Текст книги "Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио"

Автор книги: Василий Молодяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 42 страниц)

Можно ли этому верить?

Давайте подумаем вместе.

Л.А. Безыменский уже дал аргументированную критику этого «источника». Во-первых, «сам факт обсуждения <итогов визита. – В.М.> в протоколах Политбюро не отмечен, а дневник посетителей И.В. Сталина <источник точный и надежный. – В.М.> не фиксирует подобного заседания». Во-вторых, Сталин вернулся в Москву только вечером, и возможность проведения заседания в этот день вызывает большие сомнения. В-третьих, «дневник посетителей вообще не фиксирует присутствия Я. Чадаева у Сталина». В-четвертых, «известно, что на заседании Политбюро делать записи вообще не разрешалось».[566]566
  Безыменский Л. Гитлер и Сталин перед схваткой, с. 360-362.


[Закрыть] Наконец, главное: даже если такое заседание было – а было оно, видимо, суперзасекреченным, раз нет ни протоколов, ни резолюций, – кто бы пустил на него (да, впрочем, и на обычное заседание Политбюро) никому еще не известного (назначен в этом же году), занимающего малозначительный пост чиновника, обязанности которого никак не связаны с повесткой дня, да еще позволил бы ему делать «подробные записи». И еще: почему Чадаев зафиксировал именно это заседание? Может, впереди другие сенсации того же происхождения?!

В.Я. Сиполса такие сомнения, похоже, не тревожат, потому что ну очень хочется поверить «источнику». У меня это не получается. Не говорю уже, что содержание зафиксированных в нем высказываний Молотова и Сталина полностью противоречит всем остальным документам (включая секретные) по тем же вопросам, а их подлинность сомнений не вызывает. Таким образом, перед нами очевидная фальшивка, составленная задним числом. Авторство Чадаева я не оспариваю, потому что не видел оригинал. Когда и зачем она появилась, не знаю. Да это не так уж и важно.

Есть еще один документ, на который ссылается Сиполс в подтверждение своей трактовки: «совершенно секретная» телеграмма Молотова Майскому от 17 ноября 1940 г. Вот ее полный текст (подчеркиваю слово «полный»):

«Для Вашей ориентировки даю краткую информацию о берлинских беседах:

1. Моя поездка в Берлин имела характер ответного визита на две прошлогодние поездки Риббентропа и произошла по приглашению германского правительства.

2. Вопреки некоторым неправильным сообщениям иностранной печати, берлинские беседы касались главным образом вопросов советско-германских отношений, выполнения заключенных в прошлом году соглашений и выяснения возможностей дальнейшего развития советско-германских отношений. Вопросы о разграничении сфер интересов между СССР, Германией и другими странами, а также вопросы о присоединении к пакту трех держав в Берлине не решались в этих беседах.

3. Никакого договора в Берлине не было подписано и не предполагалось этого делать. Дело в Берлине ограничилось, как это и вытекает из известного коммюнике от 10 ноября, обменом мнениями.

4. В дальнейшем возможно рассмотрение в обычном дипломатическом порядке ряда вопросов, по которым был обмен мнениями в Берлине.

5. Как выяснилось из бесед, немцы хотят прибрать к рукам Турцию под видом гарантий ее безопасности на манер Румынии, а нам хотят смазать губы обещанием пересмотра конвенции в Монтре в нашу пользу, причем предлагают нам помочь им в этом деле. Мы не дали на это согласия, так как считаем, что, во-первых, Турция должна остаться независимой, а, во-вторых, режим в проливах может быть улучшен в результате наших переговоров с Турцией, но не за спиной Турции.

6. Немцы и японцы, как видно, очень хотели бы толкнуть нас в сторону Персидского залива и Индии. Мы отклонили обсуждение этого вопроса, так как считаем такие советы со стороны Германии неуместными».[567]567
  ДВП. Т. XXIII. Кн. 2, с. 92 (№ 526).


[Закрыть]

Два последних пункта, действительно, создают впечатление крайне антигерманской настроенности, в том числе за счет таких недипломатических выражений как «прибрать к рукам», «смазать губы», «толкнуть». Содержание первых четырех пунктов в целом соответствует истине, хотя нарком явно стремился отвлечь внимание от «вопросов о разграничении сфер интересов», которые хоть и не решались, но усиленно обсуждались. Никакого решения пока нет – чего зря разговоры разговаривать. А вот окончание телеграммы – «случай так называемого вранья», как говорил классик.

