Текст книги "Несознательный 2 (СИ)"

Автор книги: Василий Каталкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

– Как же так, Виктор Ильич, – начал он, – Герой советского союза, дважды орденоносец, и вдруг такое?

– Извините, – делаю вид, что смущаюсь вопроса, – мне трудно ответить на этот вопрос, не зная, в чем конкретно вы меня обвиняете.

– А ты считаешь, что ни в чем не виноват? – Сразу следует вопрос.

Ага, знаем мы такой способ наезда, вот прямо сейчас начну гадать, какие прегрешения за мной водятся. Нет, товарищ, шалишь, чист я перед страной, не было ничего такого даже в мыслях.

– Вы знаете, – опять изображаю растерянного человека, – даже моя фантазия дает сбой. Вроде бы все делал для приближения победы Родины над врагом, и вдруг такие подозрения…

– Ну а вы все же припомните, – следователь снова склоняется над протоколом, – многие говорят, что ничего такого они не делали, а когда начинаешь напоминать, вдруг выявляются неприятные обстоятельства.

Задумываюсь. Кого видит перед собой человек из органов? А видит он перед собой мальчишку, ну и что, что он Герой и награжден орденами? Все равно попытается сыграть на неопытности, мол, мы все знаем, тебе осталось признаться. Или вообще вид наград пацана должен вызывать у него зависть, вроде того, что «повезло пацану на фронт попасть и там отличиться, а если бы я сам туда попал, то может быть, и наград было бы больше».

– Нет, – мотаю головой, – не приходит в голову ничего такого. И с женой тоже не припомню, чтобы хоть намек на что-то был. Профессия, знаете ли, отпечаток накладывает.

– Какой отпечаток? – Слегка усмехается он. – Неужели вы с женой совсем о своей работе не говорите.

– Вот уж о чем я с ней никогда не говорю, так это о работе, – пожимаю плечами, – вдруг где-нибудь по простоте душевной поделится секретами со своими подругами.

– Тогда о чем же вы с ней можете говорить? – Удивляется он.

– Как о чем? – Тоже отвечаю удивлением. – Разве мало о чем можно говорить со своей женой. Например, о музыке, она на пианино играть может, или о живописи, не зря художником на авиамоторном заводе работала.

– А о своем отце она говорила? – Щурит он глаза.

Хм. Вот откуда ветер дует, вспомнили кто у нее отец. Но не думаю, что это имеет значение, иначе бы сначала ее мать арестовали, скорее всего, это идет довеском, да и не попал ее отец под репрессии, успел вывести свою семью из под подозрения. Хотя факт неприятный, что-то следаку об этом известно, но не думаю, что много, так что с этой стороны ничего такого быть не должно.

– Нет, не говорила, – кривлюсь я, – вроде бы несчастный случай с ним приключился, но подробности не спрашивал, зачем лишний раз воспоминаниями душу бередить. А что там такого страшного?

– Так застрелился он, – следователь смотрит на меня с укором, вроде как супруг, а ничего про родственников жены не знаешь. На самом деле, это он так мою реакцию отслеживает.

– Да? – Поджимаю губы. – Так это как-то связано с ее отцом?

– Пока не известно, – опускает он голову, и я вижу, что разочарован моей реакцией.

– И все-таки, даже не представляю, в чем она может быть виновата. – Продолжаю рассуждать. – Может, ошибся кто, напраслину на нее возвел.

Ну что, вытащит он донос в качестве доказательства? Нет, видно, что поморщился, но вытаскивать раньше времени письмо не стал. Опытный следак, не выбросил свой козырь, это означает, что планирует разыгрывать в «долгую», и это очень плохо, в этом случае следствие может длиться месяцами. Что же такого на Катю написали? И главное кто? Хоть бы какую зацепку.

Дальше шли разговоры «по душам» – следак пытался нащупать хоть что-нибудь связанное с этим делом, а я благополучно уходил из расставленных им ловушек. Вот было бы мне действительно двадцать лет, наверняка вспылил бы и наговорил ему гадостей, а так помнил – худой мир лучше доброй ссоры, даже со следователем НКВД, ведь они тоже люди и умеют обижаться. В конце допроса попросил встречи со своей супругой, уж слишком неожиданно все произошло. Но, как и предполагал, ничего не получилось, представитель органов только головой покачал, буркнув что-то о моей наивности.

