Текст книги "Стрела на излете (СИ)"

Автор книги: Вера Школьникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 32 страниц)

– Нет, конечно, ты никому не желаешь зла, не умеешь, не знаешь, как это делается! Все из лучших побуждений!

– Мы оба ошиблись. Я верил, что смогу предотвратить это безумие, ты – что сумеешь победить.

– Ты что же, хочешь, чтобы я тебе еще и спасибо сказал? – Вильен с трудом сдерживал нарастающую ярость.

Эльвин опустил голову:

– Нет, не хочу. Я знаю, что ты не простишь, и это правильно. Такое не прощают. Но я хочу, чтобы ты знал – если бы моя смерть могла что-либо исправить, я бы заплатил эту цену.

Ярость куда-то ушла от этого тихого, грустного голоса. Осталась только усталость:

– Я знаю. Но ты сделал то, что сделал. Этого не изменишь. Ни твоей жизнью, ни моей смертью.

Они замолчали, единственным звуком, нарушавшим тишину, был треск дерева в камине. Эльвин не знал, куда девать руки – переплетал пальцы в замок, обхватывал запястье, наконец, взял со стола перо и сломал пополам:

– Не совсем так. Я не мог понять, сперва, почему ты не ушел. Чанг тоже, он надеялся, что у тебя "хватит ума".

– О, да! Он бы сбежал при первой возможности и служил какому-нибудь вонючему варвару, предоставив королю разорять его землю! Впрочем, погоди, я переоценил господина министра – до бунта бы дело не дошло!

Эльвин бросил на стол многострадальное перо, но так и не посмел поднять взгляд на кузена:

– Ты думаешь, что король довольствуется твоей казнью, и не станет дальше мстить?

– Эльф любит кровавые спектакли, судя по Суэрсену. Но здесь граница, должен же он понимать, что ее придется защищать.

– Ты не знаешь короля, Виль. Твоя кровь только разогреет ему аппетит. Он устроит из твоей смерти показательный урок для всех нас, как уже поступил с твоим мятежом. Думаешь, нам всем было так легко и приятно привести своих людей под твои стены? Элиан правит страхом.

– И что мне теперь, бежать? Бросить своих людей, стать наемником и погибнуть в какой-нибудь варварской разборке за пяток овец? Хороший выбор: умереть мятежником или трусом!

Эльвин молчал, не зная, как сказать то, что нужно. В голове звучал усталый, но уверенный голос министра: "Мы не можем довести дело до суда и тем более, казни. Король поднял старые, еще доимперские кодексы. Отсечение головы заменяется медленным расчленением, род изменника приговаривается к смерти до седьмого колена, земля подлежит выжиганию, замки – сносу. Графа Виастро мне не жаль, сам знал, на что шел, но подобное кровавое действо закончится всеобщим восстанием. Пугать можно до определенного предела".

И сразу же, мучительной болью прозвенел в памяти другой голос, переполненный гневом:

– Ты должен был сразу мне сказать! Я отправляюсь в Виастро!

– Не смей! Тебе нельзя вмешиваться!

– Я в долгу перед Старнисом!

– А перед Даларой и ее сыном ты не в долгу, раз уж взялся их защищать? Ты подумал, что с ними будет, а заодно и со мной?

– Боишься за свою нежную шкурку, родственничек?

И вот уже он повторяет доводы министра, словно в изломанном кривыми зеркалами танце отражений. Мэлин слушает, мрачнея, гнев, вспыхнув во взгляде, осыпается искрами, он медленно кивает. Эльвин заставил себя разлепить пересохшие губы:

– Ты должен погибнуть в бою, Вильен. Судить будет некого.

– И что потом?

– Король хорошо ко мне относится, насколько это для него возможно. Я попрошу Виастро под свою опеку, для сына. Твоя дочь после обручения перешла в мой род. Остальных я переправлю в Ландию. А когда все это закончится, Виастро вернется твоему сыну.

Вильен молча смотрел в окно, Эльвин видел только его склоненную голову – темные волосы на затылке выбелила седина. Потом он негромко спросил:

– А ты действительно веришь, что это когда-нибудь закончится?

