Текст книги "Время бросать камни"

Автор книги: Виктор Стариков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Этот первый большой разговор вечером, у костра, под летним небом запомнился Дмитрию. Слушая Петра, он как бы схватывал одним общим взглядом всю салдинскую жизнь. Усваивал ее изнутри. О такой же вот беспощадной эксплуатации труда, в том числе и детского, пишет К. Маркс в «Капитале», книге, которую он сейчас читает.

Петр, пригретый искренним сочувствием петербургского студента, еще долго рассказывал внимательному слушателю не только о себе, но и о жизни соседей, о всяких заводских порядках, во всем ущемлявших права рабочего человека, о бездушном начальстве. Простая вроде трудовая жизнь раскрывалась в этом рассказе в разных поворотах, недоступных взгляду со стороны.

Сейчас Дмитрий по-иному, чем до отъезда в Петербург, воспринимал рассказываемое Петром. Опыт, приобретенные знания, помогали ему теперь взвешивать, анализировать социальное неравенство, беды народа, отчетливее видеть губительное зло. Ему хорошо становилось на душе, когда он думал, что писательство – это как раз тот путь, на котором он сможет принести пользу людям.

«Как страшно все разобщены! – думал Дмитрий. – Если бы петербуржцы, такие, как Долгушин, знали, что происходит здесь, «во глубине уральских руд», они специально говорили, – кричали бы! – об этом. Моя жизнь должна быть положена на то, чтобы открыть людям глаза, рассказать о скрытых от общества и потому особенно опасных язвах, изнутри подтачивающих силы народа. Жить для других, – размышлял Дмитрий. – Если исходить из этого, как из личного долга, то осмысляется и собственная жизнь. Вот что должно стать главным. Все остальное только подчинено главному, все другое не имеет смысла».

Засыпая, он думал, как несправедливо устроена жизнь. Почему, например, Петр, несомненно одаренный человек, должен биться в нужде и тянуться через всякие препятствия к крохам знаний? Разве нет прав у каждого человека на просвещение? И найдется ли сила для изменения существующих порядков?

К вечеру третьего погожего летнего дня охотники вернулись в Салду хоть с малой добычей, но с добрым настроением. Дмитрию тогда казалось, что он надышался лесным воздухом на год.

– Так заходи, как говорили, – напомнил Петру Дмитрий, прощаясь.

– Не позабуду.

За эти дни между ними возникли отношения, которые останутся светлыми для обоих на всю жизнь.

…У дома Маминых стояла запряженная лошадь.

Отец, собираясь в отъезд, только молча взглянул на Дмитрия.

– Далеко? – поинтересовался Дмитрий.

– Павла Степановича Важенинова на работе в рельсовой фабрике придавило. Отходит, бедняга… Сейчас дочка прибегала… Вот и еду, – сумрачно сказал он. – О, господи, тяжкую смерть принимает…

2

Петербург отходил в воспоминаниях все дальше, уступая место сильным впечатлениям каждого дня жизни на Урале. Урал все больше завладевал душою Дмитрия. Общая картина, сложившаяся в воображении в первые дни, словно дробилась на частности, поворачивалась новыми и новыми гранями, новыми подробностями и деталями, тесно переплетенными между собой.

Среди сильных впечатлений особое место заняла поездка в Ермаковский кедровый бор, знаменитый в окрестностях Салды. Поездку организовал управитель завода Константин Павлович Поленов. Ехать собрались еще несколько семей заводских работников, близких Поленову.

Поначалу Дмитрию, откровенно, не хотелось ехать, хотя вроде серьезных поводов для отказа не было. Роль здесь играло скорее всего уязвленно-гордое стремление сторониться людей, «власть предержащая». Но Наркис Матвеевич настоял.

– Не стоит тебе дичиться, – упрекнул он Дмитрия. – Ты знаешь, как Константин Павлович хорошо относится к нашей семье, ко всем нам. Без его вмешательства и помощи я так и остался бы в Висиме. Тут же, в Салде, хоть забот прибавилось, но и жить стало легче. Посуди сам, он помнит тебя по Висиму мальчиком, ему интересно с тобою взрослым познакомиться. И Марья Александровна о тебе вспоминала. Увидишь интересных людей. Ведь ты о литераторстве мечтаешь, – затронул Наркис Матвеевич даже эту тонкую струну. – Должен расширять круг своих знакомств. Володю захватишь, ему доставишь радость. Он дружит с детьми Поленовых.

