Текст книги "Последний год"
Автор книги: Василий Ардаматский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц)
– О, как я рад снова видеть вас, сэр Бьюкенен, – заговорил князь, появляясь в дверях, и, приближаясь к гостю легкой, пружинистой походкой, протянул вперед обе руки.
Пожимая послу руку и не отпуская ее, князь провел его к столу.
– Не думал, не думал я, что увижу вас в своем доме. Я все время помнил наш разговор в Софии. Редко так бывает: краткий разговор, и ты открываешь человека, который тебе близок и нужен.
– Взаимно, ваше величество, – ответил Бьюкенен серьезно. – Я тоже не забыл нашего знакомства и только поэтому позволил себе позвонить вам.
– Великолепно! Мы теперь будем видеться, мне о многом хочется с вами поговорить, излить душу. Поверьте, в огромной нашей столице мне иногда буквально не с кем поделиться откровенными мыслями.
– Это все жо преувеличение, ваше высочество, – улыбнулся Бьюкенен.
– Увы, сказана правда, – произнес князь серьезно и даже печально. – Поживите у нас немного, и вы поймете меня.
Князь замолчал. Благообразное лицо Бьюкенена выражало беспредельное внимание, участие и обеспокоенность, но он выжидательно молчал.
– Нас упорно хотят убедить, например, что наша война с Японией – это малозначительный эпизод, который следует забыть, – энергично заговорил князь. – Как Можно забыть позор? Витте сумел помпезно обставить предписание мирного договора, но разве этот договор перечеркнул то, что случилось? А главное в том, что мы не сделали выводов на будущее и можем очутиться перед новым позором.
– Но разве император этого не понимает? – осторожно спросил Бьюкенен.
Князь выпрямился в кресле и сказал раздумчиво:
– В его позиции… слишком большую роль играет… характер. Неудача в японской войне… последовавшие затем беспорядки в стране… буквально смяли его.
– Но теперь-то мирная пора, и Россия процветает, – заметил Бьюкенен.
– Это опасное заблуждение, мой друг, – ответил князь. – Об этой опасности ему говорит даже его мать, императрица Мария Федоровна, полагающая, что это затишье перед бурей.
Быокенен слушал и думал о том, что он не ошибся, возобновляя связь с великим князем. Если при первой же встрече князь находит возможным быть с ним столь откровенным, то что же будет потом…
– Я вижу, у вас неважные отношения с императором, – тихо и печально сказал Быокенен.
– О нет, отнюдь! Из чего вы это заключили? – удивленно поднял брови князь. – Наоборот, он со мной весьма мил, хотя знаю, что иногда своими суждениями я не делаю ему приятное.
– Но тогда вы просто обязаны советовать ему делать все полезное для России…
Князь нахмурился:
– В советниках недостатка нет. Все дело в том, что советы одних он принимает, а других только терпеливо выслушивает. Я отношусь ко вторым.
– Но, по моему убеждению, для умного человека ни один хороший совет даром не проходит, – возразил Бьюкенен и ждал: в сказанной им фразе заключено слишком важное – что ответит сейчас князь?
Николай Михайлович, конечно, понял, что ждет от него английский посол, и решил дальше пока не идти. Он промолчал и, протянув большую белую руку, позвонил в колокольчик.
Слуга поставил на стол фарфоровый поднос с кофейником, двумя изящными чашечками и печенье в фарфоровой вазе.
– Может быть, вы любите с ликером? – спросил князь.
– Предпочитаю сливки.
– Сливки для господина, – распорядился князь. – А я пью только черный и за это имею домашнее прозвище Турок, – рассмеялся он.
За кофе говорили о бурном развитии всесветной моды на автомобили, о непомерной дороговизне французских курортов, о зимнем сезоне в Петербургской опере, и оба думали о том главном, что было сказано, верней недосказано раньше. Великий князь надеялся, что сегодня он сделал все, чтобы приблизить к себе Бьюкенена, а в такой дружбе с послом английского короля крылись для него немалые надежды и даже расчеты. Князю хотелось играть заметную всем роль в управлении Россией.
Бьюкенен, в свою очередь, считал, что сделал сегодня очень много – князь сказал ему то, о чем вслух в России не говорят, и князь не может не понимать, какие векселя выдал. По-видимому, подтверждается информация, что князь страдает от честолюбивой зависти к своему венценосному родственнику и как минимум хотел бы быть при нем главным советником.
