Текст книги "Бедовый мальчишка"

Автор книги: Виктор Баныкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

„Я – Чапаев“

Под окном стояла желтеющая рябина. Пронизывающий ветер срывал с нее мокрые, блестящие листья и уносил их куда-то в серую, туманную даль наступающего вечера. Один листик, охваченный багрянцем, ветер наклеил на оконное стекло.

Василий Иванович часто смотрел на улицу и хмурился, досадуя на погоду. Уже третий день не переставая моросил мелкий, холодный дождь.

Отодвинув от себя миску с крупной горячей картошкой, Чапаев оперся локтями о стол, зажал между ладонями голову.

Через некоторое время, вскинув глаза на лежавшего на печи ординарца Исаева, он спросил:

– Чего не слезаешь? Остынет картошка, и вкуса того не будет.

– А сам почему не ешь, Василий Иваныч? – вопросом ответил тот, уткнувшись в подушку.

– Не хочется, – махнул рукой Чапаев, опять заглядывая в окно. – На уме совсем другое, Петька…

Он не успел закончить – дверь отворилась, и в штаб вошли, громко разговаривая, командиры Лоскутов и Демин.

Широкоплечий и грузный Лоскутов нетороплршо подошел к столу и положил перед Чапаевым помятый лист бумаги грязно-зеленого цвета.

– Почитай-ка Василий Иванович, о чем пишут белоказаки, – сказал он и, шагнув в сторону, взмахнул фуражкой, стряхивая с нее блестящие капельки.

– И что за непогодь… хлещет и хлещет без устали! – проговорил Демин, тоже отряхиваясь от дождя.

Чапаев расправил влажную листовку, наклонился над столом.

Штаб белоказаков призывал красноармейцев переходить на сторону контрреволюционной, так называемой «народной армии».

«Торопитесь перейти в народную армию, тем самым вы искупите свой великий грех перед господом богом, – читал Василий Иванович. – Недалек тот час, когда мы уничтожим красную заразу, а ярого коммуниста-антихриста Чапаева, друга дьявола, проклятого Христом и матерью его, пресвятой богородицей, повесим на первом попавшемся столбе».

Скомкав в кулак листовку и бросив ее в угол, Василий Иванович встал, прошелся по избе.

– Тоже, сочинители! – усмехнулся он, сверкая потемневшими глазами. – Не иначе как монахи у них в штабе сидят. Они, видать, только понаслышке знают, кто такие красные бойцы-чапаевцы… Вот я их проучу ужо!

Остановившись посреди избы, Чапаев крепко взялся руками за широкий ремень, туго обхватывавший его тонкую талию, и взглядом подозвал к себе Лоскутова.

Командир полка подошел, выпрямился, прижимая к бедрам короткие руки.

– Подобрать человек сорок – пятьдесят самых смелых, – произнес Чапаев и, взглянув на часы, добавил: – Через час отправить в разведку.

– Есть, Василий Иваныч! – Лоскутов взял с лавки фуражку и направился к двери.

Вдруг Василий Иванович остановил командира полка:

– Когда подберешь бойцов, меня вызовешь. Я сам с ними поеду.

Лоскутов посмотрел Чапаеву в глаза:

– Стоит ли самому тебе, Василий Иваныч? На днях наступление большое предстоит… У тебя и без того много хлопот.

– Вот потому-то и надо знать все намерения неприятеля… А ты иди! – проговорил Чапаев и направился к столу.

Лоскутов ушел.

С печки проворно слез Исаев. Услышав о предстоящей разведке, ординарец сразу весь как-то преобразился. В нем уже ничего не осталось от скучающего и ленивого парня, полдня пролежавшего на печи. Статный и подтянутый, в начищенных до блеска сапогах, Исаев подлетел к Чапаеву, на ходу пристегивая саблю, и весело сказал:

– Василий Иваныч, мне с Лоскутовым можно идти? А как все будет готово, я за тобой явлюсь.

Оглядев с ног до головы ординарца, Чапаев улыбнулся:

– Иди!

На небо спускались лилово-синие осенние сумерки, и в штабе с каждой секундой становилось все темнее. Порывами налетал ветер, и стекла в раме жалобно дребезжали.

Демин зажег лампу, и за окном сразу стало темно, как ночью.

– Разреши, Василий Иваныч, и мне с тобой отправиться в разведку, – попросился Демин, вывертывая фитиль.

Василий Иванович подумал, кивнул головой:

– Собирайся.

