Текст книги "Стрела на излете (СИ)"

Автор книги: Вера Школьникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц)

13

Прошение было составлено по всем правилам – орден дознавателей Хейнара просил высочайшего королевского позволения на арест Эльвина Дарио, графа Инваноса, за поклонение Ареду – пергамент с зеленоватым отливом, внизу гербовая печать – факел негасимой истины, обвитый кнутом. Министр государственного спокойствия тихо выругался и отправился искать нового ученика Хранителя, не так давно возглавлявшего это славное учреждение. Долго искать не пришлось – бывший дознаватель поклонялся богу знания со всем рвением новообращенного, проводя дни и ночи в библиотеке. Чанг сунул уткнувшемуся в рукопись Реймону документ и поинтересовался:

– Вы специально выбираете самых толковых графов, чтобы обвинить в поклонении Ареду? Сначала Виастро, теперь Инванос. Подобное постоянство наводит на определенные подозрения.

Реймон мельком глянул на прошение, не высказав ни удивления, ни заинтересованности:

– Я сменил стезю, о чем вам, господин министр, прекрасно известно. Обращайтесь к моему преемнику. Но позвольте напомнить, что бывшего графа Виастро я застал с окровавленным кинжалом над телом жертвы, и скорее поверю своим глазам, чем неизвестно откуда взявшемуся признанию якобы жреца Ареда. А родной дядя Эльвина Дарио – друг и укрыватель Старниса. Странно, что на подозрения вас не наводит это совпадение.

– Псы Хейнара собираются арестовать всех, кто имеет хоть какое-то отношение к Старнису? Это половина правящих лордов империи, – предложение обратиться к нынешнему главе ордена Чанг проигнорировал, а Реймон не стал дальше играть в "зов Аммерта":

– Верно – мы псы, и мы взяли след. Он привел нас в графский дворец. Дарио продался Ареду. Его жену принесли в жертву, и сразу же граф прозрел. А следом – женился второй раз, едва успев снять траур, – тихий голос дознавателя дрожал то ли от ярости, то ли от брезгливости.

– И почему вы так уверены, что глаза Эльвину Дарио раскрыл Аред, а не Эарнир, которому он построил храм?

– Печать Ареда ни с чем не спутаешь.

Чанг на минуту задумался, потом спросил:

– А на Вэрде Старнисе вы тоже видели эту печать?

– Нет. Но это ничего не значит. Проклятый поддерживает только тех, кто может ему служить. Попавших в наши руки Он бросает, повергая во тьму и отчаянье, предательство – Его сущность.

Министр молчал. Дознаватели Хейнара никогда не стремились к власти или к личной выгоде. Даже при Саломэ Шестой Святой, когда их влиянию не было границ. Если они и заблуждались, (а что Старнис был невиновен, Чанг не сомневался), то искренне и из лучших побуждений. Они верили, что искореняют скверну, исполняют волю Семерых. Чанга же куда больше волновали приземленные материи: кто будет охранять границы, собирать налоги и не испытывать при этом терпение короля. А Эльвин Дарио был одним из немногих лордов, довольных преобразованиями его величества.

Но если граф и впрямь связался с Проклятым… министр поморщился – короткое правление Саломэ Темной оставило по себе весьма недобрую память. И все же – печать там или не печать, простому смертному не видно, а провинция процветала. Эльвин здраво сочетал разумную осторожность с новыми порядками, и король благоволил графу Инваноса. Но пса Хейнара не переубедить государственными соображениями и не запугать королевским гневом.

– Король не позволит арестовать графа Инваноса.

– Эльфы – орудие Творца в борьбе со скверной Ареда, – медленно произнес ученик Хранителя, – и если король-эльф не позволяет дознавателям Хейнара исполнять свой долг…

– То ему, должно быть, виднее, – быстро прервал Реймона Чанг. Дознаватель сказал достаточно, пожалуй, даже больше, чем министр хотел услышать. – Прежде чем что-либо предпринимать, нужно точно знать, что происходит. Я не верю в аредопоклонника, возводящего храмы Эарниру. И хотя мне не дано увидеть печать Ареда, с графом я разговаривал. Он слишком светлый человек для тьмы.

