Текст книги "Андрей Снежков учится жить"
Автор книги: Виктор Баныкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)
В эту зиму Катерине некогда было «ни охнуть; ни вздохнуть», как любила говорить она сама. Но Катерина никогда не жаловалась на усталость и поспевала везде – и печку истопить вовремя, и постирать, и посидеть с Коленькой. Находилось время и для учебы.
К Коленьке она привязалась особенно сильно. Катерина радовалась каждому шагу мальчугана и часто первой замечала, когда у него прорезывался новый зуб или когда он сам поднялся на ноги и, держась за табуретку, подошел к окну. И как только приходила с работы Маша, Катерина говорила, сияя в улыбке:
– А мы нынче, мамочка, тыкву по полу катали. Да такую большую-большую!
И Маша тоже улыбалась и спешила скорее к сыну.
От Константина письма приходили редко, и Катерина по-прежнему тревожилась за мужа.
Перед каждым занятием Катерина старательно умывалась, надевала чистое платье и являлась в комнату невестки принаряженной. Училась она прилежно и настойчиво. День, когда Катерина в первый раз без запинки прочла вслух целую газетную статью, был для нее настоящим праздником.
И зима прошла как-то незаметно в трудах, заботах и маленьких радостях.
А с наступлением весны хлопот у Катерины прибавилось вдвое. Дмитрий Потапыч уже начал готовиться к открытию навигации. Надо было починить и просмолить лодки, подготовить все несложное с виду, но требующее времени хозяйство поста. Одному старику было нелегко со всем управиться, и Катерине здесь тоже нашлось дело. Она приводила в порядок фонари и лампы, чинила марлевые пологи, помогала свекру смолить лодки.
Первые дни апреля стояли теплые, погожие. В начале второй недели в деревне лишь кое-где можно было встретить синевато-бледные полоски снега. По черной, размокшей от весенней воды дороге прогуливались важные нахохлившиеся грачи.
Как-то в полдень, выйдя во двор, Алеша увидел бабочку-крушинницу. Она низко кружилась над землей, мелькая лимонно-желтыми крылышками. Мальчишка погнался было за крушинницей, размахивая фуражкой, но она взмыла вверх и, пролетев над двором, растаяла в прозрачной голубизне.
Но снегу еще много было в горах, хотя на солнечных полянах, защищенных от ветра, уже пробивалась светло-зеленая колючая травка. В горах становилось все оживленнее от птичьего гомона. Прилетели малиновки и дрозды. И теперь в сосняке то и дело раздавалась отчетливая и звонкая песня дрозда, напоминающая переливы флейты.
Однажды Дмитрий Потапыч отправился в лес, чтобы срубить два-три молодых деревца для вешек. Вернувшись домой, он присел на ступеньку крыльца, снял с потной головы картуз и сказал Катерине, домывавшей в сенях пол:
– Благодать-то какая! Прямо май, да и только!
Отдохнув, старик пошел с Алешей на Волгу к лодкам, а Катерина, закончив с уборкой и радуясь, что осталась одна, села писать мужу письмо. Писала Катерина долго, обдумывая каждое слово, медленно и старательно выводя каждую буковку.
Она собиралась о многом сообщить Константину: и о том, что дома все в порядке и все, слава богу, живы и здоровы, и что в первых числах апреля отелилась Нежданка и телочку уже выпускают во двор, и что они с батюшкой взялись обслуживать два поста. Хотя им будет нелегко, но они справятся.
Увлекшись своим занятием, Катерина не слышала, как Коленька, игравший перед столом, ушел в чулан и, усевшись на пол, принялся перебирать в старом чугуне угли.
И лишь закончив письмо и запечатав его в конверт, Катерина вспомнила о мальчике. Войдя в чулан, она так и ахнула.
Весь перепачканный золой и сажей, как заправский трубочист, Коленька уже плескался в ведре с водой.
– Коленька, цветик лазоревый! – закричала Катерина.
А Коленька смотрел на тетку и заливался веселым, озорным смехом, размахивая чумазыми руками.
Про свое письмо, которое Катерина отнесла под вечер на почту, она никому не сказала.