Через сорок минут Чапаев подъехал к бойцам, назначенным в разведку. Некоторое время Василий Иванович молчал, пристально вглядываясь в лица чапаевцев. Потом, взмахнув рукой, громко сказал:

– Дело, ребята, может будет трудное… И мне нужны только смелые. Кто трусит – отходи в сторону!

Ряды всколыхнулись. Сразу раздалось несколько голосов:

– Мы ничего не боимся!

– Среди нас нет трусов!..

В полночь отряд Чапаева находился вблизи вражеской деревни, на которую предполагалось сделать дерзкий налет. Но когда до деревни оставалось не больше километра и Василий Иванович вполголоса отдавал последние приказания, вдруг из-за ближайшего бугра показались смутные силуэты всадников. В кромешной темноте невозможно было разглядеть – свои это или чужие.

Исаев закричал:

– Какого полка?

– А вы какого? – раздалось в ответ.

Минуты две длилась перебранка.

– В цепь – и быть наготове, – тихо скомандовал Василий Иванович Демину и бросился вперед.

Подъехав ближе к столпившимся на бугре всадникам, он увидел, что перед ним белоказаки. И было их, как показалось Василию Ивановичу, чуть ли не в два раза больше его отряда. Не растерявшись, Чапаев выхватил наган и закричал:

– Я – Чапаев! Бросай оружие! Вы окружены!

Чапаевцы кинулись на помощь своему командиру…

Среди казаков, сдавшихся в плен, были два офицера. У офицеров обнаружили важные документы: карты, приказы, донесения.

– Мне вот это все как раз и надо, – сказал Василий Иванович, принимая от Исаева сумки белоказачьих офицеров.

В Подшибаловку возвращались на рассвете. И хотя по-прежнему моросил холодный дождь и шальной ветер не утихал, у чапаевцев было бодрое и веселое настроение.

Подъехав к штабу, Чапаев первым спрыгнул в хлюпающую под ногами грязь. Василий Иванович поднимался на крыльцо, когда его окликнул Демин.

Остановив разгоряченного коня у самого крыльца, командир протянул Чапаеву тяжелый сверток, перетянутый сыромятным ремнем.

– У одного из казаков к седлу был привязан, – сказал Демин.

– А что тут такое? – спросил Василий Иванович. Демин сунул руку в разодранную мешковину и вытащил несколько листов бумаги грязно-зеленого цвета:

– Листовки… Точь-в-точь такие же, какую мы вчера с Лоскутовым тебе принесли.

Чапаев обернулся к белоказачьим офицерам, которых вели на допрос. Сощурившись, он насмешливо произнес:

– Ну как, господа белопогонники, кто кого забрал в плен? Вы Чапаева или вас Чапаев?

Помолчав, он добавил, сжимая в руке эфес сабли:

– Будет скоро вашим… большая баня!

Посмотрев на стоявшую под окном рябину с редкими листочками, на линючие облака, быстро несущиеся по небу, Василий Иванович неожиданно улыбнулся:

– А ведь дождь, Демин, перестает. По всему видно – хорошая погода установится!

У костра

Быстро сгущались сентябрьские сумерки. На высоком темнеющем небе уже кое-где робко проступали первые звездочки.

На улицах Орловки – привольного степного села, растянувшегося километра на два, – было шумно и весело.

Усталые, но радостные, громко переговариваясь и шутя, бойцы располагались на отдых: распрягали коней, составляли в козлы винтовки, разжигали костры. А Сережа Курочкин, известный гармонист, достал с воза неразлучную свою гармошку и, присев к костру, заиграл плясовую.

У столпившихся около Курочкина чапаевцев зарябило в глазах от цветистых мехов потрепанной гармошки… Кто-то уже лихо гикнул и пошел вприсядку, гулко топая о землю тяжелыми сапогами.

Освобожденные от белогвардейской неволи крестьяне радушно зазывали в избу красноармейцев, выносили на подносах хлебы, арбузы, дыни. Нарядные голосистые девушки собирались у дворов и заводили песни.

Чапаев, только что отправивший командующему 4-й армии донесение о разгроме противника, обходил расположившиеся на отдых части, торопил поваров с ужином, беседовал с командирами, бойцами.

Когда Василий Иванович остановился у костра, возле которого восседал в кружке гармонист, чапаевцы ужинали.

– Ну как, товарищи, жизнь? – спросил Чапаев, весело оглядывая красноармейцев.