– Странно слышать подобную оценку от вас, господин министр, – узкие губы Реймона поломала кривая усмешка.

– Я отправлю своих людей в Инванос, господин бывший старший дознаватель. Если скверна в Эльвине Дарио ограничивается печатью на челе, то он и дальше будет править своей провинцией. А за грехи расплатится в посмертии. Если же к печати прилагаются прочие атрибуты культа, то в прошении не будет нужды.

Взгляд пса Хейнара встретился со взглядом министра: ледяной серый, пронизывающий и осуждающий, против тусклого зеленого, спокойного и оценивающего. Безмолвная дуэль длилась несколько мгновений и дознаватель уступил, прикрыв воспаленные от книжной пыли веки:

– Вы не слуга Хейнара, Чанг, а беретесь судить. Быстро и не зная сомнений. Но я хочу предупредить вас – там, куда вы идете, темно, и легко оступиться. Вы знаете, куда приводят благие намеренья.

Министр молчал. Долго, так долго, что дознаватель уже и не ждал ответа, потом все же сказал:

– На алтарь, или к алтарю. Но у меня нет благих намерений, я не стремлюсь к справедливости, и не борюсь против зла. Я всего лишь исполняю свой долг.

Реймон медленно кивнул. Как и все мы… Однако, исполняя свой долг, господин министр все глубже влезал в долги иного рода, но этот счет ему предъявит Келиан, а не Хейнар.

***

Некогда день государственного траура, как и было обещано, превратился в день всеобщего ликования. Король вернулся, и каждый год счастливые подданные праздновали это знаменательное событие с тем же размахом, как ранее скорбели. Впрочем, чем дальше от столицы, тем скромнее предавались как печали, так и радости. Но в Суреме не знали удержу: фасады домов украшали флагами, купола храмов заново золотили, из фонтанов било вино, на улицах танцевали, а придворные старались перещеголять друг друга в нарядах и дарах.

Графы и герцоги ограничивались подарками и поздравительными грамотами, личных поздравлений от них никто не ждал, потому Эльвин чрезвычайно удивился, получив официальное приглашение на празднование третей годовщины возвращения короля.

Ехать куда-то в самый разгар зимы не хотелось, но и отказаться он не посмел. Должно быть, король решил совместить приятное с полезным, и удостоить графа Инваноса давно обещанной беседы с глаза на глаз, чтобы обсудить его научные изыскания. Или же хотел продемонстрировать за счет поддержавшего преобразования графа единство королевской власти и высшего дворянства. Быть показательным примером не хотелось, но отказываться – себе дороже, и Эльвин приказал собирать небольшой обоз. Теперь, когда вдовствующая графиня удалилась в обитель, он мог путешествовать налегке. Рейну, ожидавшую второго ребенка, он оставил дома, плюнув на этикет.

Зима выдалась на удивление теплая, так что дороги, против обыкновения, не замерзли, лошади вязли в липкой грязи, перемешанной со свалявшимся снегом, постоялые дворы, провонявшие запахом прелой одежды и мокрой кожи, сливались перед глазами в одно плохо различимое, но грязное и гадкое целое, а от постоянно мокрых ног началась простуда и безбожно болела голова.

Попав, наконец, во дворец, Эльвин мечтал только об одном – отоспаться в тепле и покое, но не успел даже переодеться, только стянул сапоги. Дверь распахнули без стука, вошли три гвардейца, возглавляемые лейтенантом:

– Господин министр государственного спокойствия желает вас видеть, граф. Немедленно.

Эльвин растерянно протер глаза, так и норовившие закрыться, и спросил, недоумевая:

– Вы меня арестовываете? – Он не понимал, что происходит. Если арест – то почему министр, а не именем короля. Если приглашение на беседу, то какого… нет, это имя он старался последние годы не произносить даже в мыслях. Но единственное, в чем Эльвин не сомневался – Чанг ничего не делает зря. Сердце предательски забилось – если министр узнал про Далару, то король не простит укрывательства даже графу Инваноса. Проклятье, господин министр слишком хорошо знает свое дело – он еще не знает, что случилось, но уже трясется от страха!

