Текст книги "Андрей Снежков учится жить"
Автор книги: Виктор Баныкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)
9 марта, воскресенье.
Последний раз на Телячьем острове я был месяц назад (с Колькой Мышечкиным ходили на лыжах за тальниковыми прутьями, из которых потом мастерили птичьи клетки для живого уголка). Месяц – срок будто пустяшный, а какие перемены за это время здесь произошли!
Тогда всего лишь одна буровая вышка маячила на песчаной косе восточной оконечности острова. А теперь таких вышек мы насчитали по всему острову целых девять штук! Геологи изучают структуру почв острова. Ведь через пять лет, когда построят гидростанцию, тут, между Старым посадом и Телячьим островом, будут красоваться судоходные шлюзы «Большая волжская лестница» – так сказал про эти шлюзы геолог, совсем еще молодой парень в брезентовом плаще, надетом на ватник, когда мы подошли к одной из буровых.
По этой лестнице волжские суда станут подниматься на двадцатишестиметровую высоту. Распахнутся гигантские ворота, и перед пассажирами откроются необозримые просторы нового моря. Даже представить сейчас все это невозможно!.. И везет же нам! Скоро наш город будет стоять на берегу моря, настоящего моря!
По желанию Бориса мы свернули вправо и пошли на запад. Здесь вышек не было. Вошли в рощу. Огромные, в три обхвата, осокори встречались на каждом шагу. Но и здесь, хотя и было всюду безлюдно, ни один зайчишка не попался на глаза. Даже следов свежих не заметили.
Борька шел и все ворчал: «Распугали, черти, всех зверей. А какая была тут охота!»
Мы же с Максимом не горевали. Шли и любовались прямоствольными осокорями, тонкими березками, синими, узорчатыми тенями на слепившем глаза снегу.
В одном месте, в овражке, Максим заметил следы лосихи и лосенка. Они прошли здесь недавно, вероятно на рассвете. Присев на корточки, мы долго смотрели на отпечатки копыт сильного и гордого зверя. Наверно, лосиха приводила сюда лосенка с той, Жигулевской, стороны полакомиться рябинником.
Потом мы пошли дальше. (Борис ушел вперед, он лишь мельком глянул на лосиные следы.) Немного погодя вышли на светлую солнечную полянку, и в глазах сразу зарябило от пламенеющих костром кустов шиповника.
– На штурм! – закричал Максим и первым побежал вперед.
Придерживая ружье, я бросился за ним. Все ветки шиповника были прямо-таки унизаны крупными, как цыганские серьги, пурпурными ягодами. Просто чудо, какие они были вкусные: сладковато-кислые, приятно холодные.
Посмеиваясь и толкая друг друга, принялись наперегонки обирать ягоды. В рот отправляли целыми горстями. Наелись до отвала. Хотели еще в карманы набрать, да подошел хмурый Борис и начал над нами подтрунивать.
– Вы, двуногие, оставьте немного ягод четвероногим! – говорил он. – Где ваша комсомольская сознательность?
– А ты, Борька, только попробуй, – простодушно сказал Максим. – Эх и сила! Лучше всякого там винограда!
– Я все же предпочитаю виноград! – Борис шагнул к Максиму, все еще сидевшему у куста шиповника, и, схватив его за плечи, повалил навзничь. – Хватит! Давайте-ка соревнование по стрельбе устроим, раз охота не удалась.
Его предложение мне понравилось. Решили стрелять влет. Я дал Максиму свою варежку и попросил бросать ее вверх.
Первым стрелял Борька. Шесть выстрелов – и ни одного попадания!
– Я сегодня не в норме! – сказал он, опуская к земле дымившееся ружье. – Вечером гости были... пришлось изрядно заложить за воротник... Стреляй теперь ты, Андрюшка.
Я попал в варежку только после третьего выстрела. В ней оказалось пять дырочек.
– Да, кстати, – сказал Борис, взяв из моих рук централку, – где это ты раздобыл ружьецо?
