Текст книги "Интервенция и Гражданская война"

Автор книги: Василий Галин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 46 страниц)

Подавление казацких восстаний было еще более жестким, чем крестьянских бунтов, поскольку казаки исторически являлись самоорганизованной «естественной военной силой», обладавшей большим потенциалом реакционности. При этом жестокость в отношении казаков тесно переплеталась с противодействием откровенным сепаратистским настроениям Дона и Кубани, а также с наиболее острым для крестьян вопросом о земле. Деникин указывал, что казачество «оставалось совершенно непримиримым в вопросе о наделении землей иногородних, в особенности «пришлых», которые составляли, однако, 24% населения… Как вообще могло относиться казачество к иногородним, которых оно отождествляло с большевиками, можно судить по тому, что делалось в его среде. В конце марта в одном из закрытых заседаний Круга рассматривался вопрос о массовом явлении насилий, творимых в задонских станицах отступившими казаками верхних округов: «Иногда идет отряд всадников 300, бывают там и офицеры, тянут часто за собой пушку… обстреляют сначала станицу, потом начинают насилия над женщинами и девушками и грабеж…» Суровое время и жестокие нравы… Как бы то ни было, факт непреложный: реакционный режим атамана Краснова в расчете на казачью силу игнорировал положение иногородних и в ответ вызвал враждебное с их стороны отношение…» ⁷¹⁶Деникин продолжал: «Казачья декларация вручала судьбу России Учредительному собранию». Но тут же: «Дон у себя лишал права участия в управлении большую половину неказачьего населения…» Декларация «не допускала мысли о мести в отношении к широким массам, хотя бы и брошенным в братоубийственную бойню», а практика донских полков, наступавших на север, изобиловала эпизодами грабежа, насилия…» ⁷¹⁷Секретная резолюция ЦК партии большевиков от 24 января 1919 года гласила: «Учитывая опыт гражданской войны против казачества,признать единственным правильным политическим ходом массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно. Провести беспощадный массовый террор по отношению ко всем вообще казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью» ⁷¹⁸. На деле же, как признавал в июне 1919 года председатель Донского ревкома Рейнгольд, на которого была возложена задача «навести большевистский порядок» на казачьих землях, «у нас была тенденция проводить массовое уничтожение казачества без малейшего исключения…» ⁷¹⁹«Кажется, одна только армия Сокольникова за несколько недель расстреляла около 8000 чел., а ведь Сокольников был ненавистным предводителем «умеренных», против «проказачьей» ориентации которых радикалы из Донбюро партии потом вели яростную борьбу» ⁷²⁰. 23 октября С. Орджоникидзе приказывал: «1. Станицу Калиновскую сжечь. 2. Станицы Ермоловская, Романовская, Самашинская и Михайловская отдать беднейшему безземельному населению и в первую очередь – всегда бывшим преданным соввласти нагорным чеченцам, для чего: 3. Все мужское население вышеназванных станиц от 18 до 50 лет погрузить в эшелоны и под конвоем отправить на Север для тяжелых принудительных работ. 4. Стариков, женщин и детей выселить из станиц, разрешив им переселиться на хутора или станицы на Север. 5. Лошадей, коров, овец и проч. скот, а также пригодное имущество передать Кавтрудармии…» ⁷²¹

«…На область Войска Донского была наложена контрибуция в 36 миллионов пудов зерна – количество, явно превосходящее возможности края; у сельского населения отбирались не только скудные запасы продовольствия, но и все имущество, «включая обувь, одежду, подушки и самовары», как уточняется в одном из донесений ЧК» ⁷²². ЧКК подает этот факт как некое откровение жестокости большевиков, но вот как описывает «белую» контрибуцию Шульгин: «Деревне за убийство приказано было доставить к одиннадцати часам утра «контрибуцию» – столько-то коров и т. д. Контрибуция не явилась, и ровно в одиннадцать открылась бомбардировка. Но отчего так долго? Приказано семьдесят снарядов. Зачем так много? А куда их деть? Все равно дальше не повезем… По всей деревне. По русскому народу, за который мы же умираем… На деревню наложить контрибуцию! Весело вскакивает на лошадей конвой командира полка – лихие «лабинцы»… Мгновение – и рассыпались по деревне. И в ту же минуту со всех сторон подымается стон, рыдания, крики, жалобы, мольбы…» ⁷²³В итоге, как констатирует Шульгин, белым «освободителям русского народа» нельзя оставаться в одиночку… Убивают» ⁷²⁴.

