Текст книги "Стрела на излете (СИ)"

Автор книги: Вера Школьникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 32 страниц)

26

Названный в честь отца Алестаром, младший сын ныне покойного герцога Ойстахэ был не самым худшим представителем лисьей породы, как внешне, так и по складу ума, но, к сожалению, родился слишком поздно. Между ним и отцовским титулом стояли три вполне здравствующих брата, которых Эарнир наградил многочисленным потомством. Не говоря уже о том, что и сам отец не спешил к Творцу настолько, что пережил своего первенца. Нет, молодой Алестар прекрасно понимал, что наследником отца ему не быть, и сосредоточился на добывании мелких, но тем не менее, приятных повседневных жизненных благ. А поскольку особой щедростью глава рода Уннэр не отличался, это требовало всех его способностей и целиком и полностью заполняло дни, а порой и ночи.

Нельзя сказать, что отец прекрасной Лиоры сильно преуспел, однако и не бедствовал, даже по сравнению с некоторыми старшими родичами, умело пользуясь благосклонностью старика к любимой внучке. Уннэры во все времена славились как осторожностью, так и здравым смыслом, и он прекрасно понимал, что чем выше взлетишь, тем больнее будет падать, тем более, что судьба второго по старшинству брата, на свою беду, не унаследовавшего этих полезных родовых добродетелей, не оставляла сомнений: старый Лис не станет жалеть заигравшегося отпрыска. Игры, в которые играла его милая дочь, Алестара скорее пугали, но он предусмотрительно не вмешивался. Он знал свое место, но не видел причины упускать выгодное предложение, когда оно само плывет в руки. И только сейчас начал задумываться, что даже если что-то приходит к тебе само собой, вовсе не обязательно терять голову.

Младший Алестар не обладал выдержкой старшего тезки, потому на дочь кричал, не замечая, как она досадливо морщит брови знакомым фамильным жестом – все то же самое дедушка высказал бы тихим спокойным голосом, да и уложился бы в несколько фраз, в то время как отец распинался уже десять добрых полчаса:

– Ты что же думаешь, что твой дядя позволит нам вернуться к прежней жизни, после всего, что было? Забудет, что его как щенка паршивого выгнали из дому и отправили служить на границу и все ради твоих красивых глаз?

Лиора досадливо отмахнулась:

– Вы не о том беспокоитесь, отец.

– Я немедленно забираю своих людей и возвращаюсь в Ойстахэ.

– Наихудший выбор из всех возможных. Как вы сами только что заметили, дядюшка на границе служил. И его люди тоже. И они там уже две недели, а к тому времени, как вы доберетесь, успеют расположиться в замке со всеми удобствами.

– Ты понимаешь, что из-за твоих безумных планов я потерял Ойстахэ, дурная девчонка?!

– Не из-за моих планов, батюшка, а из-за планов господина министра. Ведь это он приказал войску разойтись по провинциям. Причем заметьте, без ведома ее величества.

– А тебе не пришло в голову, умница ты моя, что если у министра есть планы в провинции, то уж королевский дворец без внимания он точно не оставит?

Лиора пожала плечами:

– Тем более не следует спешить. Уехав сейчас, вы определенно потеряете все. На это Чанг и рассчитывает. Отправить вас в Ойстахэ, выяснять, кто там у нас нынче герцог, пока суть да дело, уладить все свои дела, а потом договориться с победителем, – девушка не скрывала раздражения, что ей приходится разъяснять столь очевидные вещи.

С другой стороны, отца тоже можно понять – тяжело терять то, что уже привык считать своим. Но до чего же мелко плавает ее почтенный батюшка, сразу видна осторожная лисья повадка! Хорошо, что она не стала посвящать его во все свои планы. Вот дедушка – тот бы понял, впрочем, он бы понял и без объяснений. Порой Лиоре не хватало старика, и она искренне сожалела, что решила тогда проблему столь необратимым способом. Ну что ж, тем больше причин посчитаться с министром, ведь это он загнал ее в угол.