Первым экзаменом для Бьюкенена в России стала критическая ситуация на Балканах: Россия, давно добивавшаяся союза славянских стран, заняла такую позицию, что сама могла оказаться вовлеченной в войну против Австрии. Это нарушило бы все планы Англии и Франции, рассчитывавших на участие России в большой войне, которая была уже на пороге.
Бьюкенен получил строжайшее указание добиться, чтобы Россия в балканской ситуации заняла более гибкую позицию… Вот когда пригодились и великий князь Николай Михайлович, и про-английски настроенный министр иностранных дел Сазонов, с которым английский посол к этому времени уже был очень дружен.
Сазонов на каждой аудиенции у царя говорил о неподготовленности Балканских стран к серьезной войне, что должно предостеречь Россию от преждевременного вмешательства в конфликт. С другой стороны, великий князь Николай Михайлович уже как историк напоминал Николаю, как дорого обошелся России прошлый балканский поход. К этому времени относится и письмо Николаю от матери императрицы Марии Федоровны, в котором она заклинала его не верить Вильгельму и быть готовым к его пакостям против России.
Русский царь, который не отличался решительностью, заколебался, и в результате балканская война оказалась изолированной, и в этом виде она устраивала Англию, ибо в междоусобной борьбе Балканские страны ослабевали, а для Британии испокон веков было тем лучше, чем больше было слабых, ибо тем легче было их разделять и властвовать.
Бьюкенен свою задачу выполнил и был удостоен высокой похвалы. А спустя два года Англия поручила ему дело еще более ответственное – осуществить тщательное наблюдение за вступлением России в большую войну. Тут было немало особых трудностей. Россия имела союзнический договор только с Францией, и он был так составлен, что Россия далеко не при всех обстоятельствах была обязана вступать в войну. Договора с Англией вообще не было. Более того, за последнее время между Россией и Англией не раз возникали конфликты. Но летом 1914 года на карту ставилась судьба мира и Англии в том числе. Меж тем английские политики старались предусмотреть все, чтобы на долю Великобритании в грядущей войне выпала не самая тяжелая ноша. В решении этой задачи буквально все зависело от участия в войне России. Каким оно будет, учитывая, что Россия ориентировалась на более поздний срок начала войны? Двинет ли она в бой все свои неисчислимые человеческие резервы? Будет ли непреклонно, несмотря на жертвы, вести активную войну продолжительное время?
Бьюкенен понимал, сколь ответственна в этот момент его роль в России, и развил активнейшую деятельность. К этому времени он уже пользовался большим доверием и самого русского монарха.
Активно действовала в России и профессиональная английская разведка. Военный атташат и аппарат посольства были насыщены опытными разведчиками, которые имели связи в самых разнообразных кругах Петербурга и собирали данные о положении в стране и настроениях в различных кругах русского общества. Словом, Бьюкенен имел все основания написать в канун войны, что английский термометр способен устанавливать температуру России в самых различных ее местах, на самых различных уровнях ее общества и своевременно обнаруживать очаги заболевания.
Первый год войны был вершиной деятельности Бьюкенена в России. Дело дошло до того, что немецкие газеты однажды назвали его вторым, некоронованным царем России. Он и в самом деле так сумел поставить себя, что на вершине российской власти от него никаких секретов не было и действительно царь не раз пользовался его советами и называл его не иначе, как «мой верный друг»… Но этого оказалось мало для того, чтобы знать великую Россию, ее жизнь, чаяния и вовремя заметить и понять происходящее за пределами дворцов, министерских кабинетов и великосветских салонов.
К концу второго года войны положение внутри страны сильно осложнилось, и Бьюкенен слишком поздно обнаружил, что божественный русский самодержец далеко не всесилен в своей державе. В то время, о котором ведется рассказ, Лондон уже в категорической форме требовал от Бьюкенена выяснить именно это – способен ли русский царь продолжать активную войну. Тревога Лондона была послу понятна, но здесь сам царь твердил ему: война до победного конца!
