Текст книги "Интервенция и Гражданская война"

Автор книги: Василий Галин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 46 страниц)

Что же представлял из себя регион, за который велась борьба?

Архангельск своим возникновением во многом обязан англичанам, и в частности капитану Ричарду Чанселору, который в 1553 г. вошел в устье Северной Двины в поисках северного пути в Китай ¹¹²³. Англичане получили от России права беспошлинной, монопольной торговли, приносившей им сотни процентов прибыли ежегодно на протяжении более ста лет. Россия также получала огромную выгоду от единственного морского порта. В XVII веке, еще до отмены привилегий иностранным купцам, величина одной только торговой пошлины, которую давал Архангельск, была соизмерима с общей суммой основных налогов – тягла и земельной подати, собираемых со всей Российской империи (или в несколько раз больше, чем сумма торговой пошлины собираемой со всех остальных российских городов, вместе взятых) [Через беломорские порты внешняя торговля, в том числе и с Англией, велась задолго до прихода Р. Чанселлора, с XII века. В то же время был основан и монастырь святого Михаила Архангела, в честь которого позже назовут город. В XVI веке торговля через северные порты приобрела особое значение, поскольку в результате русско-шведской войны Россия оказалась отрезанной от выходов к Балтийском) морю. Беломорские порты оставались единственным путем сообщения, связывавшем Европу и Россию. Англичане прибыли вовремя, показав, что новый путь может стать заменой балтийской торговли].

В 1612 г. капитан Т. Чемберлен предложил Якову I воспользоваться смутой (гражданской войной) и польско-шведской интервенцией (1609-1618 гг.) в России (польские войска взяли тогда Москву) для захвата всей территории Поморья с созданием военной базы, торговой фактории и превращением Архангельска и Холмогор в опорные пункты британской короны. (Т. Чемберлен до этого служил в России наемником. Об этих наемниках Г. Бертон писал: «Хотя они пришли как друзья на помощь, вряд ли кто может удержать войско от мародерства и грабежа, что несчастные русские в полной мере ощутили на себе в ходе этой кровавой войны» ¹¹²⁴. В Тушинской битве наемники изменили В. Шуйскому, бежав с поля боя.) Проект Т. Чемберлена был утвержден королем ¹¹²⁵, но сорвался еще на этапе подготовке благодаря освобождению от поляков Москвы в октябре 1612 г., положившего начало восстановлению российской государственности  [В 1613 г. избран на царство Михаил Романов]и кн. Пожарскому, выславшему английских разведчиков из России.

В 1808 и 1809 гг., во время наполеоновских войн, английская эскадра безуспешно пыталась атаковать Архангельск. Получив отпор, эскадра блокировала порты Белого и Баренцева морей, захватывая поморские и торговые суда, разоряя поморские селения…

В 1854 и 1855 гг. во врем Крымской войны, англофранцузская эскадра пыталась захватить Архангельск и Соловецкий кремль. Потерпев неудачу, эскадра блокировала Белое и Баренцево моря, захватывая суда и истребляя поморские деревни на их берегах, не смотря на то, что в то время регулярных русских военных сил на Севере не было вообще ¹¹²⁶. С разрушенными жилищами и без запасов продовольствия сотни семей были обречены на вымирание в долгую и холодную полярную зиму. Но все эти жертвы были лишь «побочными издержками», цель англо-французской экспедиции была в другом – в результате блокады внешнеторговый оборот Архангельского порта сократился в 25 раз – с 5388,4 тыс. руб. в 1853-м до 210 тыс. руб. в 1855 г. [Цинизм действий англичан подчеркивала конвенция по морскому праву, предложенная ими же в ходе Парижских переговоров в апреле 1856-го, в первой статье которой говорилось об уничтожении каперства. До этого ограничение каперства на протяжении предыдущих почти ста лет предлагалось Россией и категорически отвергалось Англией (Татищев С…, т. 1, с. 225.)]

