Текст книги "Андрей Снежков учится жить"

Автор книги: Виктор Баныкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

Удивительный в этом году выдался сентябрь! Уже наступила вторая половина месяца, а было так тепло, словно летом. И еще не начинался листопад. Лишь кое-где валялся палый лист. Леса как бы все еще не хотели расставаться со своим пышным, цветастым нарядом.

И вечера стояли тихие, задумчивые.

Прижимая к груди ребенка, Маша подошла к берегу Волги. В эти вечерние часы она всегда любила бывать на реке. Сюда Маша ходила с Павлом, подолгу сиживала здесь и после проводов мужа на фронт.

Что может быть чудеснее заката на Волге!

Уже заходило солнце, и небо, размашисто разрисованное невыразимо яркими, светящимися красками, на полотне художника выглядевшими бы совершенно неестественно, отражалось в реке, чистой и прозрачной, и, казалось, неподвижной, как горное озеро.

Маша спустилась к воде, села на белый ноздреватый камень и все смотрела и смотрела на Волгу. А перед ней распласталась сказочная птица с чудовищно огромными огненными крыльями. Как-то незаметно, и тоже сказочно, птица эта на глазах Маши превратилась в фиолетово-синее страшилище. А еще минуту-другую спустя и страшилище сгинуло, и вместо него по воде понеслись быстрые струги с малиновыми парусами.

Весь этот день Маша думала только о Павле, только о нем.

Завтра исполняется год со дня гибели мужа. А кажется, всего лишь недавно познакомилась с ним Маша, кажется, только вчера была их свадьба.

Полгода прожила Маша с мужем, а сколько осталось воспоминаний – светлых и радостных, горьких и печальных. И в памяти они воскресали одно за другим, одно ярче другого...

По узкой тропинке, усыпанной мелкой галькой, медленно и грузно прошел высокий парень, заложив за спину руки. Он даже не взглянул на Машу, но, отойдя от нее, отойдя всего на несколько шагов, внезапно повернул назад.

– Не скажете, который час? – спросил он, останавливаясь против Маши и сразу загораживая плечистой фигурой все небо.

Отвечая, Маша вскинула на парня глаза – большие, черные, с золотыми искорками и, сама не зная почему, вдруг смутилась. Ей показалось, что она уже где-то видела это лицо – такое простое и открытое, с подкупающей застенчивой улыбкой на припухлых мальчишеских губах.

– Спасибо, – поблагодарил парень и тотчас пошел в гору, шагая легко и быстро.

«А ведь я тоже засиделась. Надо идти, а то скоро Коленьку кормить, – подумала Маша и наморщила лоб. – Но где я все-таки видела этого молодого человека? Где?»

Она склонилась над сыном, осторожно провела кончиками пальцев по его лбу, поправила волосы – пока еще такие редкие, еле заметные, что к ним было страшно притрагиваться. А мальчик уже проснулся, завертел головой, улыбаясь и лопоча что-то бессвязное, и Маша, растроганная и счастливая, тоже улыбнулась.

– Неужели, Коленька, кушать захотел? – сказала она, заглядывая сыну в глаза. – Проголодался, галчонок?

Мальчик высвободил из пеленок руку и потянулся к груди, по-смешному разевая рот.

Решив сейчас же вот накормить ребенка, Маша огляделась по сторонам. Вокруг никого не было, лишь по прибрежной полосе прогуливалась, раскачиваясь из стороны в сторону, ворона, преисполненная собственного достоинства.

Маша поудобнее уселась на камне и стала расстегивать кофточку.

Солнце уже село, но было еще так светло, что у гуляющей по сырой гальке вороны отчетливо виднелось на спине сизое вздыбленное перо.

«А ведь это же Трошин, – неожиданно сказала про себя Маша. – Бурильщик из бригады Авдея Никанорыча. Почему я сразу не вспомнила? Его портрет на днях в газете напечатали».

Она не видела, как с горы спустилась, размахивая плащом, молодая худущая женщина в темном шерстяном платье.

Маша оглянулась, когда незнакомка была уже рядом.

И по мере того как женщина приближалась к Маше, совсем растерявшейся, смуглое лицо ее с коротким вздернутым носом начинало расплываться в улыбке.

Мельком взглянув в лицо незнакомки, Маша не удержалась и тоже улыбнулась, уже не чувствуя ни растерянности, ни смущения, сама не понимая, отчего это ей так стало хорошо.

– Какой я строгий, даже брови нахмурил! – сказала со смехом женщина. Она остановилась, с ласковым любопытством рассматривая ребенка, прильнувшего губами к полной белой груди с голубоватыми ниточками жилок. – Это у вас первый?