* * *
С каждым днем Маша все больше и больше увлекалась своей работой. За ней было закреплено четыре буровые, расположенные в дальнем конце промысла. Ежедневно она обходила скважины и тут же на месте при помощи несложных приборов определяла удельный вес, вязкость глинистого раствора, содержание в нем песка. Потом, записав в журнале все нужные показания и наполнив раствором маленькое ведерко с крышкой, Маша шла на следующую буровую. Обойдя буровые, она спешила в лабораторию.
Скоро молодую лаборантку уже знали все рабочие закрепленных за ней скважин, и когда утром Маша подходила к остановке грузовых машин, доставляющих на промысел вахты, многие бурильщики еще издали кричали:
– С добрым утром, Мария Григорьевна!
И она со всеми здоровалась и, улыбаясь, замечала:
– А нынче опять хороший будет денек.
Домой Маша возвращалась немного уставшей, но всегда в приподнятом настроении.
За обедом Маша рассказывала о своей работе, где она нынче была и что видела, как идут дела на промысле.
– Слышали? – сказала как-то Маша, садясь за стол. – Валюшка Семенова уходит из конторы. К нам в лабораторию устраивается.
– А как, Мареюшка, у Авдея Никанорыча? – спрашивал Дмитрий Потапыч. – Скоро они там до нефти этой... ну, какой-то там особенной доберутся?
Старик все чаще и чаще задавал Маше этот вопрос. А как-то раз, не утерпев, он и сам отправился в Яблоновый овраг. Он долго ходил по промыслу, по-стариковски зорко ко всему присматриваясь. Побывал он в гостях и у Хохлова.
А вернувшись домой, Дмитрий Потапыч сказал Катерине:
– Вот... что могут сделать люди!
– Ты о чем, батюшка? – переспросила сноха.
– Да все о том же... о Яблоновом! – рассердился вдруг старик. – Какая ты непонятливая!
Семнадцатого апреля на Волге начался ледоход. Через четыре-пять дней Дмитрий Потапыч и Катерина должны были отправиться на свой пост в Задельный овраг.
Маша в самом начале месяца определила сына в ясли. Первое время она очень беспокоилась за Колю: сыт ли он, не обижают ли его другие дети, надежен ли присмотр? Но постепенно она перестала тревожиться. Сын чувствовал себя хорошо, и когда вечером, вернувшись с промысла, Маша заходила за ним в ясли, мальчик всегда был весел.
– А Коленька у вас такой спокойный, – говорила няня, гладя мальчика по голове. – Играет, смеется...
XIIIМаша ежедневно бывала на буровой № 27. Она являлась сюда не как лаборантка: ответственная скважина была закреплена за более опытной работницей. Теперь, когда долото все ближе и ближе подходило к девону и работа на буровой Хохлова стала особенно напряженной, у Маши тоже прибавилось много забот.
– Сейчас, девушки, нам надо так стараться, так стараться! – говорила Маша Валентине Семеновой и толстушке-чертежнице – членам шефской бригады. – Рабочие частенько остаются ночевать в культбудке, и они должны чувствовать себя как дома. Чтобы и чистота кругом, и чай всегда наготове, и газеты свежие, и журналы с книгами.
И в культбудке через день мылись полы, протирались окна, а на тумбочке, покрытой белой скатерткой, каждый вечер можно было найти свежие газеты.
В эти дни в культбудке бригады Хохлова то и дело звонил телефон. Всех интересовал один и тот же вопрос: «Когда кончаете бурить?» Вот и сегодня от телефонных звонков не было никакого покоя, Маше, помогавшей свободному от вахты рабочему готовить очередной номер боевого листка, уже надоело вставать из-за стола и подходить к телефону.
Весь номер стенгазеты они сделали на удивление быстро. Не хватало лишь «шапки» – общего заголовка над колонками, когда рабочего вдруг вызвали на буровую. И Маша осталась одна.
В комнатке мастера зазвонил телефон – настойчиво, требовательно.
– Опять! – со вздохом проговорила Маша и, бросив ручку, встала.
«Кто это так названивает? Уж не из области ли?» – промелькнуло в голове у Маши, и, придерживая рукой прическу, она бегом влетела в комнатку Хохлова.
– Слушаю, – сказала она в трубку и тут же слегка отстранила ее от уха. Тоненький писклявый голосок не то мальчишки, не то девчонки спрашивал:
– Буровая товарища Хохлова?.. Это буровая товарища Хохлова?
