая плечами, он выжидающе протянул:

– Жизнь?.. Ничего… Нормально.

А сам искоса нет-нет да в лицо Саше взглянет. Ну что, скажите, творится в последнее время со штурманом? Хмурое, совсем почерневшее от загара лицо заросло редкой жесткой щетиной, синяя фланелька помята, ботинки не чищены.

– Значит, нормально? – Саша затянулся. – Это хорошо… когда нормально. Хуже вот… если ненормально.

У Ромки округлились глаза. Уж не посадил ли штурман где-нибудь на мель катер?

А Саша все дымил и дымил. Ромка уж стал подумывать о том, как ему улизнуть, пусть штурман сам выпутывается из своих неприятностей, как вдруг Саша, затоптав каблуком папиросу, потащил его на противоположную сторону улицы.

– Мороженым сейчас угощу, – говорил Саша, держа Ромку за руку, будто боялся, как бы тот не вырвался и не убежал. – Знаешь… в жару мороженое полезно.

На углу в круглой будке, похожей на милицейскую – такие будки Ромка в Горьком видел, – клевала носом мороженщица.

– Какое у вас – эскимо, пломбир? – спросил Саша, заглядывая в узенькое окошечко.

– Ты что, разбойник, пугаешь? – всполошилась спросонок пожилая продавщица с бородавкой на носу. – Прямо труба, труба ерехонтова.

Саша через силу улыбнулся.

– Я не пугаю, а спрашиваю: какое у вас мороженое?

– «Какое, какое»! Чай, у нас не столица… всегда один сорт – лед с молоком. Сколько?

Себе мороженого Саша не взял. А Ромка, развернув гремящую бумажку, принялся посасывать льдистый брикет, обжигающий губы нестерпимым холодом.

– Скажи, Роман, выхожу вчера вечером во двор… а у тебя на крыльце девушка стоит, – снова закуривая, сказал, как бы между прочим, Саша.

Он хотел добавить что-то еще, но Ромка опередил:

– Так это ж Татьяна была… сестра двоюродная!

Ромка откусил от брикета большой кусок и чуть не поперхнулся.

– А вы ее разве не знаете? Татьяну нашу? Ах, не узнали… Мать говорит, отчаянная головушка. Это про Таню. Она ведь горьковчанка. Отец у нее знаете кто? О-го-го! Знаменитый на всю Волгу крановщик. На самом видном месте в порту вот такой его портретище висит! Мы с матерью прошлым летом в гостях у дяди Миши были. Живут они с теткой Кирой в отдельной квартире на берегу Волги. А Татьяна, когда кончила десятилетку, не захотела ни в институте учиться, ни в Горьком оставаться. Прикатила к нам сюда и на завод пошла. Работницей. Такая бедовая, никакого сладу с ней! Я вот тоже… тоже весь в нее!

Ромка перевел дух и с недоумением глянул на свои липкие пальцы. Странно, куда же делось мороженое? Ведь он раза три – не больше – откусывал от брикета. А брикет… брикет с Сашину ладонь был!

– Еще хочешь? – спросил Саша.

Сказать «да» вроде как-то неловко, сказать «нет» – будет неправда, а его всю жизнь только и учат говорить правду. Лучше совсем ничего не говорить. Авось Саша сам догадается, что Ромка не прочь полакомиться еще одной порцией мороженого.

И Саша догадался.

Развертывая новый брикет, Ромка глубокомысленно заявил:

– Я так думаю: напрасно они все ахают – и дядя с тетей, и моя мать. Из Татьяны что-нибудь да выйдет. Ее уж бригадиром назначили. Разве это плохо?

– Очень даже неплохо, – согласился Саша и достал из нагрудного кармана вдвое сложенный конверт. Повертел его в руке, повертел и прибавил: – Тут поручение одно… нам вместе с Таней. А я нынче не смогу ее увидеть. Ты не передашь этот пакет Тане?

– Почему же не передам? Я мигом… хоть сейчас!

– Тогда – полный вперед!

Ромка взял из рук Саши конверт и бегом помчался на Садовую самым кратчайшим путем. Бежал он не только потому, что спешил поскорее выполнить Сашину просьбу, была и другая причина: от этих двух льдистых брикетов у Ромки все внутренности закоченели.