В 1918 г. лорд Керзон писал: «Большинство наших советников придерживаются мнения о том, что создание нового государства или армии в России на развалинах большевизма представляет собой фантастическую мечту. Между тем у нас есть генерал Пуль, советующий оккупировать Мурманск и Архангельск» ¹¹²⁷. Ф. Пуль, обосновывая интервенцию в Архангельск, отмечал, что поскольку страна погружена в хаос, важно захватить инициативу в области торговли с Россией: «Из всех планов, о которых я слышал, больше всего мне нравится тот, в котором предлагается создать Северную федерацию с центром в Архангельске. Мы смогли бы получить прибыльные лесные и железнодорожные концессии, не говоря о значении для нас контроля над двумя северными портами» ¹¹²⁸.

В. Марушевский противопоставлял англичанам французов: «На страже… (российских) интересов г-н Нуланс стоял незыблемо твердо. Именно его присутствие в области оградило эту русскую окраину от хищнических английских и американских концессий… Ни одна союзная страна не могла приступить к эксплуатации области без согласия на то представителей и других стран. Не будь этих условий – все лесные богатства края и обе железнодорожные линии были бы в нерусских руках на много лет вперед» ¹¹²⁹. Однако на самом деле французы не столько защищали интересы области, сколько свои личные и в свою очередь изо всех сил старались не отстать от англичан. Тот же Ж. Нуланс был весьма откровенен: «Наша интервенция в Архангельск и в Мурманск, однако, оправдала себя результатами, которых мы добились с экономической точки зрения. Вскоре обнаружится, что наша промышленность в четвертый год войны нашла дополнительный ценный источник сырьевых материалов, столь необходимых демобилизованным рабочим и предпринимателям. Все это благоприятно отразилось на нашем торговом балансе» ¹¹³⁰. «…Наши коммерсанты выгодно совершали индивидуальные обменные операции… сделки более крупного масштаба были предприняты и удачно завершены по инициативе правительства благодаря оккупацииАрхангельска» ¹¹³¹. В одной из сделок по поставке льна «главной целью… было, чтобы фабрики Северной Франции были снабжены сырьем; если нет, то тысячи рабочих, вернувшись с войны – а победа была близка, – оказались бы безработными» [Речь идет о крупной поставке льна из России. (Нуланс Ж… (Голдин В.И…, с. 133-134.))]. В другой сделке французы закупали пятьсот тонн семян свеклы при «очень низких ценах товара». «…Мы были очень заинтересованы в том, чтобы сократить дорогостоящий импорт американского сахара. В 1916 году наш министр торговли, рассчитывавший на импорт русских семян, но не сумевший добиться своевременной поставки для посева, вынужден был закупить их в Швейцарии, т. е. в Германии [Т. е. у противника, с которым Франция находилась в состоянии войны], по очень высоким ценам» ¹¹³².

Между союзниками то и дело возникали споры из-за дележа награбленного. Французский посол писал по поводу одной из сделок, когда англичане обошли французов: «Отчитываясь, я не мог не констатировать постоянной скрытой враждебности некоторых английских агентов к нашей стране, несмотря на братские узы, связывающие нас в войне. С момента заключения мира мы неоднократно могли увидеть, что это ощущение не исчезло полностью…» ¹¹³³Вот, например, одна из жалоб французского посла: «Адмирал Кемп особенно выделяется своим эгоизмом: вот уже две недели продолжается спор между англичанами и французами за обладание ледоколом «Святогор»… Поначалу британский штаб оставил его французам, когда нужно было позаботиться о том, чтобы почистить и привести его в рабочее состояние… теперь, когда все это сделано, он намеревается присвоить его себе… что соответствует английскому характеру» ¹¹³⁴.