– У. знакомых взял, – ответил я. – Максим, давай варежку, теперь тебе стрелять.
– Ну еще, – Максим замотал головой. – Я разве попаду... Я в жизни в руках ружья не держал!
Но я настоял на своем. Показал ему, как надо целиться, спускать курок. Потом отбежал с варежкой в сторону.
– Максим, не робь! – крикнул я и подкинул вверх варежку.
Первый раз Максим промазал, зато второй его выстрел в клочья разнес мою варежку!
Я ликовал. Максим смущенно молчал. А Борька, покровительственно похлопав Максима по плечу, утешительно заявил:
– Чистая случайность, старик, не горюй!
Было уже три часа. Тронулись в обратный путь. Когда вышли из рощи, Максим сказал:
– Ребята, а ведь мы осенью тут работали... Помните, свеклу совхозу копали?
Оглядевшись, Борис направился к запорошенному снегом холмику. Раз ткнул ногой, другой, и – что вы думаете? – из-под снега показались те самые «крысиные хвостики», которые мы выкапывали в один из воскресных дней октября.
– Видите? – сказал нарочито строго и назидательно Борис. – Ваши, понимаешь, труды, товарищи учащиеся!
Глянув по сторонам, я увидел еще множество таких же запорошенных снегом кучек.
Правда, свекла не удалась, но в совхозе тогда сказали, что собираются скормить ее скотине. Почему же она осталась зимовать здесь?
А Борька все острил:
– Не вешайте носа, понимаешь! Это чудо агротехники – неприкосновенный фонд!
Он преотлично передразнил нашего Голубчика, и при других обстоятельствах я бы рассмеялся. Но сейчас при взгляде на эти грустные холмики мне стало обидно. Оказывается, мы напрасно трудились...
– Учтите, понимаешь, это один из видов производственного обучения! А наша артель «Красный мебельщик», понимаешь?.. – начал было снова острить Борис, но его оборвал Максим:
– Перестань! Сами виноваты. Надо было потом проверить и взбучку закатить совхозному начальству.
Уже спускались по крутояру к воложке, когда Борька, шедший все это время молча, стал хвастаться своими успехами у девчонок.
– Знаете, ребята, то одна – пригласи в кино, то другая – возьми на танцульки, – как-то легко и небрежно говорил Борис. – Умора да и только. Или еще записки... столько разных получаю! И во всех объяснения в любви!
– Н-неужели? – чуть заикаясь, спросил Максим. Он всегда заикался, когда сердился. – Так уж н-непременно все в любви объясняются?
– Телок ты, Максим! – снисходительно усмехнулся Борька. – Если хочешь знать... извините, но одна особа прямо-таки на шею вешается. Из нашего класса. Такая, с кудряшками. Совсем неинтересная. Догадываетесь? Только у меня к ней никаких чувств!
– 3-зойка? – бледнея, выкрикнул Максим. – Ты... ты врешь!
И он замахнулся, собираясь наотмашь ударить Бориса кулаком по лицу. Я вовремя схватил его руку.
– Пусти! – вырывался Максим. – Пусти меня, я морду набью этому хвастунишке! Как он смеет... как он смеет такое говорить!?
Борис тоже побледнел. У него дрожали губы. Поправив за спиной ружье и не проронив ни слова, он с опаской обошел Максима и чуть ли не трусцой засеменил по белому от снега льду воложки.
На той стороне, в окружении сизо-синего бора, стоял на высоком песчаном берегу наш древний Старый посад с многочисленными куполами церквей.
Весь путь через воложку мы прошли с Максимом молча. Я шел и думал: «Неужели Борька не врал? Прямо-таки не верится... чтобы Зойка да вешалась на шею!..»
Как только поднялись в гору, Максим тут же, на набережной, попрощался. Ему идти налево, а мне прямо.
Когда я проходил по Советской, меня окликнула Маша Горохова. Она сидела на лавочке у калитки и щелкала семечки.