Первое. Сталин не только согласился на пересмотр конвенции Монтре, но потребовал военных баз в проливах и, более того, предложил прибегнуть к совместному политическому и даже военному давлению на Турцию, если та заартачится. С беспокойством о сохранении ее независимости это как-то не вяжется. Второе. Сталин не только согласился рассматривать вопрос о «южном» направлении советской экспансии, но сам решил «толкнуть» СССР в сторону Персидского залива: немцы ему этого не предлагали. А там нефть, много нефти, поболее, чем в Плоешти. Можно, конечно, сослаться на то, что окончательное решение было сообщено Шуленбургу 25 ноября, а телеграмма составлена на неделю раньше, но уже записи берлинских переговоров противоречат ее содержанию.

Вывод один: Молотов Майского сознательно обманывал.

Читатели документов, особенно увлеченные их содержанием, редко обращают внимание на подстрочные примечания. В данном случае – очень зря. Потому что из подстрочного примечания к этой телеграмме в «Документах внешней политики» (и в более ранних публикациях тоже!) можно узнать, что «аналогичные по пп. 1-4 телеграммы направлены также полпредам в Болгарии, Румынии, Югославии, Италии, Греции, Франции, США, Японии, Китае, Швеции, Финляндии, Венгрии». То есть, первые четыре пункта – достоверная часть сообщения – содержали официальное «руководство к действию» для основных советских дипломатических представительств, за значимым исключением Турции (к сожалению, «установочные» телеграммы в Стамбул по данному вопросу в печати не известны). Последние два пункта – недостоверная, как мы могли убедиться, часть – предназначалась исключительно Майскому. Он «узнал» от наркома больше всех своих коллег. Но избытком доверия это считать трудно.

Давайте попробуем посмотреть на Майского глазами Молотова. Во-первых, бывший меньшевик. Для Молотова это имело значение. Такое же меньшевистское прошлое было и у Вышинского, который усиленно «отрабатывал» его сначала как прокурор на показательных процессах, а потом с иностранными дипломатами как заместитель Молотова (после войны как министр). «Вышинский был известен своей грубостью с подчиненными, – вспоминал В.М. Бережков, – способностью наводить страх на окружающих. Но перед высшим начальством держался подобострастно, угодливо… Видимо, из-за своего меньшевистского прошлого, Вышинский особенно боялся Берии и Деканозова, последний даже при людях обзывал его «этот меньшевик» <это в 1940 году! – В.М.>».[568]568
  Бережков В.М. Как я стал переводчиком Сталина, с. 225.


[Закрыть]

Во-вторых, это «человек Литвинова», связанный с ним не только давней дружбой, но и единством взглядов, – «западник» (сейчас мы бы сказали – «атлантист») и «гнилой интеллигент» (одно из любимых выражений Молотова). Давняя взаимная неприязнь Молотова и Литвинова была общеизвестна, причем имела она еше и личный характер.

В-третьих, Майский к этому времени уже восемь лет был полпредом в Лондоне и запросто общался со всей английской верхушкой.[569]569
  Это подчеркивалось в его рекламной биографии для иностранного читателя, что было полезно в годы войны для международного престижа СССР, зато потом могло сослужить ее герою дурную службу: George Bilainkin. Maisky. Ten Years Ambassador. London, 1944.


[Закрыть] В нормальных условиях посол именно этим и должен заниматься, но в эпоху «Большого Террора», когда всякая «связь с иностранцами» приравнивалась к преступлению (потенциальный шпионаж и измена родине), советские дипломаты чувствовали себя заложниками. С одной стороны, от них требовали как можно более полной и разносторонней информации из страны пребывания, с другой – любые контакты легко могли стать абзацами обвинительного заключения. Известно, как пострадал от репрессий Наркомат иностранных дел, поэтому дипломаты, резонно опасаясь за свою жизнь, зачастую ограничивались, если не было специальных указаний, протокольными визитами и ничего не значащими разговорами да пересказом газетных сообщений. Майский вел себя совершенно по-иному, а потому мог казаться готовой фигурой для «шпионской истории». Так позднее и получилось, в начале пятидесятых, – только показания у него выбивали против… Молотова.