Американцы были менее напористы, но действовали более фундаментально. Французский посол писал: «Сейчас, когда представители Антанты обосновались в Архангельске, Америка имела многочисленных и активных посредников в лице сотрудников Христианского молодежного союза. Под прикрытием проводимой ими благотворительности и добрых дел члены ассоциации проникали всюду; таким образом, одновременно с оказанием ценной помощи несчастным они собирали информацию, которая была нужна их торговым корреспондентам» ¹¹³⁵. Фрэнсис выступил с речью, в которой он приветствовал «единство союзников в борьбе с Германией и отличные качества американских продуктов» ¹¹³⁶. Несколько раньше в другом письме президенту Фрэнсис писал: «Британское правительство тайно договорилось с Морганом держать Соединенные Штаты подальше от российских рынков, подвергая цензуре информацию о России [Телеграфный кабель в то время из США в Россию шел через Великобританию и принадлежал «Дж. П. Морган и К»]; Соединенным Штатам надо иметь в России собственный телеграфный кабель, а также перехватывать у германской стороны инициативу по масштабной оптовой торговле на российском рынке» ¹¹³⁷.

Для успеха интервенции и сохранения ее легитимности в глазах общественного мнения для интервентов было жизненно важно придать ей формы помощи гражданской войне в России, но когда интервенты высадились на севере, гражданской войны не было– ее надо было создать.Именно этим интервенты и занимались с первых дней появления в северных водах, сначала «оказав помощь» в создании правительства Северной области, а затем и в создании Белой армии. Создание армии встретило определенные трудности. На «призыв Главнокомандующего и на декларацию Земско-Городского Совещания о необходимости поступать добровольно в армию не откликнулся никто: записались два-три гимназиста и только… Посланные на фронт ополченцы тотчас же утекали оттуда в тыл под самыми благовидными предлогами, заполняя лазареты, эвакуационные пункты и санитарные поезда»' ¹³⁸.

Когда «в октябре был издан декрет о мобилизации шести возрастов, только тысяча восемьсот человек ответили на призыв. Еще не получив амуниции, они восстали против своих начальников… Восстание было подавлено одной угрозой союзников, однако,– пишет Айронсайд,– у нас осталось ужасное впечатление от этого инцидента: будто какая-то пружина сломалась внутри большинства русских, независимо от их звания или положения. Казалось, что общественные потрясения проникли в души, приведя к моральной депрессии, которая делала начальников неспособными командовать и управлять» ¹¹³⁹. Невозможность мобилизовать достаточное количество местных войск означало провал интервенционистских планов, который стал ощущаться уже в конце 1918 г. 30 января 1919 года В. Буллит предупреждал Хауза: «Двенадцать тысяч американских, английских и французских солдат в Архангельске не могут больше с пользой выполнять свою задачу. Всего только три тысячи русских присоединились к этим отрядам. В дальнейшем им грозит опасность быть уничтоженными большевиками…» ¹¹⁴⁰

Но это было только началом. Э. Айронсайд пишет, что он «натолкнулся на нежелание крестьян сражаться с большевиками… Всеобщего желания прогнать большевиков не существовало… Мы пришли к выводу, что Временному правительству предстоит приложить немало сил, чтобы поднять население на борьбу с теми, кто узурпировал власть в стране»" ⁴¹. «Повсюду я искал сообщения о местном вожаке, который мог бы возглавить партизанское движение против большевиков, но безуспешно. Странно, что ни один встреченный мною русский не выказывал ни малейшего желания возглавить сопротивление врагу. Северные крестьяне, несомненно, более независимы, чем сельские жители в других областях России, и образовательный уровень у них выше» ¹¹⁴².

Английскому генералу вторит американский – У. Ричардсон [Ричардсон У. – Бригадный генерал, командующий американскими войсками на севере России в 1919 г.]: «Когда добровольческая система набора потерпела неудачу, была проведена по приказу англичан принудительная мобилизация двадцати двух тысяч молодых людей, среди которых едва ли сотня знала, почему происходит война русских с русскими. Во главе этих новобранцев ставились офицеры старой русской армии, среди которых было много людей с громкими титулованными именами. Гордые своим происхождением, они, конечно, высокомерно относились к малейшему намеку на социальное равенство. И это обстоятельство было весьма благоприятно для пропаганды идей большевиков среди новобранцев. Можно было прямо указывать на этих аристократов и говорить, что они явились для того, чтобы восстановить трон Романовых, а капиталисты Англии вошли с ними в соглашение, чтобы покорить Россию и поработить ее население. Весьма легко было сделать из этого заключение, что англичане, всегда интересовавшиеся торговыми отношениями с Архангельском, пришли для того, чтобы эксплуатировать естественные богатства русского севера. Потому что иначе зачем им было принимать столь деятельное участие в гражданской войне в России? Не лучше обстояло дело и во взаимоотношениях английских и русских офицеров. Англичане относились с предубеждением ко всякому русскому и открыто выказывали недоверие к своим русским коллегам» ¹¹⁴³.