***

Дважды прогремели бомбарды, провал в вековой кладке оскалился обломками, но налетевший ветер быстро развеял дым. Солнце только что взошло, вымпелы над шатрами искрились золотой нитью, перекрикивали друг друга горнисты. Если бы не уродливый пролом в стене, можно было бы подумать, что начался диковинный красочный парад – солдаты в разноцветных колетах, сверкающее в солнечном свете оружие, танцующие на ветру флаги, гарцующие всадники. Праздничный парад смерти.

К полудню все кончилось. От стены остались одни обломки, деревянная усадьба полыхала. Целители перевязывали раненных, тела убитых стаскивали во двор. Пленных отвели в сторонку, но их оказалось мало, бой был короткий и кровавый. Целитель подозвал ближайшего офицера, в синем с серебром колете, перепачканном копотью:

– Кажется, это он, посмотрите.

Тот наклонился над лежащим на спине человеком и кивнул жрецу:

– Да, это он. Выживет?

– Нет, – покачал головой целитель.

Вильен силился открыть глаза, но не мог – веки казались неподъемно тяжелыми, во рту стоял соленый вкус крови. Голоса доносились, как сквозь толщу воды. "Не выживу. Это хорошо". И хорошо, что он не может открыть глаза, не видит, как догорает его дом. Сквозь гарь и кровь пробился непобедимый запах жасмина.

Часть вторая.
Глава первая.

Солнце светило мальчику в глаза, сверкало на лезвии меча, тяжелого, из настоящего железа, только лезвие затуплено, но все равно – по ноге заедут, не обрадуешься. Он устал, пот стекал по лбу, мокрая рубашка противно липла к коже, а конца его мучениям не предвиделось. Наставник сказал, что пока он не отобьет этот удар три раза подряд, будут продолжать. Ну вот, пожалуйста, опять не успел поставить блок, и тяжелый клинок плашмя ударил его по бедру.

– Будешь ворон считать, задница станет синей, – дядя с ним не церемонился, впрочем, мальчик к этому давно уже привык.

– Так нечестно! Ты спиной к солнцу стоишь, а мне в лицо светит! Ничего не видно!

– Нечестно. Не забудь пожаловаться противнику, когда дело дойдет до настоящего боя. Он обязательно устыдится и уступит тебе свое место. Вот только тебе оно не поможет, плохому мечнику все время что-нибудь мешает, то солнце, то, – мужчина кашлянул и не закончил фразу, – хватит скулить. Становись в позицию.

Мальчик, вздохнув, поднял меч. От яркого света на глазах выступили слезы. Он зажмурился и тряхнул головой, стряхивая с ресниц соленые капли, и улыбнулся. А что, если попробовать иначе? Он глубоко вдохнул и закрыл глаза. Чтобы видеть, вовсе не обязательно смотреть. Без раздражающего глаза яркого света стало намного легче. Рука, меч, движение – чтобы слышать, не надо вслушиваться. Мальчик вскинул клинок в салюте, короткий выпад, верхний блок, скрежет лезвия. Успел. Еще раз, и еще, он словно погрузился в кокон – ни звука, ни шороха, только рукоять меча в ладонях. Он глубоко вздохнул, и рубанул лезвием воздух, разрывая невидимую сеть. В глаза ворвался солнечный свет.

– Я сделал! Три раза. Давай теперь пойдем домой, – попросил он.

Мэлин пожал плечами – пустая трата времени. Мальчишку надо учить управлять своим даром, а не дворянским глупостям. Зачем прирожденному магу фехтование? Но Эльвин настоял, что Ларион должен получить достойное своего происхождения образование, а фехтование входило в обязательный набор. И если книжной премудрости мальчика могла научить мать, то приглашать учителя фехтования к сыну храмового привратника было бы странно. Потому Мэлину пришлось самому взяться за меч.

Он считал, что мальчику сейчас важнее всего осознать, кем он уродился на свет, и взять под контроль свою магию, но Далара только пожимала плечами на его беспокойство: "Рыбу не нужно учить плавать, а птицу – летать. Все придет само собой". Да уж, так же, как пришло к ним с братом. Ллин сгорел дотла, а Мэлин переплавился в неизвестно что. Но Далара снова успокаивала: "Вы не были созданы для этой силы, нелепая случайность, Аэллины и Эльотоно, смешалась лунная и солнечная кровь. Лариону не грозит твоя судьба". Но Мэлин все равно учил мальчика всему, что знал сам – и тому, что успел прочитать в библиотеке ордена Дейкар, и тому, что оставил ему в наследство Арниум. Но с каждым годом становилось все понятнее – ученик во всем опережает учителя.