Алестар задумался, широкие брови сошлись вместе на переносице, уголки губ уныло опустились вниз. Лиора терпеливо ждала – отец принадлежал к тем редким людям, по чьим лицам она не умела читать, поскольку вне зависимости от сути размышлений, он всегда сохранял одинаково унылое выражение. Наконец, Алестар поднял голову и уставился на дочь тяжелым долгим взглядом:

– Пожалуй, я сделаю вот что…

Выслушав отца, Лиора поспешила к королеве. Ее величеству стоит узнать из первых рук, что происходит, во избежание недоразумений. Тихая Саломэ Светлая в последнее время подрастеряла свою кротость, и девушка не хотела попасть под горячую руку. На входе в покои королевы она почти что столкнулась с капитаном дворцовой гвардии. Должно быть, пришел с докладом, но поймав взгляд бравого офицера, девушка невольно нахмурилась, отметив в нем знакомое гордое сияние. Она знала этот взгляд, видела его каждый раз, уступая после длительной осады или молниеносного натиска. Взгляд победителя. Пожалуй, только Лерик смотрел на нее иначе… должно быть, понимая, кто в этой игре на самом деле охотник, а кто добыча.

Она быстрым шагом вошла в малую гостиную, где королева по утрам принимала посетителей. Саломэ была как обычно безупречна – ни одна складка не смята на белом траурном платье, ни один волосок не выбился из причудливо уложенных вокруг головы кос, на безупречно матовой коже лица не проступают предательские пятна, а губы сухи и аккуратны. Но Лиоре достаточно заглянуть королеве в глаза, один быстрый взгляд, чтобы знать: здесь только что свершилась извечная сделка между мужчиной и женщиной. Ибо так смотрит только женщина, только что продавшая себя – с едва уловимым отвращением. И в подтверждение – еще один быстрый взгляд, украдкой, на руки. Ладони спрятаны в складках платья, и, сама того не замечая, Саломэ трет пальцы, словно пытается отодрать невидимое пятно.

Лиора склонилась в поклоне, и подбирая слова, чтобы рассказать о планах своего осторожного батюшки, подумала, знает ли Чанг… и тут же решила, что нет. Для этого господин министр слишком брезглив, при всей его неразборчивости в делах политических.

***

Окно кабинета министра выходило в дворцовый парк, поэтому, чтобы увидеть, как герцог Ойстахэ со свитой поспешно покидает двор, Чанг поднялся на балкон второго этажа, и оттуда с удовлетворением наблюдая за отъездом лазурно-алого отряда. В ближайшее время герцогу Ойстахэ будет чем заняться и у себя дома. Прекрасная Лиора, впрочем, предпочла остаться при дворе, но будем надеяться, что девочка выучила свой урок. Внучка старого Лиса отличалась завидной сообразительностью, ей не нужно было повторять дважды.

Он дождался, пока последний всадник скроется за воротами и ушел с балкона. Капитан дворцовой гвардии поджидал его у выхода из зала, поклонился и протянул записку. Чанг быстро пробежал глазами по коротким строчкам, кивнул и приказал:

– Как только он появится, препроводите ко мне, и чтобы никто не видел. Да, на всякий случай удвойте караулы у внешних ворот. Если герцог Ойстахэ вдруг передумает, – пояснил он, видя недоумение на лице гвардейца.

– И что же его, не пускать, если повернет обратно? – переспросил офицер.

Чанг проглотил вздох – ему мучительно недоставало Эйрона, тому не нужно было разжевывать очевидное, жаль, что его капитан задержался в Инваносе, но там мог справиться только надежный человек:

– Пускать, разумеется, пускать. Но не сразу, а когда ваши люди убедятся, что это действительно герцог Ойстахэ и его люди, а не разбойники или бунтовщики, решившие воспользоваться удобным случаем проникнуть во дворец, – удостоверившись, что офицер, наконец, понял, что от него требуется, Чанг вернулся в кабинет.