– Буровая слушает, – ответила Маша. – Кто говорит?
– Это Соня Дегтярева, ученица пятого класса, – продолжал тот же тоненький голосок. – Скажите, пожалуйста, когда вы до девонской нефти дойдете? Мне это очень и очень нужно знать.
– А зачем, Сонечка? – спросила Маша и улыбнулась про себя.
– Я вам сейчас, тетя, обо всем, обо всем расскажу. Только по секрету. Мы с Борькой Новиковым от пионерского отряда такое задание получили: в день, когда будет... когда бригада нефть добудет... Мы цветы будем вручать бригаде. От пионеров и школьников.
Вернувшись снова к столу и перечитав набросок заголовка, Маша тут же перечеркнула его.
Через полчаса боевой листок был закончен. В глаза бросалась крупная, четкая надпись, сделанная красным карандашом:
«Все силы на завершение проходки! Родина ждет от нас девонскую нефть!»
Еще раз перечитав все заметки, помещенные в номере, Маша прибила листок рядом с доской показателей.
В Отрадное она возвращалась вместе с Валентиной Семеновой, задержавшейся в этот вечер в лаборатории. Они доехали до деревни на попутной машине.
– Проводи меня до яслей, Валюша, – попросила Маша подругу, когда они у конторы слезли с машины. – И на Коленьку посмотришь. Ты его уже давно не видела. А он теперь стал такой здоровяк. И, знаешь, говорить уже начинает. Да так хорошо!
– Ну, пойдем, от тебя разве отвяжешься! – нехотя согласилась Валентина и вздохнула. – Перешла в эту чертову лабораторию из-за Кирема... думала, поближе к нему буду, а он... а он теперь даже не замечает.
Маша ничего не сказала. Она лишь посмотрела на Семенову долгим, изучающим взглядом.
Взяв из яслей сына и попрощавшись с подругой, Маша направилась домой. Дорогой ей повстречалась молоденькая девчурка почтальон.
Встряхивая потрепанной кожаной сумкой, девчурка скороговоркой зачастила:
– А я, Марья Григорьевна, раза три заходила к вам, да что-то никого дома у вас не было... Вот держите-ка. Это вашей невестке.
– Спасибо, – поблагодарила Маша, беря в руки тонкий конверт, и, не сдержавшись, улыбнулась: – Катюше такая будет радость!
Но, пройдя несколько шагов, она остановилась.
– А ведь это письмо не от Константина Дмитриевича, – испуганным полушепотом проговорила Маша, разглядывая конверт, на котором незнакомым красивым почерком четко был выведен адрес. – А вдруг с Константином Дмитриевичем что-то случилось? От него так давно не было писем...
Маша быстро надорвала конверт и вынула из него небольшой листок бумаги. Фронтовой друг Фомичева сообщал:
«...В завязавшемся бою с немцами ваш муж, Константин Дмитриевич, погиб смертью храбрых. Случилось это месяц тому назад, но я все не решался написать вам об этом. Сам я, правда, в операции не участвовал, но мне рассказывал разведчик Микитенко...»
Маша не помнила, как подошла к соседнему дому, как опустилась на скамью у палисадника... Коленька соскользнул с колен матери и, загребая ногами землю, побежал к сидевшему у подворотни лохматому рыжему коту.
«Что теперь будет с Катюшей, с ребятами? А папаша... это известие совсем его убьет, – думала Маша, комкая в руках конверт. – Даже представить себе не могу... Приду домой... Нет, нет!»
Она порывисто поднялась со скамьи, схватила на руки сына и торопливо, чуть не бегом, зашагала в сторону клуба.
Каверина только что вернулась из района, когда запыхавшаяся Маша влетела в комнату комитета комсомола.
– Что случилось, Машенька? – спросила Каверина. – На тебе лица нет.
Каверина хотела было взять у Маши ребенка, но та, крепко прижимая к себе сына, протянула ей измятый конверт.
Прочитав письмо, Каверина в первую минуту не нашлась что сказать. Она то сгибала, то разгибала листик бумаги, потом, присев рядом с Машей на диван, ласково взяла ее за руку.
– Может быть, тут какая-нибудь ошибка произошла? – тихо заговорила она некоторое время спустя. – Ведь это же не официальное извещение командования.