Белый и красный террор имели принципиальные различия. На одно из них косвенно указывал Пришвин: «Что же такое эти большевики, которых настоящая живая Россия всюду проклинает, и все-таки по всей России жизнь совершается под их давлением, в чем их сила?… Несомненно, в них есть какая-то идейная сила. В них есть величайшее напряжение воли, которое позволяет им подниматься высоко, высоко и с презрением смотреть на гибель тысяч своих же родных людей…» 14 декабря 1918 г. Пришвин пишет о большевиках: «Анализировать каждую отдельную личность, и дела настоящего времени получаются дрянь, а в то же время чувствуешь, что под всем этим шевелится совесть народа» ⁷²⁵. Весьма показательно в данном случае признание Шульгина: «Белое движение было начато почти святыми, а кончили его почти что разбойники. Утверждение это исторгнуто жестокой душевной болью, но оно брошено на алтарь богини Правды. Мне кажется, что эта же богиня требует от меня, чтобы и о красных я высказал суровое суждение, не останавливаясь перед его болезненностью. И вот он, мой суровый приговор: красные, начав почти что разбойниками, с некоторого времени стремятся к святости» ⁷²⁶.

Деникин отмечал другое отличие – большевистский террор в отличие от белого носил более организованный характер: «Нельзя пролить более человеческой крови, чем это сделали большевики; нельзя себе представить более циничной формы, чем та, в которую облечен большевистский террор. Эта система, нашедшая своих идеологов, эта система планомерного проведения в жизнь насилия, это такой открытый апофеоз убийства как орудия власти, до которого не доходила еще никогда ни одна власть в мире. Это не эксцессы, которым можно найти в психологии гражданской войны то или иное объяснение» ⁷²⁷. «Белый террор – явление иного порядка. Это прежде всего эксцессы на почве разнузданности власти и мести. Где и когда в актах правительственной политики и даже в публицистике этого лагеря вы найдете теоретическое обоснование террора как системы власти? Где и когда звучали голоса с призывом к систематическим, официальным убийствам? Где и когда это было в правительстве генерала Деникина, адмирала Колчака или барона Врангеля?… Нет, слабость власти, эксцессы, даже классовая месть и… апофеоз террора – явления разных порядков» ⁷²⁸. «Большевики с самого начала определили характер гражданской войны: истребление… Террор у них не прятался стыдливо за «стихию», «народный гнев» и прочие безответственные элементы психологии масс. Он шествовал нагло и беззастенчиво. Представитель красных войск Сиверса, наступавших на Ростов: «Каких бы жертв это ни стоило нам, мы совершим свое дело, и каждый, с оружием в руках восставший против советской власти, не будет оставлен в живых. Нас обвиняют в жестокости, и эти обвинения справедливы. Но обвиняющие забывают, что гражданская война – война особая. В битвах народов сражаются люди-братья, одураченные господствующими классами; в гражданской же войне идет бой между подлинными врагами. Вот почему эта война не знает пощады, и мы беспощадны» ⁷²⁹.