Маша кивнула головой.

– Наверно, так рады? Правда?

– Да, – сказала Маша и негромко рассмеялась.

– Как комично он хмурит брови! – Незнакомка снова улыбнулась и присела перед Машей на корточки.

– А вы, видимо, приезжая? – спросила Маша.

– Да. Мы с мужем только на днях появились на этой земле. Его директором промысла сюда прислали... Каверина моя фамилия. А зовут Ольгой.

Маша и Каверина возвращались в деревню вместе.

– А как здесь изумительно! Какие горы! – говорила Каверина. – А закаты... – она обернулась назад и вздрогнула. За Волгой полыхало зловеще-багровое пожарище. – Ой, как жутко!.. Рассказывают, вот так в Сталинграде.

Маша тоже оглянулась и крепче прижала к себе сына. Некоторое время они шли молча, глубоко задумавшись. Каверина проводила Машу до калитки.

– Заходите, пожалуйста, когда будет время, – пригласила Маша свою новую знакомую. – Я вечерами всегда дома.

– Обязательно зайду, Машенька! – пообещала та, и по всему чувствовалось, что говорила она это искренне и уж свое слово непременно сдержит. – Смотрите, берегите малыша. Он такой у вас хороший!

II

Еще в апреле на пустыре, начинавшемся тут же за Отрадным и кое-где заросшем кустарником, было тихо и безлюдно. Но прошел месяц, и сюда стали возить кирпич, цемент, лес. Появились каменщики и плотники. И вот к осени на пустыре выросло несколько бараков и кирпичных домиков будущего городка нефтяников, но в жилье по-прежнему была большая нужда, и много рабочих семей еще продолжало оставаться в деревне.

– Если бы не война, разве стали бы строить времянки? – посмотрев на длинные приземистые бараки, тихо сказала Каверина шагавшей рядом с ней Маше.

На пригорке весело и дерзко зеленела сирень, словно собираясь остаться в этом своем наряде и в зиму. Маша сошла с дороги и сорвала кустик с жесткими неувядающими листьями и воткнула его в середину пунцово-золотистой охапки веток, которую она держала в руках.

После прошедшего на той неделе дождя снова установилась солнечная, безветренная погода, не часто бывавшая в эту пору года в Жигулях. Бездонно синеющее небо целыми днями оставалось чистым и безоблачным, как в лучшую летнюю пору, и все же по всему чувствовалось: это последние погожие денечки.

Маша радовалась, что согласилась пойти с Кавериной, недавно избранной секретарем комитета комсомола, в рабочий поселок – вечер был теплый и тихий.

– А ты знаешь, Машенька, в последнее время я все чаще начинаю думать... – грустно заговорила Каверина, – семья без детей... Ну разве могут люди быть в полную меру счастливы без детей?

Маша собиралась что-то сказать, но, взглянув Ольге в лицо, промолчала.

Комендант общежития, неопределенных лет человек с юркими, заплывшими глазками, встретил Каверину и Машу недружелюбно.

– Все ходють и ходють всякие, – ворчал он, сопровождая нежданных гостей. – А чего смотреть, чай тут не царские палаты!

И в какую бы комнату Ольга и Маша ни заходили, везде было одно и то же: грязные полы, кучи мусора по углам, голые, унылые стены.

– У вас что же, так принято – убираться раз в месяц? – спросила Каверина.

– Убираемся, – лениво протянул комендант. – Каждый день убираемся. Да разве всюду поспеешь!

С одной из кроватей приподнялся чернявый паренек и с усмешкой проговорил:

– Не верьте – врет! Дня четыре уборщицы не видим. Только в одной комнате – в конце полутемного коридора – было несколько чище, опрятнее.

Подходя к этой комнате, комендант ядовито заметил:

– А тут у нас самая что ни на есть капризная публика обитает. То им вешалку подавай, то зеркало... А понятия того нету, что война, не до этого...

– А кто же именно? – перебила Ольга коменданта, еле сдерживая накипавшее против этого человека раздражение.

– Соловей-разбойник. По фамилии Трошин. И еще с ним двое.

На сумрачном до этого лице Ольги затеплилась улыбка. Она уже познакомилась с Трошиным – он был членом комсомольского комитета.

– Мы сейчас, Машенька, и запишем, с чего нам тут начинать, – сказала Каверина, обращаясь к Маше. Как будто лишь сейчас заметив в руках у Маши охапку веток, она вдруг оживленно добавила: – А давай-ка устроим их куда-нибудь... ну хотя бы на подоконник. Они так украсят комнату!

– Давай, Оля, – охотно согласилась Маша, – только во что вот их поставить?