По рассказам отца Дмитрий имел некоторое представление о тех, кто собирался ехать на пикник. Вероятно, самыми яркими и, по всему судя, незаурядными будут бывший управитель Нижне-Салдинского завода Яким Семенович Колногоров и надзиратель бессемеровской фабрики инженер Николай Иванович Алексеев.

Колногорова Якима Семеновича, сына крепостного, верного слугу Демидова, как о нем отозвался Петр Матронин, знали на всем Урале, по обе стороны его хребта. Видно, бог не обделил его талантами, коли из захудалого крепостного, заводского рассылки, самоучкой овладевшего грамотой, он сумел подняться на высокую гору – до должности помощника управителя всеми заводами Тагильского округа по технической части! В 1835 году он стал надзирателем, а вскоре и управителем Нижне-Салдинского завода. За три года до отмены крепостного права, за верную службу Демидовым, он получил от них вольную. Но говорят, что нет страшнее, когда свой же брат становится над теми, кто еще вчера был с ним на равном положении. Яким Семенович подтвердил это наблюдение. Про все забыл, став вольным.

Властью, которая пришла в его руки, он пользовался с наслаждением, круша и сгибая своих бывших сотоварищей, словно торопясь проложить между ними и собою непроходимую линию. Это он стал автором знаменитой, жестокой уставной грамоты, по которой тысячи мужиков зачислили в мастеровые, безжалостно отобрав у них землю.

Двадцать шесть лет выстоял Яким Семенович во главе Нижне-Салдинского завода, ревностно служа Демидовым, и вывел этот завод по технике в самые передовые и выгодные хозяевам. Тут он наладил пудлинговое производство металла, завел паровые машины, газовое освещение. В Нижней Салде в 1851 году, по заказу Николаевской железной дороги, начали катать рельсы. Было чему радоваться уральским заводчикам! В технических кругах Колногорова называли первым русским рельсопрокатчиком. Только забывали при этом умелых мастеров, которые стояли за станами, осваивая новое для России дело.

В Нижней Салде жил зять Колногорова инженер Николай Иванович Алексеев, надзиратель бессемеровской фабрики, женатый на его дочери Марии, отец троих детей. Человек он, судя по рассказам, тоже талантливый, друживший с управителем завода Поленовым.

Год назад Николай Иванович вернулся из многомесячной поездки на металлургические заводы Франции и Швеции. С ним ездили два практиканта – Михаил Васильевич Саканцев, чертежник 2-го разряда, и Анатолий Алексеевич Злобин, доменный надзиратель с Висимо-Шайтанского завода. Перед поездкой, дабы принести больше пользы, они получили двадцать уроков французского языка у госпожи Мейер – гувернантки в семье управителя Тагильских заводов.

Цель этой поездки – изучить передовые способы работы французских металлургов, поучиться у них уму-разуму.

Программу выработали обширную, она охватила весь металлургический цикл: доменное дело, сталеплавильное и прокатное. Особое внимание обращалось на «изучение бессемеровского железа и стали и выплавки для этого производства чугуна и ферромарганца». На обратном пути из Франции, где тагильчане работали на заводах фирмы «Терр-Нуар», Алексеев и два сопровождавших его практиканта побывали и на шведских металлургических заводах Нобеля.

Работу тагильчане проделали большую.

П. П. Демидов, князь Сан-Донато, в письме из Парижа на имя А. О. Жонеса де Спондевиль, французского подданного и своего главного уполномоченного в Петербурге, писал в мае 1876 года:

«Благодаря Вам и сотрудникам Вашим, мои заводы впервые в России привели в исполнение столь полезные для отечества нашего эти новые системы. Прошу Вас выразить от моего имени всем деятельным товарищам Вашим, с выше до мала, искреннюю мою благодарность за их труды. В особенности благодарю гг. Вольстета, Фрейлиха, Поленова, Лунгрена и Алексеева. Назначаю награды г. Вольстету 5.000 р., Фрейлиху и Поленову по 2.500 р., Лунгрену 1.500 р. и Алексееву 1.000 р.»

Известный своей скупостью Демидов тут расщедрился. Значит, польза от поездки была исключительно велика.