– Андрей, ты с охоты? – спрашивает Маша, смешно как-то щурясь.
– Ага, – киваю. – Двух зайчишек убил.
– Ой, правда? – визжит она. – Покажи!
И надо ж – поверила дуреха! Приосаниваюсь для солидности и машу рукой:
– Максимка Брусянцев забрал. У него свежевать будем.
– Ой, какой же ты! – опять восторженно визжит Маша. – А шкурки покажешь?
– Отчего не показать? Покажу! – отвечаю, не моргнув глазом: врать так уж врать!
И шагаю дальше, совсем развеселившись.
Около кинотеатра «Буревестник» стоит наш химик Юрочка. Я еле-еле его узнал: он в шляпе и модном пальто. Ну прямо жених да и только! Стоит и во все стороны вертит головой. Ясно – ждет кого-то. Неужели Елену Михайловну?
И мое веселое настроение как рукой сняло...
А дома ждала еще одна неприятность. Вхожу во двор, а из-за угла дровяного сарайчика кто-то несмело и робко зовет:
– Андрюха, подь сюда!
Приближаюсь к сараю и... глазам не верю: «Чи это Иван, чи не Иван?» Морда будто Ванькина, а одежда... горьковские босяки и то богаче одевались.
– Не дивись, Андрюха, это подлинный я... собственной персоной! – стуча зубами, заговорил Иван. – С кем грех да беда не случается, не дивись!
– Да что с тобой стряслось? – спрашиваю. – Раньше так, говорят, только на святки наряжались.
– Э, какие там святки, бис их подрал бы, – Иван вздыхает. – Если б это было понарошку, а то... Поди посмотри, есть ли кто дома? Пуще всего Глеба Петровича боюсь. Я ведь, Андрюха, тут часа два торчу... скоренько сосулькой от холода стану. Право слово!
Я побежал домой. К счастью Ивана, мама с Глебом ушли в клуб. Об этом извещала мамина записка:
«Обедайте, не ждите, мы с Глебом ушли в клуб строителей на концерт».
Возвращаюсь к Ивану, говорю:
– Драпай, да живее! А то люди увидят, стыда не оберешься!
По моему настоянию, шикарные свои лохмотья Иван сбросил в сенях. А пока я собирал на стол, он отогревался на печке. Потом мы сели обедать.
Иван молчал как рыба. И только когда я, рассерчав, пригрозил обо всем рассказать Глебу, он сдался. Водя ложкой по дну пустой тарелки, подавленно проговорил:
– Всю свою робу, Андрюха, в картишки просадил... Так не хотел, так не хотел, а вот на тебе, бис попутал!
– А в чем же ты, герой, на работу завтра отправишься? – спрашиваю.
Иван еще ниже клонит голову. Молчит. Я тоже молчу. Встаю и начинаю шагать по комнате. Соображаю, как помочь парню, хотя и злюсь на него страшно. Наконец предлагаю такой план:
– Завтра Глебу во вторую. Значит, тебе раньше всех вставать. Надевай мои штаны, лыжную куртку, шубняк... одним словом, всю амуницию. И подобру-поздорову, пока люди спят, улепетывай на земснаряд!
– А ты как же? – все еще не поднимая на меня глаз, спрашивает Иван.
– А я... ну, я больным притворюсь. И буду валяться в постели. А за день что-нибудь да придумаем.
Иван бросается мне ни шею.
– Андрюха, ты меня спас! Право слово, спас! Мне только бы до работы добраться. Завтра спецовку обещали... полное обмундирование. Даже сапоги получу. Стараюсь сохранить на лице прежнюю серьезность.
– Заруби на носу... чтобы твой бис тебя больше не путал. Ясно?
– Есть зарубить на носу, товарищ багермейстер! – сияет Иван.
И валится на тахту. Ему завтра вставать чуть свет. Ну и человечек!..
Просидел до часу ночи, пока не записал в дневник события этого длинного дня.
10 марта, понедельник.