Шесть лет назад у Мэлина было много вопросов к Даларе-Плетельщице, но он получил все ответы и из множества "почему" осталось только одно – почему он еще здесь, почему не ушел, как собирался, почему не спешит свести старые счеты?

Ларион. Сила, не знающая границ, чистая и незамутненная, как горный поток. Ласковый теплый огонь, способный в любой миг обернуться стеной пламени. Драгоценный сплав, объединивший все силы мира. Совершенное произведение искусства, и мальчик, живой, веселый, порой капризный, порой послушный. Ирония Семерых – по законам империи он стал бы опекуном Лариона, как ближайший родич со стороны отца.

Далара. Время не властно над эльфийкой. Гладкая кожа, сверкающий взгляд, шелковые волосы, он не силен был в описаниях женской красоты. Но перед внутренним взором вставали руины. Он мог увидеть пораженный плесенью потухший драгоценный камень, как видели бы эльфы Филеста. Мог посмотреть взором мага Дейкар и протянуть ладони к едва тлеющим углям. А мог просто сидеть рядом у камина, и слушать, как она рассказывает, глубоким, низким голосом, о Кавдне, о небесных созвездиях, о деревянном дворце ландийских королев. Или не слушать, а просто молчать рядом, глядя в огонь.

И снова задаваясь единственным оставшимся "почему" он так и смог ответить, что держит его сильнее – теплое золото во взгляде сына, или медвяная усталость в глазах матери. Но знал, что никогда не спросит ее об этом.

***

Весна в этом году наступила в Суэрсене на удивление рано для здешних краев – снег сошел уже в начале марта, а к концу месяца земля успела просохнуть. Торн Геслер и не ждал такого подарка небес – обычно снег сходил к маю, да и жалкий остаток весны не радовал теплом. Говорили, что раньше, при Аэллинах, зима была короче, весна теплее, лето жарче, а земля плодородней. Пару таких говорунов пришлось повесить, после чего разговоры прекратились. По крайней мере, наместнику о них больше не докладывали.

Охотиться Торн предпочитал почти без свиты, так, местный лесничий, псарь да пара загонщиков. Двором он за эти годы так и не обзавелся, не по чину, да и желания особого не было, подчиненные надоели хуже горькой редьки, а те немногие из местной знати, кто лишившись земли и дворянства все же остались в Суэрсене, скорее бы удавились, чем составили компанию представителю Короны.

Впрочем, Геслер привык к одиночеству. Из постигших его разочарований это было самым незначительным. Вот уже восемь лет как он сидит в разоренной провинции, и с каждым годом положение все хуже и хуже.

По всей империи дела идут не самым лучшим образом, королевские новшества первых лет боком выходят, но в Суэрсене и вовсе дело дрянь. Земля скудная, торговлю на корню задушили, работа есть только на рудниках, да и там платят так, что едва на хлеб хватает. А крестьянам хоть кору грызи, хоть хвою с деревьев объедай, благо, этого добра на всех хватит. Если бы не помощь наместницы, то есть, королевы, давно бы уже обезлюдел Суэрсен. И так все, кто мог, покинули оскудевшую провинцию.

Ох, недобрым словом поминал он покойного ныне дядюшку. Удружил так удружил! Ни денег, ни имения, ни положения при дворе, один только страх да головная боль. И хорошо еще, есть чему болеть. Вот не соберет в этом году налоги…

Охота позволяла забыться хоть ненадолго. Вот он зверь, гони его, стреляй, вдыхай пьянящий аромат теплой крови. Жизнь в такие минуты казалась простой, правильной, такой, как и должна быть. Но до чего ж потом противно было возвращаться к делам. Ах, если бы можно было подать в отставку! Все еще молодой чиновник мечтал уже только о покое, Аред с ней, с карьерой! Но он понимал – стоит уйти, и следующий наместник найдет способ свалить все беды Суэрсена на предшественника. Жизнь Торну Геслеру была не мила, но не настолько, чтобы расстаться с ней на плахе.