Фрейлих в то время был управляющим заводами Нижне-Тагильского округа, Вольстет управлял Нижне-Тагильским заводом, Лунгрен ходил в главных механиках.

Табель о рангах Демидов соблюл. Всех вспомнил, кроме двух практикантов. А между тем так ли велика была роль Фрейлиха вместе с Лунгреном. Ведь они только санкционировали поездку, а осваивали дело за границей Алексеев, Саканцев и Злобин. Этот случай, как нельзя более наглядно, продемонстрировал отношение хозяина к подчиненным.

Дмитрий слышал, что Алексеева и тех, кто ездил с ним во Францию, на демидовских заводах иронически звали «французами»…

Выехали в Ермаковский бор рано, несколькими колясками. Песчаная дорога бежала холмами, на открытых местах виднелась вдали могучая лесная гряда Уральского хребта.

Ермаков бор, который в народе почему-то связывали с походом Ермака через Урал, оказался достойным своей громкой славы. Кедры, один другого мощнее, с потеками играющей на солнце янтарной смолы, поднимались к небу широкими кронами, унизанными точеными шишками, темнея длинноиглыми пучками. Лиственный подрост у их подножия образовывал густые заросли. Трава стояла по пояс. В воздухе густо мешались запахи цветущих трав и расплавленной солнцем смолы. Цокали копыта лошадей по каменистой дороге, веяло ленивым покоем… Господи, до чего же тут было хорошо!

На широкой поляне, в тени кедров и полотняных навесов, заранее врыли в землю столы, застелили их скатертями, прямо на траве раскатали широкие ковры. В стороне кипел многоведерный самовар. Прибывшая, видно, заранее многочисленная прислуга, которой распоряжалась Марья Александровна, жена Поленова, сновала с подносами и блюдами. В кустах стояли ящики с винами.

Да, пир готовился нешуточный.

Константин Павлович Поленов, представительный старик, неторопливо обошел поляну, проверяя, все ли как следует приготовлено к приему гостей, поманил одну из девушек и отдал ей какие-то последние приказания.

В просторном экипаже приехали Алексеевы с детьми и Я. С. Колногоров – высокий, сухощавый, седовласый. На его суровом узком лице обращали на себя внимание черные густые широкие брови и холодный властный взгляд серых глаз. Не подумаешь, что этот человек вышел из самых бесправных низовых крепостных. Его зять, Николай Иванович, молодой еще, рыхловатый господин, с несколько отечным лицом, выйдя из экипажа, скучающе оглянулся, словно насильственно доставленный в лес. Марья Якимовна, его миловидная жена, чему-то беспечно радуясь, смеялась, оглядывая детишек, поправляя на них растрепанные костюмчики. Дмитрию показалось что-то небрежное в отношении к ней мужа. Николай Иванович даже не помог Марье Якимовне сойти с коляски, кто-то другой подал ей руку.

Молодежь Поленовых, а с ними и брат Володя, коротко знакомый со всеми, сразу устремились в глубь леса. За ними побежали и внучата Колногорова.

Вскоре подъехали главные гости: управитель заводов Тагильского округа Карл Карлович Фрейлих, управитель Нижне-Тагильского завода Иван Иванович Вольстет, главный механик Альфред Иванович Лунгрен, главный лесничий Константин Иванович Бекман – высшая знать заводов Демидова. Явным становилось, что собрались они не просто ради воскресного отдыха, сколько отметить какое-то важное событие. Дмитрий видел, что перед ним не просто заводские работники, а нечто вроде придворных, в среде которых, как при дворе, о рангах не забывают. Эти люди держали в своих руках все нити огромного заводского дела на Урале. Не было тут власти большей, чем они, повелители семидесяти тысяч рабочего люда. Даже Константин Павлович среди них как-то помельчал.

В этом обществе Дмитрий, человек из низов, без всякого положения, чувствовал себя неуютно, пожалел, что поддался уговорам отца. Чуткий Поленов заметил состояние Дмитрия – самого молодого среди собравшихся, – улучил минуту, подошел к нему.

– Не чурайтесь, Дмитрий Наркисович, – добродушно заметил он, – привыкайте. После университета, конечно, на Урал вернетесь? Он нуждается в образованной молодежи. Входите в заводское общество. Поможем вам найти со временем в нем свое достойное место. У нас тут все по-простому, по-домашнему, – заверил он, не замечая фальши своих слов, ревниво наблюдая, как рассаживаются главные гости.