Кроме принудительной мобилизации, «в Архангельске была сделана попытка образовать русско-британские смешанные части под звучным наименованием «Славяно-британский союзный легион», но после долгих и весьма энергичных мероприятий удалось привлечь в ряды этого легиона лишь около двух тысяч голодающих крестьян, которые вступили в легион только потому, что им нечего было есть. – пишет Ричарсон, – Их облекли в хаки «томми», но дальше этого не пошло их сходство с британскими солдатами. Им платили гроши, они получали худшую пищу, к ним относились высокомерно. Между ними и союзными солдатами никогда не устанавливались те товарищеские отношения, которые рождаются у людей, сражающихся плечом к плечу за общее дело. После того как добровольческая система набора потерпела явную неудачу, около тысячи русских были призваны в ряды легиона принудительным путем. Но эта мера также не имела успеха, так как русские оставались равнодушны к «русскому патриотическому зову» англичан» ¹¹⁴⁴. В. Игнатьев по этому поводу писал: «… принудительный, из эпохи негритянских наборов, набор, зачисление в славяно-британский легион,– осуществляемый просвещенными англичанами в XX веке…» ¹¹⁴⁵

Результат был прогнозируем. Английский генерал Э. Айронсайда писал: «7 июля было печальным днем. Дайеровский батальон Славяно-британского легиона, на который мы возлагали такие надежды, неожиданно взбунтовался. Для меня это стало большим потрясением, ведь наш эксперимент провалился… Опасность мятежей в русских частях значительно возросла». Скоро Айронсайду пришлось испытать еще один удар. Утром двадцатого июля русские на Онежском фронте взбунтовались и сдали позиции большевикам. «На некоторое время с трудностями удалось справиться, но я чувствовал, что дело идет к всеобщему мятежу. Сообщать об этих непрерывных мятежах в военное министерство было весьма непростым делом. Для чиновников эти сообщения могли стать свидетельствами начала крушения архангельских войск в целом» ¹¹⁴⁶.

Так оно и было У. Черчилль писал: «в дружественной до тех пор русской армии вспыхнул бунт, не замедливший принять грозные форм» ¹¹⁴⁷. «…С этих пор, – указывал У. Черчилль, – на все эти местные войска, численностью от 25 до 30 тыс. человек, которые организовали союзники, не только нельзя уже было полагаться, но они представляли, безусловно, очень большую опасность.» У. Черчилль объяснял причину этих бунтов следующим образом: «Говорят, что вероломство такого рода свойственно русским, но в данном случае оно объясняется очень просто: с момента, когда мы оказались вынужденными в силу давления парламентского и политического характера отозвать войска, каждый дружественный нам русский знал, что он сражался под угрозой смерти и что для того, чтобы обеспечить себе помилование, ему надо было войти в соглашение со своими будущими властелинами за счет уезжающих союзников…» ¹¹⁴⁸

У. Черчилль был отчасти прав. Б. Соколов вспоминал: «сталкиваясь с жителями Архангельска: с купцами, интеллигентами, рабочими – у всех встречал и одинаковую оценку положения. Здесь не было даже много логики, не было рассуждений, была лишь вера в то, «что иначе быть не может. Англичане уйдут – придут большевики» ¹¹⁴⁹. В армии было поголовное убеждение, что с уходом «союзников», приход большевиков неизбежен. Армия в 25 тыс. человек распыленная на огромных пространствах севера в суровых климатических условиях, без собственных источников продовольствия и развитой промышленности была обречена.