Наконец, Майский был известен как давний и принципиальный противник любого сближения с Германией, что абсолютно очевидно из его официальной дипломатической корреспонденции как до «московского Тильзита» августа 1939 г., так и после. В этом отношении он был уникален. Перестроился даже его парижский коллега и единомышленник Суриц (еще один «человек Литвинова»), объявленный «персоной нон грата» в середине марта 1940 г. после того, как один из его подчиненных отнес на обычную почту телеграмму полпреда в Москву. Передавая поздравления по случаю заключения мирного договора с Финляндией, он клеймил «англо-французских поджигателей войны», как велела генеральная линия.[570]570
  Заявление НКИД, опубликованное 27 марта 1940 г.: ДВП. Т. XXIII. Кн. 1, с. 188 (№ 99); соответствующее французское заявление было сделано 19 марта. Телеграмма Молотова Сурицу: Там же, с. 166 (№ 89).


[Закрыть] В общем, нехорошо получилось…

Я полагаю, что Молотов Майскому не доверял или доверял не полностью. Но не спешил отзывать его из Лондона, ценя опыт и знания полпреда (все же не хладобойщик и не текстильщик), а главное – его связи. Одно дело, насколько достоверную и объективную информацию он давал в Москву: Г. Городецкий в своих работах показал, что на протяжении первой половины 1941 г. Майский сообщал скорее то, что от него хотел слышать Сталин. Другое дело – внимание, с которым полпреда слушали Черчилль и Галифакс, Ллойд Джордж и Идеи, а также менее известные, но не менее влиятельные люди вроде Брендана Брекена, которого молва одновременно называла внебрачным сыном Черчилля и Ллойд Джорджа, или парламентского вице-министра иностранных дел Ричарда Батлера, «лучшего из наших несостоявшихся премьеров», по остроумному выражению Дж. Чармли.[571]571
  Charmley J. Chamberlain and the Lost Peace, p. 243.


[Закрыть] Майскому в Лондоне верили, особенно Черчилль и его окружение, – если не абсолютно, то больше, чем кому бы то ни было из русских. Так что содержание двух последних пунктов телеграммы наркома явно предназначалось лондонским «собеседникам». Вот и «утечка информации», о которой писал В.Я. Сиполс. Только утекала она не оттуда…

Сталин и Молотов ждали реакции Берлина. Гитлера ответил утверждением плана «Барбаросса», о чем далеко не сразу проинформировал своего «сверхдипломата». Внимание Риббентропа и Шуленбурга усыплялось ничего не значащими и ни к чему не обязывающими полумерами вроде «ответа», который 23 января 1941 г. посол вручил Молотову:

«Германское правительство продолжает придерживаться тех идей, которые были изложены Председателю Совета Народных Комиссаров Союза СССР г-ну Молотову во время его пребывания в Берлине. Советское правительство по этому поводу в конце ноября прошлого года сделало некоторые контрпредложения. Германское правительство в настоящее время по всем этим вопросам <со>стоит в контакте с Правительствами союзных с ним государств Италии и Японии и надеется, по мере дальнейшего выяснения совокупности этих вопросов, в недалеком будущем возобновить о них политические переговоры с правительством Союза СССР».

Гитлер: постскриптум «Барбаросса»

[Для написания этого раздела большое значение имели дискуссии с М.И. Мельтюховым, но ответственность за все сделанные ниже выводы лежит исключительно на авторе.]

Подготовка Германии к нападению на СССР относится к числу наиболее изученных вопросов истории Второй мировой войны. Время и обстоятельства появления планов, их содержание и эволюция, меры по приведению их в исполнение и работа советской разведки по сбору информации о них – об этом можно прочитать у отечественных и иностранных авторов. Мы рассмотрим только один аспект проблемы – соотношение решений Гитлера и основных моментов истории несостоявшегося «континентального» блока. Для этого автор предлагает следующую схему: стратегическое решение – политическое решение – тактическое решение.

Стратегическое решение о начале войны против той или иной страны – стадия, на которой данная страна начинает рассматриваться политическим руководством как потенциальный противник, проблемы в отношениях с которым, возможно, придется решать военным путем. Когда такое решение принято, глава государства (фактический, а не номинальный, если это не одно лицо) вызывает начальника Генерального штаба или военного министра и требует от него план наступательной войны. Это значит, что война стала возможной (вероятность больше нуля).