Слуги сегодня задержались с приборкой, или это он встал слишком рано, но над догорающими свечами клубился чад, а в камине стыла горка сизого пепла. Министр не глядя, отработанным движением сыпанул карнэ в керамический чайник, залил кипятком и вернул на горелку. Подошел к окну, толкнул створку, в комнату ворвался сырой утренний воздух. Чанг не любил сентябрь, унылое безвременье между жарким августом и золотым октябрем. Уже не лето, еще не осень, днем кажется тепло, но по утрам и вечерам пробирает ознобом. Листья еще не начали желтеть, но уже утратили сочный зеленый оттенок, выцвели, потускнели. То ли лето изо всех сил пытается продлить свое существование, то ли осень натужно молодится, не желая двигаться навстречу зиме. И то и другое – обман, лицедейство.

А в этом году, как назло, еще и заболели клены. На все еще зеленых листьях проступили уродливые темные пятна, словно парк захватила черная напасть. Он даже вызвал садовника, когда заметил, но тот только печально развел руками – мол, никак от этого не избавиться, придется выкорчевывать, перекапывать все, новый слой класть и привозить саженцы из других мест. Чанг понимал, что вряд ли дождется, пока эти саженцы пойдут в рост, и запретил пока вырубку. Уж лучше больные клены, чем пни или перекопанная земля. Если не приглядываться, то можно и не заметить разъевшую листву болезнь. Если бы только он мог не приглядываться…

***

Корвин никогда раньше не был в Суреме. Так сложилось, что он даже не поехал присягать наместнице после внезапной смерти отца. Не до того было, а потом вернулся король, и он подтвердил присягу письменно, как и большинство лордов, слишком напуганных судьбой герцога Суэрсена, чтобы спешить в столицу. Потому ему не с чем было сравнивать: он не видел ни старого Сурема, времен наместниц, серого и унылого, с редкими вкраплениями храмов, ни Суреме первых лет королевского правления – пышного, громкого, блестящего, словно портовая девка, дорвавшаяся до дешевых тряпок. Нынешний город показался ему насмерть перепуганным, затаившимся в ожидании, невероятно тихим для столицы империи. Страх и неуверенность, поразившие горожан, словно перебрались на стены – яркие краски потускнели, сквозь них проступили серые пятна старых фасадов, тяжелые ставни закрыли новые широкие окна, женщины на улицах кутались в тяжелые темные плащи и прижимались к стенам, а мужчины озирались по сторонам, словно ждали, что их ударят в спину. По брусчатке то и дело громыхали подкованные сапоги городской стражи, а над городом плыл перезвон храмовых колоколов.

Корвин пришпорил коня, стараясь побыстрее миновать городские улицы. От этого Сурема у него мурашки по спине забегали, настолько неестественным казалась столица. Не было в нем ни деревянной простоты Ладоны, ни напоенной солнцем пышности Кавдавана, ни устремленной ввысь благородной красоты островных торговых городов. Словно маленький мальчик налепил домиков из серой глины, а потом начал раскрашивать, да забросил на полдороги, а домики вдруг, за одну ночь, выросли и обернулись городом, но все так и осталось недоделанным, и каждый новый дождь смывает остатки краски, проявляя серую никчемную суть Сурема.

До дворца он не доехал, его перехватили по пути, как только он миновал городские стены и начал подниматься на замковую гору. Четверо всадников соткались посреди узкой дороги из пустоты, окружили, один, с офицерской перевязью, быстрым движением перехватил поводья лошади, пока трое других держали под прицелом все еще новомодных маленьких ручных бомбард, и любезным, но не предполагающим возражений тоном произнес:

– Мы проводим вас, ваше сиятельство.

Он еще нашел в себе силы гневно осведомиться:

– Куда?