По знаку, данному Фрейлихом, захлопали пробки открываемого шампанского. Карл Карлович Фрейлих, осанистый, с густой, надвое расчесанной пушистой бородой, главный среди главных, холеной рукой, на пальце которой сверкал перстень с крупным александритом, поднял бокал, внушительно огладил бороду.

– Разрешите, господа, поздравить всех! В особенности нашего гостеприимного хозяина Константина Павловича Поленова…

До Дмитрия дошел только общий смысл многословного тоста Фрейлиха. На Нижне-Салдинском заводе успешно провели работы по усовершенствованию бессемеровского процесса. Повысилась производительность фабрики, улучшилось качество металла. В этом была доля труда и Николая Ивановича Алексеева.

Пили поочередно за здоровье всех гостей из Нижнего Тагила, за их жен, за хозяйку стола Марью Александровну, за всех дам, за процветание заводского дела… Конечно, и за Демидова… Потом просто выпивали и закусывали, закусывали и выпивали. Большое общество распалось на группки. Поленов держался поближе к высшему начальству. Дамы составили особый кружок, отъединившись от мужчин, и между ними шли свои разговоры. Голоса звучали все громче, заиграла музыка. Дмитрий и не заметил оркестрантов, укрывшихся за кустами.

Рядом с Дмитрием оказался «француз» – Анатолий Алексеевич Злобин, из тех, что ездил с Алексеевым во Францию и Швецию. Еще сравнительно молодой, – наверное, сорока не было, но уже начавший лысеть. Быстро захмелев, он настойчиво тянулся с рюмкой к Дмитрию, воспылав к нему симпатией.

– Наблюдаете наше общество? – с пьяной иронией говорил он. – Глухо у нас после Петербурга, дорогой студент? Дураков везде хватает, только в вашем Петербурге они не так заметны, как у нас… Видите этого павиана Карла Карловича? Главный… А ведь ни уха ни рыла в заводском деле не понимает. А держится… Уж сколько лет всем тут вертит… Вы всмотритесь повнимательнее в наши прелестные уральские картинки, вдумайтесь. Сатирика бы сюда! Ни одной русской фамилии. Заводы русские, рабочие русские, а кто ими управляет? Вот сколько иноземной саранчи налетело на русское богатство!.. Хотите я вам занятную историю расскажу? Было это всего два года назад. В Нижнем Тагиле впервые мартеновскую печь пускали. По заказу ее французы выкладывали. Приехали двое: сам директор завода «Терр-Нуар» господин Вольтон и при нем этакий ферт мусье Арно. Молодой еще человек лет двадцати пяти, но бойкий… Ну-с, выложили печь, просушили ее, как вроде положено, начали разогревать. Вот тут мусье Арно и показал себя: в первые же сутки такую температуру поднял, что сводик и начало рвать, а на вторые сутки кирпичи и вовсе прогорели. Пришлось печку остановить. Заново начали выкладывать свод. Ни бельмеса этот Арнишка в металлургии не кумекает. Все видят, но вмешиваться никому не позволяют. Как же – инженер из Франции… Пять плавок дали, а толку никакого. Не идет печь. Только последнюю плавку он все-таки довел, да металл выпустил все равно никудышный… Но что думаете? В честь даже такого события устроен был пир в барском доме, великолепный пир, с шампанским. Шампанское начальству, а мастерам и работникам по бутылке пива… Сделали вид, что француз все же одержал победу, утер нос русским мастеровым…

Да-с, – продолжал увлекаясь, Злобин, не забывая подливать себе в рюмку. – Прожигает своды Арнишка, а признаться в неудачах не хочет. Тут уж и сам Карл Карлович Фрейлих видит, что дело-то неладно. Какой разговор между ними состоялся, не знаю. Только этого мусье Арно как ветром из Нижнего Тагила выдуло. Утром приходим, а его уж и след простыл. Однако свои три с половиною тысячи на дорогу из Франции на Урал и обратно да за работу на заводе получил…

Вызвал сам Фрейлих нашего милейшего Михаила Васильевича Саканцева, что с нами во Францию ездил, и приказал ему доводить дело до конца. Тот и довел: перестали своды падать, и сталь пошла нормальная. А цена этому Саканцеву вышла знаете какая? Двадцать пять рублей в месяц!.. Вот какая цена!.. Ведь мастер… таких поискать…

– Что же он терпит, не уходит? – спросил Дмитрий.