На углу Садовой Ромка внезапно остановился. А не обманул ли его Саша? Вдруг в этом письме разговор не о каком-то там поручении, а о нем, Ромке? Вдруг в этом письме Саша рассказывает Тане о Ромкиной торговле на рынке? У Пузиковой втайне разве что удержится! Ромкиной матери она побоялась наябедничать– знала, наверно, что Ромка в это время был дома. А Саша – ого, ему за милую душу обо всем растрезвонила!

Ромка со всех сторон оглядел зеленоватый конверт.

Конверт оказался заклеенным. Теперь уж Ромка не сомневался: письмо, конечно, о нем! Тут и гадать нечего!

Что делать? Не отдавать Тане письмо? А вдруг Саша завтра же повстречает Таню и спросит: «Вам Роман передавал мое письмецо?.. Как, нет?»

Спрятавшись за чей-то палисадник, Ромка снова принялся обнюхивать конверт. Ну как заглянуть в него хоть краешком глаза?

И тут – Ромка вначале даже не поверил – уголок конверта как-то сам собой оторвался. Ромка легонько просунул в дырочку мизинец, и конверт – эдакая удача – тотчас расклеился.

Не сразу вынул Ромка из конверта письмо, не сразу отважился его прочесть.

«Мне надо вам многое сказать о себе. Приходите сегодня в парк к девяти часам вечера. Очень и очень прошу. Буду ждать у фонтана».

Вместо подписи – одна буква «Т». (Это значит – Татаринцев. Александр Татаринцев.)

Ромка протяжно свистнул. Эх ты, ну зачем, зачем он прочитал чужое письмо? И что ему теперь делать? Отдать Тане письмо в незаклеенном конверте и с оторванным углом?

Нет, нет, ни в коем случае! А если… если сказать Саше: потерял, когда во весь дух бежал на Садовую?

Ведь может Саша написать Тане другое письмо? А почему бы и нет? А захочет, так и без письма обойдется. Встретит Таню на улице и скажет ей все, что ему вздумается сказать. Не к спеху же, наверно, это?

Ромка посмотрел на коротенькое, очень коротенькое Сашино письмо. Разорвать на мелкие клочки и бросить?

Покусывая нижнюю губу, Ромка задумался. Щурил свои быстрые, зеленовато-желтые рысьи глаза и о чем-то думал. Но вот на лбу разгладилась морщинка, вот в глазах забегали бесенята. Нет, письмо он не уничтожит. Оно сейчас пригодится для другого дела.

Кинув в палисадник скомканный конверт, Ромка завернул за угол и опять побежал. А поравнявшись с высокими, наглухо закрытыми воротами, сунул записку в щелку для газет. И громко забарабанил в калитку.

Нечаянно Ромка поднял взгляд, и кулаки его на какой-то миг замерли над головой. Чуть выше железной таблички с собачьей мордой протянулась узкая полоска бумаги. Кто-то в спешке приклеил ее косо. Через всю полоску броские слова: «Позор спекулянту-эксплуататору!»

«Ведь это… это Пузикова… ее работа!» – пронеслось в голове у Ромки, и кулаки снова барабанили по калитке – теперь уже весело-весело.

А когда по ту сторону забора послышались шаркающие шаги, Ромка дал стрекача.

* * *

В квартиру, где жила Таня, Ромка ворвался вихрем. Интересно ж было посмотреть, что делает девушка, когда в парке ее с нетерпением поджидает молодой штурман.

Таня стирала на кухне белье. Отжимала в корыте какую-то рубашку и пела:

 
Приходи, мой милый,
Милый, ненаглядный…
 

Ромка перевел дух и тоже загорланил:

 
Приходи, моя милая,
На свиданье вечерком!
 

Таня выронила из рук рубашку. Оглянулась.

– Господи, напугал-то как! – сказала она и загородила спиной корыто. – Ты чего примчался?

– Здрасте! Что ж, и в гости прийти нельзя?

– Ах, ты в гости. – Таня грустно как-то улыбнулась. – Ну, если в гости, то иди в комнату. На столе ягоды. Сама в лесу собирала. Садись и ешь.

