Текст книги "Бедовый мальчишка"

Автор книги: Виктор Баныкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

Под картиной была подпись: «Чапаев несется в атаку с чапаевцами, которые в его отряде».

Василий Иванович долго смотрел на картину. По исхудалому, задумчивому лицу его скользнули отсветы какой-то новой, небывалой радости.

О многом в эти минуты передумал Чапаев. И о том, что скоро, должно быть, конец войне, и о своих ребятах, которые так редко видят отца, и о Степке. У мальчика впереди большая и светлая жизнь!

Чапаев не утерпел и улыбнулся:

– Молодец! Как это у тебя ловко!

Степка ободрился, поднял голову:

– Я два дня рисовал и ночью.

– И где ты талант такой постиг?

– Учитель сельский научил. Бумаги мне давал, карандаши…

– Ловко! – щурился Чапаев, – Только соврал ты малость. Усы у меня поменьше, да в уздечке этот вот ремешок не на месте.

Он сел на старый, замасленный диван и усадил рядом с собой повеселевшего Степку.

– Когда кончим воевать, Степка, – говорил Чапаев, обняв руками колено, – жизнь прекрасная будет, и мы учиться с тобой поедем. В академии: я в военную, а ты в рисовальную… Должна быть такая академия!.. Поедем?

– Поедем! – тряхнул головой Степка. – Поедем, Василь Иваныч.

И они оба радостно засмеялись.

Дорогой гость

В народном доме с утра топили печи. Промерзшие стены потрескивали, на потолке все меньше становилось белых искристых пятен. Зеленоватый дымок ел глаза.

На тесной, неудобной сцене шла репетиция. Руководитель любительского кружка, пожилая учительница Анна Ивановна, сидела на высокой суфлерской будке, сбитой из новых, гладко выструганных сосновых досок, и, покачивая головой, с огорчением говорила:

– Опять не так, Алексей Дмитриевич…

Перед учительницей стоял заведующий народным домом Рублев. Он смущенно глядел в пол и, разводя руками, сокрушенно повторял:

– Не выходит! Ну, никак не выходит! Все время в памяти твержу, как надо говорить, а дойду до этого самого места – на тебе! – по-своему получается… Увольте, Анна Ивановна, от этого дела, я человек без способностей.

В это время дверь из сеней отворилась и в помещение ввалился крестьянин в чапане с заиндевелым воротником.

Алексей Дмитриевич слез со сцены и, прихрамывая, поспешил навстречу пришедшему.

– Добрый день, Лексей Митрич! – сказал крестьянин и стащил с головы шапку. – Толкуют, будто Чапаев ныне в село прибудет и речь скажет.

– На крыльце объявление вывешено про то. Прочитай.

Рублев вышел с крестьянином на крыльцо.

– Видишь, – проговорил он и указал на прибитый к стене лист серого картона. – Каждое дело порядка требует. Без этого нельзя.

Крестьянин потоптался на месте и виновато вздохнул:

– По своей темноте, Лексей Митрич, я совсем неуч… Ты уж расскажи, про что здесь прописано.

Заведующий подошел к перилам крыльца и важно, не торопясь, прокашлялся. Проводя по буквам большим пальцем, заскорузлым и желтым от курева, он медленно и натужно читал:

– «Граждане односельчане! Вечером сегодня в народном доме герой товарищ Чапаев сделает доклад: «Когда кончится война». После доклада спектакль». – Повернулся к мужику и добавил: – Вечером, Иван, приходи. А сейчас мне некогда. Репетицию проводим. Мне и то приходится тут одного буржуя играть.

Весь день Алексей Дмитриевич провел в хлопотах: красил декорации, ездил в Селезниху за париками, ходил к фельдшеру просить для себя сюртук и галстук бабочкой.

Под конец дня он устало поднялся на сцену и с удовлетворением оглядел зал с правильными рядами скамеек.

– Теперь, кажись, все готово для встречи дорогого гостя, – сказал он.

От лавок на чисто вымытом полу лежали тени. Нижние стекла в окнах горели тусклым багрянцем.

К шести часам вечера народный дом был переполнен зрителями. Скоро в зале стало так душно, что мужики и бабы поснимали шубы. Все негромко разговаривали.