С утра загонщики выследили в лесу молодую олениху, и выгнали ее на заброшенное поле, поросшее бурьяном. Надрываясь лаяли псы, шумели трещотки, ржал, почуявший свободу конь, застоявшийся за зиму в стойле. Собаки, наконец-то, догнали добычу, обреченное животное упало, он подъехал ближе, вытащил из ножен широкий охотничий кинжал. В последнее время в моду вошло охотиться с ручными бомбардами, но Торн этой новой манеры не признавал. Есть вещи, которые мужчина должен делать своими руками.

Девчонка появилась из ниоткуда. Вот еще миг назад рядом с тяжело дышащей оленихой никого не было, кроме собак и подоспевшего псаря, и вдруг, как из воздуха соткалась маленькая фигурка. Девочка, лет семи-восьми, худющая, одни локти да коленки, платье короткое, с заплатками, а кожа смуглая, с теплым отливом, как у южан. И глаза странного цвета, карие, с золотыми искорками, а волосы – спелый гречишный мед. Из каких краев залетела сюда эта солнечная птичка? Местные жители зачастую смуглые, говорят, что давным-давно с юга пришли, но таких, на янтарные статуэтки похожих, ему не попадалось. Не иначе, как эльфийская кровь примешалась. Вот чудеса-то! Здешние эльфы раньше к Творцу отправятся, чем со смертным спутаются.

А девочка положила ладонь на шею оленихи и строго сказала:

– Ее нельзя убивать. У нее маленький в лесу остался, он без мамы умрет. Весной не охотятся на оленей!

Что на оленей охотятся осенью и зимой, Геслер знал и без непрошенной советчицы. Но в зимний лес его и на аркане не затащишь, а от одного оленя в здешних чащобах не убудет. Все равно, кроме королевского наместника в Суэрсене и короля собственнолично, никому охотиться нельзя, и зверья, несмотря на браконьеров, расплодилось немеренно. Торн тряхнул головой, удивляясь – что это он, оправдываться перед девчонкой босоногой вздумал?! Впрочем, босоногой она не была – вон, какие сапожки ладные, из мягкой замши. Уж не из оленьей ли? Непохоже, чтобы ее отец почитал королевское право.

– Ты кто такая, девочка, что указываешь наместнику Короны, что ему делать? И откуда ты тут взялась?

Девчонка зло сощурилась:

– Я здесь живу. Это ты тут "взялся", и не понимаешь, что можно, а что нельзя. Ты хочешь убить одного оленя, а убьешь сотни.

– Это еще почему?

– Потому что ее малыш умрет, и у него не будет детей. И у его детей не будет детей.

Торн не нашелся, что ответить. И впрямь, если так подходить, то на каждой охоте он убивает тысячи тысяч оленей, а уж сколько цыплят он загубил за свою жизнь! Он вдруг вспомнил, что много лет назад читал мудреный трактат какого-то восточного варвара. Варвар этот был родом из знатной семьи, рос в роскоши, хотя, какая там у этих дикарей роскошь – подстилка помягче, да кусок пожирнее. А как вырос, вдруг обнаружил, что люди вокруг только и делают, что умирают и страдают. Кто от голода, кто от болезней, а если кто и счастлив, то ненадолго, а потом все равно умирает.

От этого неожиданного открытия молодой варвар погрузился в глубокие раздумья, и пришел к выводу, что есть только один способ не усугублять страдания – ничего не делать. Погрузился в недеяние и вскорости умер, поскольку сначала перестал есть, потом пить, а потом дышать. Это ведь все тоже действия. Вот у него в трактате и было что-то похожее, только не про оленей, кажется, а то ли про стрекоз, то ли про бабочек… Мол, раздавишь случайно одну бабочку, и не зная того, убьешь целый мир.

Но девчонку-то кто надоумил? Или оборванка только вчера из дворцовой библиотеки вернулась? Кстати, а откуда она и впрямь тут взялась? До ближайшей деревни далеко, да и нечего крестьянским детям сейчас в лесу делать – ни грибов, ни ягод, сыро и слякотно. Разве что хворост собирать, но много ли такой заморыш принесет…

Он спрятал кинжал в ножны – охотничий азарт пропал, теперь его интересовала только странная девочка. Он улыбнулся как можно мягче и махнул рукой псарю, чтобы тот отогнал собак:

– Ну хорошо, отпустим олениху домой, к деткам. А вот с тобой, крошка, я побеседую. Откуда ты взялась в чистом поле?

