Текст книги "Андрей Снежков учится жить"
Автор книги: Виктор Баныкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)
Константин приехал к отцу на пост после обеда.
Дмитрий Потапыч невольно залюбовался сыном. Весь этот необычный для Константина наряд – и поношенная гимнастерка, схваченная пропотевшим солдатским ремнем, и брюки с пришитыми на коленях лоскутками для прочности, и тяжелые добротные сапоги – совсем преобразили молодца.
«А косолапым, видно, так уж на век останется, – глядя, как сын загребает правой ногой землю, подумал, вздыхая, Дмитрий Потапыч. – Ну, да ничего. На лодке бакены зажигать-тушить ему от ноги помехи не будет. Только что-то не очень торопится Константин на пост садиться. Который день дома, а сам и словом о том не заикнулся».
Константин подошел к скамеечке и, поздоровавшись с отцом, сел.
– Солнышко-то... спину так и греет! – сказал он и расправил плечи.
Он не спеша достал из кармана шелковый кисет, так же не спеша скрутил цигарку.
– Закуривай, батюшка, махра-то еще фронтовая, – проговорил Константин.
Разглядывая черный кисет с пунцовым цветком мака, старик спросил сына:
– Нагулялся, что ли?
– Нагулялся. Можно и за работу приниматься, – Константин пошевелил негустыми белесыми бровями. – Нынче целый день шатался. И на промысел наведался, и в рабочий поселок... И в Жигулях-то всего-навсего полтора годка не был, а гляди-ка ты – не узнать Яблонового! Как грибы после дождя, растут буровые.
– В контору заглядывал?.. Насчет дома?
– С самим директором разговор имел.
– Ну, и как?
Константин почесал переносицу, помолчал.
– Дотолковались. На днях перетащат мой дом на Постройку. Я уж и местечко себе облюбовал... Скоро там, батюшка, и электричество и к тому же водопровод...
Дмитрий Потапыч выпустил из рук кисет и весь повернулся к сыну:
– На Постройку? Это к чему же?.. Иль ты тоже в нефтяники метишь?
– Похоже на то, батюшка, – натужно выговорил Константин, не глядя на отца. – К мастеру Хохлову в бригаду поступаю. Вместе с Егором.
Несколько минут Дмитрий Потапыч не мог вымолвить и слова. Кисет соскользнул с колен и упал под ноги, и на землю просыпалась крупитчатая душистая махорка. А старик все глядел и глядел прямо перед собой, на стоявший у обрыва голый еще дубок, и деревцо двоилось и троилось у него в глазах.
* * *
Как-то под вечер Маша и Каверина вместе возвращались в Отрадное. Шли по краю каменистой дороги, тянувшейся вдоль крутого обрыва. А внизу плескалась полноводная, вышедшая из берегов Волга. Река затопила всю прибрежную полосу, и осины, и ветлы, цепочкой выстроившиеся до самого Отрадного, стояли в мутной воде с радужными нефтяными разводами.
Было начало мая. Погода еще часто менялась: то наступит по-летнему жаркий день, то совсем похолодает, заморосит дождь, подует ветер – ну, совсем как осенью.
Но сегодня денек выдался особенно хороший: утром на землю пал теплый, тихий дождичек, а потом небо очистилось от облаков и засияло лучистое солнце. Сейчас оно уже клонилось к зубчатой, сиреневой гряде дальних гор, полукругом огибавших Волгу.
– А ведь как хорошо у нас здесь, Оля! – вдруг сказала Маша, замедляя шаг и неотрывно глядя на Волгу, на Жигули, на зазеленевшие деревья с бледной синевой между ветвями.
Каверина остановилась и тронула рукой молодую тонкую осинку, приютившуюся у самого обрыва.
– А запах? Чувствуешь? – продолжала Маша, тоже останавливаясь. – Только в это время так пахнет молодой, распускающейся листвой... И если бы ты знала, до чего же у меня нынче светло на душе! К чему бы это?
– Да ведь нынче же праздник, Машенька! – Каверина повернулась к Маше. – У меня у самой тоже... У меня ведь, Машенька, дочка появилась!
– Дочка? – переспросила Маша. – Какая дочка?
