Текст книги "Интервенция и Гражданская война"

Автор книги: Василий Галин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 46 страниц)

И действительно сразу после окончания Гражданской войны в 1922 г. Ленин назначил «архиспособного» выпускника Сорбонны Сокольникова, который в январе 1922 г. в статье «Гарантированный рубль» обосновал теорию «золотого червонца», наркомом финансов. Сокольников заявлял: «Эмиссия – опиум для народного хозяйства» ⁹²⁵. С другой стороны, введение «золотого червонца» шло в разрез с теорией «беспроцентных денег», т.е. носило в целом чисто капиталистический характер, что еще раз доказывает, что большевики в первую очередь на практике строили не столько коммунистическое, сколько некое прокапиталистическое общество. Денежная реформа, в условиях ограниченных ресурсов, была проведена большевиками на редкость профессионально и ни в чем не уступает, лучшим мировым образцам.

С. Витте смог восстановить золотой стандарт рубля после русско-японской войны и революции 1905 г. только за счет, взятого с огромными жертвами крупного французского займа. При том, что резервы Центрального банка России в то время составляли 950 тонн золота. Первая мировая, Гражданская войны, две революции и интервенция обошлись России почти в 30 раз дороже, чем русско-японской войны и революции 1905 г. вместе взятые. Кредитов России никто давать не собирался, наоборот, одним из основных требований интервентов был возврат долгов, независимо от того, какое правительство красное или белое, диктатура или демократия окажутся у власти в России. Даже во время Первой мировой войны Англия и Франция наотрез отказывались давать кредиты царскому правительству. Они согласились лишь под сильнейшим давлением русских. Англия кредитовала Россию во время войны под залог русского золота. США соглашались давать кредиты Временному правительству только в обмен на наступление русских войск.

Положение у большевиков с золотым обеспечением рубля весьма наглядно характеризует график, приведенный ниже.

Золотые резервы центральных банков, в тоннах

По России приведены данные не за 1920 г., ввиду их отсутствия, а за 1918 г. «к моменту Октябрьской революции золотой запас внутри страны составлял 1101,1 млн. золотых рублей. С 16/VII 1914 года он уменьшился на 31%… Незадолго до Октябрьской революции русское правительство эвакуировало примерно половину золотого запаса в Саратов и Самару. Другая половина… хранилась в Москве… (и) в Петрограде… В 1918 году, в связи с начавшимся движением чехословацких войск, золото из Саратова и Самары было перевезено в Казань. Стоимость этого золота определявшаяся примерно в 665 млн. рублей… Золото, перевезенное в 1918 году… в Казань, было здесь захвачено белыми (на сумму примерно 633 млн. рублей)» ⁴¹¹. Т.е. в 1918 г. в Советской России оставалось примерно 450– 500 т. золотого резерва.

Но стабилизация экономики, восстановление разрушенного и обеспечение выхода из глубочайшего экономического кризиса, свергнувшего монархию и временную власти, невозможны на голом месте. Для этого необходимы соответствующие экономические ресурсы, и они были собраны большевиками в основном за счет экспроприации у буржуазии, это было делом жизни или смерти не столько большевистского правительства, сколько самого русского государства. Экспроприации и реквизиции сопровождали все сколько-нибудь значимые революции, разница состояла, в чью пользу они совершались: либо это был обыкновенный грабеж в пользу отдельных частных лиц, в той или иной мере узаконенный государством, либо это составляло часть мобилизационной политики государства. Примером мобилизационной экспроприационной политики может быть национализация золота Рузвельтом во время Великой депрессии в США в 1933 г. Радикальность предпринимаемых мер обуславливается степенью радикализации обстановки