И тогда Бьюкенен решил выяснить, не говорит ли кому-то, не думает ли царь на самом деле нечто другое? Он начал всестороннюю разведку ближайшего окружения монарха…
Борясь с сильным ветром, толкавшим его в грудь и задиравшим полы великоватой и дыбом сидевшей на нем шинели, генерал-майор Дмитрий Николаевич Дубенский пешком направлялся в петроградский дворец великого князя Николая Михайловича, и он даже представить себе не мог, что сейчас по продуваемому балтийским ветром Петрограду его ведет воля английского посла сэра Джорджа Бьюкенена…
Судьба генерал-майора Дубенского была довольно оригинальной. Долгие годы он числился по генеральному штабу и перед войной стал членом совета главного управления коннозаводства, занимался закупкой лошадей для армии. Мучила его и даже разоряла одна неожиданная причуда – он на собственные деньги издавал газету «Русское чтение», призванную, как он думал, содействовать успокоению русского общества. Газета была чудовищно скучной и серой, однако ее курс был официально одобрен, и Дмит рий Николаевич ежегодно получал пособие на нее от министерства внутренних дел… А когда началась война, на него нежданно-негаданно свалилось назначение на должность историографа при Главной ставке. Он ездит теперь в свитском вагоне царского поезда и пишет отчеты о пребывании царя в действующей армии. Кроме того, он причастен еще и к изданию «Летописи войны»– это нечто вроде семейного альбома его величества. Вращается он в самых верхах, видится с самим императором, но не приобрел почему-то ни светского лоска, ни начальственной фанаберии, а среди высоких особ не приобвыкся и держался робко. И с ним никто особенно не считается – вот и сегодня хамы интенданты не дали ему автомобиля, хотя прекрасно знали, к кому он направляется…
Великий князь принял Дубенского в своем рабочем кабинете. Генерал-майор, потирая озябшие руки, с почтением разглядывал шкафы с книгами.
– Не хотите рюмочку с холода? – ласково предложил князь.
– Премного благодарен, ваше высочество… не пью… печень, – повинился Дубенский.
– Нам, Дмитрий Николаевич, давно следовало встретиться, – сказал князь, садясь за громадный письменный стол, крытый зеленым сукном. – Оба мы занимаемся нашей историей и, наверно, частенько повторяем друг друга.
– Историей, ваше высочество, теперь занимается кто угодно, – огорченно вставил Дубенский, но князь словно не услышал его бестактности и продолжал:
– Откровенно признаюсь, в чем у меня крупный пробел. И вы и я должны собирать и фиксировать высказывания государя по самым различным темам, ибо только это сделает историю содержательной и придаст ей государственный уровень. Согласны с этим?
– Как же! Как же! – Дубенский поспешно выхватил из кармана носовой платок, высморкался и добавил – Непременно, ваше высочество!
Князь невольно отвернулся, когда Дубенский сморкался в мятый клетчатый платок, и, смотря в окно, за которым ветер раскачивал голый тополь, продолжал:
– Я слышу государя главным образом, когда он в кругу нашей семьи, о войне он здесь говорить не любит, наверно, сам хочет от нее отдохнуть. В общем, нам следует наладить обмен высказываниями государя. Не возражаете?
– С превеликим желанием…
– Вы сопровождали государя в его поездке на фронт перед Новым годом? – спросил князь.
– Непременно. И удостоился его похвалы за описание парада на Западном фронте. Очень все было трогательно. – Маленькие зеленоватые глаза Дубенского восторженно заблестели.
– Это то, что напечатано в «Ниве»?
– Частично, ваше высочество. У меня взяты высказывания его величества, поскольку репортеры при этом не были…
– Кроме опубликованных, были какие-нибудь высказывания еще? – строго произнес князь.
– Да целый короб, ваше высочество! – всплеснул руками Дубенский, отчего китель его вспучило горбом на спине и оттопырились погоны.
– Поделитесь же, – не то попросил, не то приказал Николай Михайлович. – Мне в данный момент особенно необходимы высказывания о перспективе войны.
– Сколько угодно, ваше высочество. Но, не зная, зачем зван к вам, я не захватил своих тетрадей, – виновато улыбнулся Дубенский.
– Давайте для начала по памяти. А те, которые мне окажутся нужны, вы потом напишете…
Дубенский задумался, сморщил свое маленькое лицо: действительно, всяких высказываний государя он слышал превеликое множество, но какое может заинтересовать князя?
– Я помогу вам. Не было ли, например, момента, когда государь доверял солдатам или генералам какие-нибудь свои сомнения по поводу завершения кампании?
– Боже упаси, боже упаси, – казалось, Дубенский сейчас поднимет руку и перекрестится.
– Ну почему же? – В бархатном голосе князя послышались нотки нетерпения. – Вполне естественно, что государь, желая услышать мнение своих воинов, мог, хитрости ради, высказать какое-то сомнение. Понимаете, как важно отразить в истории столь доверительное отношение государя к военным людям.