– Да, дочка! Вчера с мужем привезли из детского дома. И такая хорошенькая! Ты сегодня же должна ее увидеть, нашу Леночку.
Неожиданно из-за ближайшего скалистого выступа, закрывавшего вид на Отрадное, показался старенький скрипучий «газик».
– Муж, кажется, едет, – посмотрев на машину, проговорила Каверина.
Машина, поравнявшись с ними, остановилась. В дверку высунулся директор промысла. Поздоровавшись с Машей, он обратился к жене:
– Оля, ты мне нужна... Садитесь и вы, Фомичева.
– А можно узнать, зачем? – спросила Каверина.
– Телеграмму из Комитета Обороны получили. С победой нас поздравляют за освоение девонского месторождения. Поедемте-ка на митинг.
В это время распахнулась задняя дверка.
– Ба, Федя! Ты чего разъезжаешь, именинник? – обратилась Каверина к показавшемуся, из машины Трошину.
Трошин провел ладонью по мягким, волнистым волосам и ничего не ответил.
– Уезжает он завтра от нас, – пояснил директор. – Жалко – хороший бурильщик. Через год мастером стал бы. Да ничего не поделаешь... Пришлось отпустить. Давно парень рвался на фронт. Поедет фашистов добивать!
Когда Каверина опустилась на сиденье рядом с мужем, Трошин вдруг выскочил из «газика» и загородил Маше дорогу.
– Езжайте! Мы пешком! – крикнул он директору промысла.
«Газик» тронулся.
Федор с усилием проговорил:
– Мария... Григорьевна!
Маша не ответила. Она глядела куда-то в сторону, вся застыв в неловкой, скованной позе. Лишь гибкие пальцы, тонкие и длинные, теребили шерстяной поясок, плотно обхватывающий ее девически тонкий стан.
Громыхая и поскрипывая, машина уже давно скрылась за деревьями, а Трошин и Маша по-прежнему стояли молча, не зная, о чем же им говорить.
– Я нынче во сне вас видел. Весь день о вас думал, – снова через силу сказал Федор. – И кофточка на вас будто та самая, в которой вы тогда у нас в культбудке были. Помните?
Он поднял на Машу глаза и тихо ахнул.
На Маше была та самая голубая вязаная кофта с белыми звездочками, в которой она зимой первый раз пришла в культбудку Хохлова.
– Писать будете? – спросила вдруг Маша, стараясь казаться спокойной, и, наклонив голову, уже глуше добавила: – Оттуда... с фронта?
– Буду. Конечно, буду... Машенька!
Трошин заглянул Маше в лицо и весь затрепетал, загорелся: в ее глазах, больших и бездонных, стояли слезы.
ЭПИЛОГ
В родные края Трошин возвращался в конце апреля 1946 года. От речного вокзала шумного волжского города пароход отошел ранним пасмурным утром.
Федор стоял на палубе и, крепко сжимая пальцами перила сетчатого барьера, с волнением смотрел на хмурую, в пенных барашках Волгу.
Три года не был Трошин на родине. По дорогам войны он прошел не одну сотню километров, он видел много больших и малых рек, форсировал Днепр и Одер и закончил свой боевой путь на Эльбе, но лучше русской красавицы Волги, ему казалось, не было на свете ни одной реки. На фронте Федор часто вспоминал и Волгу, и Жигули, и Яблоновый овраг с нефтяными вышками...
Трошин медленно прохаживался по пустынной палубе, продуваемой забористым ветром. Он подолгу стоял на носу, вглядываясь в затянутый сиреневой мглой горизонт, туда, где нечетко вырисовывались Жигулевские ворота – две гряды высоких гор, между которыми клокотала и бурлила хмельная полноводная Волга, привыкшая к простору и свободе.
Все трогало и радовало Федора: и необозримая ширина реки, и густо застроенные фабриками, заводами и рабочими городками берега, и стоявшие в воде великаны осокори, мимо которых шел пароход, борясь с быстрым течением и верховым ветром, и сам пароход, такой чистый и белый.
Трошин смотрел на преобразившиеся за эти годы волжские берега и все думал и думал о родной Царевщине, о Жигулевских нефтепромыслах и, конечно, о Машеньке, которая ничего не знала о его демобилизации.