Большевики сразу после революции приступили к конфискации финансовых и золотовалютных ресурсов. Так, декрет ВЦИК от 14.12.1917 «О ревизии стальных ящиков» гласил: «1. Все деньги, хранящиеся в банковских стальных ящиках, должны быть внесены на текущий счет клиента в Государственном банке. Золото в монетах и слитках конфискуется и передается в общегосударственный золотой фонд…». Затем вступил в силу указ «о незаконном переходе границы», предусматривающий расстрел, позже Ленин за право выезда из страны запросил с каждого 2000 фунтов стерлингов золотом или зерном. Следом шло распоряжение Дзержинскому срочно взять на учет всех, кто потенциально может иметь фамильные ценности и сбережения. «1. Лица принадлежавшие богатым классам, т.е. имеющие доход в 500 руб. в месяц и выше; владельцы городской недвижимости, акций и денежных сумм свыше 1000 руб., а равно служащие в банках, акционерных предприятиях, государственных и общественных учреждениях, обязаны в течении 24 часов представить в домовые комитеты в трех экземплярах заявления за своей подписью и с указанием адреса о своих доходах, службе и занятиях… 5. Эти лица обязаны в недельный срок… обзавестись потребительскими карточками для ведения еженедельных записей приходов и расходов и для внесения в книжки удостоверений от комитетов и учреждений…» ⁹²⁸

Пример реквизиций дает ЧКК: «Установление «диктатуры пролетариата» происходило в том числе путем наложения «огромных денежных контрибуций на буржуазию – 600 миллионов рублей в Харькове в феврале 1919 года, 500 миллионов в Одессе в апреле того же года. Чтобы гарантировать получение таких контрибуций, сотни «буржуев» были заключены в концлагеря как заложники. Контрибуция фактически являлась синонимом грабежей и экспроприации и была первым этапом «ликвидации буржуазии как класса». Но большевики и тут не были первыми. Меньшевик Мартынов вспоминал о событиях 1918 года: «…в местечко въехал австрийский карательный отряд. Он сейчас же потребовал, чтобы население в течение двух часов принесло в штаб 300 000 руб. контрибуции. Местечко контрибуцию внесло своевременно. Тем не менее австрийцы в течение нескольких часов обстреливали его из орудий в карательном порядке. Затем началась расправа с селом: солдаты ходили по селу, и с чисто немецкой аккуратностью поджигали каждый второй дом. Сжегши таким образом 240 крестьянских дворов, австрийцы выгнали на площадь все население местечка и села и на его глазах повесили 10 человек, в том числе несчастного отца накануне обезглавленного студента и одного семидесятилетнего старца, у внука которого найдено было ружье. Это была первая моя встреча с контрреволюцией на Украине» ⁹²⁹. Белогвардейцы также не брезговали экспроприациями, причем чаще всего не в национальных, а в личных интересах. Так, В. Горн вспоминает, как контрразведка Балаховича занималась крестьянством. Создавались дутые обвинения в большевизме, преимущественно в отношении зажиточныхлюдей, и жертве предстояла только одна дилемма: или откупись, или иди на виселицу. Экспроприации Балаховича сопровождали ужасные казни и грабежи… ⁹³⁰

ДИКТАТУРА

Что такое абсолютная монархия, как не феодальная форма тоталитаризма, диктатуры, опирающаяся на религиозный догматизм, невежество большинства населения и аристократию? И к XX веку Россия подходила именно с этим традиционным для нее опытом развития. Не потому ли Н. Бердяев писал: «По русскому духовному складу, революция могла быть только тоталитарной. Все русские идеологи были всегда тоталитарными, теократическими или социалистическими…» ⁹³¹

«Коммунизм есть русская судьба… Либеральная Россия правового строя на нашем этапе будет и есть утопией… Русская идеология всегда была тоталитарной и мифотворческой…» ⁹³²Опасность для России русские мыслители видели в расшатывании абсолютизма, например, К. Леонтьев еще в 1880 году писал, что «если бы русский народ доведен был преступными замыслами, дальнейшим подражанием Западу или мягкосердечным потворством до состояния временного безначалия, то именно те крайности и те ужасы, до которых он дошел бы со свойственным ему молодечеством, духом разрушения и страстью к безумному пьянству, разрешились бы опять по его же собственной воле такими суровыми порядками, каких мы еще и не видывали, может быть!» «Для спасения России» К. Леонтьев уже в 1880 г. явно указывал на необходимость диктатуры: «…надо подморозитьхоть немного Россию, чтобы она не «гнила»…». ⁹³³