Пока он спорил с девчонкой, подоспели загонщики и лесничий. Девочка наклонилась к оленихе, прошептала что-то ей на ухо, погладила мокрую шерсть:

– Ну, вставай, поднимайся. Давай, моя хорошая.

Олениха поднялась, ткнулась носом в ладонь своей спасительнице и умчалась вперед, туда, где чернелась кромка леса. А лесничий, шагнув вперед, заслонил девочку от Торна:

– Вы, господин наместник, не серчайте. Дочка это моя младшая, Лита. Она у нас странная слегка уродилась, но зверей шибко любит, а они ее. Вот и заступилась, сейчас ведь и правда не время на самок охотиться.

Угу, дочь, как же. Сходство просто в глаза бьет! Широкоплечий, приземистый лесничий, с глубоко посаженными маленькими глазами и плоским носом, и это янтарное чудо. Он кивнул:

– Дочь, говоришь? Ну что ж, охота сегодня все равно не задалась, а я устал. Едем к тебе домой, передохнуть и выпить горячего. А дочку твою с собой прихватим, нечего ей одной по лесу ходить.

Лесничий молча подсадил девочку в седло, сам сел сзади. И что Лите сегодня дома не сиделось! Не поверил ведь наместник, ни одному слову не поверил. А как увидит жену, только убедится, что Лита им не родная: ни в мать, ни в отца, а в… Хвала Семерым, что Геслер в Суэрсене человек новый, не понимает, в кого. Ведь если приглядеться как следует, сразу догадаться можно. Добро еще, к ним в дом мало кто заглядывает, но меч в мешке не спрячешь, он знал, что по ближним деревням давно уже ходят слухи. И если слухи эти да наместнику в уши, быть беде!

***

Лесничиха поднесла незваному гостю лучшей медовухи, и захлопотала у плиты, хорошо, что сегодня с утра поставила в печь жаркое томиться, вчера два зайца в силки попались, пустая каша пришлась бы наместнику не по нраву. Она резала на ломти хлеб, раскладывала по плошкам оставшиеся с осени моченные яблоки и кислую капусту, и прислушивалась к разговору мужчин. В дом вошли только Торн и хозяин, загонщики и собаки остались во дворе, горячего отвару и хлеба им вынесли, а мясо пусть у себя в усадьбе едят, тут не харчевня!

Геслер неторопливо прихлебывал мед и расспрашивал лесничего:

– А как это так вышло, Тэлер, что дочь у тебя на родителей непохожа? Неужели твоя супруга на сторону сходила, в подоле принесла, а ты и не заметил?

Лесник набычился, но в глубине души вздохнул с облегчением – пусть его ославят рогоносцем, не велика беда. Лучше носить рога, чем не сносить головы:

– Жизнь любая Эарниру угодна. А что до жены, так я с ней пол жизни прожил, мне другой не надо.

И то верно, хозяйка, хоть уже и вошла в возраст, когда крестьянки уже внуков нянчат, все еще была хороша. Крепкая, ладная, с простым, но приятным лицом. Хороша-то, хороша, но не настолько, чтобы соблазнить эльфа. А без эльфийской крови тут точно не обошлось. Воздух в хижине лесника пах мокрой землей, пряными травами, дымом и тайной. Тайны королевский наместник не любил – ничего хорошего здешние жители не скрывали, каждая разгадка оборачивалась штрафами, кровью, а то и пеньковой веревкой. Эта загадка пришлась ему куда больше по душе – хорошо, когда от тайн рождаются дети, плохо, когда мятежи. Он узнает, откуда в здешней чащобе появилась эта прелестная девочка, а чтобы птичка не упорхнула, примет меры.

– Добрый ты малый, Тэлер. Но людям ведь рот не заткнешь, должно быть, сплетничают, смеются над тобой. Да и тебе несладко каждый день чужого ребенка за своим столом кормить. Я решил облегчить твою долю. Девочка мне понравилась, я ее забираю к себе. А тебе возмещу убытки, ты ведь ее столько лет растил.