Больше других суетился высокий, худой старик, с гладкой, как яичная скорлупа, продолговатой головой. Он теребил своего соседа, широкоплечего мужика, за рукав суконной поддевки и настойчиво требовал от него:

– Ты, Петрович, старый служака. Ты нам скажи – генеральский у него чин по-бывалошнему аль ниже?

В углу около сцены молодая нарядная женщина, скрестив на груди пухлые белые руки, певуче говорила:

– Сестра-то моя выдана за плотника андросовского. А Чапаев там по осени был. Тоже речь держал. Собрались со всей деревни в народный дом, как мы сейчас. Все в таком волнении…

Кто-то попросил Рублева рассказать, как Василий Иванович наградил его часами. И хотя об этом в деревне слышали уже не раз, но все стали усиленно просить Алексея Дмитриевича.

Заведующий народным домом пригладил ладонями волосы и заговорил:

– Как вам про то известно, что я у Василия Ивановича служил больше полгода, я про это самое толковать не буду. Обрисую ту историю, по причине которой нахожусь в таком положении, – Алексей Дмитриевич указал на хромую ногу. – Поручил мне Василий Иваныч однажды сходить в разведку. Большая требовалась осторожность. Прямо скажу – дело трудное. К самому неприятелю надо было пробраться… Исполнил я все, как было приказано. Только при возвращении в штаб меня беляки ранили в ногу, отчего я версты три ползком полз. Подобрал меня наш разъезд. Говорю я ребятам: «Немедля везите меня к Чапаеву!» Василий Иваныч спал, когда мы приехали. Разбудили его, и я доложил ему лично важные сведения. Белоказаки готовились на заре выступать против нас.

Алексей Дмитриевич потер рукой бедро больной ноги и сел на поданный ему дубовый стул.

– Прошу прощения, – сконфуженно улыбнулся он. – Ныть в подъеме стало. Нога у меня всегда к ненастью мозжит… Ну вот, выслушал меня Чапаев и строго говорит: «Ну, Рублев, ежели правду сказал – награжу, ежели наврал – смотри тогда у меня!» И бросился распоряжения отдавать. А ко мне фельдшера прислал. Он пулю-то у меня из ноги и вынул. После сражения, когда наши разгромили белопогонников, Василий Иваныч прискакал, кричит: «Молодец, Рублев! Дай я тебя поцелую!» Поцеловал меня в щеку, – Алексей Дмитриевич достал из кармана брюк платок, вытер глаза, – и часы серебряные мне в руку сует. «Держи, – говорит, – награда тебе». Я отказываюсь, а он и слушать не хочет. «Пуля, – спрашивает, – где из ноги?» Показал я ему пулю – мне ее фельдшер оставил. Смеется Василий Иваныч. «Ты ее, – говорит, – Алексей Митрич, пристрой к часам. Брелок занятный будет и память». Вот они, часы-то.

Заведующий положил на ладонь часы с прикрепленной к цепочке пулей и показал публике.

– А ну-ка, поближе дай посмотреть драгоценный подарочек, – сказала с передней лавки горбатая в шерстяном платье старуха.

Время шло, а Чапаева все не было. У «артистов» по лицам потек грим, в зале было трудно дышать от духоты. Десятилинейные лампы мигали и коптили.

Алексей Дмитриевич часто выходил на улицу послушать, не скачут ли по дороге лошади.

Но кругом было тихо. Возле окон в желтом, неярком свете медленно кружились легкие, пушистые снежинки. В соседнем дворе глубоко и протяжно вздыхала корова.

– Нет, – упавшим голосом сообщал заведующий, возвращаясь за кулисы. – Часа бы два назад должен из Марьина приехать, а все его нет.

Утомленные «артисты» молчали, то и дело вытирая потные лица комками ваты. И только дочка учительницы, быстроглазая, непоседливая Наташа, игравшая в спектакле служанку, бегала по костюмерной в длинной старомодной юбке и ко всем приставала с одним и тем же вопросом:

– Как вы думаете, я понравлюсь Чапаеву в таком наряде?

– Давайте начнем. Пока спектакль идет, может быть и гость наш появится, – предложила Анна Ивановна.

На учительнице в кружке лежало несколько обязанностей – режиссера, суфлера и гримера. За день Анна Ивановна так устала от хлопот, что к вечеру у нее разболелась голова. Она сидела на стуле с плюшевой спинкой, отяжелевшая, бледная, и натирала виски спиртом.