Там в парке, вокруг огромной сухой чаши фонтана с нагой чугунной купальщицей, вышагивал штурман Саша в парадной белой форме. В руках у него букет цветов. Вышагивает, поджидая Татьяну. А она об этом и знать ничего не знает!

– Не хочу твоих ягод! – угрюмо сказал Ромка. Ему почему-то не хотелось смеяться. Он только там, в парке, глядя на Сашу из-за кустов сирени, наконец-то понял, какое это было письмо. Помолчав, Ромка спросил: – А зачем ты затеяла стирку? В такой вечер.

– А какой нынче вечер? – спросила Таня и чуть подвинулась влево. В левом углу корыта высилась горка нестиранного белья. – Какой же нынче вечер?

– Тихий… и… и приятный. – Ромка переступил с ноги на ногу и тоже подвинулся влево.

«Откуда у нее появились мужские майки и трусы? – подумал Ромка. – А вон та рубаха… прямо точь-в-точь Аркашкиного отца рубаха».

Таня почему-то вдруг вся вспыхнула. Вспыхнула до слез.

– Ну чего ты, Роман, уставился? Чего суешь нос не в свое дело? Соседка заболела… заболела и попросила меня постирать.

Вдруг Таня закрыла влажными руками лицо. Ромка на всю жизнь запомнит эти дрожащие, белые, разопревшие от горячей воды руки. Они дрожали.

– Что с тобой, Таня? – не на шутку перепугался Ромка.

А у нее уже дрожали не только руки, но и плечи. И вся она как-то постепенно оседала и оседала, пока совсем не опустилась на забрызганные мыльной пеной половицы.

– Он меня… он меня ни капельки не любит, – сказала, запинаясь, Таня. Сказала и зарыдала.

Ромка присел перед сестрой. И она доверчиво уткнулась к нему в колени мокрым лицом. От Тани пахло не мылом, не корытом с грязным бельем, от нее пахло июльским зноем. И еще цветами.

Расстроенный Ромка только что вернулся от Тани. Он собирался ложиться спать, когда в дверь постучали.

– Роман, открой! – услышал он мужской голос, едва лишь вышел в сени.

Уже в тот миг, когда раздался этот осторожный стук, он сразу догадался: штурман. И все же, прежде чем подойти к двери, спросил:

– Кто там?

– Я, Саша.

Все в той же парадной форме, только теперь без цветов (куда он их дел, выбросил?), штурман устало опустился на стул. И китель, и брюки почему-то помяты, будто Саша весь длинный этот вечер валялся на кровати. У него даже лицо казалось измятым, как тряпка.

Ромка изо всех сил старался не глядеть штурману в его грустные, вопрошающие глаза. А тот все чего-то медлил, не спрашивал. И так они оба молчали и молчали. Наконец Саша не выдержал:

– Ты… передал?

Еще ниже клоня голову, Ромка ничего не сказал. У него на части разрывалось сердце. Было жалко и Сашу, которого не любила Таня, было жалко и Таню; такая она несчастная…

– Ну? – повторил Саша. – У тебя язык отнялся?

– Я… я потерял письмо… когда бежал… потерял по дороге.

Саша больно схватил Ромку за руку. Схватил и подтащил к себе.

– Подними голову. Смотри мне в глаза… Я кому говорю?

…Ромка во всем чистосердечно признался Саше. Он лишь об одном не сказал: о Тане, о том, как она плакала, уткнувшись ему, Ромке, в колени. Но Саша и без этого как будто о чем-то уже догадывался.

Глава двенадцатая
Таинственное приглашение

Заглянул утром Ромка в почтовый ящик, а там газета и письмо.

«Наверно, маме из Горького. Тетя Кира, наверно, пишет», – подумал Ромка.

Глянул на адрес, а письмо-то, оказывается, ему! Да! Так и написано: «Пионеру Роману Мирошкину». А внизу две жирные черты. Чтобы, значит, никто не спутал.

Никогда и ни от кого не получал Ромка писем. И вдруг – нате вам, письмо! Он даже не помнил, как распечатал конверт, как вынул из него плотный квадратик ватмана.