Вместе с тем были и другие не менее серьезные причины восстаний. Генерал В. Марушевский видел «главную причину разложения» ¹¹⁵⁰армии в резком сокращении удельного количества офицеров в войсках: «Необходимо иметь в виду, – писал он, – что если рота в нормальной армии нуждается в 3-5 офицерах, то в гражданской войне число офицеров должно быть увеличено в два-три раза. Так я и поступал в первые месяцы работы, но к весне положение осложнилось тем, что на фронте было уже около десяти полков, а в офицерах был некомплект даже по старому штатному составу» ¹¹⁵¹. Выводы В. Марушевского подтверждается примером краха деникинской армии, одной из главных причин которого, стало резкое сокращение офицерского корпуса по отношению к численности армии, после проведения массовой мобилизации.

В. Марушевский указывает и на другую причину развала армии: «В этой весьма неясной обстановке мы подошли к теплому времени на Севере, когда вместе с таянием снега и горячими лучами солнца начинает просыпаться и человеческая энергия. Мы подошли к началу брожения на фронте» ¹¹⁵². «Как удалось выяснить тогда же, в ближайшие дни после катастрофы, солдаты полка в большинстве просто разбежались… Была горячая пора сенокоса, в деревнях рабочих рук не было… и это послужило одною из веских причин восприятия солдатами соблазнительных идей. Эти «сознательные граждане» одинаково не хотели защищать своей грудью и белые идеи законности и порядка, и красные лозунги господства пролетариата» ¹¹⁵³. Действительно когда после захвата интервентами Мурманска, большевистские власти Архангельска объявили мобилизацию она так же «потерпела полную неудачу: население, почти поголовно отказалось идти и, несмотря на все меры, принятые тогда большевиками, мобилизация так и не могла состояться» ¹¹⁵⁴.

Б. Соколов  [Соколов Б.Ф. – врач, публицист, эсер. В 1917 г. близкий сотрудник А. Ф. Керенского. Член Учредительного собрания. Член Северного белого правительства, эмигрировал. (Белый Север, т. 2, с. 316)]освещал другую сторону проблемы: «Весь 1919 год настроение рабочих было пассивно-оппозиционно… С рабочими Архангельска повторилась та же история, что происходила по неизменному трафарету на всех «белых» окраинах. Сначала рабочие приветствовали новую власть, потом постепенно росло у них оппозиционное настроение, и в конце концов они желали уже одного: прихода большевиков» ¹¹⁵⁵. «Доминирующим настроением большинства крестьян была пассивность… многие думали, что и вообще северному крестьянину большевизм относительно чужд. И только поскольку он устал от войны и думал, что «мир даст большевик» – он и сочувствовал неизбежному концу Северной Области» ¹¹⁵⁶. «Для большинства фронтовиков от этого еще мучительнее становилось. Вопрос: «Да для чего же мы защищаем Область, проливаем кровь, мы – чужаки, когда местные жители – в лучшем случае – пассивно-доброжелательны» ¹¹⁵⁷. «Апатия сельского населения, утомленного войной, ни результатов, ни цели которой оно не видело, себялюбивое безразличие городского населения, преимущественно старавшегося как-нибудь уклониться от военной службы на фронте, одним словом, общее нежелание продолжать вооруженную борьбу, приводили к курьезной картине, будто бы единственно желающими воевать с большевиками являются приехавшие откуда-то генералы и офицеры» ¹¹⁵⁸. Психологическое состояние войск в этих условиях описывал генерал Клюев, который 11 августа 1919 г. после осмотра войск Двинского фронта заявил: «…с таким составом продолжать борьбу было бы безумием» ¹¹³⁹.