Рублеву не хотелось показывать спектакль до приезда Василия Ивановича, его готовили в подарок дорогому гостю. Но после некоторого колебания он согласился.

В зрительном зале был погашен свет. Со сцены объявили:

– Тише, граждане! Ввиду задержки товарища Чапаева начинаем пьесу «Освобожденные рабы».

Задевая колечками за шершавую веревку, медленно раздвинулся занавес.

Народ жадно, безотрывно смотрел на сцену. За большим столом, уставленным тарелками и вазами, сидел толстый барин в клетчатом жилете и черном галстуке.

– Дунька! Еще курочку подай! – басовито закричал он, стуча по тарелке вилкой. – Да соусов побольше подлей. С ними очень вкусно.

Началось второе действие, когда приехал Чапаев. Сбросив в сани тулуп, он вбежал в коридор и, приглядываясь в полутьме, тихо подошел к раскрытой в зрительный зал двери.

На сцене понуро стояли мужики в рваных зипунах, а перед ними расхаживал, прихрамывая, барин и грозил:

– Барской земли захотели… Я вам покажу сейчас!.. Староста! Выпороть бунтовщиков!

– Слушаюсь, ваше сиятельство! – вытянулся в почтении красноносый староста.

Чапаев топнул ногой и крупными шагами направился по коридору за кулисы. Возбужденный, в расстегнутой бекеше, вошел он на сцену. Выбросив вперед руку, он закричал наряженным под мужиков артистам:

– Что же вы смотрите? Их двое, а вас пятеро! Вяжите их, пауков!

На минуту артисты в недоумении и замешательстве уставились на Василия Ивановича, но решительный, грозный вид его заставил их прийти в себя. Они кинулись на барина и старосту и под общий смех публики утащили их за кулисы.

На полу осталась подушка, выпавшая из-под сюртука растрепанного «барина». Шагнув через нее, Чапаев подошел к краю помоста.

В зрительном зале захлопали в ладоши, закричали «ура».

Василий Иванович снял с головы папаху. В наступившем молчании сказал:

– Вы меня, товарищи, извините и за опоздание и за то, что спектакль прервал. Николаевку проезжал, мужики упросили речь им сказать. Пришлось выступить. А от вас в Пугачев должен спешить.

В зале опять захлопали в ладоши.

– Когда кончится война? – разрезая кулаком воздух, заговорил Чапаев. – Война кончится, граждане, тогда, когда вы все сообща поможите Красной Армии осилить кровожадных вампиров капитала, по-другому говоря – белопогонников и иностранных захватчиков. А когда мы отстоим нашу советскую власть, то жизнь построим такую… старики в пляс пустятся!

После речи Чапаева уговорили остаться смотреть спектакль. Он был повторен сначала. В третьем, последнем действии восставшие крестьяне с вилами и топорами пришли в усадьбу. Перепуганный барин спрятался под стол. Василий Иванович приподнялся с лавки и весело закричал:

– Тащите его за ноги, толстопузого!

По окончании спектакля Чапаев поблагодарил исполнителей за постановку.

– Хорошо играете, как настоящие актеры! – говорил Василий Иванович, пожимая артистам руки. – А Рублев, Рублев, ишь как набаловался, артист!

И Василий Иванович смеялся до слез, похлопывая улыбающегося Алексея Дмитриевича по плечу.

Квартирант

Рассвело давно, но на улице было пасмурно от низко нависших над землей туч.

В кухонное окно сочился слабый свет. В печке горели, шипя и чадя, дрова.

Наталья Власовна разрезала большую золотисто-оранжевую тыкву. Из влажной, рыхлой мякоти она вынимала белые скользкие семена и бросала их на сковородку.

На полу ползала белокурая девочка, катая по сучковатым половицам уродливую картофелину. Четырехлетний мальчик сидел верхом на опрокинутой табуретке и хлестал ее поясом.

– Но, но, Карий! – покрикивал он. – Заленился, леший!

Отворилась дверь, и с клубами пара в избу вошли председатель сельсовета Терехин и молодой военный.

– Здравствуй, Наталья Власовна! – певуче проговорил Терехин, обирая с бороды сосульки.

Хозяйка засуетилась, стала приглашать гостей в горницу.

– Мы по делу, – сказал председатель. – Квартиранта к тебе хотим поставить… переночевать.

Наталья Власовна вытерла о передник мокрые руки, отворила в горницу дверь:

– Проходите. У меня тут чисто, порядок.