«С тобой говорит отряд «Отважных», – читал Ромка, затаив дыхание. – Приходи сегодня в 10 часов вечера на Лысый бугор (карта маршрута на обороте). Никому ни слова! Пропуском будет этот билет».

Под четким текстом, написанным тушью печатными буквами, стояла голубая печать: скрещенные стрела и молоток. Наверху – между острием стрелы и молотком– буква «О». Внизу – тоже буква «О». Видимо, эти буквы означали отряд «Отважных».

Словно гром поразил Ромку. Долго стоял не шелохнувшись у косяка двери. Стоял и терялся в догадках: кто прислал ему такое таинственное, такое загадочное письмо? Отряд «Отважных»! Откуда он взялся этот отряд? И какое ведь слово– «отважные»!

А потом весь день не находил себе места. Побежал к Стаське Рылову, но того не было дома. Оказывается, Стаська еще вчера уехал в соседнюю деревню Борковку к деду на пасеку.

«Когда Ромашка нужен – всегда находит… Я ему это припомню! Будет другой раз знать, будет знать, как без товарища уезжать», – думал Ромка, возвращаясь домой.

Но стоило Ромке вспомнить о таинственном письме, как он сразу же забыл про неверного Стаську. Пусть себе Стаська объедается медом. Подумаешь, невидаль какая – мед! Зато он потом еще позавидует Ромке.

Возвращаясь от Стаськи, Ромка свернул на улицу Волгарей. У дома, где жил Мишка Моченый, верхом на скамейке сидел Толик – братишка Михаила. В руках у Толика старый противогаз. А между колен – щенок в мохнатых колечках. Щенок вертел смешной мордой, визжал и вырывался.

– Толь, ты чего делаешь? – спросил Ромка, присаживаясь на другой конец скамейки, подальше от щенка.

– А ты не видишь? – пробурчал Толик, даже не взглянув на Ромку. По лобастому лицу мальчишки градом катился пот.

– Видеть-то я вижу, а вот скажи, зачем ты пса мучаешь?

– А кто его мучает? Он сам меня мучает! – опять пробурчал, не поднимая головы, Толик.

Растянув противогаз, он попытался – в который уже раз – надеть его на голову щенка. Но тот не хотел смириться: изловчился и цапнул мучителя за руку.

Толик мужественно переносил боль. Поднес руку к губам, полизал ее.

– Здорово хватает! – сказал он Ромке. И со вздохом добавил: – На это он мастер – царапаться да кусаться! Но я не отступлюсь… Полетит мой Полкашка на Луну.

– Куда, куда?

– На Луну. Как ракета. Ты что – газет не читаешь?

– А на чем же ты его отправишь?

Толик еще раз приложил к губам руку с красными точечками.

– Полетит Полкашка на воздушных шарах. Все свои сбережения на шары убухал. Двадцать штук купил. А посажу его в корзину… сестра по грибы с этой корзиной ходит. Легкая такая и прочная. Ловко придумано?

– Ловко! – Ромка почесал ногу. – А когда, Толь, ты своего Полкашку запустишь?

– Завтра утром. А сейчас мы тренировкой занимаемся.

– Тебе не жаль щенка? А вдруг он разобьется?

– А почему он, по-твоему, разобьется? Я к плетушке шпагатину привяжу. За шпагатину и стащу его с Луны. А если… а если… так ведь Полкашка пострадает за науку! Верно?

– Верно. – Ромка встал. – Скажи, Толь, Мишка дома?

– Ушел куда-то.

– Везет же мне! Один – уехал, другой – ушел! А знаешь, Толь, какое я нынче письмо получил?

Сказал Ромка это и язык прикусил. Будто кто-то предостерегающе прошептал над ухом: «Никому ни слова!»

Толик был занят своим делом и не поинтересовался, какое же получил Ромка письмо. Он даже не заметил, когда Ромка ушел, наконец-то оставив его в покое!

Своим двором Ромка вышагивал медленно-медленно, стараясь обратить на себя внимание Пузиковой. Но Пузикова возилась с цыплятами и решительно не хотела замечать Ромку. Ну и пусть! Если бы Пузикова узнала о полученном Ромкой загадочном письме, то, наверно, лопнула бы от зависти! Но ей никогда не узнать! Такие, как Пузикова, не нужны отряду «Отважных»! А вот Ромка… без Ромки, видно, «Отважным» не обойтись. Потому-то и приглашают его.