Дубенский снова наморщил лоб, мучительно думая, что сказать. Князь ждал, с трудом подавляя в себе раздражение против недалекого собеседника, к помощи которого он вынужден обращаться.
– Война до победного конца! Только об этом и заявляли его величество. Только об этом, – сказал наконец Дубенский.
– Ну не может быть, чтобы он всюду говорил одну и ту же фразу… – В голосе князя появилась твердость: то, что он услышал от Дубенского, он знал и без него. – Припомните, пожалуйста.
Дубенский смешался и, боязливо глядя на князя, старался изо всех сил вспомнить то, что нужно.
– Разве вот… – начал он нерешительно. – Уже в поезде было… Как раз его величество просмотрели мой отчет, похвалили и вдруг спрашивают у меня: «А не устали вы от всего этого?» Я, конечно, вскочил: «Никак нет, ваше величество». Он глянул на меня с большой серьезностью, и на том разговор и кончился.
– Ну видите? – ободряюще, мягко и тихо сказал князь. – Это же очень существенно – его величество интересуется, не устали ли его люди от войны. Пожалуйста, еще что-нибудь подобное.
Дубенский шумно вдохнул воздух маленьким носом и начал нерешительно:
– Было еще так… Сразу после парада государь разговаривал с командующим генералом Эвертом. Его величество было весьма довольны, как прошел парад. Благодарили генерала. И вдруг спрашивают: «Собираетесь похоронить в снегах и этих славных воинов?» Командующий побледнел. Отвечает: «На все божья воля, ваше величество». Государь заметно осерчал, говорит: «Если мы потеряем и эти силы, то лучше в драку и не лезть…»
– Крайне интересно, Дмитрий Николаевич. Крайне… – задумчиво произнес князь. – Вот это и есть подлинная история.
– Уж как есть, ваше высочество, – согласился Дубенский, не очень понимая князя.
– А прямого высказывания о возможности мира не было? – осторожно спросил князь и пояснил – Ведь для того, чтобы иметь точное мнение по любому вопросу, государь должен все взвешивать и так и этак.
– О возможности замирения, ваше высочество, никаких слов сказано не было, – твердо ответил Дубенский. – Не было такого случая…
– Большое вам спасибо, Дмитрий Николаевич. – сказал князь мягко, решив, что на сегодня хватит. – Ну вот, и давайте договоримся – будем встречаться, и вы будете помогать мне в обогащении истории России.
– Со всей готовностью, ваше высочество!..
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Сэр Джордж Бьюкенсн вел дневник почти каждый день. Он был уверен, что его свидетельство войдет в историю этого времени, и, конечно же, думал о последующей публикации дневников. Однажды он сказал на приеме, что без мемуаров дипломатов история была бы неполной. Он сказал это специально для немецкого посла в Петрограде графа Пурталеса, обронившего перед этим весьма неосторожную фразу о преимущественном праве Германии требовать пересмотра распределения мировых рынков. Пурталес принял этот мяч и ответил, что серьезные люди с осторожностью относятся к учебникам истории и тем более к мемуарам послов… Это было давно, еще до войны.