Парень в нагольном полушубке внимательно оглядел горницу и отозвался о ней одобрительно.

– Ну, Власовна, мы за квартирантом пойдем. Так, товарищ Исаев? – спросил военного Терехин.

Тот кивнул головой и обратился к женщине:

– Мы, хозяюшка, заплатим, будь спокойна.

– А кто он такой, жилец-то ваш?

– Чапаев. Слышала, поди?

Хозяйка ахнула:

– Неужто сам Чапаев? Ему, может, у меня плохо покажется, не понравится. Он человек большой…

– Понравится, мать, – улыбнулся Исаев, надевая на примятые волосы кубанку.

Как только Исаев и Терехин ушли, хозяйка начала убирать в доме. Никогда еще, казалось, Наталья Власовна не старалась так усердно: влажной тряпицей протерла стол, подоконники, двери, вымыла в горнице полы, расставила табуретки. Наталье Власовне хотелось, чтобы Чапаеву у нее понравилось.

Детей она посадила на печку. Дала им по кусочку тыквы и приказала:

– Сидите у меня смирно!

Во дворе зазвенел колокольчик, заржали лошади, и Наталья Власовна с непокрытой головой кинулась встречать гостя.

Из саней вылез Василий Иванович. Черная бекеша на нем была туго затянута ремнями, на красном донышке папахи поблескивали звездочки снега.

– Здравствуй, хозяюшка! – сказал он.

– Вот и Чапаева привез, – проговорил Исаев и подмигнул. – Ну как, сердитый он у нас?

– Что ты, парень! – махнула рукой Наталья Власовна и посмотрела в лицо Чапаеву. – Первый раз человека вижу, а будто родного встречаю.

И вдруг застеснялась, покраснела. Чапаев засмеялся и, стряхивая с бекеши сено, пошел вслед за хозяйкой в избу.

В горнице шумел самовар. Василий Иванович и ординарец сели пить чай. Наталья Власовна подала чашки и, отходя от стола, сказала:

– Уж извините, чай у нас морковный.

Чапаев пригласил хозяйку к столу, но она отказалась и пошла на кухню. Он вернул ее, усадил на табуретку:

– Напьешься, наешься – тогда отказывайся.

И пододвинул к Власовне сахар, хлеб и жареную курицу.

Разговорились. Осмелевшая женщина жаловалась на плохую жизнь. Муж убит в Уральске, дети малые, а помощи нет. Дровишки из лесу приходится возить на себе.

– Еще с годок потерпи, совсем другое будет. Жизнь построим такую – помирать не надо! – утешал Чапаев.

С печки с любопытством выглядывали дети. Василий Иванович заметил их и сказал:

– Давай-ка их сюда. Где они там?

Наталья Власовна сняла ребят.

– Зовут как?

– Сына – Иваном, дочку – Настей.

– Орлы! – заулыбался Василий Иванович, потирая рукой чисто выбритый подбородок. – Одним словом, нас, стариков, заменят… Ну, Иван, чай давай пить. – Он посадил рядом с собой застыдившегося мальчика, а девочку взял на колени и, покачивая ее, приговаривал:

 
Уж ты, котик да коток,
Твой кудрявенький лобок,
Айда, котик, ночевать,
Дочку Настеньку качать…
 

– Ты вон, оказывается, чего знаешь, Василий Иваныч! – захохотал Исаев.

– А как же! У меня дома трое своих, научился. Посмотрим, как ты будешь петь, когда сын у тебя будет, – сказал Чапаев.

Смеркалось. Из совета пришел посыльный:

– Председатель велел сказать, товарищ Чапаев: народ, мол, на собрание в клуб созван.

Василий Иванович ушел, приказав Исаеву привезти хозяйке из ближнего леса воз дров.

Вернулся он на квартиру поздно. Наталья Власовна сидела на печке и надвязывала чулок. На опрокинутой квашне рядом с ней чадила мигушка.

– Завтра разбуди нас, хозяюшка, затемно, – попросил Чапаев, проходя в горницу.

– Не беспокойтесь, разбужу, – заверила Наталья Власовна.