Переходный период начался с революции 1905 г. 9 (15) октября Витте докладывал Николаю II, что из тяжелого внутреннего положения правительству «при настоящих обстоятельствахмогут быть два исхода, или диктатура, или конституция» ⁹³⁴. Проект манифеста Витте о введении конституции категорически поддержал великий князь Николай Николаевич мотивировавший свое решение «невозможностью, за недостатком войск, прибегнуть к военной диктатуре». ⁹³⁵Но конституция Витте продержалась менее двух лет. «Переворот» Столыпина 1907 года «урезал демократию» и фактически установил «полудиктатуру», для чего он объединил в своем лице посты премьер-министра и министра внутренних дел. Войска для подавления крестьянских беспорядков были возвращены из Маньчжурии и размещены в европейской части страны. Витте, указывая на диктаторские полномочия Столыпина, назвал его конституцию – «quasi-конституцей, а в сущности, скорее – самодержавием наизнанку, т. е. не монарха, а премьера» ⁹³⁶.

Последствия Первой мировой войны отличались от русско-японской 1905 г. только тем, что «настоящие обстоятельства»были уже не критическими, а катастрофическими. Уже в начале мая 1916 г. на вопрос Председателя Государственной Думы М.В. Родзянко: «Скажите… что вам недостает в России», представитель французского правительства министр Тома ответил: «Нам недостает сильной центральной Русской власти, так как, если можно так выразиться, господин Председатель Думы, Россия должна быть морально очень крепкой, чтобы переносить в критические минуты, которые мы сейчас переживаем, то состояние тихой анархии, которое царит в вашей стране и прямо бросается в глаза» ⁹³⁷. Паралич власти прогрессировал. «Ведь только «видимость правительства» заседает у нас в Мариинском дворце»,– писал начальник ГАУ генерал Маниковский осенью 1916 года.

Министр внутренних дел России А.Д. Протопопов ^Iв своих показаниях, следственной комиссии Временного Правительства, о состоянии страны к зиме 1916/17 г. говорил: «Финансы расстроены, товарообмен нарушен, производительность страны – на громадную убыль… пути сообщения – в полном расстройстве… двоевластие (Ставка и министерство) на железных дорогах привело к ужасающим беспорядкам… Наборы обезлюдили деревню (брался 13-й миллион.– П.М.),остановили землеобрабатывающую промышленность, ощутился громадный недостаток рабочей силы, пополнялось это пленными и наемным трудом персов и китайцев… Общий урожай в России превышал потребность войска и населения; между тем система запрета вывозов – сложная, многоэтажная,– реквизиции, коими злоупотребляли, и расстройство вывоза создали местами голод, дороговизну товаров и общее недовольство… Многим казалось, что только деревня богата; но товара в деревню не шло, и деревня своего хлеба не выпускала. Но и деревня без мужей, братьев, сыновей и даже подростков тоже была несчастна. Города голодали, торговля была задавлена, постоянно под страхом реквизиций. Единственного пути к установлению цен – конкуренции – не существовало… Товара было мало, цены росли, развилась продажа «из-под полы», получилось «мародерство» – не как коренная болезнь, а как проявление недостатка производства и товарообмена… Армия устала, недостатки всего понизили ее дух, а это не ведет к победе. Упорядочить дело было некому. Всюду было будто бы начальство, которое распоряжалось, и этого начальства было много. Но направляющей воли, плана, системы не было и не могло быть при общей розни среди исполнительной власти и при отсутствии законодательной работы и действительного контроля над работой министров. Верховная власть… была в плену у дурных влияний и дурных сил. Движения она не давала. Совет министров имел обветшавших председателей, которые не могли дать направления работам Совета… Работу захватали общественные организации: они стали «за (то есть вместо.– П. М.)власть», но полного труда, облеченного законом в форму, они дать не могли». Таково было положение, при котором мысль о диктатуре навязывалась сама собой. Вопрос этот был поставлен в Ставке начальником штаба генералом Алексеевым, который считал необходимым сосредоточить эти три ведомства в одном лице «диктатора», который бы соединял гражданскую власть с военной. Диктатором должен был быть военный. Этот вопрос обсуждался на заседании Совета министров, в Ставке 27 и 28 июня 1916 г.» ⁹³⁸.