Помолчав, Каверина продолжала:
– Вот у главного геолога... Больше года не имел он никаких известий от жены с фронта. Месяц назад партком отправил письмо генералу, командиру дивизии, в которой служила врачом жена геолога. А сегодня получили известие: нашлась! Оказывается, все это время жена Полещикова находилась в партизанском отряде...
И Каверина стиснула Машину руку.
– Напишем-ка давай о муже твоей невестки в часть, а? Чтобы точно все выяснить?
– Не знаю, я ничего не знаю, – закачала головой Маша. Вдруг она пристально посмотрела в глаза Кавериной: – Может быть, и в самом деле написать, как ты говоришь? А об этом письме, Оля, пока никому не говорить? Понимаешь, никому?
Каверина подумала.
– Оставь его у меня. Я сегодня же напишу в часть.
Когда Маша принесла домой Коленьку, Егор и Алеша уже обедали.
– Мы, тетя Маша, на промысле были! – закричал Алеша. – На машине ездили. И туда и обратно... Я там все, все видел!
– И здорово проголодались. Терпения никакого нет, – сказал Егор и вылез из-за стола. – Садись, тетя Маша. Я сейчас вам с Коленькой супу налью.
– Подожди. Мне что-то не хочется пока. А Коленьку недавно в яслях кормили, – сказала Маша и тяжело опустилась на табуретку.
– Ну, тогда с матерью будешь. Она нынче собиралась приехать с бакена. Вот-вот явится, – Егор опять взялся за ложку. – На двадцать седьмой были, – немного погодя продолжал он. – Оказывается, им всего сотню метров осталось бурить до намеченной глубины.
– Как же я вас не видела? – удивилась Маша. – Вы почему в культбудку не зашли?
– А мы раньше тебя, наверно, были. Мы по всему промыслу шатались, – махнул рукой Егор. – На бурскладе Авдея Никанорыча встретили. И знаешь, тетя Маша, что он мне сказал? Отгадай!.. Э-э, не отгадаешь! Ни за что даже! – Егор засмеялся, показывая белые зубы, ослепительно сверкавшие на его смуглом, загорелом лице с золотым пушком на щеках. – «В июне, Егорка, еду с бригадой на Бахилову поляну. Новое месторождение разведывать. Так что будь готов. Рабочим в бригаду возьму». Вот что сказал мне Хохлов!
– А ты серьезно все продумал? Может, лучше десятилетку окончить или пойти в техникум? – спросила Маша.
– Пока война, пойду работать. Мы так в школе вчетвером решили. – Егор сцепил на затылке руки и мечтательно сощурился. – Побьют наши фашистов, явится отец, а я уж, наверно, даже бурильщиком буду. Может, даже таким, как дядя Паша или Трошин... А учиться не поздно и после войны. Нефтяной техникум никуда от меня не денется. Я своего добьюсь!
* * *
Дмитрий Потапыч сидел на крыльце и усиленно дымил трубкой. Он словно не слышал, как звякнула щеколда и в калитку вошла Маша.
Маша несколько дней не видела Дмитрия Потапыча, и когда она посмотрела в старое от долгой жизни лицо свекра, ей почему-то показалось, что он или заболел или чем-то встревожен.
– Папаша, – окликнула она, останавливаясь у крыльца. – Вам нездоровится?
– А-а, Мареюшка, – протянул не спеша Дмитрий Потапыч, поднимая голову. – С промысла? А где же у тебя Коленька?
– Я, папаша, всего на часок. Покормлю вас с ребятами обедом – и опять в Яблоновый. А Колю позднее возьму из яслей, – сказала Маша. И снова поглядела старику в лицо: – Что с вами?
– Из Совета пришел. Вызывали... На пустыре-то, где у Константина сруб, хотят буровую ставить.
Маша уже давно слышала о намерениях геологов пробурить разведочную скважину на окраинах деревни, но никак не предполагала, что буровую будут ставить на месте, выбранном Константином под свой дом.
– Что же теперь будет? – спросила Маша.
– Сказали: промысел на другое место переставит дом. Все честь по чести... Только я так рассуждаю: надо ли?
Дмитрий Потапыч вздохнул, отвернулся.
– Может, его, Константина-то, и в живых уж нет? – немного погодя промолвил он.