Василий Иванович заснул не сразу. Закинув за голову руки, он некоторое время лежал с открытыми глазами и думал о своем возвращении из Академии генерального штаба, о встрече в Самаре с Михаилом Васильевичем Фрунзе, командующим 4-й армией, назначившим его начальником Александрово-Гайской бригады. Особенно хорошо запомнились последние слова командующего, сказавшего ему на прощанье:

– Я возлагаю на вас, товарищ Чапаев, ответственную задачу – занять станицу Сломихинскую и продолжать наступление на Лбищенск. Белоказачья уральская армия должна быть уничтожена!

И Фрунзе крепко и дружески пожал руку Чапаеву.

Перед глазами Василия Ивановича вдруг отчетливо и ярко возник образ этого стойкого, закаленного большевика, соратника Ленина.

«Вот на кого похожим надо стараться быть – на Фрунзе! Несгибаемый большевик! А какой знаток военного дела!» – подумал Василий Иванович.

Уже засыпая, Чапаев сказал себе: «Приказ командующего выполню. Во что бы то ни стало!»

Когда квартирант уснул, Наталья Власовна взяла со стула его гимнастерку и, выйдя на кухню, принялась внимательно ее разглядывать.

«Все в хлопотах да в заботах время проводит, – думала хозяйка, – поди, и догляду-то за ним нет».

У воротника Власовна обнаружила на одной нитке державшийся крючок, а в другом месте небольшую дырочку. Покончив с починкой, она отнесла гимнастерку на место и, потушив свет, полезла на печку.

Проснулась она рано. За окнами лежал тяжелый фиолетовый снег.

Осторожно ступая по полу, хозяйка поставила самовар. Несколько раз входила она в горницу, но все не решалась будить квартиранта. Он спал крепко, подложив под щеку ладонь.

– Устал – умаялся, – прошептала Власовна и вытерла рукой глаза. – Товарищ Чапаев, а товарищ Чапаев?

– Что, утро? – спросил тот, откинув край пахнувшего нафталином одеяла, и посмотрела на окно. – Петька поднимайся! – сказал он Исаеву, спавшему на сундуке.

На столе шумел самовар, но пить чай было некогда – подали лошадей.

Кутаясь в тулуп, Чапаев говорил:

– Прощай, хозяюшка, спасибо за приют. Может быть, еще когда увидимся!

Кучер гикнул на коней, и сани покатились, поднимая искристую снежную пыль.

Встреча

Васька Ягодкин всплеснул над головой руками и вьюном пошел по избе вприсядку.

Федоров хлопал в ладоши, приговаривая:

 
Ходи изба, ходи печь,
Хозяину негде лечь…
 

Скрипели, охали половицы, на полке дребезжала посуда. Бойцы не слышали, как звякнула щеколда калитки и кто-то взбежал на крыльцо и в сенях обмел ноги. Когда отворилась дверь, все сразу обернулись.

В избу вошел командир взвода Семен Кузнецов. Не отирая красное, обветренное лицо от налипшего к бровям и к редкой рыжей бородке снега, шагнул вперед и остановился под матицей:

– Новость, ребята, принес! – Глаза у Кузнецова светились большой радостью.

Пристально смотря ему в лицо, красноармейцы тоже заулыбались, а Васька не вытерпел, сказал: – Не томи, говори скорей!

Командир вытер лицо и, бросив на скамейку папаху, закричал:

– Радость-то какая, товарищи! Чапаев к нам едет!

Все расселись полукругом у топившейся печурки. Кузнецов пояснил:

– Он командиром нашей Александрово-Гайской бригады назначен. Завтра утром ожидают его.

Кузнецов стал заботливо протирать смоченной в керосине тряпочкой убранные в серебро ножны сабли, с которой он никогда не расставался.

– А какой хороший человек Чапаев! – продолжал он. – Как отец родной с каждым бойцом обходится. В деле, правда, строгий. Я с ним в прошлом году вместе воевал, знаю.

Товарищи попросили еще что-нибудь рассказать о Чапаеве.

Обычно молчаливый, не охотник до больших разговоров, на этот раз Кузнецов согласился.

– Приехал Василий Иванович раз к нам, – негромко, задумчиво начал Кузнецов, – кажись, под Селезнихой дело было, и говорит командиру: «А ну, покажи местность, которая в твоем подчинении». Командир, конечно, берет нас с собой, десять кавалеристов. Тронулись… Ехали по оврагам, через рощи и местность изучали. Вдруг из-за бугра конный разъезд белоказаков, человек так в сорок…

– В сорок? – испуганно переспросил Федоров.