– Куда? Везде это иноязычное засилье, по всему Уралу. Расплодились… Дадут ему в Тагиле такой волчий билет, что вовсе без хлеба останется. У него же никакого диплома. Кто он – Михаил Васильевич? Чертежник 2-го разряда, выученик нашего реального училища в Тагиле. Вот и все его звание. Да и петербургским инженерам больше пятидесяти не платят.

Он задумался, покачивая головой. Наполнил рюмки вином.

– Много тут нашего брата гибнет… Кончите университет – бегите подальше от Урала. Сожрет вас с потрохами, коли надежной руки наверху не будет. Не дадут вам ходу.

– Но вы на свое положение не можете жаловаться, – заметил Дмитрий. – Смотритель доменной фабрики…

– Ваша правда… Не жалуюсь… Я не Саканцев, поднялся. Даже домик в Салде неплохой построил. Кое-что и поднакопил на черный день… Только и мое положение не лучше. Ведь знаю – не угожу тому же Константину Павловичу и полечу со своей колокольни. Вот и угождаю, на заводе кручусь денно и нощно. Об одном бога молю: как бы печь не закозлили. От наших людей всего можно ждать, лютые ходят… Да и посудите: как после крепостного права установили поденную плату, так ни копейки с той поры не прибавили. А ведь жизнь вздорожала… Заметишь по глазам такого оголтевшего, скорее вон его с завода, иди, брат, кормись в другом месте. Там свои глаза хмурь! Так живем, Дмитрий Наркисович… Хозяева волками, и мы в эту же стаю… А вы все же заходите к нам на завод, поинтересуйтесь… Вам, петербуржцу, многое покажется занятным. Такого завода, как наш, в Петербурге не увидите…

Дмитрий, извинившись, поднялся, чувствуя легкое кружение в голове от выпитого вина, хотя и сдерживался, много не пил, помня, где он и среди кого. Злобин посмотрел ему вслед долгим взглядом, помедлив, налил рюмку коньяка, выпил и, опустив голову, задумался.

Дмитрий шел по лесной дороге, удаляясь от гула голосов. Он подумал, что еще почти два месяца назад в Петербурге, кругом задолжавший, во всем экономя, голодая, не знал даже, сумеет ли вырваться домой. Сегодня волей судеб принимает участие в таком пире сильных, какой и во сне не снился. Вот ведь ирония судьбы! Подумал и о другом, более важном для себя: пора бы ему за работу, хватит гулять.

Прислонившись спиной к дереву, стоял Николай Иванович Алексеев. Кажется, он даже не заметил повернувшего назад Дмитрия.

Женщины уже занялись чаем. Хозяйкой у серебряного самовара сидела Марья Александровна Поленова, ей помогала Марья Якимовна. Дмитрий успел выделить ее среди других. Чем? Может быть, какой-то искренней радостью, теплотой взгляда, непринужденностью поведения со всеми. Она вроде была одета скромнее других дам, но с гораздо большим вкусом. Но задело его внимание нечто другое. Ему показалось, что на этом праздничном пикнике, где каждый находил себе близкого по общности интересов, молодая женщина чувствует себя одинокой, может быть, более одинокой, чем он, случайно сюда попавший.

Дмитрий стоял сбоку и наблюдал за ее неторопливыми движениями: как она брала чашку, наливала из фарфорового чайника заварку, потом подставляла чашку под струю кипятка из самовара. Движения ее рук были изящны и легки. Выполняя свою обязанность, она продолжала разговаривать с соседками, словно ничто не отвлекало ее.

Почувствовав чей-то взгляд, Марья Якимовна повернулась и весело всмотрелась в Дмитрия.

– Хотите чаю? – предложила она.

– С удовольствием.

– Присаживайтесь… Кажется, вы первый из мужчин, который не отказался от чая, – сказала она и рассмеялась. Голос у нее был мягкий, грудной. Протягивая Дмитрию чашку, Марья Якимовна спросила: – После Петербурга вам не дико в нашей заброшенной Салде?

– Не осознал… С родителями не виделся пять лет, мы только переписывались. И, признаться, взаимно соскучились.