– Что вы, папаша, говорите! Разве так можно?
– Война, Мареюшка...
Вскоре Маша на попутном грузовике отправилась в Яблоновый овраг.
«Неужели, – спрашивала она себя, взяв в рот горький стебелек молодого полынка, – неужели Константин Дмитриевич и в самом деле погиб?»
XIVТеперь у Маши было по горло разных забот. Особенно много времени отнимала буровая № 27, которую в последние дни передали ей. По просьбе геолога Маша два раза в день делала на этой скважине анализ глинистого раствора.
Она любила бывать в бригаде Хохлова. Здесь работа у людей всегда спорилась, они все делали живо, с огоньком, с полуслова понимая друг друга. Каждый раз Маша уходила с буровой № 27 в приподнятом настроении.
Второй анализ глинистого раствора Маша обычно производила вечером, часов в семь, закончив все свои дела в лаборатории. Но сегодня она отправилась на буровую около восьми.
Неожиданно начавшийся в середине дня дождь застал ее на самой дальней скважине, и в лабораторию она пришла поздно, совсем промокшая.
Дождь лил как из ведра, холодный, осенний, и по оврагу, перегоняя друг друга, с шумом неслись быстрые, грязные потоки. За какие-то полтора часа земля вся размокла и превратилась в жидкую липкую кашицу, в которой по колено вязли ноги. На промысле сразу встали все грузовики.
А дождь все хлестал и хлестал не переставая, и в двух шагах ничего не было видно.
В лаборатории стал протекать потолок. Сначала закапало в углу, у двери, потом вода полилась и над столом, и у шкафа с приборами.
– Караул, утонем скоро! – смеялась никогда не унывающая Валентина Семенова, шлепая босыми ногами по мокрым половицам.
– Ну, чего же тут смешного? – вздыхала заведующая лабораторией, поглядывая на окна с мутными, волнистыми стеклами от сбегавших по ним ручейков. – Теперь сколько буровых, пожалуй, встанут. Все дороги размыло.
Но к вечеру ливень все же стих. Заморосил мелкий, точь-в-точь октябрьский дождичек, и по всему выходило, что нынче не прояснится и ненастной погоде неизвестно когда наступит конец.
Семенова, собиравшаяся было переждать дождь, решила все-таки идти домой.
– Валюша, будь добра, забеги в ясли и скажи, что я не скоро приду за Коленькой, – говорила Маша подруге, тоже выходя из лаборатории, чтобы отправиться на буровую № 27.
Перед крыльцом лаборатории простиралась огромная, словно озеро, лужа.
– Какой ужас!.. Ну что делать? – дурачась, вскричала Семенова, увидев серое, тусклое озеро, беспрерывно прокалываемое тонкими иголками дождя. Она посмотрела на свои еще не просохшие чувяки с красными ободками и схватилась за голову. – Здесь в болотных сапожищах и то утонешь. Прямо хоть по воздуху лети!
– Разувайся, нечего фантазировать. Смотри, как Машенька шагает, – посоветовала, выйдя на крылечко, заведующая.
А в это время Маша, держа под мышкой узелок с обувью, смело шла по луже, высоко подобрав подол платья. Выбравшись на бугорок, она оглянулась и, смеясь, помахала рукой:
– Не бойся. Тут не глубоко. Только вода холодная.
Когда Маша пришла на буровую Хохлова, вахта заканчивала спуск труб.
Как и всегда, спуск проходил в быстром темпе, хотя чувствовалось, что все страшно утомились, работая под проливным дождем. Больше других устал, конечно, Трошин, не покидавший буровую подряд целые сутки. Даже в самый ливень он ни на секунду не отходил от рычагов тормоза.
Лицо Федора, обычно загорелое и румяное, заострилось и побледнело, и бледность эту особенно подчеркивала брезентовая спецовка, вся насквозь промокшая и потемневшая, словно ее облили дегтем. Но, увидев Машу, поднимавшуюся по мосткам, Трошин вдруг весь просиял. В это время Хохлов громко прокричал:
– Майна!
Трошин приподнял рычаг.
Висевшая на талях «свеча» стала плавно опускаться в скважину. Вот над ротором осталась лишь замковая муфта, и Федор остановил инструмент.