Но проблемы в армии, не столько были причиной краха Северной области, сколько лишь отражали общий кризис интервенционистской политики. Всего через несколько месяцев американцы и французы разочаровались в своем ставленнике Н. Чайковском. Американский посол Фрэнсис сообщал: «…Британцы и французы раздражены, они потеряли терпение, ожидая, когда у русских появится способность самим управлять собой. Новое здешнее правительство, именующее себя Верховное управление Северной области, явно преувеличивает свою важность и силу и постоянно жалуется мне на вторжение в его военные и гражданские прерогативы… Несколько дней назад мне пришлось сказать главе правительства в ответ на какую-то его жалобу, что если союзники покинут Архангельск, чиновники нового правительства будут выброшены в Арктику – при условии, что им удастся спастись от смерти от рук Красной гвардии. И это не единственная угроза для нового правительства; его министры являются социалистами, которых монархисты считают немногим лучше большевиков и постоянно пытаются свергнуть, заменив Верховное управление Северной области диктатурой» ¹¹⁶⁰.

Действительно семь из восьми членов правительства Северной области были социалистами! ¹¹⁶¹Четверо из них после гражданской войны перейдет не службу к большевикам. Не случайно официальная правительственная газета «Возрождение Севера» выходила под лозунгами: «пролетарии всех стран объединяйтесь», «в борьбе обретешь ты право свое»… даже была попытка объявить красный флаг национальным ¹¹⁶². На практике Северное правительство проводило ту же анархо-демократическую политику, что и Временное правительство после февральской революции, которая получила название «керенщины».

Главнокомандующий войсками интервентов Э. Айронсайд вспоминал: «Они (министры Северного правительства) испытывали неуверенность в своих силах, и никто не высказывал того накала патриотических чувств и воли к победе, который был у большевистских лидеров. Ни один из членов правительства не побывал в провинции, чтобы установить контакт с крестьянами. Министры казались трусливыми бюрократами» ¹¹⁶³. Здесь же Айронсайд сравнивает Северное правительство и правительство большевиков: «Красными руководило сильное фанатичное правительство, занимавшее центральную часть страны и пользующееся поддержкой народных масс. Они могли разговаривать с людьми повсюду» ¹¹⁶⁴. В результате даже демократические круги Архангельска видели выход из создавшегося положения только в установлении твердой власти: «Мы не за диктатуру, но мы за твердую военную власть. Только она может спасти Область» ¹¹⁶⁵.

Союзники приходили к тем же выводам. Ген. С. Добровольский вспоминал: «Отсутствие твердой власти и организационной деятельности выводило из себя англичан, неоднократно предупреждавших, что они пришли не на вечные времена, и поэтому русским надо спешить самим организоваться…» ¹¹⁶⁶Б. Соколов пишет: «Английское командование отстаивало ту точку зрения, что в Области нужна твердая власть. Эту твердую власть англичане представляли себе не иначе, как военной. Они считали, что сговориться с населением невозможно, да и не к чему. Если жителей хорошо кормят и не обижают, то все будет хорошо. Особенно их испугали демократические проекты Верховного Управления… Присутствие Н. В. Чайковского весьма мешало. Когда он в начале 1919 года уехал, положение совершенно изменилось, и военная диктатура становится совершившимся фактом» ¹¹⁶⁷.

В. Марушевский при этом дополняет: «скажем просто», английская «диктатура» ¹¹⁶⁸. «Несмотря на все заверения в искреннем желании организовать борьбу против большевиков – англичане смотрели на свое собственное присутствие в области как на оккупацию, вынужденную военными обстоятельствами… Все эти сибирские, новороссийские, архангельские и ревельские шашки нужны были в игре с большевиками. Каждый раз, когда шашки проявляли самостоятельность, они становились если не опасными, то, во всяком случае, стеснительными для британской политики» ¹¹⁶⁹. Он еще раз повторяет: «Чтобы охарактеризовать создавшееся положение, проще всего считать его «оккупацией». Исходя из этого термина, все отношения с иностранцами делаются понятными и объяснимыми» ¹¹⁷⁰.