Бьюкенен не мог предугадать, как бесславно закончится в России миссия посла его величества короля Англии Георга при дворе его императорского величества Николая Второго и что его личная катастрофа станет частью катастрофы русской монархии, в которой он сам сыграет свою немаловажную роль. Явно назревавший кризис русской монархической власти со своей личной судьбой он никак не связывал. Он продолжал судить и рядить Россию, учить ее уму-разуму…
Вот первая запись в его дневнике 1916 года: «…На бессарабском фронте русские, всегда готовые оказать возможную для них поддержку своим союзникам, предприняли наступление с целью оказать некоторую помощь доблестным защитникам Вердена, столь ожесточенно теснимым германцами. Хотя это наступление и сопровождалось некоторым успехом, однако оно не дало определенных успехов ввиду того, что было предпринято без достаточной подготовки, а также вследствие недостатка аэропланов и других военно-технических средств…»
Сколько в этой записи лицемерия! Вначале признание, что русские всегда готовы оказать поддержку своим союзникам и Что наступление на бессарабском фронте – это помощь осажденному немцами французскому городу Вердену. Но так как наступление в общем не удалось, Бьюкенен уточняет – некоторую помощь. И виноватыми в этом Бьюкенен считает только русских. Меж тем наступление, о котором он пишет, только потому и было не подготовлено, что оно началось до срока, так как царь и Главная ставка подверглись ожесточенному нажиму союзников, в том числе и Бьюкенена вкупе с французским послом Палеологом. У русской армии не оказалось аэропланов и других военно-технических средств только потому, что Россия, уже понесшая в войне колоссальные материально-технические потери, не получила вооружения от той самой Англии, которая не только обещала это сделать, но уже получила за это сполна русское золото. Бьюкенен все время старался представить для истории виноватой во всем саму Россию. В данном случае у него не хватило, что ли, чернил написать о том, что в результате этого неудачного русского наступления защитники Вердена все-таки получили решающую передышку, так как немцы сняли оттуда значительные силы и перебросили их на восток…
Так или иначе, Бьюкенен прекрасно понимал, что это неудачное наступление – все, что могла тогда сделать Россия. Даже больше, чем могла. Но об этом он в дневнике не пишет…
С новым нажимом на русских в отношении ведения войны теперь следовало подождать, и Бьюкенен приступает к выполнению не менее важного задания своего правительства. Надо выяснить, насколько опасны для русского царя прогерманские тенденции. Этим занимается весь аппарат посольства. Этим же занимается вся английская резидентура, внедренная в Петрограде и в других местах России под различными прикрытиями, включая разные коммерческие представительства.
Как раз в это время царь производит совершенно неожиданное, если не сказать удивительное, изменение в правительстве: на пост премьера он назначает Штюрмера, мало кому известного третьестепенного деятеля.
Появление нового премьера явилось полной неожиданностью и для Бьюкенена, и для французского посла Палеолога, им на это пеняют Лондон и Париж и требуют срочно дать исчерпывающую характеристику Штюрмеру.
Вот так спустя несколько дней аттестует его Бьюкенен:
«…Дед Штюрмера был австрийским комиссаром на острове Св. Елены во время пребывания там Наполеона, а сам он занимал последовательно должности церемониймейстера при русском дворе и ярославского губернатора. Обладая умом лишь второго сорта, не имея никакого опыта в государственных делах, преследуя исключительно свои личные интересы, отличаясь льстивостью и крайней амбициозностью, он был обязан своим новым назначением тому обстоятельству, что был другом Распутина и пользовался поддержкой окружавшей императрицу камарильи. О нем я буду говорить еще ниже, теперь же упомяну как о факте, показывающем, к какому сорту людей он принадлежал, – о том, что он назначил начальником своей канцелярии бывшего агента охранки Мануйлова…»
Теперь ознакомимся с аттестацией, какую дал Штюрмеру французский посол Палеолог:
«Последние три дня я со всех сторон собирал сведения о новом председателе совета министров Штюрмере, и то, что я узнал, меня не радует. Шестидесяти семи лет, он ниже посредственности, ограниченный ум. Мелочная душа, низменный характер, подозрительная честность, никакого опыта, никаких знаний в крупных делах. Во всяком случае, изощренный талант к хитрости и лести. Семья его германского происхождения, как показывает его фамилия. Он внучатый племянник барона Штюрмера, бывшего комиссара австрийского правительства, сторожившего Наполеона на острове Св. Елены. Ни его личные качества, ни его прошлая административная карьера, ни его общественное положение не давали ему права на высокий пост, который ему вверен ко всеобщему удивлению. Но его назначение становится понятным, если допустить, что он был выбран как орудие, то есть именно за свою незначительность и гибкость, и выбор этот был сделан под влиянием камарильи царицы и энергично поддержан перед царем Распутиным, с которым Штюрмер близко связан. Это предвещает нам «счастливые дни»…»
После обеда Бьюкенен был у министра иностранных дел Сазонова. Этот строгий кабинет, обставленный черной неполированной мебелью, был, пожалуй, единственным местом во всей государственной службе России, где Бьюкенен чувствовал себя как у себя в посольстве и мог говорить все, что думает.
Они сели в кресла возле тлевшего камина. Бьюкенен понимал, что назначением Штюрмера Сазонов расстроен не меньше его, но внешне министр этого не показывал, был протокольно улыбчив, усевшись в кресло, как всегда, положил ногу на ногу, расправил складочку на брюках, откинулся на спинку и, сомкнув руки на груди, спокойно смотрел на посла. Бьюкенен был меньше ростом, и ему неудобно было глубоко опускаться в кресло, ноги тогда не доставали до пола, и он всегда садился на край кресла и держался прямо, опираясь на подлокотники.