Действительно, большевистский террор был менее эмоционален, чем стихийный террор белых; чем дальше, тем более организованный характер он носил. Лидеры большевиков относились в отличие от белогвардейцев к террору сознательно, они были готовы к нему задолго до революции, изучая опыт предшествующих революций. Еще К. Маркс в «Капитале» утверждал: «Насилие является повивальной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым» ⁷³⁰. Робеспьер отмечал: «В революцию народному правительству присущи одновременно добродетель и террор: добродетель, без которой террор губителен, и террор, без которого добродетель бессильна» ⁷³¹. Н. Бердяев писал: «Я давно считал революцию в России неизбежной и справедливой. Но я не представлял себе ее в радужных красках. Наоборот, я давно предвидел, что в революции будет истреблена свобода и что победят в ней экстремистские и враждебные культуре и духу элементы. Я писал об этом. Но мало кто соглашался со мной. Наивным и смешным казалось мне предположение гуманистов революции о революционной идиллии, о бескровной революции, в которой наконец обнаружится доброта человеческой природы и народных масс» ⁷³². Троцкий основную причину насилия выводил из сравнений: «…Религиозную реформацию, вошедшую водоразделом между средневековой и новой историей: чем более глубокие интересы народных масс она захватывала, тем шире был ее размах, тем свирепее развертывалась под религиозным знаменем гражданская война, тем беспощаднее становился на обеих сторонах террор» ⁷³³.

Так что ведет к большему насилию – стихийный террор белых или организованный большевиков? Стихия не способна созидать это сила разрушения. Организация процесса ведет к сокращению негативных издержек, подавлению разрушительных стихийных тенденций и подготавливает базу, следующей созидательной фазы развития. Об этом же писал Н. Бухарин: «Смысл же состоит в том, что революционное насилие расчищает дорогу будущему подъему. И как раз тогда, когда начинается этот подъем, насилие теряет девять десятых своего смысла» ⁷³⁴. Позже, в середине 1919 г., тот же Деникин, как и Колчак, попытается перейти от стихийного к организованному террору, но не сможет этого сделать и, наоборот, лишь спровоцирует новый виток стихийного террора. Однако существует грань, за которой организованный террор превращается в организованное истребление, как в фашистских концлагерях. Аналогичные процессы имели место на третьем этапе Гражданской войны в России, и они даже еще более усиливались за счет неизбежного для революции стихийного террора.

Тем не менее независимый наблюдатель меньшевик А. Мартынов приходил к выводу: «Когда власть в стране завоевал пролетариат, все силы ада на него обрушились, и тогда для спасения революции организованный террор стал неизбежен. Но не было ли излишеств в применении террора со стороны обороняющейся советской власти? Да, наверно, были, хотя неизмеримо меньше, чем со стороны наступающей контрреволюции, и бесконечно меньше, чем у нас было бы, если бы эта контрреволюция победила… Был ли террор Советской власти неизбежен? Могла ли она обойтись без казней в тылу фронта гражданской войны?… Смертная казнь есть, конечно, варварство, излишняя, не достигающая цели жестокость, в условиях устойчивого государственного строя, когда государственный аппарат регулярно функционирует и когда преступника в девяти случаях из десяти может постигнуть законная кара. Но могли ли мы, революционеры, зарекаться, что не будем прибегать к смертной казни, в условиях обостряющейся борьбы революции с контрреволюцией… когда отказ от смертной казни равносилен провозглашению почти полной безнаказанности тяжких и опасных для государства преступлений? Я в Ялтушкове был свидетелем жестокой сцены: у мирных обывателей вырвался вздох облегчения, когда «чекист» на их глазах застрелил убежавшего с допроса участника банды, накануне убившей у нас ни в чем не повинную девушку. Не жестокость, а инстинкт общественного самосохранения вызвал у мирной толпы вздох облегчения при виде расстрела бандита…» ⁷³⁵В. Шульгин приводил другой пример: «Одесса спокон веков славилась как гнездо воров и налетчиков. Здесь, по-видимому, с незапамятных времен существовала сильная грабительская организация, с которой более или менее малоуспешно вели борьбу все… четырнадцать правительств, сменившихся в Одессе за время революции. Но большевики справились весьма быстро. И надо отдать им справедливость, в уголовном отношении Одесса скоро стала совершенно безопасным городом… Остальных пока не трогали… Разумеется, все это не относилось к лицам, имевшим с большевиками особые счеты, вроде меня» ⁷³⁶.