Лейтенант проигнорировал вопрос, а гвардейцы шагнули графу за спину:

– Следуйте за нами, ваша светлость.

Эльвин взял себя в руки – будь что будет, но он не станет играть по правилам всемогущего министра, по крайней мере, пока не узнает ставки. Он распрямил плечи, сразу же оказавшись выше лейтенанта и отчеканил:

– Я никуда не пойду. А вы немедленно уберетесь отсюда, и передадите господину министру, что под конвоем доставляют на допрос, а не приглашают на беседу.

Но Чанг предвидел и это. В ответ лейтенант показал приказ об аресте, на котором не хватало лишь подписи:

– Вы не арестованы. Пока.

Эльвин судорожно сглотнул – форма "задержать до выяснения обстоятельств". Это еще не обвинение, но стоит министру подписать бумагу, и в интересах государственного спокойствия он сможет выяснять обстоятельства хоть до следующей годовщины возвращения короля, хоть до коронации наследника. И никто, кроме Элиана лично, не сможет вмешаться. Нет обвинения, нет и суда. Конечно, будет скандал, граф не может просто так пропасть в глубинах "спокойного" ведомства, как за глаза называли это учреждение, но пока будут искать доказательства, министр сделает и с ним, и с теми, кто остался в Инваносе, все, что пожелает. Этот раунд остался за Чангом.

***

Несмотря на поздний вечер, во дворце царило веселье: они шли по пустым коридорам, но со всех сторон доносилась музыка, женский смех, громкие голоса. За окнами с треском взлетали фейерверки, расцвечивая ночное небо. Среди всеобщего ликования кабинет министра казался островком строгого и, пожалуй, даже печального спокойствия. В камине догорал огонь, свечи успели оплавиться и немного чадили – с них давно не снимали нагар. На столе, среди стопок бумаг приютился маленький керамический чайник на резной подставке, под ним горела круглая свечка, и по комнате плыл аромат свежего карнэ.

Эльвин бывал в этом кабинете раньше, но тогда еще был слеп, и не помнил ни огромного окна во всю стену, возле которого сейчас стоял министр, должно быть, любуясь фейерверком, ни портрета Энриссы Златовласой на стене напротив стола. Гвардейцы вышли из кабинета, лейтенант, тем временем, подошел к министру и что-то шепнул ему на ухо. Эльвин, сохранивший острый слух со времен слепоты, без труда расслышал: "Пришлось показать приказ". Чанг, не оборачиваясь, ответил:

– Хорошо, Эйрон. Вы можете идти.

Фейерверк завершился огненной картиной на все небо, в которой Луна и Звезды уступали дорогу золотому Солнцу, рассыпаясь серебряными искрами. Смело, очень смело – про кровавую войну между кланами эльфы предпочитали не вспоминать, вряд ли король придет в восторг от представления. Но распорядитель праздника мог просто не знать эльфийскую историю в таких подробностях. Министр словно прочитал его мысли:

– Как обычно, глупости совершают из самых лучших побуждений. Устроитель праздника всего лишь хотел показать, как ночь нашего долгого ожидания сменилась светом дня, когда король вернулся.

Чанг обернулся, и Эльвин впервые увидел его лицо. Голос не соответствовал внешности. Вернее, лет этак двадцать назад они находились в согласии, но с годами лицо постарело, глаза запали, в волосах прибавилось седины, а голос остался уверенным, твердым, чуть глуховатым, вне возраста.

Эльвин поинтересовался сухо:

– Почему же вы его не предупредили?

– Я предотвращаю только преступную глупость. Или же имею дело с ее последствиями. Кстати, о преступной глупости – скажите, граф, вы и вправду продали душу Ареду? – И Эльвин почувствовал, как пол уходит у него из-под ног.