– А вот если... в кувшинчик? – Каверина взяла с тумбочки небольшой эмалированный кувшин.

Через минуту букет уже стоял на подоконнике, и от его огненных и оранжевых листьев в комнате и в самом деле стало светлее и уютнее.

Достав из кожаной сумки бумагу и карандаш, Ольга присела к столу.

– Придут ребята и порадуются: откуда, скажут, взялось такое? – Ольга негромко засмеялась и покосилась на дверь, за которой только что скрылся комендант. – Первым запишем: починить полы, исправить двери. Так? Потом побелка.

– А не лучше ли, Оля, нам уйти отсюда? Неудобно в чужой комнате, – проговорила Маша, все еще продолжая стоять.

– Ой, какая же ты трусиха...

Каверина не договорила – в комнату неожиданно вошел Трошин с книгой под мышкой.

– Здравствуйте! Вот не ожидал гостей! – непринужденно сказал бурильщик, подходя к столу. – А я нынче во второй смене.

Ольга первой протянула бурильщику руку:

– Хотелось сказать – не ожидал непрошеных гостей?

– Что вы! Гостей всегда надо с радостью встречать. А начальство особенно! – улыбаясь, Трошин повернулся к Маше.

Пожимая Машину руку – узкую, с длинными тонкими пальцами, – бурильщик пристально и доброжелательно посмотрел в ее лицо.

– А что же вы не садитесь? – с добрым участием спросил он и подставил табуретку.

– Спасибо, – ответила, краснея, Маша.

Положив на тумбочку книгу, Трошин и сам устроился у стола.

– А вы что же тут, товарищ Каверина, акт, что ли, какой составляете? – заговорил он шутливо. – Неужели мы в чем провинились?

– Никакой акт не поможет... Надо гнать в шею вашего коменданта. Вот что! – Каверина подняла голову. – Серьезно говорю.

– Согласен, – кивнул Трошин. – Этому пьянице давно пора по шее надавать.

Каверина повертела между пальцами карандаш, потом зачертила нарисованную на бумаге птичку.

– А еще, Оля, запиши: в туалетной комнате нужно повесить новые умывальники, – сказала Маша. – Те, что сейчас там, – худые, ржавые. И занавески на окна. Это тоже обязательно.

– Занавески... А с ними и верно неплохо будет! – простодушно проговорил бурильщик, снова уставясь на Машу.

Но Маша даже не взглянула на Трошина.

«А он совсем и не заметил нашего букета», – с неприязнью отметила она про себя.

Через полчаса Ольга и Маша собрались уходить. Проводив их до крыльца общежития, Трошин на прощание сказал:

– Заглядывайте почаще. А за букет пребольшое спасибо. Мы эти веточки до весны сохраним!

И он посмотрел на Машу светло-серыми, мягко засиявшими глазами, как будто угадывая, что это она принесла в его комнату последнюю память о прошедшем лете.

III

Еще когда в бригаде Хохлова работал Павел, Егор изредка прибегал на буровую. Особенно он любил бывать во время подъема или спуска бурильных труб. Робко остановившись на мостках и затаив дыхание, паренек во все глаза смотрел на длинные стальные трубы – «свечи», которые быстро, одну за другой, поднимали из скважины рабочие.

Но вот дядя уехал на фронт, и Егор перестал ходить на буровую. Снова его увидели там через полгода после получения известия о гибели Павла.

– Фомичев? – спросил мастер, проходивший мимо рослого, краснощекого паренька, и взял его за плечо.

– Здрасте, – с хрипотцой сказал мальчишка, недоверчиво покосившись на Авдея Никанорыча.

– Так, так, – протянул Хохлов, оглядывая с головы до ног подростка. – Интерес, значит, к нашему делу имеешь? Бурильщиком, как дядя Павел, хочешь быть?

Егор ничего не ответил, он лишь проворно опустил лучисто просиявшие глаза. Глаза эти были расставлены широко, точь-в-точь как у дяди Павла.

– А учишься как, хорошо?

Мальчишка мотнул головой.

– Ну, то-то. Учись старательно. Теперь в нашем деле без учения нельзя. Вон их сколько, машин-то разных! – Хохлов помолчал, еще раз внимательно оглядел Егора. Беспокойные, глубоко запавшие глаза мастера потеплели в улыбке. – Ну, то-то! Заглядывай еще, когда вздумаешь!