Как прореагировало на смену власти местное население? Б. Соколов позже напишет: «Настроение же обывателей заслуживает описания… Я застал Архангелогородцев, в состоянии совершеннейшего и глубочайшего безразличия к судьбам Северной Области. Словно все это – и защита Области, и уход союзников, и возможный приход большевиков, меньше всего касалось именно их. Угрюмые по своей природе, смесь великороссов с местными туземными полярными племенами – архангелогородцы живут замкнуто, чуждаясь общения, не тяготея нисколько к общественности» ¹¹⁷¹. В. Марушевский так же отмечал: «Архангельская общественность относилась к своему правительству с полным безразличием, поражавшим каждого вновь прибывшего в город… Пока финансово-промышленные круги занимались обращением всех возможных средств в иностранную валюту, которая систематически выкачивалась за границу, крестьянство держало деньги в сундуках…, а так называемое «общество» беспрерывно танцевало в зале городской думы» ¹¹⁷². В. Игнатьев вспоминал: «красною нитью проходило нежелание имущих классов подчиняться каким бы то ни было ограничениям, нести какие бы то ни было жертвы во имя предпринятой борьбы… цинический отказ от минимальных даже имущественных жертв на то дело, о великом значении которого они и их газеты трубили на весь мир…» ¹¹⁷³Наоборот, как отмечал прокурор области С. Добровольский шло активное выкачивание валюты и наиболее грозным «внутренним» врагом был Управляющий Областным банком, осуществлявший валютные махинации ¹¹⁷⁴. Б. Соколов заключал: «Можно было прийти в отчаяние от такой пассивности тех, кто, казалось, должен был быть в центре борьбы, являться ее стимулом. На упреки, бросаемые местному купечеству, что оно интересуется только ценами на треску, что оно спекулирует английскими товарами и мехами, оно спокойно в свою очередь спрашивало: «А мы разве просили вас приходить защищать нас от большевиков. Нам и с ними было не скверно…» ¹¹⁷⁵.

С аналогичными настроениями интервенты столкнулись в рабочей и крестьянской среде. У. Ричандсон вспоминал: «Заявление американского правительства о целях военной интервенции указывало, что союзники вдохновлены стремлением возвышенно и бескорыстно оказать помощь России. Однако широкие массы крестьян остались равнодушны к этому нашему «самопожертвованию» и выказывали нескрываемую радость, когда мы окончательно и с позором покидали их страну» ¹¹⁷⁶. Наглядное представление о положении интервентов в «пригласившем их Архангельске» дают откровения Э. Айронсайда, сделанные им после переворота и ареста «пригласившего их правительства»: «К несчастью, союзники проявили слабость, позволив предать огласке воззвание, подписанное двумя бывшими министрами Чайковского, избежавшими ареста, в котором они призывают к всеобщей забастовке. А так как в России призывы к прекращению работы никогда не остаются без ответа, их послушались. Когда главы миссий пожелали, в свою очередь, распространить собственное заявление, не нашлось никого, кто смог бы напечатать его… Как это могло произойти в городе, наводненном нашими войсками и окруженном эскадрой… какой смысл посылать французов за 100 километров отсюда на смерть от руки большевиков, если мы не в состоянии повлиять на ситуацию здесь!» ¹¹⁷⁷Отношение местного население к интервенции проявлялось лишь в полной доброжелательной или недоброжелательной пассивности к интервентам и правительству. Б. Соколов указывал в этой связи: «Происходила курьезная вещь: защищали Область, управляли ею, делали высшую и прочую политику люди чуждые, далекие Северному краю, приехавшие из Парижа, Финляндии и Совдепии» ¹¹⁷⁸.