Наличие в Генеральном штабе в мирное время регулярно уточняемых и обновляемых планов как оборонительной, так и наступательной войны против всех вероятных противников говорит лишь о хорошей работе генштабистов, а не об агрессивных устремлениях. «Опасно выводить политические намерения из военных планов», – справедливо указал А. Тэйлор,[572]572
  Tailor A.J.P. Op. cit., p. 13.


[Закрыть] а ведь именно этим, замечу, занималась послевоенная советская историография, писавшая о японских планах подготовки к нападению на СССР.

На этой стадии война вполне обратима. Ее могут предотвратить и внутриполитические, и внешнеполитические перемены. Кроме полюбовного соглашения таковыми могут быть усиление «нападающей» стороны, которая вынуждает другую к уступкам и обходится без войны, равно как и ее ослабление, когда война становится ей не по силам.

Но если проблемы остаются нерешенными, а противная сторона не идет на уступки, наступает черед политического решения. Это стадия, на которой военное решение проблемы начинает рассматриваться как наилучшее, наиболее действенное, хотя все еще не единственное. Иными словами, вероятность войны превышает 50%. Генштабовский план пускается в ход. В подготовку к вбйне, кроме военных, включается политическое руководство, начинается разработка необходимых мер в экономической, хозяйственной, административной и дипломатической сферах. Намечаются сроки нападения, исходя из того, сколько времени потребует его подготовка. С этого момента неявно, но очевидно обостряются отношения – происходят «инциденты», неприятные для противной стороны «утечки информации» и всплески «общественного мнения» (от которых власти дистанцируются), по любому поводу предпринимаются дипломатические демарши, задерживается исполнение имеющихся договоренностей и заключение новых, усиливается активность в сопредельных странах. Потенциальному противнику дают понять, что им недовольны, но у него есть возможность «одуматься». В этом случае войну могут предотвратить только радикальные меры – значительные уступки или… государственный переворот. Тогда план кладется на полку.

Если же этого не происходит, трения усиливаются, поскольку описанные действия вызывают контрмеры, которые к улучшению ситуации не приводят. Тогда принимается тактическое решение – стадия, на которой вероятность войны приближается к 100%, она становится неизбежной. К ее ведению готово все – армия, экономика, пропаганда, дипломатия, «пятая колонна» в тылу противника (если таковая имеется). Сроки нападения могут переноситься, но рано или поздно оно состоится. Даже переворот в стране, которой угрожает экспансия, не может изменить ситуацию – тогда войска потенциального агрессора занимают ее без боя.

Опробуем предложенную схему на деле.

Стратегическое решение о войне против Австрии и Чехословакии Гитлер «озвучил» на совещании высших политических и военных руководителей Рейха 5 ноября 1937 г. Этому предшествовала директива военного министра Бломберга «О единой подготовке вермахта к войне» (вступала в силу 1 июля 1937 г.), часть которой (план «Грюн») гласила: «Предвосхищая крупномасштабное вторжение превосходящих сил антигерманской коалиции, вермахт наносит молниеносный превентивный удар по Чехии».[573]573
  Цит. по: Кейтель В. 12 ступенек на эшафот. Ростов-на-Дону, 2000, с. 131.


[Закрыть] Директива исходила из того, что «откровенно враждебные антигерманские действия предпримут Франция и Россия», связанные оборонительным союзом с Прагой и друг с другом. Тем же документом предусматривалась интервенция в Австрию (план «Отто»); специально оговаривалось, что «не предусмотрено одновременное проведение операций по плану «Отто» и «Грюн»». В общем, это была типичная штабная разработка.

Сохранившееся резюме (не протокол и не стенограмма!) совещания 5 ноября, составленное 10 ноября по памяти [В аффидевите (18 июня 1946 г.) Хоссбах показывал, что писал резюме только по памяти, но в мемуарах, вышедших в 1948 г., утверждал, что вел записи во время совещания и позднее использовал их.] адъютантом фюрера от вермахта полковником Хоссбахом, со времени Нюрнбергского процесса получило известность как одно из главных доказательств агрессивных намерений Германии в официальной историографии; им открывается советское издание «Документы и материалы кануна второй мировой войны».[574]574
  Документы и материалы кануна второй мировой войны. Т. 1, с. 24-34 (№ 1).