В одну-две секунды трубы были свинчены и опять раздалось: «Майна!» И вот уже новая «свеча» опущена в скважину.
Рабочие легко и красиво выполняли одну из тяжелых и трудоемких операций. Особенно же Машу поражал Трошин. Он не делал ни одного лишнего движения. В то же время бурильщик все видел: и то, что происходило перед ним, и то, что делалось на «полатях», с поразительной точностью управляя лебедкой.
«И как это он может так... У него все удивительно естественно и просто получается, – с какой-то даже завистью подумала Маша. – А если бы я встала к тормозу? Разве я смогла бы работать, как он?»
– Марья Григорьевна, зачем вы себя беспокоили? В такую-то погодку! – окликнул ее Хохлов. – Мы и сами сделали бы второй анализ... Идите-ка себе домой.
– Нет, что вы, – сказала Маша. – Сейчас дождь потише стал... Вот каково вам тут в ливень было?
Покачивая головой, Хохлов проговорил:
– Истинный потоп! Чуть с ног не валило. Досталось же нынче моим ребятам. На соседней буровой даже авария приключилась... А грязь какую развезло! Весь транспорт встал. Мне глину должны были подвезти к началу второй смены. Звоню на бурсклад, а там: «Будет завтра!» Как, говорю, завтра? Мне что же, ночью буровую останавливать? Звоню в транспортный, а начальник свое: «По такой грязище лишь гусеничные могут кое-как пройти. А у меня один трактор». Давай, говорю, на чем хочешь, а глину вези! Обещал в скором времени прислать.
В восемь часов Авдей Никанорыч сменил Трошина, хотя тот совсем не собирался покидать буровую.
– Иди в культбудку и отдыхай! – строго проговорил мастер, вставая на место бурильщика. – И выдумал тоже: «На третью смену останусь». Ишь мне, Илья Муромец!
Спустившись с мостков, Федор столкнулся с Машей. Она несла из культбудки, прижимая к груди, приборы, необходимые для анализа глинистого раствора.
Маша была в коротком, намокшем пиджачке и синем с белыми горошинками легком платье.
– Озябнете! Вы очень легко одеты, Мария Григорьевна! – проговорил бурильщик, помогая Маше взобраться по скользким мосткам.
Маша подняла раскрасневшееся лицо.
– Спасибо. – Больше она ничего не сказала.
...Домой Маша возвращалась в сумерках. С Волги задувал ветерок. Мелкий, частый дождичек все еще не собирался переставать.
Маша подходила к складам, когда на дороге из Отрадного показался гусеничный трактор, волоча за собой большую колесную повозку.
Эту машину не страшило даже здешнее бездорожье! Тяжело пофыркивая, лязгая стальными гусеницами, трактор подминал под себя хлюпающую грязь и безостановочно двигался вперед.
На повозке стояли, плотно прижавшись друг к другу, девчата. Они горланили какую-то песню.
«Да ведь это же наши все... Тут, кажется, и Каверина, и Валентина, и конторских полно», – прислушиваясь к голосам, подумала Маша.
Она бросилась навстречу трактору, громко крича:
– Девушки! Подождите, и я с вами!
Трактор встал. Маша подбежала к повозке.
– Залезай, Машенька, – толстушка-чертежница протянула Маше руку.
– Мария, а я тебе пальто везу и сапожки, – затараторила Семенова. – Посмотри, как мы оделись... А Колю твоего Катя взяла из яслей. Она нынче дома... Ну, лезь давай, держись за мою руку!
Десяток рук свесился через край борта. И, смеясь и крича, девушки подхватили Машу и втащили ее в повозку.
Трактор снова тронулся.
– Мы, Машенька, на карьер отправляемся. За глиной для буровой Хохлова. Ты, должно быть, устала? – заговорила Каверина, но Маша ее перебила:
– Я тоже с вами!
Семенова набросила на плечи Маше пальто и, прижимаясь к подруге, зашептала ей на ухо:
– А у вас дома радость. Константин Дмитриевич приехал!
– Кто? – испуганно переспросила Маша.
– Говорю тебе – муж Кати! Он, оказывается, ранен был и в госпитале лежал. С ногой у него что-то... А теперь насовсем приехал.
– Да неужели? – все еще не веря своим ушам, сказала Маша. – Вернулся? Что ты говоришь!