– Во дворец. Для одинокого всадника с хорошей лошадью на дорогах небезопасно. В Суреме порядок поддерживает городская стража, дворец охраняет гвардия, а вот дороги нынче остались без присмотра. Война, – и он все так же любезно улыбаясь, протянул поводья обратно. Бежать герцогу все равно было уже некуда.

Всадники быстрым галопом направились к замку, Корвин оказался в середине их маленького отряда, надежно скрытый от посторонних глаз. Во дворец его провели через один из боковых ходов, запертый тяжеленным дубовым засовом, похоже не открывавшимся последние пятьдесят лет. Провожатые вели его по коридорам, настолько запутанным, что даже он, с моряцким чутьем, не смог бы сразу найти обратной дороги, и Корвин попытался воспротивиться, хотя и понимал, что бесполезно:

– Куда вы меня ведете?! Я устал с дороги и хочу отдохнуть, перед тем, как явиться к ее величеству!

Офицер, с все той же безукоризненной вежливостью ответил:

– После того, как с вами побеседуют, вы сможете отдыхать, сколько пожелаете, ваше сиятельство.

– Вы что же, арестовали меня? – Возмутился Корвин в полный голос, в надежде, что хоть кто-то услышит, но гвардейцы хорошо знали дворец и выбрали безлюдные коридоры.

– Ни в коем случае, мы всего лишь выполняем приказ, – заверили его, – но мы как раз пришли, – и оказавшись уже на пороге залитой солнечным светом комнаты, Корвин выкрикнул:

– Чей приказ?!

И знакомый, холодный, не раз снившийся ему после той проклятой ночи голос, ответил:

– Мой.

Гвардейцы, отсалютовав, вышли. Корвин решительно шагнул вперед, стряхивая с себя предательский страх. Он не для того приехал в Сурем, рискуя жизнью, чтобы бояться. Он здесь для того, чтобы покончить со страхом раз и навсегда. Чанг бесстрастно поинтересовался:

– Что так внезапно привело вас в Сурем, военачальник Пасуаш?

Корвин скрипнул зубами: обращение к правящему герцогу по родовому имени со стороны пусть и высокопоставленного, но все же чиновника, граничило с оскорблением, хотя формально министр не нарушил никаких правил этикета, называя своего гостя согласно чину, а не титулу. Или же… или же Чанг хотел говорить именно с военачальником, а не с герцогом Квэ-Эро, и благодаря этому он все еще жив? Впрочем, ненадолго, как только министр узнает, что Корвин знает о его планах, он не станет церемониться. Мысли путались, мешая подобрать слова: Чанг ведь итак знает, что Корвину все известно, раз он военачальник! И чтобы протянуть время, герцог огрызнулся:

– Вы! Разумеется, я должен был сразу догадаться, кто еще, кроме вас, посмел бы!

Министр кивнул:

– Разумеется, должны были. Но вы не ответили на мой вопрос.

– А то вы не знаете, зачем я здесь! – вызывающе выкрикнул Корвин. Пускай этот паук сейчас высосет его прямо здесь, в центре своей паутины, но он безумно устал бояться всемогущего господина Чанга. Настолько, что уже не думал о последствиях, и только в самой глубине души теплилась мысль: только бы Тэйрин уехала, Семеро и Один, вложите ей разума в упрямую голову, пусть она успеет уехать!

Страх, вспыхнув, сгорел дотла. Ему на смену пришла усталость. Он прошел вперед, опустился в кресло, стоявшее возле низкого столика, на котором разливал по воздуху заманчивый запах еще теплый чайник с карнэ, взял пустую чашку с подноса, плеснул себе, отпил, одобрительно отметив, что заварен напиток правильно, крепко, по кавднийской манере. Освежающий терпкий вкус окончательно прояснил голову, он даже позволили себе оглядеться по сторонам.