Перед Трошиным вырастали громады гор, близкие с детства Жигули. Даже вот сейчас, в это пасмурное апрельское утро, когда горы казались мрачными, лилово-серыми, какими-то хаотическими нагромождениями (листья на деревьях еще не распустились, а полосы сосняка с темной хвоей как бы лишними мазками подчеркивали унылую картину), Федор был в восторге от Жигулей.
Немного в стороне от него стоял невысокий, располневший мужчина в модном синем пальто, что-то рассматривая в бинокль.
Как-то совсем неожиданно для себя Федор подошел к пассажиру в синем пальто и сказал:
– Разрешите на минутку...
– Пожалуйста, прошу, – проговорил тот и протянул Трошину бинокль.
Федор поднес к глазам бинокль и посмотрел на самые дальние хребты. До этого видимые словно в тумане, они сразу приняли четкие очертания и как бы приблизились. И вдруг на одной из оголенных вершин Трошин увидел... Неужели это была буровая вышка? Он повел бинокль вправо: еще один, точно спичка, тоненький штрих столбика. Это безусловно буровые вышки нового, Родниковского нефтепромысла, возникшего тут в его отсутствие.
– Вы, кажется, что-то интересное заметили? – полюбопытствовал пассажир, все это время наблюдавший за Трошиным.
– Да, буровые вышки! – хриповатым голосом ответил Федор, возвращая бинокль. От сильного волнения, охватившего все его существо, у Трошина совсем пересохло в горле. – Понимаете – нефтяные вышки. Там промысел. Жигулевскую нефть добывают.
Разведрилось, и на небе появилось солнце, но верховой ветер, начавшийся с раннего утра, все крепчал, набирая силу.
У подножия когда-то безлюдных гор с непроходимыми оврагами, заросшими осинником и орешником, теперь километра на два вдоль берега растянулись постройки промысла и рабочего поселка.
Посмотреть на Родники на палубу вышло много пассажиров.
– Анечка! – кричала высокая девушка в шелковом плаще, заглядывая в окно одной из кают. – Иди-ка скорее сюда.
– Что люди могут сделать, а? – заговорил стоявший рядом с Трошиным старик в очках, придерживая рукой шляпу. – Давно ли это место глухим считалось? По утрам лоси ходили сюда на водопой...
– Лоси? – переспросил старика его сосед слева – вихрастый паренек в лыжной куртке.
– Именно лоси, молодой человек! – сказал назидательно старик. – Здесь рядом заповедник. У нас не только лоси, но и дальневосточные пятнистые олени обитают... Несколько лет назад на добрый десяток километров вокруг такая тишина была...
– Не рады беспокойным соседям? – не удержавшись, спросил Федор.
– Почему же? – старик поднял голову, посмотрел на Трошина. – Скрывать не стану: промысел немного потеснил нас... Возможно, и еще потеснит, но у заповедника угодья большие. Здесь всем места хватит!
«Еще в сорок третьем тут везде, до самого берега, сплошной стеной деревья стояли», – вспоминал Федор, глядя на кирпичные здания мощных силовых установок, на нефтеналивные баки, расположившиеся на отшибе, на домики рабочего поселка, на груды кирпича, бревен, бочки с цементом. А буровые вышки стояли везде: и рядом с только что отстроенным гаражом, и неподалеку от глинобитных мазанок – временного жилья рабочих, и у подножия гор, и по оврагам. Две буровые даже забрались на самую вершину хребта. Белые клочкастые облака, проплывавшие над горами, вот-вот, казалось, заденут за макушки вышек, устремившихся вверх, к необъятному голубеющему простору небес.
«Это те самые, которые я в бинокль видел», – весело щурясь от яркого солнечного света, подумал Трошин, собираясь спуститься вниз, сойти на пристань. Но, оказалось, в Родниках еще не поставлен дебаркадер, а приставать к берегу было немыслимо при таких беляках. И пароход, не останавливаясь, пошел в Отрадное.