Лесничий медленно поднялся и навис над худощавым Торном, как скала:

– Негоже это девочку в чужой дом отдавать. Я за нее в ответе. Дурных людей много, еще обидит кто, – по тому, как сдвинулись на лбу мохнатые брови, было понятно, из последних сил мужик сдерживается, чтобы не пришибить господина королевского наместника.

Ишь ты, девочку он забирает! Что они, рабы бесправные, чтобы ребенка по первому слову отдать?! Тут уж неважно, чья кровь в жилах, детьми пусть в Кавдне торгуют, если им ни перед людьми, ни перед богами не совестно, а в Суэрсене такого заводу нет! Бывало, что греха таить, что богатый человек приглянувшуюся девицу в служанки брал, но чтобы семилетку у отца покупать, до такого никто еще не додумался!

А Геслер покачал головой:

– Ты, похоже, не так меня понял. У твоей девочки светлая голова, что ж ей в лесу пропадать? Я не собираюсь ее обижать, ни сейчас, ни после. А хочу научить ее читать и писать, может быть, отдать в храмовую школу, как подрастет.

Но лесничий только придвинулся ближе:

– Недоброе вы дело, господин наместник, задумали, – он собирался сказать что-то еще, но его прервал звонкий детский голос:

– Я пойду с ним. Я хочу учиться.

Подслушивающая разговор мужчин хозяйка уронила горшок, но слово сказано – не поймаешь. Надо было Литу в лес отправить, хоть за хворостом, хоть за березовым соком, хоть за подснежниками, лишь бы от наместника подальше! А теперь уже поздно, раз девочка сама решила, муж и слова поперек не молвит. Так у них уж повелось – что Лита пожелает, то лесничий выполнить спешит, словно не отец ей, а слуга.

Переговоры вели еще долго, Геслер обещал, что каждый месяц будет отпускать девочку домой, повидать родных, взял в услужение старшую дочь лесничего с мужем, присматривать за Литой, и обязался выплатить девочке приданное, да не когда та уже замуж соберется, а как войдет в брачный возраст, на руки, чтобы она сама решала.

Сговорились уже под вечер, и Геслер уехал, обещав завтра прислать за девочкой. Неспокойно было на душе у Тэлера и тяжко. Но что он мог сделать? Если Лита сама пожелала, то ничего не поделаешь, не прятать же ее против воли. И она не позволит, и он не посмеет. А может, и впрямь, оно к лучшему обернется…

***

За окнами скучно накрапывал дождик, серые низкие тучи нависали над крышей дворца, цепляясь за шпили, но в классной комнате было светло и уютно. Горели свечи, в камине трещали дрова, и по воздуху плыл вкусный смоляной запах. По стенам были развешаны карты и картины в изящных резных рамах, на столе в углу поблескивали стеклянными боками сосуды и трубки перегонного куба. Под большим, в половину стены, окном, росли разнообразные растения в горшках, а в огромной круглой клетке сидела, нахохлившись, большая пестрая птица с загнутым клювом.

Урок только что начался. Ученик, мальчик лет шести, сероглазый, белокурый, в коротких штанишках и белой рубашке, стоял на коленях на стуле, облокотившись на стол и смотрел на учителя:

– А что мы будем делать сегодня?

Учитель, высокий, худой юноша в белой робе Хранителя, раскрыл книгу и положил перед собой:

– Читать "Наставление правителю"

– Глупое название. Правитель потому и правитель, что правит. Его нельзя наставлять, можно только советовать.

– Глупо считать, что все знаешь, только потому, что родился в семье короля, Арлан, – невозмутимо ответил учитель. От природы принц был жаден до знаний, но придворная лесть была способна затуманить голову кому угодно, и порой Лерику приходилось возвращать воспарившего к небесам мальчика на землю:

– Этот трактат написал почтенный Асани, четыре сотни лет тому назад, в подарок тогдашнему султану Кавдна. Султан, однако, совершенно как ты сейчас, посчитал, что ему учиться незачем, и вместо награды, приказал высечь умника. Асани так расстроился, что умер, не дожидаясь порки. А султану не помешало бы прочитать подарок, потому что спустя три месяца его сверг муж младшей дочери, заручившийся поддержкой начальника гвардии.

– Я знаю, знаю, – весело перебил наставника принц, – а мужа дочери спустя полгода свергнул начальник гвардии!