Чанг стоял у окна, но даже против света Корвин сумел разглядеть, как сильно министр сдал со времени их последней встречи. Против воли даже подумал с некоторым сочувствием – да старик ведь едва на ногах стоит, ему не заговоры плести, а на покой пора, в деревню, свежим воздухом дышать. Похоже, эти мысли отразились на его лице, потому что Чанг расправил плечи, сразу оказавшись на голову выше, и подошел поближе и под пристальным взглядом блеклых зеленых глаз министра, карнэ вдруг показался Корвину слишком уж горьким.

– Догадываюсь. Но все же надеюсь, военачальник, что у вас хватит ума не подтвердить мои догадки, а выразить почтение королеве и занять свое место в Высоком Совете. Я все еще надеюсь, – министр помолчал немного, давая собеседнику собраться с мыслями, – что вы приехали сюда именно для того, чтобы передать ее величеству предложение о перемирии. Сказать ей, что Кавдн устал от войны и хочет прекратить кровопролитие. И что одна провинция – не самая дорогая цена за долгожданный мир.

– Недорогая цена для вас, чтобы остаться у власти, не так ли? Вы бы и больше заплатили, да им хватило Уррара. Сегодня хватило. А кого вы продадите завтра, министр? – Выплюнул Корвин последнее слово.

– Вы так и не научились слушать. Уррар – недорогая цена за мир, по сравнению со всей империей. Короля больше нет, сколько по-вашему, лорды согласятся терпеть эту войну? И сколько крови прольется при усмирении бунтов? И сколько провинций падут, пока войско будет занято умиротворением?

– Пугайте кого-нибудь другого! Я видел указ! Вы сами отдали дружины лордам! Все эти бунты будут вам только в радость! Но вы зря думаете, что это сойдет вам с рук! Даже если я не смогу рассказать, она все равно узнает! Я сохранил приказ, его передадут королеве! – Корвин мог лишь надеяться, что его не станут обыскивать. Указ лежал за пазухой.

Впрочем, Чанг, кажется, поверил. Сам министр ни за что не сунулся в логово врага с ценными бумагами. Как жаль, что Корвин и в самом деле не отдал указ в надежные руки на случай своей смерти. Трусость, все та же проклятая трусость, что убила их с Тэйрин любовь: он знал, что может погибнуть, что скорее всего так и случится, но не хотел в это верить.

– Вы имеете ввиду указ Высокого Совета об отведении войска с границ? Не вижу причин его прятать, он полностью соответствует букве закона, принят большинством советников.

– И с каких это пор Мэлин входит в их число?! – Корвина несло. Пускай он покойник с того самого момента, как переступил порог кабинета, но как же бесила уверенная невозмутимость министра!

Он был готов на что угодно, лишь бы сорвать эту любезную маску, вынудить мерзавца признаться! Зачем он продолжает эту игру?! Неужели ему так важно, чтобы все сознавали правоту хранителя государственного спокойствия? Герцог едва не рассмеялся: кто бы мог подумать, что всесильный министр настолько не уверен в себе, что даже убить не может без того, чтобы жертва не согласилась лечь на алтарь его непогрешимости? Ну уж нет, этого удовольствия он ему не доставит. Корвин вызывающе смотрел в лицо Чангу, ожидая ответа.

– С того момента, как стал магистром Дейкар, – все так же спокойно пояснил министр, – король упразднил орден практически, но не юридически. Состав Высокого Совета остался прежним – в него входит представитель огненных магов. Вопреки распространенному заблуждению, я занял кресло магистра Ира, но никак не его место в Совете.

– Закон? У вас хватает подлости прикрываться законом?!

Чанг сморщился:

– Перестаньте кричать. В ушах звенит. Я следую закону, а не прикрываюсь им, в чем вы сейчас убедитесь. Не знаю, известно ли вам, но после бунта в Виастро король принял закон "О преступном родстве". Молодой Старнис должен был стать показательным примером, но благоразумно погиб в бою.

– В отличие от вас я не бунтовщик и не предатель! Мне нечего бояться.