Все разыграно как по нотам. Обманул и мать, и Глеба. Иван удрал на земснаряд, когда все еще спали... Лежу и читаю одну Глебову книжку по электросварке. Здорово занятная книженция!
11 марта, вторник.
Нынче было два события.
Событие № 1. Вызывал Юрочка и поставил по химии четверку (по алгебре двойку я ликвидировал еще на той неделе).
Событие № 2. В большую перемену Елена Михайловна заметила, как Колька Мышечкин обнимал Римку в темном углу коридора. Римка хихикала и только так, для отвода глаз, пыталась вырваться.
После уроков Елена Михайловна оставила весь класс и стыдила нас, мальчишек, за то, что мы будто бы не умеем вести себя с девчонками. А потом нас отпустила, а девчонок оставила. Интересно, о чем она с ними говорила?
12 марта, среда.
Настроение – дрянь. Делать ничего не хочется. И все-таки, придя из школы домой, заставил себя скрепя сердце сесть за уроки.
Начал с трудного – с геометрии. Вызубрил все заданные параграфы. Потом принялся решать задачи. Их было три. Одну раскусил сразу. Над другой пришлось попыхтеть. А третья, сорок шестая, ни в какую не давалась.
Заявился откуда-то Иван. Ему скоро на вахту. Оказывается, в понедельник он все перепутал: надо было во вторую смену идти на работу, а он отправился в первую.
Сели обедать. Разговор почему-то не клеился. Вдруг Ванюшка сказал, грустно как-то глядя на свои новые сапоги (спецовку он, баловень судьбы, и на самом деле позавчера получил):
– По всему видно, Андрюха, в конце месяца я от вас того... с якоря снимусь.
– Как это так? – спрашиваю. – Что-то не пойму.
– Койку в общежитии обещают.
Ловлю себя на мысли, что все мы, пожалуй, – и мама, и Глеб, и я – как-то уже привыкли к Ивану и нам будет жалко с ним расставаться.
Веселый и общительный парень этот Иван. И за что ни возьмется, все сделает. Испортился динамик – починит в два счета. Перегорела электроплитка – пожалуйста, получайте через пять минут в полном порядочке. А какие свистульки из бузины мастерит! Или возьмет два куска хлеба, белого и черного, и такие фигурки из мякишей слепит – прямо загляденье! Тут тебе и собака с длинными ушами, и хитрющий кот с хвостом трубой, и горластый петух-хвастун.
Когда Иван, надев новый ватник, нахлобучивает до бровей шапку, я внезапно решаю идти с ним. Провентилирую мозги, глядишь, и задачку решу быстрее.
– Со мной? – обрадованно говорит Иван, и глаза его вдруг голубеют: точь-в-точь так же, как в тот первый день нашего знакомства, когда он пришел из бани. – Пойдем, Андрюха, пойдем, бис рогатый! Каяться не будешь.
Землесосный снаряд стоял в широкой майне Еремкинской заводи – между восточной оконечностью Телячьего острова и левым высоким берегом, заросшим сосняком. С трех сторон земснаряд окружал лед – у самых бортов мелкий, дробленый, искрившийся в лучах солнца несметными богатствами алмазных россыпей, прозрачных как слеза. А дальше, за этой сверкающей мешаниной, лениво колыхались большие, со стол, глыбы молочновато-синего мрамора и нежного, в прожилках, малахита. И лишь метрах в тридцати от земснаряда тянулось пока еще плотное, бугристое поле льда. Бугры эти казались лишаями на здоровой коже – с пупырчатой, уже кое-где изъеденной солнцем поверхностью.
На минуту задержавшись у деревянного помоста, перекинутого со льда на борт земснаряда, Иван говорит:
– Помнишь, Андрюха, я тебе как-то сказывал... ну, про земснаряд, будто он вроде крейсера? Чепухенцию я тогда смолол. Но машина эта... тоже своего рода сила! Право слово! Крейсер по суше не ходит, а земснаряд ее не боится. Прет, да и на тебе. Сам сейчас убедишься.