У. Ричардсон находил причины таких настроений северян в целях и методах интервенции: «Мир никогда не был заключен с Россией, и никогда не могло быть мира в сердцах русского населения на Ваге и Двине, которое видело свое жалкое имущество конфискованным в связи с «дружественной интервенцией», свои домики в пламени и себя самого изгнанным из жилищ, чтобы искать приюта в бесконечных снежных просторах. Дружественная интервенция? Слишком очевидна была ее цель там, на месте, в Архангельске, в то время как государственные люди, заседавшие в Париже, тщетно пытались найти достойные объяснения этой постыдной войне. По их словам, военная необходимость требовала того, чтобы далекие мирные хижины на Двине были разрушены. А солдаты, не будучи от природы столь жестокими людьми, должны были следовать этому призыву – разрушать. Бежали женщины, как испуганное стадо овец… заливаясь слезами отчаяния. А дети в это время жалобно кричали, являясь свидетелями таких ужасов, которые их детское сердце не могло перенести. Мужчины крестьяне взирали на все это с бессильным отчаянием в глазах. Зачем же мы пришли, зачем мы оставались, вторгнувшись в пределы России и разрушая русские жилища?» ¹¹⁷⁹В. Марушевский: писал об одной из таких операций: «Почти все стекла в деревне полопались от разрывов и в домах стоял невыносимый холод. Измученное, изголодавшееся, иззябшее население бродило по деревне в каком-то отупении» ¹¹⁸⁰.

«Британский генерал Финлейсон, начальник двинского отряда, говорил нам: «Не должно быть никаких колебаний в нашем стремлении смыть клеймо большевизма с России и цивилизации». Действительно ли это было нашей целью в те зловещие зимние ночи, когда мы расстреливали русских крестьян и сжигали русские дома? Единственное клеймо, существовавшее в действительности, это было клеймо позора, которое мы, уходя, оставляли после себя. Но еще более глубокое, четкое, жгучее клеймо позора остается на лицах тех людей, которые, сидя в мягких креслах, чертили планы вооруженных союзов и будущих международных столкновений и беззаботным жестом посылали других людей в отдаленнейшие места земного шара, где они испытывали лишения и страдания, где угасали все надежды и леденело сердце…» ¹¹⁸¹

Генерал У. Ричардсон приводит примеры той войны, рисуя картину за картиной происходивших событий: «Часовые, которым приходилось выходить за пределы селения к группе домиков, стоящей несколько поодаль, часто теряли хладнокровие и отрывали своих товарищей от сна. Поэтому было решено сжечь эти домики, и хотя в результате около двухсот крестьян остались без крова, зато мы имели уже перед собой открытое поле для огня и не нуждались больше в охране этого места особым нарядом часовых» ¹¹⁸². «В начале кампании французы, сражавшиеся на железнодорожном фронте, убивали тех, кто не мог уйти с поля сражения, считая, что они будут подвергнуты кошмарному истязанию, как только окажутся в руках противника. И этому искренне верили, несмотря на то, что еще в Усть-Паденьге раненые подбирались почти в ста шагах от большевистских пулеметов, а в Тулгасе после кровопролитной схватки противник без видимых причин прекращал свой огонь по санитарному отряду, который продвигался по совершенно открытому месту» ¹¹⁸³. Английский генерал Э. Айронсайд вспоминал: «Перед отъездом на Двину я получил телеграмму с сообщением об успешном рейде австралийцев. Приблизившись ползком в сумерках и просочившись между передними блокгаузами за линию обороны, они внезапно напали на смену караула. Тридцать вражеских солдат были заколоты штыками и многие ранены. Затем австралийцы открыли огонь по четырем блокгаузам и подожгли их. Пленных не брали. С этой ободряющей телеграммой в кармане я отправился в путь» ¹¹⁸⁴. У. Ричардсон: «В течение зимы 1919 г. американские солдаты, одетые в военную форму своей страны, убивали русских и уничтожались русскими, несмотря на то, что конгресс Соединенных Штатов никогда не объявлял войны России. Мы вели войну с Германией, но ни одного германского пленного не было захвачено за все это время постыдной войны на севере России; среди убитых врагов никогда не было обнаружено ни одного германца, никогда ничто не указывало на то, что германцы сражались в рядах русских войск или участвовали в управлении этими войсками. В течение всей кампании не было обнаружено никаких признаков сотрудничества между большевиками и центральными державами» ¹¹⁸³.