– В отличие от меня вы не знаете, что "Закон о преступном родстве" имеет обратную силу. Под него попадают все нововыявленные родичи преступника, вплоть до седьмого колена. Ваша мать – Ивенна Аэллин, – и глядя прямо в глаза внезапно покрасневшему Корвину, Чанг медленно, чуть ли не по слогам повторил, – до седьмого колена, герцог.

"Тэйрин!" – все, о чем он мог думать в этот момент. Он все же погубил ее. И их сына тоже. Кураж пропал, осталась безнадежность: даже если они уехали, министр не остановится, найдет их и на Островах, и в Кавдне, и на дне морском. Он загнанно огляделся по сторонам, как будто прямо в стене мог появиться выход. Какой-либо выход, кроме позорной сдачи. Если министр все еще готов ее принять.

Взгляд зацепился за портрет, единственное украшение в комнате: светловолосая женщина в кресле, на коленях раскрытая книга. Белое платье подчеркивает матовую белизну кожи, на губах играет улыбка, она же спряталась в серых глазах. Белое платье! Наместница. Признавшись, он лишит своего сына титула, но спасет ему жизнь. О себе Корвин уже не думал. Он знал, что не сможет, даже ради Тэйрин, не сделает то, что хочет Чанг. Смелость это, или страх перед трусостью, или просто брезгливость, неважно. Министру придется продавать империю без его участия. А что до чести – обе его матери давно мертвы. Им все равно.

– В отличие от вас, господин министр, я знаю, что Ивенна Аэллин никогда не была моей матерью. Согласитесь, это даже смешно – всезнающий министр государственного спокойствия не заметил, как прямо у него под носом наместница родила бастарда от собственного секретаря! – Он хотел добавить еще что-нибудь, ядовито-жгучее, про мнимое всеведенье и грех гордыни, но замолк на полуслове, увидев лицо Чанга.

Министр стал белее того самого платья, щека безобразно дергалась, рука вцепилась в край стола. Он не отводил взгляд от портрета, и с некоторым опозданием Корвин понял, что женщина на нем – Энрисса Златовласая, а не Саломэ Светлая. Зоркий взгляд моряка разглядел маленькие цифры в углу картины: до его появления на свет еще три года. Быть может, поэтому она улыбается так безмятежно. Еще ничего не случилось. Оба они не могли оторваться от портрета: Корвин всматривался в лицо своей матери, в первый, и скорее всего, последний раз, а Чанг силился не упасть, пальцы все сильнее впивались в столешницу. Как же так?! Ну как же так?!

Внезапно отворилась дверь, в кабинет вошел секретарь. Сквозь оцепенение пробилась тревога – секретарь принадлежал к числу немногих людей, кому было позволено входить без доклада, но Чанг ведь велел его не беспокоить, пока не освободится. Молодой чиновник окинул кабинет быстрым взглядом, подошел к министру, прошептал что-то так тихо, что Корвин, как ни силился, не разобрал ни слова. Министр побелел еще сильнее, хоть это и казалось невозможным, и с видимым усилием отцепив руку от стола, кивнул секретарю:

– Благодарю. Вы свободны, – тот коротко поклонился и вышел, бесшумно затворив дверь.

Повисшая в воздухе рука упала, промахнувшись мимо спасительного стола. Через пять минут Саломэ будет здесь, с гвардейцами. Корвин стоял у стены, вызывающе вскинув голову. Достаточно подать условный знак, и изрешеченное пулями тело сползет на пол. Ручные бомбарды убивали куда быстрее, чем стрелы, даже арбалетные. Саломэ, разумеется, начнет задавать вопросы, но мертвецы неразговорчивы, в лицо она своего нового военачальника не знает. На первое время сойдет история с неудавшимся покушением, а потом будет уже поздно, тело исчезнет, вместе с бумагами. Он должен подать знак, Лерик подписывал этот проклятый приказ! Если его арестуют, все будет кончено. Но почему так неподъемно тяжела рука?