– Спустя два года, но мне нравится ход твоих мыслей. Итак, послушаем, что думает об устройстве власти почтенный Асани, а потом обсудим. "Государства разделяются на те, которыми правитель управляет сам, назначая чиновников исполнять свою волю, и вся земля в стране принадлежит ему, и на такие, где правителю помогают править лорды и знатные люди, имеющие власть не по своим заслугам и милости правителя, а исключительно по праву рождения", – мальчик снова прервал Лерика:

– Это Кавдн и империя. Только лорды все равно держат свои земли от короля, а не сами по себе!

– Не совсем так. Графства были в свое время отданы в родовые владения отличившимся дворянам, но в герцогствах, за редкими исключениями, сохранились прежние династии. Но в целом ты прав – автор приводит в пример Кавдн и империю. "Кавдном легко управлять, ибо чиновники назначены Владетелем, да умножит Творец его дни и ночи, и во всем зависят от его милостей, а самое главное не имеют своей земли и своей армии, а только отряды, предоставленные им их повелителем. Врагу же тяжело захватить такое государство как Кавдн, ибо ему не на кого опереться, чтобы вызвать внутреннюю смуту, и остается только добиваться победы на поле боя. Но если победа одержана, то завоеватель легко сохранит за собой новые земли, ибо чиновникам все равно, кому подчиняться. Завоевателю следует только убедиться, что род предыдущего правителя истреблен целиком и полностью, и народное возмущение некому возглавить".

– Правильно его выпороть решили. Разве можно такое писать своему королю!

Лерик усмехнулся – мальчик слишком привык к медоточивым речам придворных. Хорошо хоть, всемогущий этикет терял свою силу за дверьми классной комнаты, и ученик не ждал от учителя подхалимажа.

– Слушай, что он написал про чужого короля. "Государство, подобное нашим соседям, империи Анра, напротив, легко захватить, ибо среди множества лордов всегда найдутся недовольные, и поддержат завоевателя, но трудно удержать, так как со сторонниками нужно будет расплатиться, и постоянно поддерживать их благосклонность подарками и уступками, а народ, привыкший хранить верность своим лордам, склонен будет к восстаниям и возмущениям".

– Ну и глупости он написал! Империя тысячу лет стояла, и никто нас не захватил!

– Именно потому и не захватили, – в их разговор вмешался новый участник.

Арлан быстро сполз со стола и сел на стул как полагается, увидев министра государственного спокойствия. Лерик отложил книгу. Господин Чанг вежливо поклонился принцу:

– Ваше высочество, – кивнул Лерику, – Хранитель. Дверь была приоткрыта, и я не стал стучать, чтобы не мешать уроку. Любопытный текст. Я не смог удержаться. Возвращаясь к теме урока, принц, позволю себе заметить, что ни Кавдн, ни Ландия, наши крупнейшие соседи, никогда не пытались завоевать империю. Пограничные стычки, нападение на караваны, помощь варварам, но никогда – открытый бой. Потому проверить теорию почтенного Асани на практике до сих пор не удалось. Но в этой книге много других интересных тем, например, о государственных преобразованиях.

Лерик положил руку на книгу:

– Об этом я собирался говорить в другой раз.

Но Чанг не нуждался в тексте, он продолжил по памяти: "Самое опасное в удержании завоеванных земель, это замена старых порядков новыми, так как люди привыкают к тому, что имеют и страшатся перемен. Старое подкреплено опытом, новое пугает, и тому, кто зовет назад поверят охотнее, чем тому, кто ведет вперед. Но даже если и удалось добиться доверия людей, следует помнить, что доверие это непостоянно, и обладать достаточной силой, чтобы заставить народ следовать новым порядкам, когда вера иссякнет. Посему для продвижения нововведений, правитель должен обладать достаточно силой, чтобы заставлять, когда не действуют уговоры":

– Подумайте об этом, ваше высочество. И запомните, что люди одинаковы, что в империи, что в Кавдне, что в землях варваров. Господин Хранитель, зайдите ко мне после урока, у меня есть для вас новости.

Дверь за министром закрылась, Арлан тут же спросил:

– Что он хотел сказать, учитель?

– Что люди одинаково страшатся нового, неважно, кто это новое им навязывает – захватчик, или исконный правитель.