^IПротопопов А.Д. (1866-1917) – крупный помещик и промышленник. Член партии октябристов, депутат III и IV Государственных дум, министр внутренних дел. После Февральской революции арестован Временным правительством и заключен в Петропавловскую крепость. Осенью 1917 г. активно выступал против Советской власти и в декабре был расстрелян.

В январе 1917 года у Маниковского вырывается вопль отчаяния: «Условия работы боевых припасов все ухудшаются: заводы не получают металла, руды, угля, нефти; рабочие – продовольствия и одежды… Общее настроение здесь – задавленное, гнусное. А сильной власти – все нет как нет!» ⁹³⁹Эсер В. Станкевич ^Iписал: «В конце января месяца мне пришлось в очень интимном кружке встретиться с Керенским. Речь шла о возможностях дворцового переворота. К возможностям народного выступления все относились определенно отрицательно, боясь, что раз вызванное народное массовое движение может попасть в крайне левое русло, и это создаст чрезвычайные трудности в ведении войны. Даже вопрос о переходе к конституционному режиму вызывал серьезные опасения и убеждение, что новой власти нельзя будет обойтись без суровых мер для поддержания порядка и недопущения пораженческой пропаганды» ⁹⁴⁰.

^IСтанкевич В. – впоследствии комиссар Временного правительства при Ставке.

Действительно, в день свершения Февральской революции ее организаторы сразу же выдвинули кандидата на роль диктатора. Мельгунов писал об этом: «Со стороны Некрасова, несколько неожиданно для «левого кадета», в частном зале Госдумы… 27 февраля, было сделано… предложение о военной диктатуре и вручении власти популярному генералу… (А. Маниковскому)» ¹. Примерно в то же время Николай II, со своей стороны, назначает военным диктатором генерала Иванова. Но уже 2 марта по требованию Временного комитета Государственной Думы (будущего Временного правительства) начальник штаба Ставки ген. Алексеев предпринимает меры для отзыва генерала Иванова и выполнения второго требования М. Родзянко: «…Необходимо для восстановления полного порядка, для спасения столицы от анархии командировать сюда на должность главнокомандующего Петроградским военным округом доблестного боевого генерала, имя которого было бы популярно и авторитетно в глазах населения. Комитет Государственной Думы признает таким лицом доблестного, известного всей России героя, командира 25-го армейского корпуса генерал-адъютанта Корнилова…» ⁹⁴¹

¹(Я к о в л е в Н. С. 320.) А. А. Маниковский, судя по его работам, действительно был выдающейся личностью. Его выделяли абсолютно все; так, например, Шульгин писал: «Среди них несколько генералов и самый замечательный – Маниковский, начальник Главного артиллерийского управления». (Ш у л ь г и н В. В. Дни. С. 119.)