В поход на Лысый бугор Ромка отправился в начале девятого. Ему не надо было изучать карту, нарисованную на обратной стороне письма. На Лысом бугре Ромка бывал много раз.

Прямо за мельницей, стоявшей на западной окраине Красноборска, начинался старый сосновый бор. Высокой зубчатой стеной тянулся он на много километров вдоль берега моря. Невдалеке от мельницы над этой колючей зеленой стеной дыбилась отвесная белая скала. Вершина скалы была гладкой и голой, как стол. Лишь курчавый низкорослый полынок серебристым ковром стлался на вершине плоской горы.

Ромка шел не торопясь, потому что времени у него было предостаточно. И хоть не любил Ромка наряжаться, он все же на этот раз – такой необыкновенный случай – потрудился надеть чистую тенниску и серые школьные брюки. Он даже галстук повязал на шею и долго с мылом отмывал руки. Обычно Ромка не утруждал себя такими пустяками.

Солнце уже опустилось за море, когда Ромка подходил к Лысому бугру. И небо, и спокойная морская гладь, и отвесный утес, нависший над соснами, – все, все вокруг еще пылало багряно-оранжевыми отсветами медленно глохнувшего где-то за чертой горизонта пожарища.

Перед тем как свернуть к лесу, куда убегала узенькая тропка, единственная тропка, упрямо взбиравшаяся на Лысый бугор, Ромка постоял у берега минуту-другую, любуясь закатом.

Неожиданно неподалеку от него опустился на полусгнивший пень остроносый куличок с розовеющей в отблесках заката грудкой. Куличок почистил клювом лапки, дернул хвостиком. Кончив прихорашиваться, он выпрямился и проворно закланялся в сторону ушедшего на покой солнца, словно говорил: «До свиданья, до свиданья, до свиданья!»

В лесу было сумеречно, когда Ромка вошел под надежную защиту прямоствольных великанов с широкими колючими лапами над головой. Вокруг – глушь, вокруг – ни души. Все живое, казалось, затаилось в предчувствии чего-то недоброго.

И Ромке на миг стало страшно. На миг он замедлил шаг. Все тело охватил лихорадочный озноб. Возможно, вам смешно? Тогда попробуйте, сходите вечером в наш лес сами. И узнаете! До крови закусив нижнюю губу, Ромка рванулся вперед. Разве он мог отступить, если его ждали на вершине горы «Отважные»?

Тропинка круто поднималась в гору. И только Ромка поставил ногу на отлогий камень-порожек, лежавший поперек тропинки, как из-за дегтярно-черного, в три обхвата ствола старого дерева раздался строгий голос:

– Пропуск!

В ту же секунду всего Ромку – с головы до ног – осветил призрачный золотистый лучик. Осветил и тотчас погас. Ромка достал из кармана упругий квадратик ватмана и протянул его дежурному. Снова вспыхнул лучик. Теперь он не показался Ромке призрачным: в туманно-золотистой полоске света мельтешили мошки и комары. И все тем же негромким и строгим голосом дежурный приказал, гася фонарик:

– Проходи!

Когда Ромка поднялся на каменную ступеньку-порожек и оглянулся назад, ему показалось, будто он узнал в неприступно-строгом дежурном Мишку Моченого. Окликнуть? А если не он? Конечно, не Мишка. У Мишки Моченого еще нос не дорос до отряда «Отважных». В прошлом году весной забрался Мишка как-то на чку-льдину, прибитую ветром к берегу. Ходил, ходил Мишка по чке, дурачился, дурачился, похваляясь своим геройством, и не заметил, как она соскользнула с мели и в море подалась. И Мишка Моченый такой тогда рев поднял. Кричат ему ребята с берега:

– Прыгай на соседнюю чку! А с нее на берег! Рукой же подать!

Куда там, Мишка знай себе орет. Если бы не подоспел вовремя какой-то парень с багром да не подтянул обратно к берегу чку, уплыл бы Мишка в море! Поминай бы тогда, как мальца звали!