Прямо с пристани, взобравшись на попутный грузовик, Трошин отправился в Яблоновый овраг. Машина неслась по гладкой асфальтированной дороге, опоясавшей подножие гор, неслась с такой невероятной скоростью, что на мелькавшие по обеим ее сторонам белые столбики было невозможно смотреть.
– Давно проложили? – спросил Трошин пожилого рабочего, сидевшего на мешках с каустической содой.
– По осени, – ответил тот и, надвигая до самых бровей промасленную кепку, добавил: – Теперь нам нипочем непогода!
Федор собирался сначала повидаться с Авдеем Никанорычем Хохловым, но лишь показался промысел и машина поравнялась с первой буровой вышкой, оглушившей грохочущим лязганьем ротора, как он нетерпеливо постучал по фанерной крыше кабинки.
Спрыгнув на землю и поблагодарив шофера, Трошин торопливо зашагал к буровой. Одолев крутые мостки в несколько прыжков, он остановился у лужицы загустевшего глинистого раствора и жадным взглядом человека, давно истосковавшегося по любимой работе, охватил все сразу: и станок, и светлоглазого паренька у лебедки, и массивную тушу талевого блока.
Прислушиваясь к тяжелому громыханию цепей, к шумным вздохам грязевого насоса, Федор подумал о том, что где бы он ни находился в эти три долгих года разлуки с Волгой и Жигулями, он всегда с душевным волнением мечтал о возвращении в Яблоновый овраг. Вот эти счастливые минуты встречи с родным промыслом так часто грезились ему во сне!
И Федору неудержимо захотелось сейчас же взять в руки тормозной рычаг, подчинить своей воле сильные механизмы. Он шагнул к невысокому пареньку и громко прокричал, стремясь не выказывать своего волнения:
– А ну-ка, хозяин, разреши попробовать! Давно не приходилось!
Паренек уже раньше заметил молодого высокого военного в шинели нараспашку. Он даже пересчитал ордена и медали на его кителе, но делал вид, что занят своей работой и до незнакомца ему нет никакого дела. Но стоило Трошину запросто обратиться к рабочему, как тот сразу забыл о напускном равнодушии и весь растаял в улыбке. Он понял, что перед ним человек, которого война оторвала от бурильного станка, и уж готов был уступить Федору свое место у рычагов, как вдруг насупился. А что, если этот демобилизованный лейтенант, подумал паренек, совсем разучился управлять лебедкой? Долго ли тогда до беды?
Не глядя на Трошина, он спросил:
– Вы что, тут раньше работали?
– Да, бурильщиком. – Трошин ухмыльнулся. – Не веришь? А Хохлова Авдея Никанорыча знаешь?.. Так я у него в бригаде первую девонскую бурил.
– Кто не знает Хохлова! – проговорил паренек и опять заулыбался. – Его все нефтяники Второго Баку знают!
И, передавая Федору тормозной рычаг, он добавил, чуть покраснев:
– Смотрите, недолго. А то бурильщик скоро подойдет... Я-то ведь пока помбур.
– Какой забой? – спросил Федор.
– Семьсот шестьдесят метров. Нагрузку предельную держим.
Бросив взгляд на циферблат индикатора веса, Трошин сказал себе: «Когда с машины слезал... тогда определил: доломиты проходят. Так и есть!»
Легонько подавая вперед бурильный инструмент, он нет-нет да и поглядывал на измерительный прибор. Но все было в порядке.
Придирчиво следя за собой, Федор с возрастающей радостью думал о том, что способность точно рассчитывать каждое свое движение, всегда безошибочно угадывать, не глядя на индикатор веса, какую породу дробит долото, какой груз прижимает его к забою, им совсем не утрачена и, значит, он может хоть завтра смело вставать к лебедке!
Паренек, все это время стоявший рядом с Трошиным, торопливо потянулся к рычагу.
– Отойдите в сторону! – крикнул он. – Бурильщик идет.
Уступая место, Федор оглянулся назад, ожидая встретить пожилого, умудренного большим жизненным опытом человека. Но какое было удивление Трошина, когда он увидел мальчишку, которому едва ли перевалило за восемнадцать: на его молодом, без единой морщинки лице задорным озорством сверкали рыжевато-темные глаза, а на округлых щеках пламенел здоровый румянец.