Помощь Корнилова была нужна Родзянко для поддержания его собственных притязаний на диктаторские полномочия. Однако милюковская партия поспешила избавиться от Думы, оттеснила Родзянко и поставила во главе Временного правительства, объединившего законодательную, исполнительную и верховную власть, т. е. ставшего еще более авторитарным, чем даже царское правительство, безвольного кн. Львова в надежде на возможность манипулирование властью за его спиной. Позднее Милюков напишет: «Было бы, конечно, нелепо обвинять князя Львова за неудачу революции. Революция – слишком большая и сложная вещь. Но мне казалось, что я имею право обвинять его за неудачу моей политикив первой стадии революции. Или, наконец, обвинять себя за неудачу выбора в исполнители этой политики?Но я не мог выбирать, как и он «не мог не пойти». Что же, спрашивал себя В. Шульгин, был лучше Родзянко? И он правильно отвечал, как и я: нет, Родзянко был невозможен– ему «не позволили бы левые»! А нам, кадетам, имевшим «все же кой-какую силу», могли бы «позволить»? В обнаженном виде к этому сводился весь вопрос…» ⁹⁴²Здесь Милюков отвечает на принципиально важный вопрос: почему новые «правые» не установили свою диктатуру? Не потому, что не хотели, а потому, что не могли, поскольку не имели сил для преодоления сопротивления «левых»; под левыми же понимались не большевики, а та самая расплавленная стихия «русского бунта». В апреле 1917 г. накануне организации коалиционного правительства Милюков попытается вернутся к альтернативной идее диктатуры ⁹⁴³, но левые опять ему «не позволят» даже предложить этот вариант.

В. Воейков по этому поводу писал: «По-видимому, временному комитету Государственной Думы не удалось организоваться настолько, чтобы, по выражению Милюкова, быть в состоянии «загнать в стойла чернь, расчистившую Временному правительству дорогу к власти» ⁹⁴⁴. Шульгин сокрушался: «Но пулеметов у нас не было. Не могло быть. Величайшей ошибкой, непоправимой глупостью всех нас было то, что мы не обеспечили себе никакой реальной силы. Если бы у нас был хоть один полк, на который мы могли бы твердо опереться, и один решительный генерал – дело могло бы обернуться иначе. Но у нас ни полка, ни генерала не было… И более того – не могло быть… В то время в Петрограде «верной» воинской части уже – или еще – не существовало…» ⁹⁴⁵Активный участник февральского переворота Шульгин, столкнувшись с разбуженной «стихией», буквально впадал в отчаяние: «Да, под прикрытием ее штыков мы красноречиво угрожали власти, которая нас же охраняла… Но говорить со штыками лицом к лицу… Да еще со взбунтовавшимися штыками… Нет, на это мы были неспособны. Беспомощные, мы даже не знали, как к этому приступить… Как заставить себе повиноваться? Кого? Против кого? И во имя чего?… Я убежден, что если бы сам Корнилов был членом Государственной думы, ему это не пришло бы в голову. Впрочем, нечто в этом роде пришло в голову через несколько дней члену Государственной думы казаку Караулову. Он задумал «арестовать всех» и объявить себя диктатором. Но когда он повел такие речи в одном наиболее «надежном полку», он увидел, что если он не перестанет, то ему самому несдобровать… Такой же прием ожидал каждого из нас… Кому мог приказать Милюков? Своим «кадетам»? Это народ не винтовочный…» ⁵⁴⁶Шульгин продолжал: «Родзянко мог бы бороться, если бы у него было два-три совершенно надежных полка. А так как в этой проклятой каше у нас не было и трех человек надежных, то Родзянко ничего бы не сделал. И это было совершенно ясно хотя бы потому, что, когда об этом заикались, все немедленно кричали, что Родзянко «не позволят левые». То есть как это «не позволят»?! Да так. В их руках все же была кой-какая сила, хоть и в полуанархическом состоянии…» ⁹"