– Не меньше. Тут Чапаев как крикнет: «В атаку, ребята!» – и бросился на казаков. Мы – за ним. – Кузнецов вынул из ножен саблю и полой гимнастерки провел по зеркальной полоске стали. – Белые будто вначале испугались, назад попятились. А потом на нас бросились. Рубка началась. Я одного – чубатого такого – из нагана в упор свалил, а другого саблей ударил. Оглянулся вбок и вижу: Василия Иваныча с двумя бойцами человек пятнадцать окружили. Я как увидел это – и соседу своему: «Колька, за мной!» Пришпорили коней – на помощь. Одного беляка наповал, другому из рук саблю выбили. «Так их, Семка!» – закричал Чапаев, а сам вправо и влево коня поворачивает и все без промаха бьет…

– Эко здорово как! – вырвалось у Ягодкина, и он бросил в печурку согретый в руке большой сосновый сучок.

– Схватка горячая была, но противника мы все же разгромили. С десяток в плен забрали, побили многих, а сами пальца не ранили. Чапаев веселый, смеется: «А еще в плен хотели взять Чапая! Где им, подлюгам!»

Кузнецов смолк, уставился на бегающих по полу огненных зайчиков. Перед глазами возникли родные места, пыльные, степные села со скрипучими колодезными журавлями, извилистый, крутоярый Иргиз.

– А как ты саблю, Семен, от Чапаева получил? – спросил один из бойцов.

– Под Осиновкой горячее сражение было. Чапаев вызвал меня после боя к себе и говорит: «Возьми мою саблю. Подарок это тебе от меня».

– Сварились! – перебрасывая с руки на руку горячую картошку, закричал Федоров.

После ужина бойцы легли спать, а Кузнецов расположился за столом бриться. Вглядываясь в тусклый осколок зеркала, с затаенной тревогой думал: «После осеннего похода на Уральск не пришлось увидеться. А потом он в Академию поехал… Четыре месяца прошло… Неужто забыл?»

Лег Кузнецов поздно, а в голову все лезли мысли о предстоящей встрече, вспоминалась родная Гусиха…

Уснул он под утро.

Крепко спящего командира разбудил красноармеец Федоров.

– Семен, а Семен! – трепал он за плечо Кузнецова. – Проснись, Чапаев приехал!

Собирался Кузнецов торопливо, но тщательно. Почищенная шинель сидела на нем хорошо, сапоги блестели.

У крыльца штаба бригады стояла толпа бойцов. Бойцы оживленно переговаривались и с нетерпением посматривали на дверь.

«Неужели забыл? – тревожно думал Кузнецов, в волнении теребя зябнущими пальцами портупею. – Бойцов-то нас было много, а он один, всех не упомнишь… Нет! Василий Иваныч не такой как другие. Вспомнит. Своих он знает».

Неожиданно все закричали:

– Ура-а Чапаеву!

С крыльца быстро спускался Василий Иванович. Он улыбался и приветливо махал рукой.

В горле у Семена пересохло, перехватило дыхание. Расталкивая людей, он бросился за Чапаевым, направлявшимся к санкам:

– Василий Иваныч!..

Чапаев обернулся. Взглянул на запыхавшегося Кузнецова, и его быстрые зеленоватые глаза сощурились в ласковой улыбке:

– Кузнецов?.. Семен?..

– Он самый, Василий Иваныч! – Командир взвода протянул Чапаеву широкую жилистую руку.

– У, Семка! – Чапаев обнял Кузнецова, и они поцеловались,

– Совсем окончил науки, Василий Иваныч?

– Пока кончил. Не сидится мне спокойно, когда республика наша в таком положении: со всех сторон враг наседает, – глухо говорил Чапаев. – А учиться надо, Семен… Ну, живем как?

– Живем!

– Повоюем еще, Семен, за победу коммунизма, а?

– Повоюем, Василий Иваныч, беспременно!

Чапаев сел в санки и поехал в Казачью Таловку.

Кузнецова окружили красноармейцы. Толстый от надетого на пиджак тулупа невысокий мужик, должно быть, обозник, скребя пальцем за ухом, спросил:

– Он что же тебе, сродни доводится?

Кузнецов спрятал в карманы посиневшие руки и, чуть улыбнувшись обветренными губами, громко сказал:

– Нет, папаша. Я у Чапаева в полку рядовым служил.