Он покачнулся, ухватился рукой за спинку стула, глубоко вдохнул: к аромату карнэ примешивался легкий запах гари и лежалой пыли. Министр, вежливо улыбаясь, так, словно спросил гостя, хорошо ли он спал ночью, ждал ответа, и Эльвин не стал тянуть. Господин Чанг задает только те вопросы, ответ на которые ему известен, а он слишком измучался под этим грузом. И, до боли сжав пальцы, он ответил, так тихо, что сам едва расслышал:

– Похоже, что да.

Вежливую улыбку с лица министра словно ветром смело:

– Сядьте, – приказал он, – еще не хватало приводить вас в чувство, – и, уже самому себе, – значит, Реймон был прав.

Эльвин упал на стул – имя показалось знакомым. Так звали дознавателя, что занимался Старнисом. Значит, псы Хейнара обо всем знают, а Чанг захотел поиграть с графом Инваноса в кошки мышки. Но этот человек – последний, с кем ему доведется говорить перед тем, как оказаться в подвале храма Истины. Чанг все же не дознаватель, у тех только два цвета – черное и белое, одно служение, один закон!

– Похоже, – передразнил Эльвина министр, – вам что, так задурил голову Мэлин, что вы не в состоянии понять, кому поклоняетесь? Как вас вообще угораздило с ним связаться?

Мэлин… Чанг знает про Мэлина, значит, и про Далару. Он почти крикнул:

– Мне никто не дурил голову! Я выбирал сам, – и гораздо тише продолжил, – я только не знаю, что именно выбрал, и кто за это заплатит. Но ни Мэлин, ни Далара здесь не при чем, она даже предупреждала меня, с самого начала, когда я добивался разрешения провести прививки, говорила, про границы, установленные людям, про запретное познание. И про лекарство для глаз я знал, чье это наследство, но не смог отказаться. Если за мое прозрение заплачено их кровью, то я виновен. И готов ответить.

Из всего сказанного Чанг, похоже, услышал только одно слово "Далара"

– Разумеется. Загадочный летающий маг в Кавдне. Я мог бы догадаться и раньше, как только обнаружили, что вы прячете своего кузена. Государственная измена или поклонение Ареду? Отправить вас на костер или на плаху? Какой богатый выбор, я просто теряюсь! – Министр был в гневе, и не считал нужным этого скрывать.

Эльвин встал:

– Если дать убежище беспомощной женщине с маленьким ребенком – государственная измена, то я предпочту умереть изменником!

– И ваша семья разделит судьбу рода Аэллин?

Эльвин побледнел еще сильнее, он чувствовал, что начинает задыхаться, грудь придавила тяжесть, но продолжал говорить:

– Кто из нас продал свою душу Ареду, господин министр? Прибегнув к запретному познанию, я спас тысячи жизней. Нарушив королевскую волю – сохранил две. Вы же, служа светлому королю Элиану, проливаете больше крови, чем все жрецы Проклятого вместе взятые! – Он замолчал, каждый вдох давался с трудом, Эльвин в ужасе ловил воздух ртом, совсем как в детстве, до того, как отступила болезнь, мучавшая его первые восемь лет жизни.

Чанг подошел к графу, сделав два быстрых шага, и с размаху отвесил оплеуху, да так, что тот не удержался на ногах, упал. А всегда невозмутимый министр государственного спокойствия, с побелевшими от гнева глазами, наклонился и прошипел:

– Я служу империи, сопляк! И мои руки в крови из-за таких чистоплюев, как ты! Вы бережете честь и достоинство, а мне такой роскоши не положено, я за вами подтираю, чистыми! – И только выговорившись, Чанг заметил, что "сопляк" борется за каждый вздох, со страшным хрипом втягивая в себя воздух.

***

Что было дальше, Эльвин видел сквозь дымку – над ним суетился целитель, мелькали незнакомые лица, потом его подняли на носилки и куда-то унесли, все это было неважно – главное, он снова мог дышать, чем и занялся, а затем был кубок с маковым отваром, и тишина. Он еще успел подумать, проваливаясь в сон, что этим напитком все и закончится, и что в отличие от Леара, ему повезло со смертью.