Уже к лету 1917 г. деятельность Временного правительства привела к ситуации, о которой сам П. Милюков говорил: «В сущности, не менее катастрофическое положение уже не грозило, а было налицо в области народного хозяйства…» ⁹⁴⁸Лидер кадетов приходил к выводу: «Не отступление войск и отсутствие снарядов заботит русских людей, а глубокое функциональное расстройство самой страны. И именно оно повелительно ставит дилемму между диктатурой и сдачей власти…» ⁹⁴⁹Шульгин в отчаянии призывал: «Хочу, чтобы ваша власть (Временного правительства) была бы действительно сильной, действительно неограниченной. Я хочу этого, хотя знаю, что сильная власть очень легко переходит в деспотизм, который скорее обрушится на меня, чем на вас – друзей этой власти…» ⁹⁵⁰

Но, как вспоминал Деникин, «вместо установления власти, соответствовавшей военному времени, такие, как Вердеревский, проповедовали, что «дисциплина должна быть добровольной. Надо сговориться с массой (!) и на основании общей любви к родине побудить ее добровольно принять на себя все тяготы воинской дисциплины. Необходимо, чтобы дисциплина перестала носить в себе неприятный характер принуждения» ⁹⁵¹. В это время английский посол Бьюкенен писал: «…Я не держусь оптимистических взглядов на ближайшее будущее этой страны. Россия не созрела для чисто демократической формы правления». Бьюкенен подчеркивал, что «не принадлежит к тем, кто видит в республике панацею от прежних слабостей страны. До тех пор, пока образование не пронизало российские массы, они будут не более способны обходиться без сильного правителя, чем их славянские предки, которые в девятом веке пригласили северных викингов прийти и править ими, поскольку не было в их земле порядка…» ⁹⁵²Р. Чаркес приходил к выводу, что «российский либерализм, стоявший за полную парламентскую демократию в империи, где более трех четвертей населения были неграмотны и жили на протяжении столетий в условиях ничем не сдерживаемого абсолютизма, был обречен на неминуемое поражение» ⁹⁵³.

«В результате всеобщего признания несостоятельности установившейся власти в общественном сознании возникла мысль о диктатуре…– пишет Деникин.– Первые разговоры на тему о диктатуре (в виде легкого зондирования почвы) начали со мной различные лица, приезжавшие в Ставку, приблизительно в начале июня. Все эти разговоры настолько стереотипны, что я могу кратко обобщить их. Россия неизбежно идет к гибели. Правительство совершенно бессильно. Необходима твердая власть. Раньше или позже нам нужно перейти к диктатуре» ⁹⁵⁴. 2 июня сами кадеты – главные организаторы и исполнители либерально-буржуазной февральской революции – выходят из правительства и «решают прекратить всякое сотрудничество с демократией и направить все усилия на подготовку условий для сотрудничества с иными силами на платформе военной диктатуры» ⁹⁵⁵. Это была уже третья попытка либеральных демократов за последние 4 месяца установить свою диктатуру.

Через месяц к неизбежности установления военной диктатуры приходят лидеры Временного правительства и Советов: «В результате длительного правительственного кризиса, вызванного событиями 3-5 июля, разгромом на фронте и непримиримой позицией, занятой либеральной демократией, в частности кадетской партией, в вопросе об образовании власти, Совет вынужден был освободить формально министров-социалистов от ответственности перед собою и предоставить право Керенскому единолично формировать правительство» ⁹⁵⁶.

Тем временем правительственный кризис превращался в государственную катастрофу. Деникин писал: «Участились и внешние проявления этого расстройства, особенно в обороне страны… производительность военной промышленности падала в угрожающих размерах (снарядное производство – на 60%)… Целые области, губернии, города порывали административную связь с центром, обращая русское государство в ряд самодовлеющих и самоуправляющихся территорий, связанных с центром почти исключительно… неимоверно возросшей потребностью в государственных денежных знаках. В этих «новообразованиях» постепенно пропадал вызванный первым подъемом революции интерес к политическим вопросам, и разгоралась социальная борьба, принимая все более сумбурные, жестокие, негосударственные формы» ⁹⁵⁷.