Мартынов отмечал, что «по мере обострения гражданской войны стихийный террор принимал все более ожесточенные формы». «Известия Народного Комиссариата Продовольствия» свидетельствуют о катастрофическом продовольственное положение на местах в 1918 г.: «Это уже не оскудение – это картины… предсмертной агонии. А в паническом настроении народ и действует панически… Упрощенной психике соответствует и упрощенность действий – все они выливаются в одно – погром. Громят продовольственные склады, захватывают пароходы и баржи, громят советы и продовольственные органы, избивают и убивают комиссаров, отцепляют вагоны и грабят поезда… Но замечательно тут одно: рабочие у станков с героической выдержкой молчаливо работают, пока не падают от истощения; в следующий момент они организуют «дружины за хлебом»; на провинциальных съездах выносятся резолюции о поддержке Советской власти и принимаются срочные меры к облегчению кризиса в голодающих местностях. Это все с одной стороны. А с другой – другая часть населения, с достойными вождями своими, в это же самое время громит, грабит и разрушает и без того в конец разрушенную страну… Темное и косное в русской жизни очень сильно…» ⁷³⁷

Мартынов продолжал: «Террор есть страшное оружие – что и говорить! Но пусть те слабонервные социалисты, которые из-за применения этого оружия теперь так нравственно негодуют против диктатуры пролетариата, вспомнят отношение к якобинскому террору апостола гуманности в социалистическом мире, Жана Жореса. Кто был его любимым героем в французской революции? Дантон! Тот самый Дантон, который в марте 1793 г. первый предложил Конвенту вступить на путь организованного террора и учредить грозный Революционный Трибунал и который дал этому предложению знаменитую мотивировку: «Враги свободы поднимают голову… Они имеют глупость думать, что они в большинстве. Так вырвите же их сами из рук народного суда (т. е. самосуда.– А.М). Гуманность это вам повелевает» ⁷³⁸.

Деникин сам признает объективность и неизбежность насилия, террора, жестокой силы: «Та «расплавленная стихия» («русский бунт».– В. К.),которая с необычайной легкостью сдунула Керенского, попала в железные тиски Ленина – Бронштейна и вот уже более трех лет (1917-1921 гг.)не может вырваться из большевистского плена. Если бы такая жестокая сила… взяла власть и, подавив своеволие,в которое обратилась свобода, донесла бы эту власть до Учредительного собрания, то русский народ не осудил бы ее, а благословил» ⁷³⁹. Почему же тогда сам Деникин, благословляя насилие ради Учредительного собрания, не пошел на восстановление государственности? Почему не взял в «железные тиски», «в плен» «расплавленную стихию» и не «подавил своеволие»? Не хотел? Но он же сам видел в этой «жестокой силе» единственный выход. Очевидно, что не не хотел, а не мог. На его стороне не было силы, способной взять «расплавленную стихию» в «железные тиски». Если бы он только попробовал «подавить своеволие» в своем тылу, стихия бы его «сдунула», как «сдунула» Керенского, а потом и Колчака. В любом случае для «свободных» выборов «аристократического» Учредительного собрания Колчаку и Деникину пришлось бы проявить еще большую жестокость, чем большевики, и уничтожить еще большее количество населения, которое не хотело возвращаться в прошлое.

Колчаковский генерал А. Будберг видел издержки пути, о котором задумывался Деникин, и искал и находил выход в иностранной оккупации. Он записывал 2 июня 1919 г.: «Нам нужны совершенно нейтральные, беспристрастные и спокойные войска, способные сдержать всякие антигосударственные покушения как слева, так и справа. Только под прикрытием сети союзных гарнизонов, не позволяющих никому насильничать и нарушать закон, поддерживающих открыто и определенно признанную союзниками власть, возможно будет приняться за грандиозную работу воссоздания всего разрушенного в стране, восстановления и укрепления местных органов управления и за еще более сложную и щекотливую задачу постепенного приучения населения к исполнению государственных и общественных повинностей, к платежу налогов,– одним словом, к многому, от чего население отвыкло; это неизбежное ярмо надо надеть умеючи, а главное, без помощи наших карательных и иных отрядов» ⁷⁴⁰. Теоретически Будберг, конечно, был бы прав, но на деле союзники ничего не делают бесплатно. Чем был бы готов пожертвовать Будберг ради беспристрастных войск, которым в любом случае вынуждены были бы силой подавлять «крестьянский бунт»? Россия – это не побежденная Германия после Второй мировой войны. Да и нравы победителей в начале века сильно отличались от тех, которые были в конце 40-х годов. Взять хотя бы пример того же Версаля…