Эти их традиционные беседы у камина всегда для дела. Здесь Бьюкенен получал ценную информацию, а Сазонов тонкими намеками подсказывал послу, что следовало бы сказать царю в поддержку своих идей и что надо сообщить в Лондон.
– Как новый премьер? – спросил Бьюкенен.
– Мы выслушали его тронную речь, – улыбнулся уголками губ министр. – Россия… Бессмертное самодержавие… Мудрость государя… Надежда на дружную работу правительства… и что-то еще, я уже не помню.
– Что о войне? – Бьюкенен невольно подался вперед.
– Ни слова. Очевидно, дано понять, что война не дело правительства… – Тонкие длинные брови министра на мгновение приподнялись.
– О положении в стране? – Лицо у посла злое, напряженное, глаза прищурены.
Сазонов разомкнул руки и, наклонясь вперед, сказал тихо:
– Какое значение, говорил он о чем-то или умолчал? Сам факт его премьерства должен ответить вам на все ваши вопросы. Война? На юге уже начинается распутица, и ждать какого-то движения нельзя. Положение в стране? Глупо думать, что посредственность в силах сделать невозможное… – Красивое, немного скуластое лицо министра ничего не выражало, только темные его глаза точно спрашивали у посла: неужели вы сами этого не понимаете?
– Кому нужно было это назначение? – Голос Бьюкенена даже осел от злости, он прокашлялся и громко прорвавшимся голосом спросил – Германии?
Сазонов только пожал плечами, а глаза его спрашивали все то же.
– Мои люди утверждают, что среди населения царит недоумение – назначен немец, – продолжал Бьюкенен.
– Боже, какое это имеет значение! – Сазонов снова откинулся на спинку кресла и продолжал, смотря в потолок – Это, друг мой, поверхность явления. А глубинное совсем в другом. Забастовки на Путиловском заводе… На Николаевской верфи прекращено строительство военных кораблей… На фронте усталость и пораженческие настроения… Все это было и до Штюрмера…
Они надолго замолчали. Бьюкенен, опустив седую голову, думал о том, что услышал, и искал какой-нибудь логический выход из положения. Сазонов перевел взгляд с потолка на собеседника. Посол поднял голову:
– Но есть же Главная Ставка, и там не могут не думать обо всем этом? – спросил он с возмущением и надеждой.
– Ставка – это война в чистом виде, – не утвердительно, а точно думая вслух, тихо произнес Сазонов. – И там государь вместе с Алексеевым закрыты от всего военными картами.
– А пораженческие настроения?
– Для этого есть военно-полевые суды, и они работают… Зазвонил телефон.
– Извините… – Министр неторопливо прошел к столу и взял трубку – Сазонов слушает… Да… Да… Спасибо… – Он положил трубку, вернулся к послу, но в кресло не сел и, взяв железные щипцы, начал шевелить уголья в камине. – Вот вам новость еще – в отставку уходит Поливанов, и военным министром будет Шуваев – тихое ничтожество из интендантов…
– И это в такое время, – еле слышно сказал Бьюкенен и тяжело поднялся из кресла.
– Ну видите! Уже можно проследить тенденцию, – почти весело заговорил Сазонов, смотря, как искрятся разворошенные уголья. – Курс на ничтожества.
– А чем же не угодил Поливанов?
Сазонов не спеша поставил щипцы в чугунный колчан и повернулся к послу:
– Могу только предполагать… он уважительно относился к Думе, был связан с Гучковым, для него этого более чем достаточно. А кажется, Наполеон утверждал, что дураки приказы выполняют лучше умных.
– Вопрос, кто приказывает Штюрмеру. Распутин? Сазонов помолчал, качаясь с носков на каблуки, и сказал с улыбкой:
– В общем, очередь за мной…
– Ну вас-то тронуть не посмеют… – не очень убежденно сказал посол.
– Да? Вы так думаете? – Улыбка на лице министра погасла. – Вы плохо знаете Россию, мой друг.
О том, что может быть убран и Сазонов, Бьюкенен боялся даже думать, и сейчас он находился в таком смятении, что ему вдруг захотелось уйти отсюда.
– Я могу о Поливанове сообщить в Лондон?