[Закрыть] Историки-ревизионисты, будь то германофоб Тэйлор или германофил Валенди, давно обращали внимание на сомнительный характер этого источника (фотокопия с машинописной копии, подлинность которой отказался заверить после войны сам Хоссбах; оригинал, переданный Бломбергу, был утрачен) и, привлекая другие документы, делали вывод, что Гитлер говорил больше о возможном ходе событий и о своих идеях, нежели о решениях.[575]575
  Taylor A.J.P. Op. cit., p. 20-22, 169-171; H.W. Koch. Hitler and the Origins of the Second World War: Second Thoughts on the Status of Some of the Documents // The Origins of the Second World War. Historical Interpretations. London, 1971, p. 168-171; Walendy U. Op. cit., p. 494-497.


[Закрыть] Ладно, примем «протокол Хоссбаха» всерьез. По интересующему нас вопросу в нем говорится: «В целях улучшения нашего военно-политического положения в любом случае военных осложнений нашей первой задачей должен быть разгром Чехии и одновременно Австрии, чтобы снять угрозу с фланга при возможном наступлении на запад». Отмечу, что это рассматривалось как перспектива на 1943-1945 гг.

12 февраля 1938 г. Гитлер в резкой форме потребовал от австрийского канцлера Шушнига политических уступок, включая полную легализацию нацистской партии и допущения ее к управлению государством. Политическое решение о войне бьую наготове, но канцлер временно отступил: 16 февраля он назначил приемлемого для Германии Зейсс-Инкварта (кстати, своего бывшего сослуживца по Первой мировой войне) министром государственной безопасности и вернул в состав кабинета пронацистски настроенного отставного генерала Глайзе фон Хорстенау. Тем не менее, выступая 20 февраля в рейхстаге, Гитлер делал угрожающие намеки в адрес Чехословакии и Австрии, которую давно хотел «воссоединить» с Рейхом, но без применения силы. Зейсс-Инкварт готовил почву для мирного аншлюсса, но Шушниг смешал все карты, назначив на 10 марта плебисцит по вопросу «независимости» Австрии. В тот же день Гитлер принял тактическое решение, ультимативно потребовав отказаться от плебисцита и одновременно приказав вермахту вступить на территорию Австрии. 11 марта необходимые распоряжения были отданы. В тот же день в Вене Зейсс-Инкварт сместил Шушнига, стал канцлером и официально «попросился» в Рейх. Аншлюсе состоялся без войны.

С Чехословакией было сложнее. Успех аншлюсса, вызвавший панику в Праге, подвиг Гитлера ускорить «принятие мер». 28 марта он беседовал с лидером судето-германцев Генлейном, обещав полную поддержку его движению. За политическим решением последовали приказы по вермахту. Оглашенные 24 апреля «Карлсбадские требования» о полной автономии судето-германцев, которых фюрер объявил находящимися под покровительством Рейха, обострили ситуацию, когда их стали поддерживать все другие силы, оппозиционные режиму Бенеша. Президенту пришлось пойти на уступки, однако накала страстей это не убавило. Воспользовавшись непроверенной информацией о концентрации германских войск на границе, пражское правительство 20 мая объявило мобилизацию и было поддержано французскими и британскими дипломатами в Берлине. Вермахт к войне не был готов. Гитлер смирился с тем, что подготовка потребует времени, но его решимость довести дело до конца только усилилась. 30 мая он подписал исправленную директиву по плану «Грюн», в преамбуле которой говорилось: «Я принял непоколебимое решение уже в ближайшем будущем нанести удар по Чехословакии и разбить армию противника в ходе военной операции».[576]576
  Цит. по: Кейтель В. Цит. соч., с. 190.


[Закрыть] На основании тщательного изучения документов Д. Ирвинг сделал вывод, что окончательное тактическое решение было принято 25 мая.[577]577
  Irving D. Hitler's War and War Path, p. 103-106.