Но ведь кто-то должен был направить этот стихийный процесс взаимного истребления, пускай даже ценой больших жертв, из самоуничтожительного в созидательное русло! В России в отличие от США не было просвещенного Севера, который пришел бы освобождать рабов Юга, вливая в восстановление экономики огромные ресурсы, давая почти неисчерпаемые рынки сбыта. В России вся тяжесть подавления «крестьянского бунта» легла на победителей – большевиков, но и стихия к окончанию Гражданской войны стала лишь частью проблемы. Еще более грозной проблемой стали послевоенные разруха и голод. Насилие стало неизбежным. «Черносотенец» Б. В. Никольский, отрицая большевистскую идеологию, тем не менее признавал, что большевики строили новую российскую государственность, выступая «как орудие исторической неизбежности», причем «с таким нечеловеческим напряжением, которого не выдержать было бы никому из прежних деятелей» ⁷⁴¹.

Между тем «вскоре после того, как через село прошла Гражданская война, крестьяне стали искать сильную власть, которая пускай и была жестокой, но гарантировала стабильность». Об этой стороне крестьянского бунта пишет Мартынов: «Как быстро менялось у нас настроение крестьян в зависимости от перемены ситуации, я имел достаточно случаев убедиться, живя на Украине. Когда петлюровские войска, низвергнув гетмана Скоропадского, заняли Киев, украинские социал-демократы, стоявшие близко к Директории, говорили, что Директория, борясь за «самостийность» Украины, считает себя вынужденной выставить сейчас в области внутренней политики большевистскую платформу, ибо иначе и месяц не пройдет, как быстро нарастающая волна большевизма в крестьянских массах ее сметет с лица земли. Когда я из Киева вернулся в Подолию, я убедился, что это правда. Крестьяне тут говорили в один голос: мы все большевики! Но как только Советская власть ввела разверстку и упразднила свободную торговлю хлебом, крестьяне, подстрекаемые кулаками, завопили: «Не треба нам комунии!» – и перекрасились в значительной своей части в петлюровцев. Когда пришли польские паны, они опять метнулись влево, к большевикам. Когда стали приходить красные кавалерийские части и стали у них забирать овес для лошадей, они опять отшатнулись от большевиков, и молодежь опять стала уходить в лес, в банды. Когда деревне от бандитов житья не стало, крестьянская масса опять начала возлагать надежды на укрепление Советской власти и начала опять относиться к ней «прихыльно» (сочувственно)…» ⁷⁴²Мнение меньшевика Мартынова, высказанное им в 1918 г., в конце XX века подтверждает Ларс Ли: «…Вопреки созданному… ложному представлению, продразверстка… укрепила авторитет большевиков и среди крестьян. Крестьяне, пишет Л. Ли, «поняли, что политическая реконструкция [восстановление государства] – это главное, что необходимо для прекращения смутного времени, и что большевики – это единственный серьезный претендент на суверенную власть» ⁷⁴³.

Сравнения

Действительно, а что было бы, если бы контрреволюция победила? Ответ можно поискать в тех странах, где массированная интервенция позволила подавить революционные движения.