Отпустили меня только под вечер, и я быстро рванул на вокзал через новый ангарский мост, первая нитка трамвая в Иркутске появится только в июле 1945 году. Так что ножками, ножками, всего-то три с половиной километра до вокзала, и надо поторапливаться, местный поезд до поселка ждать не будет, потом только с железнодорожной бригадой добраться можно будет, и то уже ночью. А вообще задумался, неужели мой статус главного конструктора заводского КБ ничего не дает? Надо бы через наше местное НКВД надавить, вдруг получится, а то тут такие дела творятся, а они не в курсе. Решено, завтра же заявление напишу, пусть тоже подключаются.

* * *

На следующий день в кабинет следователя заглянул Ковалев, который в данный момент находился на оперативной работе в НКВД.

– Ну что, как с заводскими дела продвигаются, – спросил он у Круглова.

– А, – махнул тот рукой, и при этом скривился, – не получается ничего. Факты, изложенные в письме, не подтвердились. И на кой черт нас торопили, обрадовались, что дело верное?

– Ну, всех раскладов там, – при этом оперативник ткнул пальцем вверх, – мы не знаем, наше дело приказы выполнять. И насколько я понял письмо здесь только довеском идет, главное заводских раскрутить.

– Да чего там крутить? – Круглов в раздражении стал вытирать перо ручки, которое опять забилось ворсинкой. – Работники лаборатории в один голос твердят, что ничего такого за ними не водилось, и даже разговоров на интересующую нас тему не велось. Не знаю, чего от меня ждет начальство, но здесь нарыть ничего не получится, все они были постоянно на виду.

– Так может поднажать и признаются, – посоветовал оперативник.

– А с «поднажать» сложности, – тяжело вздохнул следователь, – муж у одной не просто летчик, он Герой, да еще при должности – главный конструктор КБ авиамоторного завода.

– Да иди ты, – удивился Ковалев, – при такой должности мужа жена еще и работает?

– Угу, работает, – кивнул следователь, – и неплохо работает, числится на хорошем счету, награждена грамотой от завода, изобретения за ней числятся.

– И что с того? – Пожал плечами собеседник. – Мало ли у нас здесь заслуженных перебывало, все одно на чем-то зацепить можно. С ней не получится, со стороны мужа можно начать копать.

– Вот в этом и дело, – хмыкнул Круглов, – он по отдельному списку проходит, его только по разрешению Москвы в разработку брать можно. Так что сильно не надавишь. Вообще непонятно от чего вдруг у начальства к заводским такой интерес.

– Слушай, а может быть потому и интерес, что кое-кто по отдельному списку проходит? – Задумался Ковалев.

– Считаешь, хотят что-нибудь на жену этого летчика найти, чтобы к сотрудничеству склонить?

– А что, нормальный расклад, – пожал плечами сослуживец, – муж у нее при должности, надо же за ним как-то присматривать.

– Хм, может быть, может быть, – пробормотал в задумчивости Круглов, – тогда действительно становится понятно, почему так начальство возбудилось. Но вряд ли это с ней получится.

– Не получится с ней, получится с другими, или с тем, кто письмо писал, – пожал плечами оперативник, – все равно без своих ушей не останемся.

– А в этом тоже сложности теперь возникнут, – поднял глаза на своего сослуживца следователь, – кто-то же должен быть виноват в аресте, а органы не ошибаются.

– Э, ты так рьяно не гони, – насторожился Ковалев, – согласен, что с мужем этой работницы накладка вышла, но если мы так будем на сигналы реагировать, то никто больше писать нам не станет.

– А делать-то чего? Если не удастся чего-нибудь значимого на заводских найти, то придется сдавать.