Бурильщик шел прямо на Федора, и во всем его уже возмужавшем, крепко сложенном теле чувствовалась большая сила.
Трошин еще раз посмотрел на бурильщика, и ему показалось что-то очень и очень знакомое в его лице. Их взгляды встретились, и здоровяк парень, взмахнув руками, чуть ли не бегом бросился навстречу Федору, до ушей осклабив в улыбке рот.
– Вот так встреча! – закричал он, хватая Трошина за руку.
– Неужели это ты, Егор? – оторопело проговорил Федор и тотчас вспомнил: еще в конце прошлого года Маша что-то писала о Егоре, о его работе на буровой.
– Так точно, товарищ лейтенант! Он самый – Егор Фомичев! – посмеиваясь, отрапортовал молодой бурильщик.
Трошин порывисто шагнул к нему, и они крепко, по-мужски пожали друг другу руки.
– Первую буришь? – спросил Федор.
– Можно сказать, первую. У Авдея Никанорыча всего три месяца бурильщиком работал, – прокричал Егор и осторожно, одним пальцем, прикоснулся к ордену Ленина на широкой груди Трошина. – За что получил?
– За форсирование Днепра в сентябре сорок третьего, – ответил Трошин и, наклонившись к Егору, добавил: – Пойдем на мостки, здесь ни черта не слышно.
– Иди, я сейчас, – кивнул бурильщик и направился к своему помощнику.
Через минуту Егор вслед за Трошиным вышел на мостки, и они уселись на трубы. Некоторое время молчали.
– Совсем? – первым заговорил Егор.
– Совсем! – Федор достал портсигар и, раскрыв его, протянул Егору. – Что ты меня томишь? Выкладывай, как у вас тут идут дела? – Он засмеялся. – Да смотри, подробнее обо всем!
Разминая между пальцами папиросу, Егор наклонил голову, подумал.
– Прямо с дороги? – спросил он. – Тут у нас столько нового! Столько буровых появилось... Про все и не расскажешь сразу! Да ты походи и сам увидишь. Одно прибавлю: наш промысел так разросся... ну, просто на удивление!
Трошин окинул Егора внимательным взглядом:
– Давно ли ты, Егор, мальцом к нам на двадцать седьмую бегал. Помнишь? Такой любознательный был. А теперь, посмотри-ка на него – бурильщик!
Егор в смущении потер ладонью лоб.
– Как семилетку окончил, тут же и подался в бригаду к Авдею Никанорычу вместе с отцом. А бригаду в Родники послали. Первую разведочную скважину бурили. Ни дорог, ни жилья, ни электроэнергии... Кругом лес, глушь. – Егор помолчал. – Говоришь, совсем приехал? Куда же собираешься?.. На какую работу?
– На буровую! Куда же еще!
– Соскучился?
– И не спрашивай! – Трошин положил на плечо Егора руку. – Не возьмете ли в свою бригаду? Хоть сегодня в ночь готов на вахту встать!
Егор вздохнул.
– Бурильщик нужен, да ты разве пойдешь к нам? – с горечью произнес он. – Тебе на самой лучшей буровой место найдется. Тебя сам Хохлов вместо любого бурильщика к себе возьмет. А у нас что? Бригада новая... Все больше молодежь зеленая. Плана не выполняем.
Егор замолчал и, скомкав окурок, бросил его под ноги.
Трошин повернулся к Егору.
– Сколько в бригаде комсомольцев и коммунистов?
– Четыре комсомольца. Коммунист один – мастер.
– Ого. Это уже сила! Ну и еще одного коммуниста считай... Я так думаю: вы просто плохо боретесь за честь бригады.
– Кого ты имеешь ввиду? Второго коммуниста откуда взял?
– На фронте я в партию вступил...
– Так ты это в самом деле? Правда, собираешься к нам в бригаду? – встрепенулся Егор, уставясь Трошину в глаза. – А не передумаешь? А то, может, к Авдею Никанорычу пойдешь? У него легче будет. Там все налажено...
Федор резко мотнул головой.
– У меня характер не такой. Не люблю, когда легко. Будем вместе вытаскивать бригаду.