В Финляндии.«Готовность правых вступить в альянс с Германией после объявления в 1917 году независимости,– пишет Киган,– спровоцировала левых сформировать собственную рабочую милицию. В январе 1918 года между ними начались сражения» ⁷⁴⁴. Гражданская война шла между просоветски настроенными пролетариями индустриального Юга и националистами, в основном аграрного Севера. Силы красных насчитывали около 90 тысяч человек, в основном рабочих, в распоряжении Маннергейма было 40 тысяч, авангард которых составляли «егеря» 27-го финского батальона, воевавшие на стороне немцев с 1916 г. Кроме этого, немцы направили в помощь Маннергейму дивизию генерала дер Гольца – 15 тыс. человек, а также 70 тысяч винтовок, 150 пулеметов и 12 орудий ⁷⁴⁵. Русские большевики, со своей стороны, не смогли оказать существенной помощи красным финнам, в соответствии с брест-литовским миром они отвели свои войска из Финляндии, чем не замедлил воспользоваться Маннергейм. Благодаря поддержке Германии белофинны одержали победу и устроили массовый террор против побежденных, за который в левых кругах победителей называли мясниками (лахтари).

Согласно советским источникам, в 1918 году в Финляндии, помимо боевых потерь, около 40 тыс. человек погибло от белого террора. В том числе во время гражданской войны было казнено около 10 тыс. чел., после победы было расстреляно (по неполным данным) 15 817 чел. В концлагерях умерло от голода и антисанитарных условий до 15 тыс. чел. Всего в тюрьмы было брошено 90 тыс. чел. За первые 4 месяца после окончания войны финские суды рассмотрели 75 575 политических дел, приговорив к заключению 67 758 чел. По финским данным, за 2,5 месяца гражданской войны с обеих сторон погибло около 4 тыс. человек, еще 8 тысяч было расстреляно после войны и 12 тыс. умерло в концлагерях ⁷⁴⁶. Д. Киган пишет, что «общие потери в войне насчитывали 30 тысяч человек. Это была большая цифра для страны с населением в три миллиона человек, но совершенно незначительная как сама по себе, так и в сравнении со страшной платой за гражданскую войну, которая разыгралась в это время в России» ⁷⁴⁷. По-видимому, это далеко не полные цифры потерь. Так, в Выборге 26-27 апреля 1918 года было убито около 400 русских и расстреляно не менее 500 человек, по большей части офицеров. Петроградские газеты сообщали также о расстрелах офицеров 10 мая в Николайштадте (11 офицеров) и Таммерфорсе. ⁷⁴⁸

В относительных цифрах в Финляндии в тюрьмы было брошено почти 3% населения страны, что почти в 2-4 раза больше, чем было в ГУЛАГе всех заключенных, вместе взятых, уголовных и политических (или в 10 раз больше, если брать одних политических) даже в самые суровые периоды сталинских лагерей. В результате террора в Финляндии стала ощущаться столь сильная нехватка рабочей силы, что многих заключенных пришлось амнистировать. Доля погибших на уровне 13-16% в финских концлагерях более чем в два раза превышает долю умерших в сталинских лагерях за все 22 года (1931-1953 гг.) их существования.

Испания.Другой более сравнимой по масштабам и продолжительности является гражданская война в Испании. В 1936 г. после демократической победы на выборах в Испании Народного фронта Франко осуществил антиправительственный переворот и установил фашистскую диктатуру. На помощь Испании фашистская Германия послала легион «Кондор» – 50 тыс. солдат, Италия – 150 тыс. Против них в интербригадах сражалось примерно 40 тыс. добровольцев 35 национальностей. Число советских не превышало 3,5 тыс. человек. «В 1938 г. соотношение вооружений республиканцев к франкистам по самолетам 1:15, по артиллерии – 1:30, по танкам – 1:35, по пулеметам – 1:15. В то время как слабо вооруженные республиканские солдаты, истекая кровью, сдерживали натиск вооруженного до зубов врага, во Франции лежали закупленные испанским республиканским правительством пулеметы, орудия и самолеты, которые французские власти не разрешали перевезти в республиканскую Испанию» ⁷⁴⁹.