Мы поднялись на борт земснаряда. Отсюда – на служебный мостик.
– Направь очи вниз,– сказал опять Иван. – Видишь, насколько земснаряд в остров врезался?
Это верно, земснаряд уже вырыл в острове широкую траншею. Половина корпуса судна помещалась в ней свободно. Пройдет еще несколько деньков, и весь земснаряд очутится в канале, вырытом им же самим.
– Там под водой хобот с рыхлителями-ножами, – просвещает меня Иван, показывая на узорчатую стрелу, нависшую над берегом. – Ножи-то и ввинчиваются в грунт.
Смотрю вниз на спокойную поверхность майны, отливающую холодной сталью, и мне сначала кажется, что там, под водой, ничего особенного не происходит. Возможно, рыхлитель поломался?.. Прошла минута, вторая, третья, и вдруг у самого берега с нависшими над обрывом тонюсенькими кустиками ивняка по воде пробежала мелкая-мелкая рябь. И тотчас от берега откатилась высокая бутылочного цвета волна и с шумом ударилась в тупой нос земснаряда. Можно было подумать, что там, на дне, начинается землетрясение. А уж в следующий миг в воду ухнула песчаная глыба, увлекая за собой кустарник. И вверх, чуть ли не до нашего мостика, ударил ослепительный фонтан.
– Ну как, разве не сила? – Иван тряхнул головой. – Бисова сила, право слово!
– Ты как тут... обживаешься? – немного погодя спросил я Ивана.
Ответил Иван не сразу. Он все еще смотрел на бурлящую, клокочущую майну, будто закипевшую со дна и вот-вот готовую выплеснуться из берегов. А земснаряд, потревоженный обвалом глыбы, внезапно лихорадочно задрожал всем своим железным телом и с ненасытностью прожорливого кита принялся всасывать в пасть стальной трубы мешанину из песка и воды.
– Теперь этот компот, по-нашему – пульпу, погнали по трубопроводу. И знаешь куда? В тело перемычки шлюза. Во-он туда, – Иван махнул рукой в сторону устья воложки. Помолчав, прибавил: – Не знаю, как дальше, а пока, в новинку, вроде тут и ничего. Дела не шибко большие: то швабрю палубу, то вместе с другими матросами зачаливаю снаряд, когда он меняет место... Ну и еще время от времени очищаю фрезу от корней кустарника. Они, бисовы души, вместе с песком в самую трубу норовят угодить. Такие попадаются... вроде огромных пауков или этих самых... осьминогов. Как видишь, Андрюха, ничего особенного... без геройства обходимся.
Тут на мостик поднялся невысокий, узкоплечий паренек в телогрейке и ушанке, с виду прямо-таки восьмиклассник.
– Заявился? – спросил он Ивана, протягивая красную, костистую руку. – У меня, брат, вахта прошла без сучка и задоринки. Того и тебе желаю.
Озорно подмигнув, парень, которого Иван назвал Сашком, подтолкнул его к трапу.
– Пошли, Вань. Сдам тебе вахту, приму душ и... баян через плечо да на весь вечер к девчатам в общежитие!
Вслед за ними я тоже спустился вниз. Попрощался и зашагал в город.
Вблизи Еремкинской заводи рабочие грузили на тракторные прицепы бревна. Сюда, в воложку, осенью пригнали столько плотов для стройки!
Два увальня-парня, дымя самокрутками, наблюдали за слаженной погрузкой.
– Глянь-ка, Микола, на плоты... Вроде они не похожи на те, какие по Волге всегда сплавляли? Эге? – сказал один из них, лупоглазый и толстощекий, кивая вниз на разбросанные по песчаному берегу скрученные стальными тросами пучки бревен.
– Ясно – другая вязка, – ответил второй парень. – Вот когда плотину построим и море тут разольется, только таким манером и будут плоты вязать. Их и по морю и через шлюзы куда как сподручнее прогонять.