– Значит, вместе? – и Егор протянул руку.
– Вместе! – засмеялся Трошин и встал.
Хотелось еще о многом расспросить Егора, а главное – надо было во что бы то ни стало узнать о Маше, но, как-то не решившись сразу начать о ней разговор, он собрался уходить.
До самого вечера бродил Трошин по промыслу. Он побывал и на буровых Хохлова и Саберкязева. И тот и другой приглашали Федора к себе работать, особенно долго уговаривал Авдей Никанорыч. Но Трошин отказался. Он уже твердо решил идти в молодежную бригаду.
– Хотя и жалко мне с тобой расставаться – все думал: вернется Федор с войны, будем опять вместе бурить, – да, видно, ничего не поделаешь! – покачивая головой, говорил Хохлов. Старый мастер был все такой же, как и раньше, – непоседливый, горячий. Казалось, годы совсем не берут Авдея Никанорыча. – Там ты и в самом деле нужнее будешь. Иди, вытягивай буровую!..
Когда Трошин стал прощаться, Авдей Никанорыч похлопал его по спине и спросил:
– Ты, Илья Муромец, с жильем устроился?
– Пока нет. Договорюсь завтра о работе и домой на денек отправлюсь. Я прямое дороги сюда. А за это время в каком-нибудь общежитии, глядишь, и койка свободная найдется.
– А нынче где будешь ночевать?.. Приходи-ка ко мне. Места хватит: квартира из двух комнат. Я теперь в городке живу, – Авдей Никанорыч сказал адрес. – Так что вечером приходи. Буду ждать.
На промысле Трошин так и не встретил Машу. Когда он был на буровой Саберкязева и как бы между прочим спросил: «А как поживает... эта самая, Фомичева? Помнишь, лаборантка была?» – татарин улыбнулся, сказал:
– Как же, приятель Федор! Да она только что на буровой у меня была. Вот только перед тобой... Мария Григорьевна теперь в техническом отделе работает.
И тотчас завел разговор о другом.
«Что же теперь делать? Во что бы то ни стало я должен увидеть ее сегодня!» – думал Федор, возвращаясь в Отрадное.
Еще во второй половине дня крутой верховой ветер стал ослабевать, а потом и совсем стих.
Присмирела и Волга: на гладкой поверхности от берега до берега ни всплеска, ни рябинки. Даже как-то и не верилось, что несколько часов назад по Волге разгуливали мутные беляки в пенных завитушках, точно готовясь сокрушить на своем пути любую силу. И не только пароход, но и берега, казалось, сотрясало и покачивало.
А быть может, ничего и не было? Возможно, и не куролесила Волга в хмельном угаре? Но стоило лишь взглянуть на шоколадно-бурую реку, на обвешанные махорками ноздреватой пены деревья, стоявшие в воде, на выброшенный на берег мокрый хворост, как и не видевшему шторма становилось понятным, что тут недавно творилось.
Неторопливо шагая вдоль каменистого обрыва, Трошин все думал и думал о Маше. Все эти три года они переписывались. Маша писала часто. И какие это были теплые, сердечные письма! В переписке Маши и Федора не проскальзывало и намека на какие-то чувства, но Трошину тогда казалось это совсем не обязательным. Ведь надо было только уметь читать между строк! За самыми простыми словами в письмах Маши ему мерещилось что-то большое и сокровенное, и какой-то внутренний голос шептал Трошину, что Машеньке он не чужой, что им никак нельзя друг без друга.
Но вот сейчас... сейчас все это представлялось Федору всего лишь чудесным сном.
Федор долго ходил по Отрадному, никак не решаясь свернуть в улицу, на которой жила Маша. Наконец он осмелился... И как забилось сердце в груди, когда он увидел постаревший дом с высокими тополями в палисаднике! Здесь жила она. И вот подойти бы к покрашенной калитке, открыть дверь, но... он прошел мимо.
Спустившись под берег, Федор присел на глинистый бугорок с пробивавшейся кое-где бледной травкой и снял фуражку. По виску медленно покатилась светлая капля. Собравшись вытереть мокрый лоб, он тут же забыл об этом, скомкав в кулаке платок.