И вот с тех пор паренек все больше и больше стал привязываться к старому мастеру. Теперь он уже чаще наведывался на буровую. Когда кто-нибудь из рабочих сердился на Егора, пристававшего с разными расспросами, Хохлов говорил, хитровато щурясь:

– До всего допытывайся, Егорка! Ко всему присматривайся. Наша работа, парень, сто́ящая. Нефть для машин нужна, как хлеб для человека. Вот оно что!

Ему все больше и больше нравился этот шустрый, любознательный подросток, которому до всего было дело.

Егор никогда не скучал на буровой и всегда находил себе занятие: то вертелся возле ремонтируемого насоса, подавая слесарю разные гайки и ключи, то помогал рабочим готовить раствор, с азартом кидая в глиномешалку полные лопаты тяжелой комковатой глины, то очищал от песка и мучнистого шлама желоба.

– В Павла, в дядю пойдет. Такой же до работы горячий будет, как и тот, – негромко, себе под нос, говорил мастер, присматриваясь к лобастому, не по возрасту сильному и выносливому пареньку.

А заслужить одобрение Хохлова, человека требовательного и к людям и к себе, было не так-то просто.

На каждом промысле – большом или малом – можно найти буровую скважину, первой в свое время давшую нефть в этом районе. Была такая скважина и на промысле в Жигулевских горах.

Невысокая вышка стояла в начале устья Яблонового оврага, метрах в полутораста от берега Волги, и нефтяники в шутку называли ее «бабушкой». Эту скважину-открывательницу и пробурил в тридцать седьмом году мастер Хохлов.

Всякий раз, заявляясь на промысел, Егор старался пройти непременно мимо этой вышки. А изредка он даже присаживался около «бабушки» на пенек и пытался представить себе то недавнее, совсем недавнее время, когда она сиротливо стояла одна-одинешенька во всем этом лесистом и – опять уже в прошлом – таком глухом овраге.

Об этой буровой Егор знал все, решительно все, не зря же он пытливо и настойчиво выспрашивал Авдея Никанорыча о его работе в Яблоновом овраге.

...Вышка затерялась среди диких яблонь и орешника, густо разросшихся по широкому оврагу. Грохот бурильного станка пугал птиц и зверей, но стоило лишь ненадолго умолкнуть станку, как над оврагом водворялась немотная таежная тишина, словно вокруг на много километров лежала нехоженая земля.

Авдей Никанорыч жил в то время в палатке, раскинутой между кудрявыми яблонями. В дождливые августовские ночи мастер просыпался от стука спелых дичков, падавших с веток на тугой намокший брезент палатки. Подолгу ворочаясь с боку на бок, он думал о том, удастся ли отыскать в Жигулях «большую нефть».

Еще до Хохлова геологоразведочная партия пыталась пробурить в овраге глубокую скважину, но произошла крупная авария – оборвалась колонна труб, и все работы были прекращены. Постигла неудача бурильщиков и при бурении другой скважины.

– Случись такая авария и у нас на буровой, – вспоминая то время, говорил потом Авдей Никанорыч, – разведка в Жигулях затянулась бы, леший ее знает, на сколько еще месяцев!

Наконец бурение было закончено. Тревога Авдея Никанорыча оказалась напрасной. Из скважины ударил нефтяной фонтан. Первый нефтяной фонтан в Жигулевских горах.

Потом Хохлов бурил новые скважины, осваивая богатое месторождение. Обычно больше двух лет Авдей Никанорыч редко где задерживался на одном месте. Хохлову всегда была по душе работа разведочной партии – трудная и смелая. Он любил первым приходить в глухие края, где еще не были открыты богатства земных недр, но которые надо было во что бы то ни стало отыскать. Опытный мастер бурил скважины и в знойных солончаковых пустынях Эмбы, и на штормовом берегу Охотского моря, и на реке Ухте, и в степях Кубани. Но здесь, в Жигулях, Авдей Никанорыч осел надолго.

– Не собираешься, Никанорыч, в другие земли податься? – спрашивал его изредка кто-нибудь из бурильщиков. – Говорят, на Украине, под Ромнами, нефть начинают искать.

– Какой ты чудной, милок! – не спеша отвечал мастер. – Ты что же думаешь, тут всю нефть открыли? Не-ет, милок. Тут еще работы хватит. Эти горы все на нефти плавают!

Эти крылатые слова старого мастера о родных Жигулях пришлись Егору по душе. Даже в сочинении по литературе, рассказывая о минувших летних каникулах, Егор написал:

«То и дело бегал в Яблоновый на буровую к мастеру Хохлову, тому самому, который нефть в Жигулях открыл. Не кто-нибудь, а Хохлов Авдей Никанорыч сказал про наши Жигули: «Эти горы все на нефти плавают!»

Но особенно частым гостем в бригаде Хохлова Егор стал этой вот осенью.