Когда он проснулся, солнце уже ушло с небосклона, но было еще светло. День выдался ясный, и в синем небе краснела полоса заката. Дышалось легко, воздух в комнате приятно пах целебными травами и морозной свежестью, зато болела левая сторона лица и челюсть. Руки у господина министра оказались не только длинными, но еще и тяжелыми.

– Проснулись, ваша светлость? – Целитель, дежуривший у постели тут же встрепенулся и протянул кубок с еще теплым настоем. – Вам сегодня лучше не вставать. Приступ прошел, но надо набраться сил, – лекарь изо всех сил старался не смотреть на распухшую щеку графа, и Эльвин, даже без зеркала понимал, что с таким лицом лучше и впрямь не вылезать из кровати.

Он оглядел комнату – та самая, откуда его вчера увели гвардейцы. Так он арестован, или нет? Охраны не видно, только лекарь, но прежде, чем он успел о чем-либо спросить, в спальню вошел Чанг. Лекарь, не дожидаясь приказа, вышел за дверь. Министр пододвинул стул к кровати, сел, окинул Эльвина оценивающим взглядом и хмыкнул:

– Я несколько погорячился, граф. Приношу свои извинения.

Эльвин молча допивал отвар, думая, что же ответить. Чанг предлагал если не мир, то перемирие, и ради тех, кто ему доверился, он должен принять предложение, но все же… граф отставил кубок и сел, опираясь на подушку:

– Дело не в том, что вы погорячились, господин Чанг, а в том, почему это произошло. Ничего не изменилось. Я по-прежнему аредопоклонник и изменник, а вы все так же служите королю. В большом и в малом.

Министр смотрел на Эльвина: тонкий, бледный, как смерть, непонятно, в чем душа держится, а в глазах такое упрямство читается, что молотом не перешибешь. Он вспомнил историю тридцатилетней давности и грустно улыбнулся:

– Вам ваша честь тоже не позволяет спокойно пройти мимо эшафота?

– Я не знаю, что вы хотите от меня, Чанг. Знаю только, что не хочу и не смогу вам уподобиться.

– И будете защищать от меня все, что вам дорого до последней капли крови, – устало закончил министр. – Знаете что, ваша светлость, – в его устах титул прозвучал, как оскорбление, – поздравьте короля с праздником, и убирайтесь в свой Инванос, сохранять чистоту и невинность. С дознавателями я договорился, пока вы не строите алтари, они не станут вмешиваться, – он резко встал и направился к двери.

Эльвин смотрел ему вслед, нервно комкая одеяло, и, когда министр уже стоял на пороге, позвал:

– Подождите. Теперь погорячился уже я.

Чанг медленно обернулся:

– Вы понимаете, что обратного пути не будет? Продав душу Ареду, еще можно раскаяться, а вам отступать будет некуда.

– Когда-то давно Старнис сказал мне, что между долгом и честью следует выбирать долг.

– И погиб, потому что выбрал честь.

Эльвин поймал взгляд выцветших глаз министра:

– Это был его последний выбор. Когда наступит ваш время, господин министр, не зарекайтесь.

И Чанг первым опустил глаза.

14

Обиталище графов Виастро назвать дворцом можно было только из вежливости. До замка оно, впрочем, тоже не дотягивало – крепостная стена и ров окружали просторное двухэтажное здание с множеством флигелей и открытой галереей вдоль второго этажа. Усадьба дворянина средней руки, не гоняющегося за роскошью и столичными новинками – добротное, удобное, надежное жилище. Графы Виастро из поколения в поколение больше доверяли людям, чем стенам, и предпочитали тратить деньги на содержание дружины.

Внутреннее убранство соответствовало внешнему – теплое светлое дерево, маленькие уютные комнаты, печи, выложенные фаянсовыми плитками, камины, отгороженные вышитыми экранами, резные ставни на окнах и мягкие шкуры на полу. И даже бальная зала, самое роскошное помещение в любом дворянском доме, отличалась той строгой простотой, на создание которой уходит куда больше сил и средств, чем на лепнину и позолоту.