– Обязаны, по-моему…
– Тогда я поспешу…
Солнце быстро заходило, и поперек Невы легли длинные синие тени. А в небе уже летала сквозь высокие облака холодная прозрачная луна. Автомобиль посла мчался по безлюдной набережной, таща за собой снежный крутящийся шлейф…
В посольстве царила тишина. Сбросив шубу на руки лакею, Бьюкенен направился к лестнице. Там его встретил секретарь.
– Мгновенно ко мне шифровальщика и Грюсса, – на ходу, не здороваясь, распорядился Бьюкенен.
Через час шифрограмма об отставке Поливанова была отправлена в Лондон. Новый военный министр был охарактеризован словами Сазонова. Причина снятия Поливанова была объяснена тоже точно по Сазонову…
Бьюкенен остался в кабинете вдвоем с Генри Грюссом. Этот молодой рослый англичанин числился вторым секретарем посольства, но представлял он английскую стратегическую службу, проще говоря, разведку. Были в посольстве и другие сотрудники от этой службы. Прекрасно понимая, сколь важна и необходима эта работа, которой он и сам занимался в свое время, Бьюкенен, однако, старался быть с ними не очень откровенным, не хотел, чтобы они сообщали по своим каналам какие-либо данные, идущие от него. Исключением из этого правила был Генри Грюсс, который сам рассказывал послу о том, что делал по своей службе, часто просил у него совета, кляня при этом своих бездарных начальников. Более того, он уже не раз заговаривал о своем желании перейти на дипломатическую службу, которая, как он говорил, чище во всем. Последнее время Быокенен называл Грюсса «мой юный друг Бенджи»… Бьюкенен не знал, что его юный друг уже давно отправлял по своим каналам в Лондон весьма критические донесения о деятельности посольства.
Сейчас посол поделился с Грюссом планом своей поездки с семьей на юг России.
– Я все-таки хочу сам посмотреть страну, поговорить с людьми, мы обязаны иметь представление о том, что думают сейчас русские люди.
– Полезное дело, – как-то неуверенно сказал Грюсс– Хотя и будет оно для вас очень трудным. Власти позаботятся, чтобы вы увидели только то, что им выгодно.
– Не так-то им просто будет это проделать, дурачить себя я не позволю, вы мой характер знаете.
– О да, сэр, – почтительно улыбнулся Грюсс.
– Вы здесь поддерживайте связь с Палеологом, я его об этом предупрежу. И если будет серьезная причина, телеграфируйте мне о возвращении.
– Благодарю за доверие, сэр, – наклонил голову Грюсс.
Просьба Бьюкенена была уважена, и его отъезда из Петрограда официальная рука не коснулась. Его никто не провожал. Только на перроне Московского вокзала, когда он появился там с женой и дочерью перед самым отходом поезда, его встретил какой-то небольшой чин в форме путейца, который провел семью посла к их вагону, помог жене и дочери посла подняться на площадку, после чего отдал честь Бьюкенену и пожелал счастливого пути. Поезд тут же тронулся…
Начиная вот с этого небольшого чина в форме путейца, вся поездка посла была так обставлена, что он до самого Крыма ничего не увидел и ни с кем не поговорил, перед ним неизменно возникал только тот самый путеец с вопросом: «Какие будут приказания, ваше сиятельство?..» Ну а в Крыму ему показали такие «потемкинские деревни» и с таким умением провели весь спектакль общения посла с местным населением, что Бьюкенен не раз бывал до слез растроган. Он возвращался в Петроград с мыслью, что его недавний пессимизм вызван был только тем, что он столицу принял за Россию и что отныне он все свои столичные впечатления будет проверять воспоминаниями об этой поездке.
Вскоре Бьюкенен совершил еще одну поездку – в Москву, где он попал в многодневную праздничную круговерть по случаю избрания его почетным гражданином первопрестольной.
В эту поездку он взял с собой Грюсса. Сказал ему: «Может быть, меня там утопят в торжествах, тогда вы проведете все необходимые наблюдения…»
Грюсс с этой задачей справился. Он снабдил интересной информацией посла. Но куда более интересное сообщение он послал своей службе и в нем со злой иронией описал, как московские политиканы ловко изготовляли из английского посла почетного гражданина своего города и тот млел при этом от тщеславия.
А немного позже сам Вьюкепен запишет в своем дневнике: «…К несчастью, политическое положение в течение протекших с тех пор месяцев настолько изменилось к худшему, что я уже не мог смотреть в лицо будущему с той уверенностью, как во время моего избрания…»