– Хороша, Василь Иваныч!

– Жаркую задали баньку белопогонникам!

– Садись закуси, а то, поди, все некогда да недосуг!

Чапаев присел в кружок. Кто-то подал ему ложку.

– От семьи, Иван, есть какие вести? – спросил он большеголового здоровяка-артиллериста.

Загорелое, в редких оспинках лицо бойца расплылось в добродушной улыбке:

– Есть, как же, Василь Иваныч! Все в добром здравии!

– А сын? Ходить начал? – продолжал расспрашивать Чапаев.

– Мишка-то? Как же, бегает!

Чапаев повернулся к своему соседу, худому белобрысому пареньку с голубыми застенчивыми глазами.

– Тебя, никак, ранило? – спросил он паренька, заметив на рукаве его полинявшей гимнастерки сгусток запекшейся крови.

Паренек вспыхнул, опустил глаза:

– Это утром, в бою… пуля чуть царапнула руку.

– На перевязке был?

– Не-ет, не был… Да все прошло, товарищ Чапаев! – горячо заговорил паренек, поймав на себе недовольный взгляд Василия Ивановича. – Ей-ей, не болит!

– А если заражение будет?.. Сейчас же отправляйся на перевязочный пункт.

Паренек ушел.

Рябоватый артиллерист облизал ложку и, выразительно подмигнув в сторону Сережки Курочкина, все еще трудившегося над бачком с кашей, сказал Чапаеву:

– А у нас, Василь Иваныч, Курочкин жениться собирается.

Чапаев еле приметно улыбнулся:

– Что ты говоришь? Не слыхал!

– Как же! – продолжал артиллерист. – «Как побьем, говорит, всех беляков, так и оженюсь!» В Гусихе, слышь, невеста живет. Настасьей прозывается…

Бойцы засмеялись. Заулыбался и Курочкин, показывая ровные, снежной белизны зубы.

– Эх, и выдумщик же ты, Иван! – незлобно проговорил он, хлопнув артиллериста ладонью по широкой спине.

Тот собирался рассказать что-то еще, но гармонист его перебил:

– Подожди, балагур! У меня к Василь Иванычу вопрос имеется. Такой, знаешь ли…

– Ну-ну, слушаю, – сказал Чапаев. Он любил Курочкина за его храбрость, веселый нрав и неугомонную страсть к раздольным русским песням.

Курочкин погладил ладонями колени и, щурясь от яркого пламени костра, наклонился всем туловищем в сторону Чапаева.

– Скажи, к примеру, Василь Иваныч, – начал он неторопливо. – К примеру, значит, так… побьем это мы всех врагов – и тутошних и тех, которые из других держав нос свой суют к нам, тогда, значит…

– А ты, я вижу, плохо слушал позавчера комиссара, – вступил в разговор артиллерист. – Как он говорил? Разобьем всю контрреволюцию и жизнь мирную начнем строить. И год от году эта наша жизнь все светлее и радостнее будет. Комиссар так и сказал: «Этой светлой дорогой мы придем, товарищи, к коммунизму!»

– И зачем ты меня перебиваешь! – рассердился Курочкин. – Я и без тебя про все это могу сказать… Меня вот какой вопрос мучает… – Гармонист глянул в глаза Чапаеву и прижал к груди свои широкие руки. – Ну-ка, рассуди, Василь Иваныч! Вот мы построим на своей земле светлую коммунистическую жизнь, а как же в других-то державах? Неужто там по-прежнему буржуи-вампиры так и будут кровь сосать из трудового человека?.. Или как?

Чапаев сбил на затылок папаху, почесал за ухом.

– Нет, не бывать этому! – вдруг решительно проговорил артиллерист. – Непременно и в других державах рабочие и крестьяне свергнут буржуев… Тогда уж, ребята, сообща со всеми народами коммунизм на всей земле построим! Верно, Василь Иваныч!

Чапаев кивнул головой.

– А скоро, Василь Иваныч? – не унимался Курочкин,

– Что – скоро?

– Ну, когда, значит, в других державах рабочие и крестьяне советскую власть установят?..

Чапаев наклонил голову и задумался. Немного погодя он негромко произнес:

– Вот Ленина к нам бы сюда… Он бы обо всем рассказал.

Василий Иванович неожиданно выпрямился, поднял голову и широко раскрывшимися глазами посмотрел поверх слабых язычков затухающего костра куда-то в тихую ночную даль.