Боевые потери в гражданской войне в Испании, по Урланису, составили 300 тыс. солдат и офицеров, еще 150 тыс. умерли от болезней – всего 450 тыс. человек. Общее количество погибших, включая гражданское население, во время гражданской войны составило около 1 млн. человек ⁷⁵⁰. Томас Хью дает следующие цифры потерь: боевые – 320 тыс., от болезней – 220 тыс., от послевоенного террора – 100 тыс. ⁷⁵¹. Он оценивает общее количество погибших от террора (в том числе послевоенного) в количестве 300-400 тыс. человек, при этом указывая: «В то же время существует предположение, что эти цифры были и преуменьшены, чтобы не создавать за границей слишком тяжелого впечатления об испанском национальном характере» ⁷⁵².

Потери от террора во время гражданской войны

От рук националистов От рук республиканцев

Республиканец Р. Сендер 750 000

Националист (глава отдела пропаганды) А. Бахамонте 150 000 По данным националистов 85 940

Томас Хью 40 000 С 18 июля по 1 сентября 1936 г. 75 000

Жестокость террора, насилия и издевательства, пытки и изощренные убийства, в том числе священников, женщин и детей, в Испании соответствовали духу гражданской войны; свидетельства тому приводит Томас Хью. Кроме этого, после войны через франкистские тюрьмы прошли около 2 млн. человек. «В 1942 г. в грязных, сырых и переполненных тюрьмах сидело 241 тыс. заключенных» ⁷⁵⁴. Эмигрировало из Испании 600-1000 тыс. человек. «Хроника человечества» приводит другие данные: боевые потери – 280 тыс. человек, потери мирного населения – 15 тыс. человек (только налет на Гернику дал 1645 убитых и 889 раненых), еще 25 тыс. умерли от болезней и голода. «В тюрьмах и лагерях до 1941 г. было уничтожено около 2 млн. противников режима Франко» ⁷⁵⁵.

Россия.Наиболее достоверные данные военных потерьво время Гражданской войны приводит статистика РККА ⁷⁵⁶. Правда, современные авторы справедливо уточняют их и говорят о совокупных потерях Красной Армии, включая партизанские отряды в размере 1150-1250 тыс. человек ⁷⁵⁷, из них лишь ¹/ ₃– боевые потери, остальные умерли от ран и болезней ⁷⁵⁸. С потерями Белой армии, а также повстанцев, мятежников, включая и бандитов, дело обстоит сложнее, количество погибших в этой группе определяется в размере 1,2-2 млн. человек ⁷⁵⁹. С другой стороны, совокупная численность Белой армии не превышала 1,5 млн. человек; если применить к ней процент погибших в Красной Армии, то потери Белой армии составят около 0,35 млн. человек. Численность всех остальных группировок, принимавших участие в Гражданской войне (в том числе повстанцев, участников «крестьянского бунта», националистов, дезертиров и проч.), составляла примерно 2 млн. человек, но к этим формированиям неприменим процент потерь для регулярной армии, он должен быть в разы ниже; по-видимому, число погибших в данной группе не могло превысить 0,3 млн. чел. К ним необходимо добавить крестьян, ставших жертвами белого и красного террора и «войны за хлеб»,– их потери не могли превышать, боевых потерь вооруженных крестьянских армий, т. е. 0,3 млн. чел.

Количество жертв красного террора,согласно выводам комиссии, созданной Деникиным в конце 1919 г., затем повторенным Мельгуновым, составило 1700 тыс. человек. Но, как справедливо указывает авторы исследования «Население России в XX веке», эта цифра не имеет никакого научного обоснования ⁷⁶⁰. Она явно завышена и очевидно носит чисто идеологический характер. Приблизительную оценку количества погибших можно сделать на основе определения размеров потенциально возможной социальной базы жертв террора.

Репрессии в наибольшей степени коснулись тех, кто принимал наиболее активное участие в Гражданской войне и в первую очередь офицеров. По данным Волкова, в «1914– 1922 гг. офицерские погоны носило 310 тыс. чел.». Из указанного количества офицеров 8% погибло во время мировой войны, около 30% в Гражданскую, 23% осталось в эмиграции, 35% на советской территории… ⁷⁶¹С другой стороны, всего в Белом движении принимали участие 170 тыс. офицеров, из которых погибло около 50-55 тысяч, до 58 тыс. оказалось в эмиграции и примерно столько же осталось на советской территории ⁷⁶². Очевидно, что большая часть офицеров, погибших во время Гражданской войны, может быть отнесена к боевым потерям, еще примерно половина стала жертвой стихийного и националистического насилия. Из офицеров, оставшихся в СССР, почти половина находилась в Красной Армии и дожила до сталинских времен. Таким образом, красный террор физически мог коснуться не более 60 тыс. офицеров.