* * *

В щель был виден только кусочек поля, Андрей терпеливо ждал команды, прикидывая, как выжмет сцепление и включит первую передачу. Почему думал об этом, а не о чем-то другом, так в этом и есть проблема, переключение передачи требовало больших усилий. Сначала надо было вывести рычаг в нужное положение, а потом начинать его тянуть с большим усилием и этого усилия не всегда хватает, передача подрожит какое-то время и только потом включается. Говорят, при марше столько раз этот рычаг потягаешь, что руки перестают слушаться, сам самокрутку скрутить не сможешь. Вроде бы у поставляемых по ленд-лизу американских Валентайнов гораздо коробка передач с синхронизатором, поэтому там легче с переключением передач справиться, но это уже другое училище. Да и к черту этот Валентайн, Шерман гораздо лучше, у него и броня толще и пушка лучше, правда в экипаже пять человек, тоже как сельди в бочке. Но водителю скученность по боку, у него места относительно много, это вон заряжающий и командир танка вдвоем в башне ютятся, как они там размещаются в такой тесноте? А уж когда выстрел, так пороховые газы даже до водителя достают, а им каково. Всех лучше стрелок радист устроился, ему-то что, настроил рацию и поплевывай себе, а если понадобится стрелять из пулемета, то лупит в белый свет как в копеечку. А все потому, что прицелится он может только через маленькое отверстие в двадцать миллиметров в диаметре, куда там попадешь, только пугать кого.

Ага есть команда, небольшая борьба с коробкой переключения скоростей и тронулись вперед. Вообще в танковом бою много от механика-водителя зависит, тут ведь важно не только двигаться зигзагом, но и правильно место для прохода выбрать. Правда иногда из-за кустов не разберешь, куда можно, а куда нельзя, тогда командир сверху пинками рулить начинает. Вот и сейчас придавил левое плечо, значит надо взять левее.

– Короткая. – Рявкает командир и танк замирает спустя секунду, благо место попалось ровное и можно стать сразу.

А вот остановиться надо как можно плавней, от резкого торможения танк еще некоторое время раскачивается, а значит, выстрел будет неточным. После выстрела Андрей без команды резко срывает танк с места, нужно как можно быстрее поменять местоположение машины, противник тоже целится, и если остаться на месте обязательно попадет. Это вбивают в голову водителя в первую очередь.

Дальше следует относительно ровный кусочек, танк идет не сильно раскачиваясь, и командир, воспользовавшись ситуацией, отправляет фугасный заряд в цель сходу. Конечно же, так в цель он не попадет, но психологическое воздействие на противника никто не отменял. Потом путь преградили окопы, хоть они не такие уж и широкие, но выбирать место все равно надо, а то попадешь гусеницей в ячейку и все, застрял. Метров через триста бросаний машины из стороны в сторону опять следует команда:

– Короткая.

Снова плавно, но быстро Андрей останавливает танк и ждет, когда произойдет выстрел чтобы быстро рвануть в сторону. И вдруг грохот в танке резко обрывается, поле впереди исчезает и все заливает яркий свет.

– Все, конец, подбили. – Слышит Андрей разочарованный голос командира. – Не видел я этой Stug-III, за кустами замаскировалась.

– И мне не было видно, – подал голос заряжающий, – оно и так не рассмотришь, а на ходу в панораму тем более ничего не разглядишь.

– Ладно, экипажу покинуть тренажер.

– А как же в реальном бою? – Задумался Андрей, выползая через люк механика– водителя. – Неужели так же напоремся.

Дальше пошел разбор действий экипажа, и как всегда наилучшим оказались действия стрелка-радиста. А все потому, что ничего делать ему не пришлось.

– Ничего, – усмехнулся командир, видя как экипаж посмотрел на «отличившегося», – завтра у него стрелковая подготовка, там свою оценку получит, а нам отдыхать.

– Ага, отдыхать, – тяжело вздохнул Андрей, – опять зачеты по механике сдавать.

– А как без этого, – пожали в ответ плечами, – тяжело в учении легко в бою.

* * *

– Ну как новые тренажеры? Помогают в обучении? – Поинтересовался начальник сталинградского танкового училища полковник Сериков у начальника полигона майора Штеменко куда, собственно говоря, и определили новый тренажерный комплекс.