– Ленин, товарищи, вперед, должно быть, лет на тыщу все насквозь видит! – взволнованно сказал он.

Двое или трое бойцов повернулись назад и тоже поглядели в ту сторону, куда устремил свой взгляд Чапаев, как будто поджидали: не подойдет ли сейчас к костру Ленин?

Несколько минут все молчали. Первым заговорил здоровяк-артиллерист:

– Лежишь это когда ночью и думаешь… обо всем думаешь… о жизни нашей. И так который раз, Василь Иваныч, за сердце возьмет… Неужели, думаешь, не придется мне при коммунизме пожить? Ведь я же за него кровь свою проливаю!

Чапаев поднял руки и, обняв сидевших рядом с ним бойцов, задушевно сказал:

– Доживем, товарищи! Непременно доживем! Это я вам правду говорю… Ну, само собой, постареем малость, без этого уж не обойдешься… Так, что ли, Курочкин?

– Верно, Василь Иваныч! – засмеялся тот и подхватил на руки гармошку: он с полувзгляда понимал Чапаева.

Василий Иванович расправил усы, приосанился и запел звонким, приятным тенором:

 
Ты не вейся, черный ворон,
Над моею головой…
 

Чапаевцы дружно подхватили любимую песню своего командира.

В дороге

Ветер срывал с деревьев омытые дождем листья, и они падали в грязь. Низко над землей ползли грязные серые облака. В лощинах дымился туман.

Шофер вел машину осторожно, огибая рытвины и лужи. Брезентовый верх и слюдяные окна были с большими дырами, поэтому шофер не поднял его. Сырой ветер забирался в кабину, дышал в лицо холодом. Вспоминалось прошедшее лето.

На колени Чапаеву упал багряный лист клена, крупный, чистый, с янтарными капельками дождя.

Василий Иванович смотрел на лист и улыбался. Глазам его представилось синее-синее небо, шелковые нити паутины, плывущие над головой, разодетые в яркие наряды леса, тихие заводи озер с важными, нагулявшими жир утками.

Шофер заметил улыбку Чапаева и тоже улыбнулся.

– Хорошо… – сказал Василий Иванович и стряхнул с шинели лист.

«А Чапай простой человек, душевный», – подумал шофер, вглядываясь в дорогу через закапанное стекло. Вдали показался кустарник. За ним начинался крутой берег мелководной извилистой речки.

– До Ташлина доехали, – сказал Чапаев, двигая уставшими от долгого сиденья ногами.

– Вот и каланча пожарной показалась. Сейчас в селе будем, – подтвердил шофер.

Дорога пошла грязная, вязкая. Около моста – месиво из чернозема. Шофер взял это место с разгона. Машина выскочила на мост. Ветхие перила задрожали, шофер убавил скорость. До берега оставалось метра два. Вдруг затрещали доски, автомобиль наклонился и стал.

– Приехали! – Шофер выругался и стал вылезать из кабинки.

Чапаев последовал за ним.

– Двоим не справиться, – сказал шофер, осмотрев передние колеса машины, застрявшие в прогнившем настиле. – Крепко засела.

– Жди меня, я в исполком пойду, – сказал Чапаев и, приподняв полы шинели, зашагал в село. Ноги вязли в грязи, скользили, часто приходилось обходить мутные лужи.

…В комнатах волисполкома было сумрачно и накурено. У входа толпились, разговаривая, крестьяне, жены бойцов.

Василия Ивановича сразу заметили, как только он вошел в избу. Стало необычно тихо. Шепотом кто-то спросил:

– Чей это, бабоньки?

Чапаев поздоровался и пошел в переднюю комнату:

– Кто у вас тут председатель?

– Я председатель. – Со скамьи поднялся немного оробевший бородатый мужчина.

– Скажите, как вы считаете, нужен ремонт дорог в военное время?

– Дороги у меня исправны. – Председатель в смущении теребил толстыми, короткими пальцами чистые листы бумаги, вырванные из церковной приходо-расходной книги.

– Исправны? – переспросил Василий Иванович и прищурился. – А мост через речку? Он почему не отремонтирован?

– Да я… я приказывал починить… Башилов, народ наряжал? – обратился председатель к секретарю.

– Наряжал. Два раза наряжал, – приподняв от бумаги голову, ответил секретарь, – народу только не было, – и опять уткнулся в бумаги.