Жаркий июльский день был в самом разгаре – солнце светило в многочисленные окна бальной залы, безжалостно выделяя радужные разводы на стеклах. Риэста лично выговаривала нерадивой служанке:

– Это кто же вытирает мокрое стекло ветошью?! Тебе для чего бумагу дали старую, бестолковая? Все переделай, и чтобы блестело!

Служанка, молодая девчушка, недавно взятая из деревни, покорно выслушала упреки, украдкой вытерла нос рукавом, и снова взялась за тряпку. Откуда ей было знать, как моют такие стекла? Она их только в графском доме впервые и увидела – в деревне по старинке бычьим пузырем рамы затягивали, а кто побогаче – слюдой. И только у старосты настоящее стекло стояло, из города привез, но с этим, прозрачным, и сравнивать нечего!

Девушка окинула взглядом залу – работы еще уйма, до вечера не управиться. Окна вымыть, люстру под потолком по хрусталику перебрать и свежие свечи поставить, пол натереть, чтоб как зеркало блестел, кресла от пыли вычистить – а до бала всего три дня осталось. Залой давно не пользовались – последний раз лет пять тому назад, когда помолвку леди Тэйрин праздновали, а с тех пор не до балов было. Сперва несчастье с молодым графом случилось, затем старого графа дознаватели оболгали, потом траур был, даже ради королевского возвращения граф траурные флаги по отцу не снял, полный срок отходили.

Но жизнь-то на месте не стоит, подросла новая невеста. Граф Виастро старшую дочку за сына графа Инваноса выдает. То есть, не выдает еще – жениху всего десять лет, а невесте и того меньше, а обручение праздновать будут. А лет через пять сыграют свадьбу. Жених вчера вечером с родней приехал, она в щелку двери видела – красивый, аж дух захватывает, хоть и дите еще. Повезло графской дочке, впрочем, графским дочкам всегда везет. А она вот, мало что поломойка, так еще и нос кривой, на такую невесту без коровы никто и смотреть не станет. Затем и пошла в замок служить, чтобы на приданое заработать. Вот за пять лет как раз все и справит, успеет посмотреть, как молодую госпожу к мужу провожают, и сама сватов примет. Но грозный голос вдовствующей графини вырвал девушку из сладких мечтаний, и она с утроенным усердием завозила тряпкой по стеклу.

***

Праздник удался на славу: невеста была трогательно нежна и миловидна, как все девочки в восемь лет, а жених, светлоголовый синеглазый мальчик, пошел в отца, унаследовав бархатную красоту рода Эльотоно, приправленную толикой лунной эльфийской крови. От злосчастной Клэры ему достался только яркий румянец да черные ресницы. Несмотря на близкое соседство, дети познакомились только сейчас – последние несколько лет было не до гостей, но, похоже, понравились друг другу, и сидя во главе стола, держались за руки. Мальчик, наклонившись, что-то шептал на ухо девочке, та улыбалась, с трудом сдерживая смех. Эльвин любовался сыном с галереи, в такие минуты он особенно ценил свое прозрение. Подошедший слуга поклонился:

– Ваша светлость, граф просит вас в кабинет, прямо сейчас, покуда не начались танцы.

Вильен ждал его в бывшем кабинете своего отца, там все осталось как при жизни старого графа, наследник ничего не стал менять. Он протянул другу детства кубок:

– Ну вот, дожили. Еще пару лет – и пойдут внуки. Уже чувствуешь себя старым дедом?

Эльвин рассмеялся – "старикам" едва перевалило за тридцать:

– Еще нет, но я же на три месяца тебя младше!

Они пили вино, молодое, с кислинкой, но приятно освежающее, закрытые ставни защищали от жары, мягкое кресло навевало сон, хозяин рассказывал свежую байку, как старейший вождь соседнего племени посватался к дочери местного купца, прославившейся своей красотой. Девица замуж не хотела, так как сколько точно лет жениху никто даже сказать не мог, но ее отцу тот годился в прадеды, но отказать не посмела, и по совету жреца Эарнира поставила условие – пусть, мол, старичок помолодеет, тогда и свадьбу сыграют. Вождь возмутился, что обернуть время вспять – против человечьей природы, на что ему заметили, что такой брак и подавно.