Чанг перевел взгляд с загорелого лица молодого герцога на портрет. "Как я должен поступить, ваше величество? Ваш сын или ваша империя? Впрочем, зачем я спрашиваю… вы ведь уже один раз сделали этот выбор, не так ли?" То ли обман зрения, то ли игра утомленного разума, но ему показалось, что наместница медленно кивнула в ответ. Министр отошел к окну. Ветер стучал в стекло, а зеленой лужайке одиноко трепетал желтый лист клена, чудом избежавший болезни. Чистый, без единого черного пятна.

Гвардейцы с шумом распахнули дверь, обе створки и встали по сторонам, пропуская королеву. Капитан, выпятив вперед блестящую кирасу, застыл за ее спиной. Перехватив его взгляд, переполненный горделивым довольством, министр брезгливо сморщился, но прежде, чем Чанг успел сказать хоть слово, Корвин рванулся вперед:

– Ваше величество! Вы должны меня выслушать!

Светловолосая женщина в белом платье удивленно обернулась, и Корвин быстро заговорил:

– Я приехал из Квэ-Эро, чтобы доставить вам сведенья чрезвычайной важности!

– Прежде всего, – холодно осведомилась королева, – кто вы такой?

– Я? Я Герцог Квэ-Эро, то есть, новый военачальник.

Чанг по-прежнему молчал, не подтверждая и не опровергая его слова, и Саломэ нахмурившись, окинула взглядом незнакомца в покрытом пылью дорожном костюме:

– Вы, похоже, очень спешили, герцог. И что же заставило вас проделать столь долгий путь?

– Министр Чанг – предатель! Он продал Уррар Кавдну! Отвел войска с границы, отправил гарнизоны по провинциям, чтобы подготовить бунты! А кавднийцам бросил кость, чтоб не вмешивались!

Все так же холодно, Саломэ поинтересовалась:

– Вы, конечно же, можете подтвердить свои слова?

Про падение Уррара и отвод войска она узнала этим утром, вследствие чего и решила, что пришла, наконец, пора нанести визит господину министру и вскрыть карты. Если Чанг не в состоянии держать окончательно обнаглевших лордов в узде, и они договариваются с Кавдном у него за спиной, то он отправится в отставку здесь сейчас. Если же может, то ему лучше поделиться с королевой своими секретами. Ей больше не нужны незаменимые министры. Но обвинение военачальника меняло в корне всю картину – она собиралась поручить тушение пожара главному поджигателю. Если он не лжет. Но в глубине души она уже знала – герцог говорит правду. Это так похоже на Чанга! Она должна была сама догадаться, как только узнала, что старший брат лорда Алестара вернулся в Ойстахэ с пограничным гарнизоном.

Корвин вытащил из-за пазухи помятый свиток и подал королеве:

– Вот указ, от имени Высокого Совета. А это письмо от герцога Уррара, написано два дня спустя. Я не успел собрать сводки по провинциям, но если вы запросите сведенья, то убедитесь сами.

Саломэ развернула свиток, быстро прочитала. Корвин с тревогой вглядывался в ее лицо. Он ведь не загадывал, что будет дальше, думал только о том, как бы добраться до королевы, передать ей бумаги. Не верил, что у него будет какое-либо дальше, не верил даже, в глубине души, что справится и с этим. Но не иначе как Семеро выручили его в последнюю минуту. Надо будет поставить свечу Хейнару, когда вернется домой. На лице Саломэ застыло холодное вежливое выражение, ни гнева, ни возмущения. Корвин снова задохнулся от поднявшейся волны страха: что, если все напрасно? Что, если она не поверит, несмотря на указ?! Ведь Чанг столько лет крутил наместницей, как угодно! Да что наместницей, он даже королю голову морочил! "Он ведь опять выкрутится", – с бессильной яростью вдруг осознал герцог. Как та многоглавая змея из старой легенды, у которой на месте одной срубленной, сразу же вырастали пять новых голов.