Много раз бывал Ромка на Лысом бугре днем, но вот в сумерках или ночью бывать ему не доводилось. Как показалось Ромке, он пришел самый первый. Подошел он к обрыву, глянул вдаль. Можно было подумать, что ты паришь, как орел в поднебесье, а под тобой расстилается родимая мать-земля – раздольная, без конца и края. И хотя сумерки все густели и густели, тьма была прозрачная, мягкая, и виделось все до самого горизонта.

Влево от скалы мигали огни города – низко и скученно. За этими играющими в жмурки розоватыми огоньками протянулась, убегая за Волгу, зыбко-дрожащая гирлянда фонарей. Фонари горели на плотине, перегородившей Волгу, но самой плотины отсюда не было видно. Казалось, гирлянда фонарей повисла над бездной.

Хребты Жигулей в причудливых изломах вырисовывались четко на блекло-зеленом – подсвеченном откуда-то снизу – небе. Лишь море огромной чернеющей чашей уходило в надвигавшуюся с запада ночь.

Ромка не знал, как долго оставался он наедине с природой, только когда повернулся назад, на горе уже было людно.

Все сгрудились возле какого-то холмика. Пригляделся Ромка, а это вовсем не холмик, а кучка хвороста.

– Прошу в круг, – сказал в это время кто-то глуховатым, чуть прерывающимся от волнения голосом. – Садитесь, садитесь!

Ромка тоже придвинулся к центру поляны. И тут затылок обдало горячим шепотом:

– Ромашка, тебе не страшно?

Оглянулся Ромка, а рядом с ним – толстушка Катя Блинова.

– Так уж и нисколечко не страшно? – опять с удивлением повторила Катя. Она всегда чему-нибудь удивлялась.

– Ты, Катя, как сюда попала? – тоже шепотом спросил Ромка.

– Так же, как и ты… своими ногами притопала. Садись давай, а то из-за тебя ничего не видно.

Опустился Ромка на холодную траву, и в нос ударило горьковатой полынно-мятной настойкой.

– Уселись? – спросил тот же голос, приглашавший всех в круг, и Ромке в этом голосе показалось что-то знакомое. – Наш отряд, ребята, теперь будет называться отрядом «Отважных». Совет отряда вас и позвал сюда.

Ромка вытянул шею, вглядываясь в поднимавшуюся над головой сидевших худенькую фигурку.

– Да ведь это же… Пузикова. Ну да, она!

А Пузикова, помолчав, объявила (как это Ромка сразу не узнал ее голоса?):

– Сейчас… будет говорить вожатый отряда «Отважных». Пожалуйста, Александр Прокофьич.

И Пузикова присела, а вместо нее поднялся высокий-высокий человек. Может быть, он только таким казался? Человек постоял, постоял, что-то комкая в руках, и вдруг сказал окающим баском:

– Здорово, ребята!

– Здравствуйте! – недружно, вразнобой раздалось в ответ. Ромка обернулся к Кате Блиновой.

– Знаешь, кто это?

– Кто? – спросила Катя.

Но на них зашикали, и Ромка больше ничего не сказал.

– Давайте знакомиться, – снова заговорил высокий человек, когда голоса стихли. – Наверно, многие из вас не раз катались по морю на пассажирском катере «Москвич». Катались? Ну, я так и знал. А я на этом катере штурманом.

«Почему Саша кажется тут таким высоким? – думал Ромка. – На самом же деле он и не высокий. И у Пузиковой тоже… совсем другой какой-то голос… не как всегда. Почему?»

Саша кашлянул в кулак, вытер платком лицо. Неужели ему жарко?

– Откроюсь, ребята, я долго не соглашался… долго не соглашался стать вожаком отряда «Отважных». Думаю, вы меня понимаете – почему? Какое это непростое дело командовать отважными, смелыми и честными ребятами! А теперь, пожалуй, вы меня спросите: а какими должны быть пионеры отряда «Отважных»? Да, какими?

Ромке почудилось, что все, кто сидел на поляне, еще ближе придвинулись к Саше. Ну, что же он замолк? А Саша снова вытирал платком лицо. Теперь уж и Ромке почему-то стало жарко.