Теперь у нас здесь часто можно услышать эти слова: «Вот когда плотину построим и море разольется...» Строительство гидростанции только-только начинается, а уж все говорят о ней как о чем-то совсем недалеком, близком и кровном, без чего скоро нельзя будет жить.
Прихожу домой, а мама и Глеб ужинают. Оба такие веселые, разговорчивые. И мне опять, как и утром, стало что-то не по себе.
«Не подождали, веселятся... Словно без меня им куда как хорошо. А что у меня на душе творится, им и горя мало».
– Андрей, ну где ты пропадаешь? – спрашивает мама, придавая лицу строгое выражение, которое ей так не идет, так ее старит. – Ждали, ждали тебя... Мой руки и за стол!
Я промолчал. Зачем по пустякам трепать нервы!
После ужина мама ушла на заседание какой-то комиссии. Ведь она у меня депутат райсовета!
Глеб читал книгу, а я сидел за своим столиком и рисовал хвостатых чертей. Не хотелось ни решать недорешенную задачку, ни готовить другие уроки. Прогулка на земснаряд не пошла впрок...
Я даже не слышал, как подошел Глеб и взял меня за плечи.
– Ты что, елова голова, паруса опустил?
Молчу.
А Глеб вдруг прижимает меня к своей груди, крепко так прижимает и говорит:
– Я тут без тебя посмотрел... Вижу, задачка не дается. А у тебя уж руки опустились. Негоже, Андрюха, так. Негоже! Никогда, ни при каких случаях не опускай, парень, руки. Всегда своего добивайся. Вот тогда настоящим человеком будешь.
Глеб прошелся по комнате, присел на тахту.
– Меня вот тоже, как и нашего Ивана, не баловала судьба. Бог ты мой, кем только я не был: и каменщиком, и трактористом, и матросом и... и дьявол знает, еще кем! И побывал всюду. И в пустынях Азии, и на Крайнем Севере, и на Дальнем Востоке, и на торговых судах Черноморья. Когда из дому ушел после смерти отца (он у меня на «Красном Сормове» литейщиком робил... а мать еще раньше умерла)... когда, знаешь ли, ушел из дому, за плечами у меня семилетка была и никакого жизненного опыта, как говорится. Но где бы я ни был, я всегда слышал голос отца... В самые тяжелые для меня минуты этот голос говорит: «Ты, Глеб, человек рабочей кости. А на рабочем человеке вся земля держится. И за порядок на этой самой земле ты головой отвечаешь! Заруби себе на носу: не кто-нибудь, а ты хозяин жизни. Вот и строй ее, сынок, жизнь-то, крепко, на века, чтобы людям жилось весело и радостно». – Глеб помолчал. – Хотел тебе один случай рассказать, да не стоит, пожалуй. Ну их, елова голова, разные там воспоминания... стариковское это дело!
– Нет, расскажи, Глеб, – попросил я. – Ну правда, расскажи!
Погладив крепкий бугристый затылок, Глеб подобрал под себя ноги в полосатых шерстяных носках и еще некоторое время молчал, задумчиво глядя в мглистое темнеющее окно. И я уже настроился услышать какую-то суровую, быть может даже трагическую, историю из жизни неусидчивого, жадного до больших дел Глеба, как вдруг ни с того ни с сего он встал и махнул рукой:
– В другой раз как-нибудь, Андрюха. Нам еще с тобой о мно-огом надо переговорить... В другой раз, елова голова. А сейчас статейку пойду писать. Привязались из редакции – напиши да напиши про свою работу. А писака из меня... Эх-ма!
И Глеб ушел в свою комнатку. А я зажал руками голову и долго-долго так просидел... Сам даже не знаю, о чем думал. Только некоторое время спустя, стиснув до боли челюсти, придвинул к себе учебник геометрии и снова взялся за треклятую задачку. И что вы думаете? Решил-таки! Час просидел, а решил.
Не опускай, Андрюха, паруса!