Английский генерал Нокс в донесении своему правительству писал: «Конечно, первое, что нужно, это восстановление дисциплины. Если это не будет сделано, то нет силы в мире, которая сможет спасти Россию от катастрофы. Вопрос только в том, произойдет ли последняя осенью или зимой» ⁹⁵⁸. Деникин пишет об армии: «Но самое главное – офицерство просило и требовало властинад собой и над армией. Твердой, единой, национальной – «приказывающей, а не взывающей». Власти правительства, опирающегося на доверие страны, а не безответственных организаций. Такой власти офицерство приносило тогда полное и неограниченное повиновение, не считаясь совершенно с расхождением в области социальной» ⁹⁵⁹.

Керенский, оправдывая временную «концентрацию власти», перешедшей 27 августа единолично к нему, говорил: «В борьбе с заговором, руководимым единоличной волей, государство должно противопоставить этой воле власть, способную к быстрым и решительным действиям. Такой властью не может быть никакая коллегия, тем более коалиционная» ⁹⁶⁰, но так и не решился идти дальше слов. Между тем Керенский вспоминал, что ему неоднократно делали предложения заменить бессильное правительство личной диктатурой «казачьи круги и некоторые общественные деятели». И только когда «общественность» разочаровалась в нем «как в возможном организаторе и главном деятеле изменения системы управления в сторону сильной власти», тогда уже «начались поиски другого человека»… «Страна искала имя» ⁹⁶¹. В августе 1917 года «Лорд Роберт Сесиль обосновал точку зрения, что «этот лидер» (имелся в виду Керенский) никогда не найдет в себе внутренних сил для превращения своего режима в диктуемую обстановкой диктатуру» ⁹⁶².

«Имя» скоро нашлось в лице генерала Корнилова ¹, который еще за день до ареста Николая II, 7 марта, арестовал в Царском Селе императрицу с детьми. В августе 1917 г. Корнилов изложил свою программу следующим образом: «Я им говорю: предоставьте мне власть, тогда я поведу решительную борьбу. Нам нужно довести Россию до Учредительного собрания, а там пусть делают что хотят; я устранюсь и ничему препятствовать не буду» ⁹⁶³. Активным сторонником Корнилова выступил генерал Деникин. Лидеры «военной партии» искали поддержку своей программы в буржуазных и либеральных слоях общества, у союзников и в армии. В результате «поисков» Деникин приходит к печальному выводу.

«Поддержка буржуазии?… Крупная денежная буржуазия, «небольшая по числу – как определяет один из организаторов центра,– но очень влиятельная, довольно замкнутая и крайне эгоистичная в своих действиях и аппетитах». Буржуазия эта «подняла тревогу (в июльские дни), когда обнаружилась слабость Временного правительства, и предложила (Республиканскому центру) первую денежную помощь, чтобы уберечь Россию… от очевидной тогда для них надвигавшейся опасности большевизма». Представители этой банковской и торгово-промышленной знати лично стояли вне организации, опасаясь скомпрометировать себя в случае неудачи…» ⁹⁶⁴«Московская группа шла нам навстречу; петроградская нас избегала. У Рябушинского отнеслись более внимательно. Тем не менее мы должны были сделать вывод: мы – одни» ⁹⁶⁵. В итоге, как свидетельствует Деникин, «большое затруднение для нас представляло полное отсутствие денежных средств. Широкое субсидирование корниловского выступления крупными столичными финансистами, о котором так много говорил в своих показаниях Керенский,– вымысел. В распоряжении «диктатора» не было даже нескольких тысяч рублей, чтобы помочь впавшим в нужду семьям офицеров…» ⁹⁶⁶

^IКорнилов Л. Г. (1870-1918) – генерал от инфантерии; в марте-апреле 1917 г. командовал войсками Петроградского военного округа и 8-й армией, с июля – войсками Юго-Западного фронта; с 19 июля по 27 августа – Верховный главнокомандующий русской армии; после попытки захвата власти, вошедшей в историю как «корниловский мятеж», был арестован; бежал на Дон, где возглавил Добровольческую армию; погиб под Екатеринодаром во время Гражданской войны.