– Видать, ты плохой руководитель, отчета от своих подчиненных не требуешь. – Василий Иванович строго посмотрел на председателя. – Наши войска перешли в наступление на Самару. Скоро конец придет самарскому белогвардейскому правительству!.. Через Ташлино отправляются для армии боеприпасы и продовольствие, а ты никакого внимания дорогам! Ты что же это, а?

Среди столпившихся в дверях комнаты крестьян послышались одобрительные возгласы. Чапаев обернулся к народу и попросил, чтобы ему помогли скатить с моста машину.

Откуда-то появились лопаты, доски, и дружной толпой, во главе с Василием Ивановичем, крестьяне направились к мосту.

Скоро дряхлый, старый автомобиль выкатили на дорогу. Шофер завел мотор. Василий Иванович очистил лопатой сапоги от налипшей грязи и сел в кабину. Подозвав председателя, он сказал:

– Мост завтра же почини! И дороги исправь. Сам приеду проверю. И чтобы больше такого безобразия не повторялось! Хорошие дороги всегда нужны, а сейчас в особенности. Верно говорю, товарищи?

– Справедливо, товарищ Чапаев!

– Не сумлевайтесь, мы и мост починим и дорогу тоже! – в несколько голосов загудела толпа.

– Ну-ну, договорились! – улыбнулся Чапаев и попрощался.

Автомобиль плавно тронулся. Вот машина свернула за угол, а крестьяне все еще стояли у моста, смотрели ей вслед, словно ожидали, что она вернется.

– Вот он, оказывается, какой, Чапаев-то! – нарушил общее молчание высокий сутулый старик, доставая из берестяной тавлинки щепоть нюхательного табаку. – Я так разумею: этому человеку любое препятствие нипочем. Он всегда правду отстоит!

– Чего и говорить, сразу видно, голова человек, хозяйственный, – поддакнул худой, щуплый крестьянин. – А мы-то тут проморгали… Правильно сказал Василий Иваныч – немедля надо за починку моста браться. Ведь дорога-то эта теперь большая, военная! Нынче же надо браться!

Степка

Осторожно приподняв край дерюги, закрывавшей окно, Степка посмотрел на улицу. По дороге вприпрыжку бежал теленок. За ним на хрипящем коне гнался вооруженный всадник. Догнав теленка, он с минуту скакал рядом, а потом, изогнувшись, взмахнул шашкой и отсек ему голову.

У нового дома с жестяным петухом на крыше были раскрыты ворота. По двору бегали за обезумевшими курами солдаты. Из сеней вышел офицер, неся перед собой зеленую граммофонную трубу.

– Мамка, а мамка? – тихо позвал Степка.

На печке зашевелилась мать. На пол шлепнулся задетый ею валенок.

– У Максима Осина беляки кур ловят, а в избе кто-то кричит. Тетка Паша, кажись.

Мать застонала, хотела что-то сказать, но закашлялась. Вздохнув, Степка отошел от окна. Идти на улицу было боязно, дома же сидеть скучно.

Достав из ящика стола засаленную тетрадь и огрызок карандаша, он задумался. Хорошо бы нарисовать, как чапаевцы всем отрядом несутся на беляков, а впереди их под красным знаменем скачет сам Василий Иванович Чапаев.

Чапаева Степка знал только по рассказам односельчан. Он много раз принимался за рисование, но Чапаев выходил то очень молодым, то очень старым.

«Нет, ничего не получится, – с горечью подумал Степка. – Поесть бы хоть чего-нибудь».

Он вспомнил, что последний раз ел вчера утром. Мать размочила в кипятке несколько хлебных корок, завалявшихся в посудном шкафу, и они их тут же съели. А теперь ничего не было.

За окном послышались лошадиный топот и громкий говор. Мальчик вздрогнул. Заглянул в окно и тут же отбежал в темный угол, к печке.

В сенную дверь застучали. Мать тревожно подняла голову, спросила:

– Степанька, кто там?

– Беляки! – прошептал Степка.

Затрещала дверь в сенях. На пол грохнулось что-то тяжелое, и хриплый голос грубо выругался.

В избу ворвались солдаты. Впереди шел толстый краснолицый вахмистр с плеткой в руке. Споткнувшись о табуретку, он закричал, ругаясь:

– Открыть окна!

Юркий парень в малиновых галифе бросился к окну и сорвал дерюгу. В избе посветлело.

– Разыскать красную ведьму! – скомандовал вахмистр, покачиваясь на коротких ногах и размахивая плеткой.