– А вы знаете, Михаил Георгиевич, хорошо. – Откликнулся тот. – По крайней мере, эти тренажеры дают возможность приобрести опыт, который в наших условиях очень ценен сам по себе. Понятно, что без занятий на полигоне всего этого недостаточно, но в комплексе мы получаем уже подготовленные экипажи.

– Так уж и подготовленные? – Не поверил полковник. – Учеба всего полгода идет, а ты про подготовленных командиров речи ведешь.

– Так то, как смотреть, – пожал плечами Штеменко, – у нас ведь все на теорию налегают, а практику оставляют на действующие войска, а там учить некогда, там воевать надо, поэтому у нас именно практическая подготовка должна стоять в основе.

– Ну, нагрузку курсантов по предметам не мы утверждали, – возразил Сериков, – так что менять ее не имеем права, но если ты так нахваливаешь эти тренажеры, то чуточку времени выкроить можно.

– Да не чуточку надо, – поморщился начальник полигона, – чтобы отдача была, надо на тренажерах хотя бы по часу в день курсантов тренировать. А у нас вообще на полигонные занятия на курсантов двадцать часов отведено.

– Так один черт на всех у тебя тренажеров не хватит. – Хмыкнул начальник училища. – Только если в Иркутск заказ сделать. Так там, я слышал, в очередь за ними все стоят.

– Как все? – Удивился Штеменко. – Откуда там «все» взялись, если мы первые их на испытания получили.

– Ну, допустим не первые, а вторые, первые саратовцы себе установили. А если учесть, что основные заказчики этих тренажеров авиаторы, и делают их в иркутском авиационном заводе, то сам понимаешь, в ближайшее время мы их вряд ли получим.

– И все же заявку на них сделать надо, – упрямо поджал губы майор, – хотя бы еще на пять штук. Тогда и практическая подготовка курсантов будет на уровне, а то сгорят они в первом же бою.

– Да уж, – кивнул в ответ Сериков, – опыт всему голова. Ладно, напишу я заявку, вдруг да решат выделить еще таких тренажеров. Давай лучше посмотрим, как твои подопечные тренировку на них проходят.

Дальше они встали позади тренажера на приступок, который как раз и служил местом размещения инструктора, и принялись наблюдать за действиями экипажа.

– А ловко он Pz.III срезал, – прокричал полковник в ухо Штеменко, иначе из-за имитатора шума тот ничего бы не услышал.

– Скоро Stug-III на пути окажется, – прокричал тот в ответ, – почти все на ней спотыкаются.

Сериков кивнул и продолжил наблюдать. А вот и немецкая самоходка притаилась за кустами, наметанный глаз танкиста сразу выхватил цель, но экипаж танка так до последнего и не замечал опасность. Сверкнула вспышка, и зажегся свет, все, танк условно подбит противником. В наступившей тишине в тренажере еще продолжались переговоры экипажа.

– А ведь так оно в жизни и бывает, – подумал полковник, – чуть «разявишь варежку» и все, яркая вспышка и вата в ушах.

– Очень интересные тренажеры, – пробормотал он, – в бою все так и происходит.

Заявку на тренажеры Сериков написал в тот же день, но одной ей не удовлетворился, а принялся методично осаждать управление бронетанковыми и механизированными войсками. Он прекрасно понимал, что если тренажерами занимается НКАП, то снабжать ими танковые училища они будут по остаточному принципу, а тогда ждать их придется очень долго. В конечном итоге, то ли его усилия принесли свои плоды, то ли где-то действительно осознали пользу от тренажеров, но пять иркутских учебных механизмов через месяц училище получило.

Ух ты, – радовался Штеменко, – теперь мы всех сможем на этих тренажерах тренировать, пусть тогда кто-нибудь скажет, что от нас выходят недостаточно подготовленные командиры экипажей.

– Вот тебе и карты в руки, – улыбался в ответ начальник училища, – но учти, теперь с них и спрос другой будет.

– А и пусть, – соглашался с ним начальник полигона, – пусть только попробуют после такой подготовки плохо воевать.

– Кстати, – спохватился полковник, – помнишь, как все у тебя на замаскированной Stug-III срезались. Надо бы художника найти, да дать ему задание, чтобы так же замаскированную технику изобразил в разных условиях. Пусть курсанты глаз тренируют, смотришь, и не будут ошибаться.