«Поддержка союзников? – продолжал Деникин.– Нужно заметить, что общественное мнение союзных стран и их правительств, вначале чрезвычайно благожелательно настроенных к Керенскому, после июльского разгрома армии резко изменилось. И посланный правительством для ревизии наших заграничных дипломатических миссий Сватиков имел полное основание суммировать свои впечатления следующими словами доклада: «Союзники смотрят с тревогой на то, что творится в России. Вся западная Европа – с Корниловым, и ее пресса не перестает твердить: довольно слов, пора приступить к делу». Еще более определенное и вполне доброжелательное отношение сохранили к Верховному иностранные военные представители. Многие из них представлялись в эти дни Корнилову, принося ему уверения в своем почитании и искренние пожелания успеха; в особенности в трогательной форме это делал британский представитель… Впрочем, Корнилов тогда не ждал и не искал более реальных форм интервенции».

«Поддержка русской общественности? Произошло нечто чудное: русская общественность внезапно и бесследно сгинула». Корнилов говорил об этом: «У меня никого не было. Этих людей я знал очень мало…» У Корнилова действительно никого не было. Все те общественные и политические деятели, которые если не вдохновляли, то, во всяком случае, всецело стояли на его стороне, предпочитали оставаться в тени в ожидании результатов борьбы» ⁹⁶⁷. В свою очередь, «правые смотрели на Корнилова только как на орудие судьбы и на дело его – как на переходный этап к другому строю» ⁹⁶⁸.

Поддержка армии? Генерал Пржевальский выступил против планов правой военной диктатуры: «Я остаюсь верным Временному правительству и считаю в данное время всякий раскол в армии и принятие ею участия в гражданской войне гибельными для отечества…» Еще более определенно высказался будущий военный министр, ставленник Керенского, полковник Верховский, объявивший в приказе по войскам Московского округа: «Бывший Верховный главнокомандующий (Корнилов)… в то самое время, когда немцы прорываются у Риги на Петроград, снял с фронта три лучшие казачьи дивизии и направил их на борьбу с правительством и народом русским…» ⁹⁶⁹

Между тем глава английской военной миссии в России генерал А. Нокс информировал военный кабинет об отчаянной ситуации: «Огромные массы солдат не желают воевать; в промышленности дело приближается к анархии; виды на урожай катастрофические. Если Керенский выступит с предложением сепаратного мира, огромное большинство страны поддержит его». Русские не созрели для демократии. «Им нужно приказывать, что следует делать» ⁹⁷⁰. Нокс заявлял о возможной «необходимости в поддержке попыток генерала Л. Г. Корнилова» «свергнуть в начале сентября правительство премьер-министра Керенского» ⁹⁷¹. Нокс упрекал американского полковника Робинса в том, что последний не поддерживает Корнилова. «Я не заинтересован в правительстве Керенского,– говорил британский генерал,– оно слишком слабо; необходима военная диктатура, необходимы казаки, этот народ нуждается в кнуте! Диктатура – это как раз то, что нужно» ⁹⁷². Американец Р. Робинс, быстро разуверившийся во Временном правительстве, повторял своего английского коллегу: «Я не верю в Керенского и его правительство. Оно некомпетентно, неэффективно и потеряло всякую ценность». Стабилизировать его уже невозможно. Единственной надеждой России… является военная диктатура… Этот народ должен иметь над собой кнут» ⁹⁷³. Лорд Р. Сессил, как и британский военный кабинет, заявлял, что обстановка в России диктует необходимость установления военной диктатуры «ради интересов союзников и демократии вообще» ⁹⁷⁴. Мало того, на закрытой союзнической конференции Англия и Франция потребовали поддержки Корнилова. В подготовке мятежа Корнилова приняли участие лидер кадетов Милюков и монархист Шульгин ⁹⁷⁵.