Прослышав о том, что бывалому мастеру поручено искать в Жигулях новый нефтеносный горизонт – девонский, по предположению геологов еще более мощный, чем тот, который разрабатывался, Егор готов был дневать и ночевать на буровой Хохлова.

А когда над новой буровой, уже получившей свой номер – 27, – нависла угроза срыва графика ее пуска и комсомольцы промысла решили помочь хохловцам, Егор подумал: «А мы, комсомольцы школы, мы что, малосильная команда? Разве мы не умеем лопаты в руках держать? Или топоры?»

Кто-кто, а уж Егор знал, как обрадуется Хохлов каждой новой паре рабочих рук!

Бригаде Авдея Никанорыча сейчас приходилось куда как туго.

– На два фронта воюем, – говорил Хохлов. – На старой буровой заканчиваем проходку и тут вот, на двадцать седьмой, потеем.

Невысокий и кряжистый, с виду угловатый и неповоротливый, Авдей Никанорыч изумлял всех своей непоседливостью.

Медленно шла нагрузка машин на глинокарьере для старой буровой, и он мчался туда, размахивая короткими руками, сам брался за лопату и показывал, «как еще могут работать старики». И уже вместо трех-четырех рейсов в день машины начинали делать по два рейса в полтора часа. Происходила заминка у монтажников, устанавливающих паровую машину на двадцать седьмой, и мастер тут как тут – уже поднимался на приемные мостки новой вышки.

– Ну, чего, мокрые курицы, топчетесь на одном месте? – спрашивал он и, постояв минуту-другую, задумчиво покручивая ус, советовал, что и как надо делать.

Явившись как-то на поляну после обеда, Хохлов остановился на пригорке и посмотрел вокруг, на работавших всюду людей.

К Авдею Никанорычу подошел бригадир вышкомонтажников Устиненко, пожилой рябоватый украинец.

– Помощники-то, Никанорыч, все подваливают! – сверкая маленькими колючими глазками, сказал он и повел рукой в сторону траншеи. – Еще с двух буровых комсомолия притопала.

Приглядываясь к рабочим, копавшим траншею для водопроводных труб, мастер проговорил:

– А за теми кустами... там что за команда?

– Это Егорий Фомичев с приятелями. Прямешенько из школы прикатили. Давай, требуют, дядя Устиненко, и нам работу!

Бригадир вышкомонтажников тоже глянул на ребят и с одобрительной ухмылкой добавил:

– Славные хлопчики!

Авдей Никанорыч зашагал к траншее. Первым его заметил Егор. Разогнув спину, мальчишка провел рукой снизу вверх по разгоревшемуся, кирпично-смуглому лицу и крикнул:

– Здравствуйте, Авдей Никанорыч!

– Как она, жизнь-то, стригунки? – спросил Хохлов.

Егор был без фуражки, и длинные пряди волос то и дело спадали ему на широкий выпуклый лоб. Привычным кивком отбросив назад волосы, он сказал:

– Как всегда, Авдей Никанорыч!

– А не пора ли вам домой, уроки готовить?

– Успеем с уроками. Мы еще часочка два порубаем! – загалдели мальчишки, окружив мастера. Их было много – десятка три.

– Авдей Никанорыч, а правда, на реке Ухте уже добывается девонская нефть? – поборов смущение, обратился к мастеру белобрысый веснушчатый паренек, тонкий, как тростник. – А то у нас тут спор получился.

– Добывается! На Ухтинском промысле мне довелось поработать...

– Говорил же я вам. А еще не верили, – сдержанно, с упреком сказал Егор товарищам.

– Авдей Никанорыч, – снова смущаясь и розовея, подал голос все тот же белобрысый паренек, – а мы хотим... кончим весной семилетку – и на промысел. Вы нас возьмете к себе?

Старый мастер поднял с земли перекрученный, точно связанный в узел, обрубок корня – не то шиповника, не то осины, – повертел его в руках и задумчиво, со вздохом, сказал:

– Если бы не война, учиться бы вам, стригунки, да учиться!

Хохлов поглядел на Егора и добавил, ласково потрепав подростка по плечу:

– А тебе, Егор, спасибо... И всем вам, ребятня, рабочее наше спасибо за подмогу.

Авдей Никанорыч помолчал.

– А насчет буровой... Кончите школу, приходите. Разумею так: работа у нас всегда найдется, особливо для тех, кто ее не страшится.

Когда Хохлов отошел, Егор, ни на кого не глядя, стиснул в руках лопату и, чуть нагибаясь, изо всей силы вонзил ее в неподатливую, слежавшуюся веками землю.