– Знаю от Анны Семеновны, что вы достойный сын, не забывали родителей. Анна Семеновна всегда много и хорошо говорит о вас.

– Перехваливает.

– К нам надолго?

– До осени, скоро опять в Петербург.

Она на мгновение задумалась, легкая морщинка прорезала лоб.

– Извините, если затеваю бестактный и не ко времени разговор. Не могли бы вы, если имеете досуг, позаниматься с моим старшим сыном Володей? Тратит он время попусту, и я тревожусь за него. Забудет все, чему обучали в гимназии. Да и по-русскому у него переэкзаменовка.

– Дайте мне срок для размышления, – попросил Дмитрий.

– Конечно. Это естественно. Но как я узнаю о решении?

– Сам дам знать. Только не обижайтесь на отказ.

– Ваше право… Если же вам будет угодно, то и в других домах для вас найдутся репетиторские часы. Нужда в хороших репетиторах в Салде большая. А вы же из Петербурга, из университета…

На этом разговор и закончился.

Мужчины бесцеремонно, совершенно позабыв о дамах, вольно расположились в стороне, распустив галстуки и ослабив воротнички легких рубашек, составили карточный кружок. Во главе его сидел сановный Карл Карлович Фрейлих, и тут оставаясь главным, тасуя неторопливо и опытно карты литыми пальцами, словно выполняя привычную работу. Карты в его руках порхали, плавно и точно опускаясь возле самых дальних партнеров. Напротив Фрейлиха сидел Алексеев. Он играл сосредоточенно, по-хмельному мрачный, брезгливо выпячивая всякий раз губы, рассматривая сданные карты.

Дмитрий, присматриваясь и прислушиваясь, присел возле играющих. Они лишь мельком взглянули на Дмитрия. Ставки, насколько он мог судить, были крупными.

– Желаете испытать счастье? – любезно пригласил черноусый и узколицый главный механик Альфред Иванович Лунгрен, покосившись на Дмитрия выпуклыми темными глазами.

– Нет, благодарю вас.

– Что же это вы там, в Петербурге, студенты, – заговорил нравоучительно Альфред Иванович, ожидая сдачу карт, – так непозволительно себя ведете? Студент должен учиться. Вам бы об отечестве думать, а вы только бунтуете.

Дмитрий промолчал.

– Ведь правильно говорят, что университеты становятся рассадниками крамолы.

Сосед его, главный лесничий, Константин Иванович Бекман, похожий светлым хохолком на голове и такими же бакенбардами на линяющего косача, положил руку на плечо Дмитрия, словно хотел его от чего-то удержать.

– Не спорьте с Альфредушкой. Недостатки воспитания русского человека – его конек. Сейчас он начнет толковать вам, как плохо работает и живет русский мастеровой, человек ленивый и недобросовестный. России, по его разумению, еще долго оставаться азиатской страной. Европейский рабочий и европейская жизнь – вот чему мы должны подражать. Ничего не переменится, пока русский народ не обратится за помощью к Западу – так он считает. И все ваши бунты, все ваши политические выходки – от недостатка образования… Не вступайте в спор, милейший, а лучше послужите нашему обществу и распорядитесь принести несколько бутылочек вина. Что-то в горле стало пересыхать. Очень прошу…

Дмитрий отошел в сторону от играющих и, встретив одну из прислуживающих девушек, передал ей просьбу Бекмана.

Он набрел на поляну, где дамы, ярко одетые, в платьях, отделанных кружевами, затянутые в корсеты, старавшиеся, казалось, в моде не отставать от Петербурга, образовали свой тихо и ровно гудевший улей. Марии Якимовны он среди них не увидел.

…Наступал вечер, зажгли два больших костра. Но большинство мужчин опять вернулись к столу, сидели за ужином. Дмитрий устроился на скамеечке и смотрел на пламя, языки которого играли в темном небе, освещая снизу корявые ветки кедров. Неожиданно рядом с ним опустилась женщина. Дмитрий почувствовал запах тонких духов.

– Не помешаю, если посижу немного?

Дмитрий повернул голову и увидел Марью Якимовну. Она казалась усталой. Пламя освещало лицо, окрашивая его тревожными тонами.

– Утомились? – участливо спросил Дмитрий.

– Нет, но пора бы ехать домой. Давно пора… – Она тревожно оглянулась. – Вам понравился наш импровизированный праздник?