[Закрыть]

Стратегически оккупация «остаточной Чехии» была решена сразу после Мюнхенского соглашения. В ходе территориального размежевания Берлин предъявлял все новые требования, а на любое промедление в исполнении отвечал угрозами. Преемники ушедших в отставку Бенеша и Годжи президент Гаха и премьеры Сыровы и Беран старательно проводили прогерманскую политику, но возглавлявшееся ими государство было обречено. О своих намерениях Гитлер говорил министру иностранных дел Хвалковскому, посетившему Германию в середине октября, а затем в январе 1939 г. Именно после второго визита фюрером было принято политическое решение, «оркестрованное» кампанией в прессе и активизацией всех сепаратистских движений. 10 марта чешские войска вошли в Братиславу, а «мятежный» словацкий премьер Тисо был отстранен от должности. Тактическое решение не заставило себя ждать. 12 марта Гитлер подписал приказ о приведении войск в полную боевую готовность и вступлении на территорию Чехо-Словакии 15 марта. Драматический приезд Гаха и Хвалковского в Берлин поздно вечером 14 марта предотвратил кровопролитие, но не оккупацию страны. Примерно так в 1939-1940 гг. приезжали в Москву премьеры и министры иностранных дел прибалтийских стран…

Те же этапы прослеживаются в польской кампании. Переговоры в начале января 1939 г. с министром иностранных дел Беком, говорившим о дружбе, но отказавшимся удовлетворить германские требования, заставили Гитлера задуматься над перспективой войны, готового плана которой у Германии не было. Фюрер распорядился его составить, но военные как будто не торопились. 31 марта Чемберлен объявил о британских гарантиях Варшаве, к которым присоединилась Франция. 3 апреля главнокомандующие видов вооруженных сил получили предварительный вариант плана войны с Польшей («Вайс»). 11 апреля Гитлер утвердил «Директиву о единой подготовке вооруженных сил к войне на 1939-1940 гг.» – политическое решение было принято. Далее известный сценарий, включая разрыв 28 апреля германо-польского соглашения 1934 г. (а заодно военно-морского соглашения 1935 г. с Великобританией). Принятие тактического решения была связано с достижением взаимопонимания с Москвой. Его можно датировать промежутком между 2 августа (беседа Риббентропа с Астаховым) и 12 августа (встреча Гитлера и Риббентропа с Чиано). 14 августа Гитлер собрал командующих родов войск в Бергхофе, а Риббентроп сообщил в Москву, что лично отправится туда на переговоры.

Теперь попробуем проследить основные этапы принятия Гитлером решений о войне с Россией.

Диктуя в конце войны Борману «политическое завещание», Гитлер назвал три даты: июль 1940 г., «как только я понял, что Британия полна решимости стоять до конца»; конец сентября, «в самую годовщину Московского пакта» о дружбе и границе; середина ноября, «сразу после визита Молотова в Берлин».[578]578
  Цит. по: Barry A. Leach. German Strategy Against Russia, 1939-1941. Oxford, 1973, p. 66-67.


[Закрыть]

С первой датой все ясно – это время принятия окончательного стратегического решения; окончательного – потому что стратегия Гитлера всегда предусматривала «поиск жизненного пространства на Востоке». Осенью 1943 г. он говорил своему министру иностранных дел: «Знаете, Риббентроп, если я сегодня и договорюсь с Россией, то завтра снова схвачусь с ней, иначе я не могу!».[579]579
  Риббентроп И. фон. Цит. соч., с. 199.


[Закрыть] Этому «принципу» фюрер был верен всегда.

На июльское решение повлияли следующие факторы: быстрый разгром Франции, радикально изменивший баланс сил на континенте; приход к власти Черчилля, означавший, что шансы на мир с Великобританией равны нулю; стремительная и, главное, синхронная аннексия Советским Союзом Прибалтики, Бессарабии и Северной Буковины. Последний фактор был главным. Пока Гитлер вооруженным путем «решал проблемы» на Западе, Сталин мирным путем, точнее без военных действий, решал аналогичные «проблемы»… тоже на Западе, на восточных границах Рейха. Гитлера беспокоили не столько экспансионистские аппетиты соседа, сколько синхронность действий. Пока Германия была занята полноценной войной, СССР без выстрелов, путем силового нажима сдвигал свою границу.