– Зачем нам для этого художник нужен? – Удивился майор. – Для этого есть занятия по маскировке и обнаружению, вот пусть там и тренируются.

– Да как ты не понимаешь, – насупился Сериков, – на картинках можно разные ситуации с маскировкой нарисовать. А занятия едва ли пару раз проведешь. А где им еще глаз тренировать?

– Только если так, – скривился Штеменко.

* * *

Не понятно, что явилось причиной резкого снижения потерь красной армии в танках со второй половины 1943 года. Кое-кто утверждал, что все это произошло из-за того, что резко изменилось соотношение сил в танковых войсках, и вооруженные силы СССР получили количественное преимущество. Кто-то доказывал, что количество танков тут не причем, а смотреть надо, прежде всего, на качественное изменение техники, мол, благодаря работе конструкторских коллективов, бронетанковые войска получили новую современную технику. А руководство училищ настаивало на том, что все это произошло, потому, что они стали выпускать более подготовленных курсантов.

Но мне кажется, что к этому привела вся совокупность этих фактов, более того, немецкая армия теряла опытных танкистов и артиллеристов, а советская наоборот приобретала и этот разрыв со временем только увеличивался.

* * *

Вот это да, оказывается Пе-10 уже четыре десятка сделали и в тылу у немцев стали твориться странные дела. Это уже Левин со мной поделился информацией. Все дело в том, что раньше для нашей авиации немецкие тылы были недоступны. Только ночные налеты можно было устраивать, да и то не всегда, появились у люфтваффе ночные истребители. А тут эскадрилья десятых пешек забиралась на высоту восьми километров и на скорости около семисот километров в час летела к цели. В принципе немцы на такую высоту доставали, но вот догнать уже не получалось, так что на цель нашим эскадрильям выходить ничего не мешало. Правда, бомбардировку вели с большой высоты, но для стратегов это было не так важно, все одно бомбили по площадям. Ну а когда сброс бомб уже был произведен, бомбардировщики уходили еще выше и вообще становились недосягаемы для истребительной авиации противника.

– Представляешь, что творится, – радовался Израиль Соломонович, – это же мы до любой цели на территории Германии можем дотянуться.

– Ну, на это я бы не рассчитывал, – высказываю свое скептическое отношение к прозвучавшей новости, – в следующем году немцы поставят на поток свои турбореактивные истребители Ме-262 и нам опять придется вспомнить о ночных бомбардировках.

– Турбореактивные истребители? Так они должны в 44-ом появиться? В НКАП об этом знают? – Директор авиационного завода сначала смотрит на меня с интересом, а потом в его глазах появляется понимание. – А…. Так это поэтому к вам на завод из Москвы конструкторы приезжали? Ну да, турбовинтовые двигатели и турбореактивные в своей основе имеют одинаковую конструкцию.

– Вот именно, – киваю в ответ.

– Интересно, каких скоростей с помощью этих двигателей достигнет авиация?

– Теоретически с помощью турбореактивных двигателей, можно достичь трех тысяч километров в час, – пожимаю плечами, – ну а на практике можно и еще исхитриться. Вот только нужно ли это, ведь на таких скоростях летчик просто не будет успевать среагировать. На первые роли выйдут не скорость и маневренность, а системы вооружения.

– Ну это еще не скоро, – Хмыкнул Левин, – нам скорости еще лет двадцать осваивать.

– Вот видите, вы и сами все знаете.

– Так предсказать не трудно, и так видно как дальше развитие пойдет, – кивает он и тут же рукой показывает на ту часть сборочного цеха, которую освободили от истребителей, – видишь, два стапеля для Пе-10 ставим.

А и точно, цех не просто так от части собираемых истребителей освободили, на освободившихся площадях сборочного цеха уже стояли две конструкции, на которых и будут собирать корпуса новых бомбардировщиков.

– Это что, к концу года парочку уже соберете?

– Если поставщики не подведут, – улыбается директор, – надеюсь, с двигателями проблем не будет?