Степка залез под печку. Чужие, страшные люди стащили мать на пол. Вахмистр ударил ее, и она тихо, испуганно ахнула.

Больше Степка ничего не видел. Уткнувшись лицом в корзину с углями, он затрясся и беззвучно заплакал, кусая себе руки…

Солдаты облазили все углы, переломали табуретки, истоптали ногами старый, подтекавший самовар и с руганью и смехом удалились на двор.

…Приподняв голову, Степка прислушался. В избе никого не было. Степка осторожно вылез из-под печки и зажмурил глаза. Из сеней полз дым, язычки огня лизали косяки двери.

Растворив створки окна, он прыгнул в прохладную, сырую темноту вечера. Отблеск начинавшегося пожара осветил двор. На черном фоне отворенных ворот сарая раскачивался, не касаясь ногами, человек.

Шагнув к сараю, Степка пронзительно вскрикнул. Оцепенев от ужаса, он недолго смотрел на мать, на ее босые ноги, потом бросился бежать, не оглядываясь, к околице.

Он спал у придорожного бугорка в жнивье. По дороге шел старик и негромко пел молитву. Степка проснулся.

– Да тут, кажись, человек? – молвил старик, останавливаясь около Степки.

Он приложил к глазам руку козырьком и пристально посмотрел на оборванного мальчика.

– Ты тут чего, делаешь, сынок? Ась?

– Ничего не делаю… так просто, – сдерживая слезы, ответил Степка и отвернулся, с тоской поглядев на голубоватую, затянутую дымкой даль.

– Не слышу! – Старик стукнул о землю палкой. – Устал, сил нет. Смертынька, видно, по пятам за мной ходит.

Сняв с плеча суму и кряхтя, нищий опустился на пыльный, побуревший подорожник.

– Подсаживайся, внучек, закусим чем бог послал.

Степке очень хотелось есть. Увидев в руках старика горбушку черного хлеба, он опустил голову, проглотил слюну.

– Ешь вот, на! У тебя что, мать с отцом живы?

Степка торопливо жевал, не слушая нищего. Старик, должно быть, понял, насколько голоден мальчик, и подал ему еще ломоть.

Когда Степка наелся, нищий спросил:

– В селе подают, касатик, милостыню-то?

– Не знаю. Беляки там, грабят всех…

– И много их?

– Много! – глухо промолвил Степка. – Маманьку… мать мою повесили…

Он вытер мокрые от слез глаза, но не сдержался и безутешно заплакал,

– И что это они, господи помилуй, лютуют? Чисто звери! – сказал старик.

– Папанька мой – он красным был… – давясь и всхлипывая, выговорил мальчик. – Так они за это…

– Ах, звери этакие!.. Ты теперь что ж, один? Сирота? Ась?

Степка заплакал еще громче, размазывая кулаком слезы по грязному лицу.

– А ты перестань, касатик, перестань… Хочешь, пойдем со мной. Двоим не скучно. – Старик положил в суму недоеденную корочку и перекрестился. – Старый да малый, кто нас тронет?

– Я ничего…

– Пойдешь, значит?

– Пойду, – еле слышно прошептал Степка. – Только в наше село не пойдем. Там меня знают.

– Ладно. Видно будет, – сказал нищий и стал подниматься.

У околицы их остановил патруль.

– Пропустите, любезные, милостыню господню собираем, – запричитал старик, опираясь на Степкину руку.

– Пропустить, что ли? – спросил рыжеусый солдат своего товарища.

– Пусти. Черт с ними! – махнул тот рукой.

Степку в село нищий с собой не взял, он оставил его в заброшенной бане позади огородов.

– Карауль собранный хлебушко и никуда не уходи, – строго наказал старик.

Вернулся он скоро и сказал, что в этом селе подают плохо, надо идти дальше.

На другую ночь легли спать в поле, в шалаше пастуха. Ласково гладя Степку по голове, старик спросил:

– А если я помру, куда ты, сирота, пойдешь, как жить-то будешь? Ась?

Мальчик подумал и что-то ответил.

– Куда, говоришь, куда? – переспросил старик.

– К Чапаеву пойду! – горячо шепнул ему на ухо Степка. Старик вздохнул.

– Все бедные люди идут к Чапаеву, которым невтерпеж приходится от супостатов… А ты спи себе, касатик, спи.

Когда Степка проснулся утром, старика в шалаше уже не было. Мальчик побежал в незнакомое село, но нищего и там не нашел.