– При отряде организуются разные интересные кружки. В них примем всех ребят, которые не боятся трудностей. Примем каждого, кто не устрашится пойти на штурм неприступной пещеры утеса «Белый камень». Каждого, кто готов вступиться за правду, помочь попавшему в беду человеку. Каждого, кто в любую минуту не погнушается засучить рукава и взяться за лопату, за молоток, за кирку.

И уж не терпелось вот сейчас же, прямо отсюда, отправиться и на штурм неприступного утеса в Усольских горах, и на кирпичный завод, где, оказывается, в разгаре самая горячая пора и где до зарезу нужны рабочие руки. Хотелось сейчас же записаться и в кружок «Юного речника». Не кто-нибудь, а сам Саша станет обучать ребят и судовождению и машинному делу.

– А я запишусь в кружок… который предания и старинные песни будет собирать, – наклоняясь к Ромке, зашептала Катя Блинова. – Мне Вера Пузикова давала читать сказку про атаманову трубку. Она ее записала от деда. Интересная. А этого… былинника, ну который сказку рассказал, мы обязательно к себе на сбор пригласим.

Но Ромка отмахнулся от Кати. Чего только надоедает?

– Подумайте, ребята. Крепко подумайте!.. Насильно мы никого не собираемся тянуть в наши кружки, – сказал напоследок Саша и сел.

И только он сел, как в тот же миг вспыхнул веселый огонек. Он пробежал по корявой хворостинке, отчетливо, до последнего сучочка, обозначившейся в темноте, озорно перепрыгнул на другую, позолотил ее и перемахнул на третью. А вот уже к черному небу взвились огненные языки. Никогда, никогда еще не полыхал на этой продуваемой всеми ветрами вершине такой яркий стоязыкий кострище!

 
Взвейтесь кострами, синие ночи, —
 

тоненько затянула Пузикова. Ромке внезапно стало страшно: вот сейчас, сию минуту, оборвется эта тоненькая ниточка. Но в тот самый миг, когда, казалось, песня вот-вот оборвется, ее подхватил десяток надежных голосов:

 
Мы пионеры, дети рабочих!
 

Смотрел Ромка на освещенные огненными дрожащими бликами лица мальчишек и девчонок, своих одноклассников, и узнавал и не узнавал их.

Неподалеку от Ромки сверкал белками Мишка Моченый. Таким Мишку Ромке никогда еще не доводилось видеть: взгляд смелый и решительный. Прикажи Мишке прыгнуть с обрыва Лысого бугра, и он, не задумываясь, прыгнет!

А по ту сторону костра, прямо напротив Ромки, то показывалось, то пропадало за жаркими слепящими языками очкастое лицо Пузиковой. Пузикову прямо-таки не узнать. Она ничуть не была похожа на Лису Патрикеевну. Думалось, счастливее Пузиковой нет на свете человека!

А ведь кто-кто, а Ромка знал достовернее других, как тяжело живется Пузиковой: на ее руках разбитая параличом бабка и все хозяйство по дому.

Но сейчас Пузикова забыла и о больной бабке, и о своих непослушных цыплятах, и нескончаемых кухонных делах. Она пела самозабвенно, страстно, вся отдавшись песне. Даже ее торчащая крючковатая косичка уже не казалась Ромке такой вызывающе нахальной.

А кто этот чернявый парнишка с широкими, вразлет бровями? Неужели Сундук с мыслями? Ну да, он – Аркашка! Как и Пузикова, этот вечно молчаливый, нелюдимый мальчишка нынче просто-таки преобразился: пел громче всех и никого не стеснялся.

Пели и слева, пели и справа, пели и позади Ромки. Слегка выпрямившись, Ромка набрал полные легкие воздуха и тоже запел вместе со всеми:

 
Взвейтесь кострами, синие ночи,
Мы пионеры, дети рабочих!
 

Поднимаясь к ночному звездному небу, дружная сильная песня, так сплотившая всех этих разных ребят, кружила над землей свободной вольной птицей. Ее слышал и объездчик на глухом лесном кордоне в сердце могучего дремлющего бора, и рыбаки на море, и парни с девчатами у колхозного клуба в соседней деревне. А возможно, ее слышали и на той Жигулевской стороне!