– А когда они были? – Мрачно смотрю на него. – Разве на две машины двигателей не найдем? К сроку не только штучно будет, серию запустим. Или вам раньше надо?

– Нет, раньше не надо, – вскидывает руки Израиль Соломонович, – а то станут сроки до выпуска сокращать.

Вместе с ним прошлись к стапелям посмотрели как продвигаются работы и отметили, что все идет как планировалось.

– Что там с женой у тебя, – наконец не выдерживает Левин моего мрачного настроения.

– Да черт его знает, – машу я рукой, – уж полмесяца прошло, а мне так и неизвестно в чем ее обвиняют. Такое впечатление, что с арестом поторопились, а теперь пытаются хоть что-то из пальца высосать. Боюсь, как бы к ней особые методы допроса не применили.

– Так вроде сейчас не тридцать девятый год, – насторожился Израиль Соломонович.

– Да, не тридцать девятый, – соглашаюсь с ним, – но что-то с этим арестом непонятное происходит. Время военное, не должны долго дознание производить, а тут тянут чего-то.

– Хм, действительно непонятно, – задумался директор, – завтра позвоню в НКВД, поинтересуюсь судьбой наших работниц, вроде как ущерб производству, ведь они самых хороших специалистов арестовали.

– Был бы вам благодарен, – киваю в ответ.

Не представляю, как конкретно будет вести разговор Левин с начальством из НКВД, но думаю все это бесполезно. Мне кажется, гораздо больше пользы будет от нашего местного отдела НКВД, если от директора могут и отмахнуться, то от своих сослуживцев это будет сделать сложней. Кстати, один запрос от них уже поступил, получили отписку, что ведется следствие, скоро будет второй запрос, и тут уже следователю придется хоть как-то объясняться. А время идет, не знаю, как там Катя себя чувствует, но думаю, ей приходится не сладко.

На днях обратился в партком завода, думал помогут, хотя бы запрос пошлют. Но нет, председатель парткома решил, что вмешиваться не в праве.

– Пока следствие идет, мы делать запросы не будем, – сказал он мне.

Ну, да, был бы я в партии, тогда бы обязательно запрос сделали… для того, чтобы разобрать этот случай на партийном собрании. Нет уж, пока не надо нам такого счастья. Так и ходил я эти дни как в воду опущенный, всю работу забросил, что-то там делается в КБ и в экспериментальном цехе, но что конкретно не слежу. Да и зреет что-то в руководстве завода, директор подозрительно в мою сторону косится, наверное, скоро будут выводы делать. Это у нас умеют, хлебом не корми. А и пусть, может быть тогда насчет Катерины дело с мертвой точки сдвинется, ведь для того, чтобы вынести вопрос на обсуждение нужно прояснить ситуацию с женой, а для этого надо сделать запрос в следственные органы.

Хм, однако недооценил я наш партком, они решили без запросов обойтись. Ну-ну, флаг в руки.

В общем-то, рассказывать про заседание парткома особо нечего, зачитали, осудили, написали ходатайство о снятии с должности по причине «политической незрелости». Все как в советских фильмах шестидесятых годов. Теперь ждут ответа из Наркомата, так как только там могут снимать и назначать главных конструкторов, посмотрим, что они ответят. А пока потихоньку стал выбираться из депрессии и вновь обратил внимание на экспериментальный цех, ибо в других цехах мое появление теперь не приветствовалось. Ладно, раз такое дело, снова займемся усовершенствованием технологии производства турбинных лопаток. Во-первых: надо полностью автоматизировать процесс их литья, а то расход гелия получается заоблачный (надо бы перейти на аргон, но для этого потребуется целое производство городить). Во-вторых: надо продолжить эксперименты с жаропрочными сталями, ибо то, что используется сегодня далеко не лучшее для двигателей. Ну и в-третьих: пора подбирать жаропрочные покрытия, без них в будущем мощность двигателей не поднять.

Кстати, жаропрочные покрытия это вопрос не ближайшего будущего, так что с этим можно не торопиться, но и затягивать тоже не стоит, там сложные технические проблемы надо решать, одно только создание промышленного электронно-лучевого оборудования чего стоит. Так что, работы еще много.