Второй наиболее пострадавшей категорией были казаки. ЧКК пишет: «Дорогую цену заплатили казаки Дона и Кубани за свое сопротивление большевикам. Согласно заслуживающим доверия подсчетам, цена эта – от 300 до 500 тысяч погибших и депортированных в 1919-1920 годах из общего числа населения в 3 миллиона человек в октябре – ноябре 1920 года». Число всех казаков, принимавших участие в Гражданской войне, составило примерно 130 тыс. человек, из них примерно 40 тыс. эмигрировали ⁷⁶³. К июлю 1920 года в их частях на Кубани и Дону насчитывалось не более 25-35 тыс. чел. Даже если предположить, что все казаки, принимавшие участие в Гражданской войне, были уничтожены во время террора, то эта цифра за вычетом военных потерь (около 30 тыс. чел.) потенциально не может превысить 70 тыс. человек. Видимо, подавляющее количество казаков вместе с семьями было депортировано.

Количество погибших от террора священников составило примерно 30 тыс. человек ⁷⁶⁴. Относительно других социальных групп – интеллигенции, буржуазии, а также лидеров оппозиции и заложников – количество погибших неизвестно, как и погибших от белого террора большевиков и им сочувствующих. В то же время, по данным С. Волкова, до 1919 г. офицеры составляли среди расстрелянных больший процент, чем в дальнейшем. Их арестовывали и расстреливали в первую очередь. «Со всех концов поступают сообщения о массовых арестах и расстрелах. У нас нет списка всех расстрелянных с обозначением их социального положения, чтобы составить точную статистику в этом отношении, но по тем отдельным, случайным и далеко не полным спискам, которые до нас доходят, расстреливаются преимущественно бывшие офицеры… Представители буржуазии в штатском платье встречаются лишь в виде исключения» ⁷⁶⁵. Можно предположить, что количество погибших от террора представителей интеллигенции и буржуазии, кулаков, заложников, семей офицеров и казаков и т. д. было сопоставимо с потерями активной части населения, боровшейся против большевиков, т. е. составляло 150-200 тыс. чел.

Таким образом, совокупные потенциально достижимые потери от красного террора всех противостоящих социальных групп, вместе взятых, можно оценить примерно в 400– 500 тыс. человек. О красном терроре говорят и такие данные: в наиболее известном концентрационном лагере на Соловках в 1920 г. было всего 350 заключенных вместе с конвоем. И только в 1923 г. образуется СЛОН (Соловецкий лагерь особого назначения); первыми заключенными были эсеры, меньшевики, анархисты, белогвардейцы, священники и уголовники. (С начала 1930-х годов численность зэков на островах выросла в сотни раз, на Соловки стали завозить раскулаченных крестьян, творческую интеллигенцию, «вычищенных» партийцев… Но это уже другая тема, к ней мы вернемся в следующих томах «Тенденций».) В 1920-х годах среднегодовая численность всех заключенных во всех тюрьмах и лагерях не превышала 150 тыс. человек, т. е. менее 0,1% населения ⁷⁶⁶. Для сравнения: в начале XXI века в России и США – около 0,6%. К смертной казни за 1921-1928 гг. было приговорено 21 282 человека, за тот же период было осужденных за контрреволюционные, политические и другие особо опасные государственные преступления к заключению 73 743 человека, к ссылке и высылке около 55 тыс. человек ⁷⁶⁷. Конечно, это только официальная статистика, на самом деле погибших было больше, поскольку многие жертвы не учитывались, например, при подавлении крестьянских восстаний… Но в любом случае речь может идти о десятках тысяч человек, а не о миллионах.