Делать нечего, пришлось бедняге искать способ омолодиться. Все шарлатаны округи выстроились в очередь к его шатру, что только несчастный старец не попробовал, а в конце концов, собственный шаман предложил волшебное средство – искупаться в кипящем ослином молоке. Тот сперва возмутился, но когда шаман кинул в котел петуха, а достал яйцо, задумался. Эльвин кивал, посмеивался, как вдруг, оборвав историю, Вильен спросил:

– Ты уже знаешь о новом военном налоге?

– Я уже заплатил, а в чем дело?

Граф Виастро кашлянул, прочищая горло и твердо заявил:

– Я отказываюсь его платить.

– Что?!

– Это издевательство, а не налог. На перевооружение армии империи! Ты это новое оружие видел? Его получают только имперские гарнизоны. А платим мы.

– Но Вильен, за ручными бомбардами будущее!

– Я живу в настоящем! Если это хваленое оружие бесполезно, то незачем тратить деньги впустую, а если за ним, как ты говоришь, будущее, то наши дружины останутся в прошлом! Я не собираюсь оплачивать военные игрища Тейвора. И не буду сам себе рыть яму. Ты разве не замечаешь, что творится кругом? Налоги выросли, все, не только военный – торговый, лесной, подушный. Станки эти треклятые – недаром их громят по всей империи!

– У меня никто ничего не громит, – сухо возразил Эльвин, – я понимаю, что эти люди отчаялись, но разрушать станки – настоящее варварство. В том, что рабочих выгоняют на улицу, виноваты мастера, а не механизмы. Хозяева мастерских слишком гонятся за прибылью. Нужно время, чтобы все успокоилось, подожди хотя бы лет десять. Посмотри на Острова – там станки используют уже много лет, и никто не сидит без дела.

– Сколько умрет от голода за эти десять лет, ты подумал? Им детей кормить нечем!

– А это уже наш долг – смягчить нововведения для простых людей.

– Наш долг! И налоги платить тоже наш долг, и границы защищать, и храмовую пошлину выплачивать, мы кругом в долгу, Эльвин, не хватит ни денег, ни терпения! Сколько можно? Нам все твердили, что когда король вернется, наступит век благоденствия и сытости! А наступил голод и разруха!

– Разруха сама по себе не наступает. Это все временно, нужно переждать! Я могу одолжить тебе на этот налог, если совсем невмоготу.

– Да не в одном налоге дело, Эльвин! Оглянись вокруг: Суэрсен под властью Короны, и там скоро трупы есть начнут после очередного неурожая. Герцог Ойстахэ убит, а казалось, будет жить вечно! И титул ушел младшему сыну, а старших – на границу. В Квэ-Эро Корвин тише волны сидит, король его мать живьем сжег, а герцог не пискнул! Король нас потихоньку, не торопясь, по одному уничтожит! Ему не нужны ни мы, ни наши дружины, только покорные подданные, за которых некому будет заступиться. Вот для чего все эти налоги и преобразования. Наши земли ждет судьба Суэрсена! – Вильен говорил горячо, торопливо, высказывая все, что накопилось на душе.

А Эльвин молча слушал, чувствуя, как в груди медленно разрастается ледяной ком:

– Вильен, прошу тебя, послушай, – по возможности мягко начал он, – я даже не стану говорить, что ты во всем ошибаешься. Быть может, так и есть, может быть король и впрямь мечтает о единой империи, по примеру Кавдна. Может быть, к этому и придет в конце концов. Но само по себе, медленно, поколение за поколением. Быть может в этом и смысл объединения в империю – сначала разрозненные племена поселяются на одной земле, учатся жить вместе, выбирают себе вождей, как у варваров. Потом объединяются в союзы, после – в малые государства, затем в большие, и быть может, вершина этого единения – одна страна, один народ, один правитель. И если так, то противиться этому все равно что пытаться остановить ход солнца по небосклону. Но если это случится, оно произойдет мирным путем, понимаешь? А ты хочешь превратить Виастро в Суэрсен прямо сейчас. Король не потерпит бунта.