Третьи сутки моросил дождь – нудный осенний. Навес над крыльцом штаба протекал, и дневальный ежился от холодных капель, попадавших ему за ворот шинели.

К крыльцу подошел Степка.

– Куда? – Дневальный загородил дверь.

Шлепая босыми ногами по мокрым, грязным ступенькам, мальчик все же взобрался на крыльцо и только тогда остановился:

– Пусти.

– Кого тебе надо?

– К Чапаеву я, – ответил Степка.

– Ишь, чего вздумал! – Дневальный шагнул вперед. – Уходи с крыльца, нет Чапаева.

Степка обиженно взглянул на чапаевца:

– Тебе жалко, да?

– Уходи. Говорят, нет Чапаева!

– А я говорю: пусти, тут Чапаев!

Но дневальный уже не смотрел на мальчика. К штабу подкатил забрызганный грязью автомобиль. Из кабинки проворно вышел человек в бурке и папахе. Степка глянул на него и присел: «Чапаев!» Почему военный в бурке должен быть Чапаевым, он и сам не понимал как следует. Хотел было подойти к нему, но испугался.

– Товарищ Чапаев, – заговорил дневальный, – мальчишка чей-то пришел и тебя спрашивает. Я говорю: нет Чапаева, а он одно свое – лезет.

Василий Иванович остановился перед Степкой и оглядел его с ног до головы.

– Рассказывай, какое дело до меня имеешь? – серьезно, точно взрослому, сказал он.

– По делу пришел, – тоже серьезным тоном начал мальчик, стараясь казаться взрослым. – В отряд записаться к тебе пришел.

– В отряд? – Брови у Чапаева поползли вверх. – А что ты делать будешь в отряде?

– Разведчиком буду.

– Ловко!.. А почему из дому ушел?

– У меня нет дому… Папанька у красных служил, его в Самаре беляки убили, а мамку повесили. Один теперь я.

– Откуда? Звать как?

– Из Таволжанки. Степан я, Михайлы Ласухина сын.

– А лет сколько?

– Четырнадцатый с масленицы пошел.

Из штаба вышел вихрастый веселый парень.

– Приехал, Василий Иваныч? – спросил он дружески.

– Приехал, Петька, – также просто ответил Чапаев.

– А с кем это ты говоришь?.. Никак, Степка? – Парень подбежал к мальчику, схватил его за руки.

Степке почудилось, что он где-то слышал этот голос, но где, припомнить не мог.

– А старика нищего помнишь?

– Помню…

– Так это я и был! – Вихрастый парень засмеялся и обнял Степку. – После моей разведки мы их крепко пощипали… Василь Иваныч, я этого мальчонку на квартиру отведу. Можно?

– А ты зачем мне тогда не сказал, что ты от Чапаева? Я бы с тобой ушел, – с тихим укором сказал мальчик Петьке.

– Нельзя было, парень. Дело было такое серьезное.

* * *

Мигушка слабым, дрожащим огоньком чуть освещала середину избы. В углах, тонувших в полумраке, шуршали тараканы.

На разостланных по земляному полу шинелях спали вповалку чапаевцы.

У жарко натопленного подтопка, около пулеметчика коммуниста Зимина, сгрудилось несколько бойцов. Пулеметчик рассказывал сказку:

– Идет плотник с барином в лес, бревна, одним словом, выбирать. Да-а… Пришли в лес. Ходит плотник по лесу, обухом по деревьям постукивает да ухо к стволу прикладывает… Вот так, значит…

Зимин показал, как делал плотник. Степка привалился к плечу пулеметчика, вытянул ноги.

– «Ты что делаешь, чего слушаешь?» – спрашивает барин плотника. «А вот обойми дерево, приложи ухо и ты услышишь», – ответил плотник. «Да моих рук не хватит, не могу я», – сказал барин. «Это не беда! Давай я тебя привяжу, ты и услышишь». Ну, барин, одним словом, согласился. Да-а. – Зимин достал из кармана вышитый бисером кисет и принялся свертывать цыгарку. – Привязал плотник барина к дереву, взял вожжи и давай его охаживать. Лупит, а сам приговаривает: «Слушай, слушай, волчий сын, что тебе дерево говорит! А говорит оно: не обижай мастерового человека!»

Взрыв смеха прокатился по избе. Проснулся кашевар, выругал смеющихся и повернулся на другой бок, прикрыв полой шинели голову.