– Нет, – с необъяснимой для себя откровенностью отозвался Дмитрий. – Не в тот курятник попал, – грубовато добавил он.

Она удивленно и пристально посмотрела на Дмитрия.

– Что мне это общество и что я для него? – с горячностью заговорил он. – Нам ли такие пиры? Единственное утешение: посидел, посмотрел. Знаю, что в такую компанию больше никогда не попаду. Да и не стремлюсь попасть. Я привык, – все больше откровенничал он, – жить на маленькие деньги, заработанные своим трудом. Здесь же, кажется, им настоящей цены не знают. Они слишком легко достаются, потому легче ими кидаться.

– Не скажите, – поправила его Марья Якимовна, улыбнувшись. – Они не понимают? Очень хорошо умеют ценить деньги и ту власть, какую деньги дают.

– Да, по-видимому, деньги ценятся по-разному. Для нас они просто средство жить, удовлетворять скромные потребности, наинужнейшие. Для них деньги, кроме роскоши, нужны еще и для приобретения новых. Этой цели я не понимаю. Но она есть у многих, и я страшусь таких людей.

– Вам нелегко будет жить с такими взглядами.

– Почему же, – возразил он решительно. – Так живут тысячи тружеников. Я не строю себе иллюзий на будущее.

– Каким же оно вам представляется?

– О, это большой разговор… Учился на ветеринара, теперь в университет перешел. Сейчас главное для меня – закончить университет.

Их внезапно прервали.

Подошла девушка и что-то прошептала на ухо Марии Якимовне.

– Простите, – поспешно сказала она Дмитрию и, забыв попрощаться, удалилась в темноту.

Спустя немного Дмитрий увидел, как двое кучеров вели к экипажу ее мужа, Николая Ивановича. Ноги у него заходили одна за другую, хотя он и пытался ими управлять, что-то при этом громко и бессвязно поясняя Марии Якимовне. Поддерживаемый мужиками с двух сторон, Николай Иванович поднялся в коляску. С ним сели жена и дети.

Это словно послужило сигналом для разъезда остальных. Костер затухал.

Однако Дмитрию не сразу удалось уехать.

– Могу просить вас об одолжении? – обратился к нему Поленов. – Мы сейчас трогаемся, захватим вашего Володю. А вы уж, пожалуйста, последите за Анатолием Алексеевичем. Он немножко не в себе. Побудьте с ним и помогите ему домой добраться.

– А, студент! – радостно приветствовал его Злобин, когда Дмитрий подошел к доменщику. Сидя по-турецки на краю ковра, он неверной рукой, расплескивая коньяк, разлил его в две рюмки и одну протянул Дмитрию. – Выпейте, юноша, со мной. Вы знаете, что такое беззащитность? По молодости лет ваших вам такое еще недоступно. Войдете в годы и узнаете… Но к черту такой разговор… Давайте просто выпьем… Да-с, выпьем…

Девушки собирали посуду, укладывали в корзины, мужики свертывали ковры.

– Уехали, все уехали, – продолжал Злобин, словно разговаривая сам с собою. – Это и хорошо, мы можем поговорить одни о жизни. Юноша, не обольщайтесь!.. Сегодня вы видели волчью стаю… Знаете, кто тут был самый кровожадный? Колногоров… Вы не представляете, сколько тысяч семей этот верный демидовский слуга пустил по миру. О, это делец из дельцов! Что же не пьете?

К Злобину наклонилась девушка:

– Анатолий Алексеевич! Пора… Все уехали.

– Лизочка! Вот и хорошо… Ласточка!..

– И вам пора.

– Ах, пора? Поехали!.. – энергично закричал он, засовывая в карман две бутылки коньяка. – Студент, вы со мной… Сейчас я вам покажу, что такое наш завод. Увидите, как делаются деньги… – И, наклонившись к Дмитрию, доверительно добавил: – А их, – он неопределенно махнул рукой, – опасайтесь, не попадайте к ним в лапы. Сожрут…

У Дмитрия было смутно на сердце.

Он не мог знать, что впечатления этого дня сыграют свою роль в его творческой судьбе. Через семь лет в «Отечественных записках» появится роман «Горное гнездо». В страшном хороводе пройдет перед читателями стая горных хищников, с которыми впервые лицом к лицу писатель встретился в этот летний день.