Долго ли он просидел так, уставясь в одну точку и ни о чем не думая, смутно чувствуя порой, что и тело и душа его словно немеют, Трошин не знал... Вдруг им овладело беспокойство. Подняв голову, Федор посмотрел прямо перед собой, оглянулся назад.
Неподалеку от него на старом пне, покрытом сероватым мхом, стоял мальчик в синей куртке с блестящими пуговицами и коротких штанишках. В руках он держал прямо, как флаг, красный марлевый сачок.
Мальчик не шевелился, он как будто прирос к пеньку, широко открытыми глазами, ясными, точно полуденное голубое небушко, уставясь на Трошина. С любопытством и боязнью смотрел он, не мигая, на незнакомого человека, совсем не зная, что ему делать: продолжать ли и дальше стоять на пне или спрыгнуть на землю и бежать во все лопатки в гору?
Федор подошел к малышу и, присев перед ним на корточки, сказал:
– Ты что тут – бабочек ловишь?
По-прежнему не сводя с Трошина глаз, мальчик беззвучно пошевелил полуоткрытыми губами.
– А у тебя, оказывается, языка нет? – Федор сделал удивленное лицо.
– Нет, есть, – неожиданно чистым, звонким голосом сказал тот и показал язык.
Этот курчавый большеглазый мальчик трогал и располагал к себе. Видимо, и мальчик почувствовал доверие к незнакомцу, говорившему с ним так просто, как равный с равным. У него опять дрогнули алые губы, и он спросил:
– Дядя, у тебя есть сачок?
– Нет. Такого сачка никогда не видел!
– А сыночек есть?
– Тоже нет.
Глаза у мальчика округлились, он наклонил набок голову и некоторое время озадаченно молчал. Потом, чуть подавшись вперед, пристально посмотрел Трошину на грудь.
– Ты взаправдашный герой? – спросил он, показывая пальцем на ордена.
Тут уж Федор не удержался и захохотал.
– На войне, брат, был, а вот до Героя не дотянул!
В это время из-за домиков, разбросанных у крутого спуска к реке, послышался тревожный женский голос:
– Сынок!.. Куда ты пропал?.. Сынок!
Трошин взял мальчика за плечо:
– Это тебя разыскивают? Убежал от мамы?
Тот мотнул головой и вздохнул:
– Опять мама зовет!
– Ничего не поделаешь. Придется идти, – с сочувствием сказал Федор и поднял мальчика на руки.
Он взбирался в гору упругим шагом, испытывая приятное, волнующее ощущение от доверчиво прильнувшего к груди теплого живого существа.
На горе стояла молодая женщина в легком сером пальто, и на фоне завечеревшего неба, окрашенного багрецом, особенно четко вырисовывалась ее стройная фигура.
Что-то давно знакомое показалось Трошину в этой одиноко стоявшей на горе женщине, и у него тревожно забилось сердце.
«Кто же это? И почему я так волнуюсь?» – спрашивал он себя, нарочно замедляя шаг.
Крепко обнимая рукой Федора за шею, мальчик возбужденно кричал:
– Мам! Смотри, где я!
Легко пробежав навстречу Трошину несколько шагов, женщина остановилась, откинув назад голову с тяжелым узлом волос на затылке.
– Федя? Ты ли это? – негромко, с изумлением и нескрываемой радостью сказала она.
У Трошина сразу потемнело в глазах. Он не заметил, как мальчик соскользнул с рук и бросился к матери. Вот мальчик с разбегу уткнулся лицом в колени женщине, вот он понесся дальше, крича: «Мам, догоняй!», а Федор все стоял, не двигаясь с места, совсем не зная, что же ему делать.
Женщина сделала еще несколько шагов навстречу Трошину и снова остановилась.
– Что с тобой, Федя? – уже с тревогой выкрикнула она и прижала к пылающим щекам ладони.
И вдруг у Федора словно выросли крылья, и он со всех ног ринулась вперед.
– Машенька... Машенька! – задыхаясь, сказал Трошин и уронил на плечо Маше голову.
Одной рукой Маша прижимала к себе Федора, а другой быстро-быстро гладила его мягкие, волнистые волосы, что-то шепча непослушными губами.