– Король смелый только с теми, кто слабее. Он расправляется с нами поодиночке. Но если взбунтуются все сразу, он ничего не сможет сделать, сил не хватит, даже с этим хваленым оружием.

– И что дальше? Все взбунтовались, все победили, король испугался и убежал обратно в Зачарованный Лес. Дальше что, Вильен? Это конец империи!

– Это право жить на своей земле по своим законам, защищать своих людей, а не заставлять их голодать по приказу из столицы. Право передать титул и земли своему сыну, а не надеяться на королевскую добрую волю.

– Это путь к варварству! Мы превратимся в таких же дикарей, как наши соседи, даже хуже. Передеремся друг с другом за лучший кусок земли, за выход к морю, да просто из-за косого взгляда. И спустя столетия междоусобиц, наших потомков, тех кто выживет, объединит новый Элиан, и все начнется сначала. Но мы потеряем все, чего достигли. Вот к чему приведет твой бунт!

– Эльвин, ты перечитал умных книжек. Король уступит, отменит налоги, даст дворянским дружинам новое оружие. И тогда мы будем говорить с ним на равных. И не будем бояться за наших сыновей. А с империей ничего не случится. Тысячу лет стояла, и еще столько же простоит. Но на наших условиях.

– Мы – это кто? С кем ты уже договорился?

– Пока ни с кем, ты первый. Но думаю, что все пограничные провинции – Вонвард, Айн, не уверен насчет Айона, они обычно с морскими, но и там не в восторге от новых налогов. Хорошо бы поднять Суэрсен, но без Аэллинов это невозможно. Инхор вряд ли, граф – брат королевы.

Эльвин тяжело вздохнул:

– Я не могу остановить тебя, Вильен. Ты сам решаешь и за себя, и за своих вассалов. Но Инванос бунтовать не будет. Даже ради нашей с тобой дружбы, я не стану делать то, во что не верю.

– Ты окажешься между молотом и наковальней.

– А ты утонешь в крови. Прости, Вильен, но я не могу.

Мужчины некоторое время молчали, потом Вильен заметил:

– Может, стоит отменить помолвку? Я не обижусь. Хватит с тебя и того, что ты окажешься кузеном мятежника.

Эльвин только пожал плечами:

– Мы здесь все так или иначе в родстве. Но все же, лучше бы ты меня послушал.

– Ты не можешь пойти со мной, а я не могу последовать твоему совету. Посмотрим, что скажут остальные.

***

Эльвин мерил шагами свой кабинет, от стены к стене, не зная, что делать. Он тратил драгоценное время на раздумья, размышлял, когда нужно было действовать, но никак не мог решиться. Вильен задумал безумство – даже если его поддержат соседи, король подавит мятеж. Но погибнут не сотни, а тысячи. А если Мэлин вдруг вспомнит, что он Аэллин, и потребует наследство матери, раз уж его лишили отцовского, или решит, что еще не до конца расплатился с Вильеном, и поможет повстанцам своей магией… Тогда и тысячами не обойдется.

Из-за траура Вильен так и не побывал при дворе, и не видел короля. Он не знает, что такое Элиан, даже не представляет. Эльвин пользовался расположением короля, но даже он чувствовал исходящую от эльфа несгибаемую волю, уверенность, подавляющую даже зачаточное желание возражать. Эльфийская ли это магия, или просто упрямство, но Элиан не уступит и не остановится, пока не уничтожит ослушников. Значит, он должен остановить бойню до того, как она начнется. Выбора нет.

Но Вильен – сосед, близкий родич – его мать была сестрой отца Эльвина, а самое главное – друг. Других друзей у маленького Эльвина не было – мать не позволяла приводить в замок детей местных дворян, боялась заразы, тем более не подпускала к единственному сыну детей прислуги. Он рос в одиночестве, окруженный заботливыми, любящими, но взрослыми людьми. Но запретить графу Виастро привозить в гости наследника не могла даже Глэдис, и визиты Вильена пусть ненадолго, но превращали размеренное существование Эльвина в настоящее мальчишеское детство.