Степка вскочил на колени и широко раскрытыми глазами уставился в белые от мороза окна.

– Стреляют! – прошептал он.

В настороженной тишине звякнула калитка.

– Белые! – кричал кто-то в сенях, не находя впотьмах дверной скобы.

Поднялась сумятица.

– Спокойно, товарищи! – негромко сказал Зимин. – Будем биться!

Чапаевцы выбегали на улицу, ложились у заборов и отстреливались. Зимин и Степка выкатили на дорогу пулемет. Степка подавал ленты, пулеметчик строчил по неприятелю. Кто-то ускакал задами в соседнее село, где стоял кавалерийский полк.

– Продержимся как-нибудь, а тут свои подоспеют, – подбадривал Зимин, вставляя в пулемет новую ленту.

– Продержимся, – соглашался Степка, старательно вглядываясь в сторону противника.

Неожиданно Зимин отшатнулся назад и, запрокинув голову, повалился на землю. Степка нагнулся над ним. Пулеметчик был мертв.

– Ур-ра! – раздались пьяные голоса.

По занесенной снежными сугробами улице скакали белоказаки. В неестественно ярком лунном свете отчетливо вырисовывались летевшие словно по воздуху кони и фигуры всадников. Устрашающе сверкали тонкие полоски сабель.

Все ближе, ближе неприятельская конница. Отступая, чапаевцы побежали по переулкам поселка.

Степка припал к пулемету и нажал гашетку.

Всадник, скакавший прямо на Степку, внезапно вздыбил лошадь и тут же рухнул вместе с нею на дорогу.

А вслед за ним другой белоказак вылетел из седла, сраженный пулей, и обезумевшее животное метнулось в сторону, волоча за собой по снегу безжизненное тело.

Падали люди, кони. Круто повертывая лошадей, белоказаки отхлынули назад. А Степку охватила такая ненависть к ним, что мальчик, до боли стиснув зубы, стрелял до тех пор, пока не опустошил всей ленты. Пошарив рукой в пустом ящике, он прислушался.

Кругом было тихо-тихо. Напрягая слух, Степка замер от ожидания, что вот сейчас-то и случится самое страшное и непоправимое. По спине пробежал холодок, на голове зашевелились волосы. Цокот копыт раздавался все явственнее и громче в морозной, пугающей тишине ночи. Казалось, надвигалась какая-то несокрушимая стальная лава.

Степка сорвался с места и, перепрыгивая через плетни, увязая в снегу, скрылся в степи.

Выслушав Чапаева, Исаев посмотрел в утомленное лицо командира.

– Можно идти, Василий Иваныч? – спросил ординарец.

– Иди. И Степку поскорее пришли, я его в разведку хочу послать. Паренек ловкий и смелый. Хороший разведчик будет.

Чапаев кивнул головой и принялся что-то писать в раскрытой перед ним тетради.

Степку нигде не нашли. Никто не знал, куда он делся. И все решили, что мальчик, верно, погиб. Но прошло три дня, и Василию Ивановичу доложили, что паренька привезли с хутора Овчинникова.

– Обыскивали мы двор одного богатея, – докладывал Силантьев, – оружие он скрывал. А рядом изба сельского сторожа стоит. Один красноармеец и загляни в окно, к сторожу. А там Степка.

– Приведите его сюда, – приказал Василий Иванович.

Ввели Степку.

Голова у Степки была опущена на грудь, в грязных руках он держал шапку с красной звездочкой.

– Что делал на хуторе, герой, говори! – Чапаев пытливо уставился на подростка, и тот еще ниже опустил голову. – Ну, я слушаю.

– Рисовал, – сипло прошептал Степка.

– Что, что?

– Рисовал… картину.

– Рисовал! – Чапаев встал, дернул себя за ус.

– Когда у меня лент не стало, – заикаясь, рассказывал Степка, – я из поселка убежал – испугался больно. В Овчинниково убежал. А там наши казаков побили… Из сумки убитого офицера я масляные краски взял. Рисовать захотелось. Никогда я красками не рисовал. Схватил я их – и к деду, сторожу.

Степка распахнул шинель, расстегнул ремень на гимнастерке и вынул из-за пазухи холщовый сверток:

– Вот… картина.

Василий Иванович развернул сверток. На мчавшихся конях сидели всадники. Над их головами поблескивали клинки. Впереди всадников под красным знаменем мчался командир в развевающейся по ветру черной бурке. У него были пышные до плеч усы и малиновый бант на папахе.