Но Саломэ прервала его отчаянные размышления все тем же ледяным безжизненным голосом:

– Арестуйте этого человека, – Корвин невольно сжался, но гвардейцы шагнули к министру, все так же стоявшему у окна. Саломэ обернулась к капитану:

– Отправьте его вниз. Я должна знать все подробности. Кто состоит в заговоре, кто на самом деле подписывал этот указ, кто взбунтуется первым, а кто вторым. Спрашивайте, пока не начнет отвечать, – на бывшего министра она не смотрела. И только Корвин заметил, как дрогнули ее губы, когда поравнявшись с ней Чанг негромко сказал:

– Мне очень жаль.

Чанга увели, и только тогда Саломэ тихо повторила, словно забыв, что Корвин все еще в комнате: "ему жаль" и со всей силы стукнула кулаком по стене, в кровь ободрав костяшки. Затем обернулась:

– Следуйте за мной, военачальник. Нужно решить, что делать с тем немногим войском, что у нас еще осталось. Собирать Высокий Совет я пока что повременю. Вы ведь успели ознакомиться с положением дел? – Они вышли в коридор, гвардейцы за спиной королевы выносили стопки бумаг и прикрепляли печать к двери.

***

В крошечной камере было нечем дышать – жаровня сжирала и без того спертый воздух. По лицу палача, то есть, мастера-допросчика, ручьем стекал пот, воспаленные глаза слезились – густые брови не спасали от едкой жидкости. Обычно он работал в большом зале, где и места достаточно, и приспособлений больше, но на этот раз решил обойтись без лишних глаз, не без оснований предполагая, что его репутация поставлена на кон.

Когда Чанга приволокли вниз, мастер сперва не поверил своим глазам: не то удивительно, что министра арестовали, все под Семерыми ходим, не он первый, не он последний, странно, что он попал сюда. Вот уж кто-кто, а господин министр лучше прочих знал, как устроено его собственное ведомство, и что его ждет. Однако позволил себя арестовать, и вот уже три часа молчал, хотя чего уж теперь упорствовать? Здесь все говорят, рано или поздно.

Раскаленное железо снова коснулось кожи, глухой крик заметался по камере, ударился в стену и затих. Палач выругался про себя: да что ж такое?! Как же не хотелось ему браться за это дело, но испугался – уж если королева своего министра не пощадила, то допросчика и подавно жалеть не станет. Да и толку-то? Он откажется, найдут, кому поручить, а подмастерье тут не справится, осторожно ведь надо, министр старик уже, да после удара. Может, на то и рассчитывал?

В боли самой по себе не было ничего нового. Он мог ее выдержать, пока что мог. Но осознание, что можно прекратить эту пытку в любой момент, убивало. Никогда раньше он не был властен над своей болью, теперь же стоило только заговорить, и все закончится. Но говорить было нельзя. Не сейчас, еще не сейчас. Внутренние часы отсчитывали минуты, перетекающие в часы, кажущиеся вечностью. Его ученица слишком хорошо усвоила урок: Саломэ никогда не поверит, если он сдастся сразу.

В груди начала разливаться знакомая горячая тяжесть, а голову, напротив, охватила звенящая легкость. Пора, иначе он не успеет. И вытолкнув из горла ком, он просипел, не узнавая собственный голос:

– Достаточно, – палач с облечением остановил занесенную руку.

С каждым словом тяжесть в груди нарастала, усиливался звон в ушах, он уже не слышал, что говорит, видел только, как допросчик торопливо черкает пером по бумаге, чтобы ничего не упустить. Сейчас, еще немного, еще несколько фраз, но огненный шар, заполнив всю грудь, наконец взорвался, он задохнулся от острой, пронзившей все тело боли, и замолчал.

Палач положил пальцы на шею, пытаясь нащупать пульс, покачал головой. Вот и все. Хорошо, если королеве хватит того, что он записал. Спрашивать больше некого.