Ни в 1940 г., ни тем более в 1941 г. Гитлер всерьез не собирался завоевывать Великобританию (операция «Морской лев»). Во-первых, он никак не мог распроститься с юношеской мечтой поделить мир между двумя великими «нордическими» империями. А во-вторых, стал опасаться действий Сталина у себя в тылу – прежде всего в Румынии. Придя к выводу, что военное решение проблем в отношениях с Москвой допустимо, 31 июля в Бергхофе он объявил об этом командованию.[580]580
  Leach B.A. Op. cit., p. 67-71.


[Закрыть] С этого момента началось планирование русской кампании. Гитлер учитывал и то, что армия – особенно находящаяся на подъеме и вдохновленная успехами, как вермахт после Франции, – после некоторого отдыха нуждалась в новом противнике, чтобы не потерять боеспособность. Оставался Средиземноморский театр, боевые действия на котором начались с вступлением Италии в войну. Однако итало-германское военное сотрудничество не задалось с самого начала.

Вторая дата вызывает вопросы. Одно объяснение напрашивается само собой: 27 сентября был заключен Тройственный пакт, направленный, как говорят, против СССР. Однако предпринятое нами исследование показывает полную несостоятельность этой версии: бывшее основой пакта сотрудничество Германии и Италии, с одной стороны, и Японии, с другой, было возможным только при участии или как минимум благожелательном нейтралитете Советского Союза. Кроме того, его участие в согласованных действиях (пусть даже не военных) против Британской империи давало шанс поставить Лондон на колени – с учетом того, что сделать это путем войны в воздухе не удалось. Ссылка Гитлера на эту дату представляется неубедительной. Нового решения не было; прежнее осталось в силе.

Политическое решение о войне против СССР было принято после визита Молотова, точнее, после получения советских контрпредложений от 25 ноября. Кейтель писал: «Гитлер так и не отдал приказ о начале подготовки к войне, поскольку ждал официальной реакции Сталина на встречу в Берлине».[581]581
  Кейтель В. Цит. соч., с. 266.


[Закрыть] «Неуступчивость» Москвы была главной, но не единственной причиной. Фюрер был обескуражен неудачей своего плана создать «континентальный блок» в Европе с участием Франции и Испании, а также греческой кампанией Муссолини, которая только осложнила положение стран «оси». 5 декабря начальник Генерального штаба Гальдер представил Гитлеру операционный план наступательной войны против России. 18 декабря фюрер подписал Директиву № 21 (план «Барбаросса»). Вероятность новой войны стремительно приближалась к ста процентам, что сопровождалось красноречивыми акциями, вроде задержки встречи нового полпреда Деканозова с Гитлером для вручения верительных грамот [«Сегодня девятый день, как я в Берлине, и еще не был принят Риббентропом, и неизвестно, когда будет назначен день вручения верительных грамот у Гитлера», – сообщал Деканозов 6 декабря. Встреча полпреда с Риббентропом состоялась 12 декабря, с Гитлером – 19 декабря. Однако Гитлер, Риббентроп и Шуленбург исправно поздравили Сталина с днем рождения (21 декабря).[582]582
  Телеграмма Деканозова: ДВП. Т. XXIII. Кн. 2, с. 172 (№ 574); записи его бесед с Риббентропом и Гитлером: Там же, с. 183-185, 213-215 (№№ 584 и 599). Германская запись беседы посла с Риббентропом: DGFP, D, vol. XI, р. 854-856 (№ 502); записи его беседы с Гитлером в этом издании нет.


[Закрыть]]. Замечу, что армейское руководство заняло пассивную позицию, не поддерживая курс на гибельную для Германии войну на два фронта, но и не высказываясь открыто против него.[583]583
  Детальный анализ: Leach B.A. Op. cit., p. 78-84, 87-91, 118-123, 151-158, 231-238.
  К главе девятой


[Закрыть]

Когда Гитлер принял тактическое решение? Полагаю, что в конце февраля – начале марта 1941 г. В феврале активизировалась британская дипломатия в Турции и Югославии. Югославское правительство склонялось к тому, чтобы присоединиться к Тройственному пакту; это уже сделали Венгрия, Румыния и Словакия, а 1 марта Болгария – ответ на контрпредложения Сталина о ее переходе в советскую сферу влияния. Югославская оппозиция начала зондировать почву в Москве через посланника Гавриловича. 17 марта Гитлер исправил план «Барбаросса», сократив до минимума участие «союзных» войск, которые считал ненадежными. 25 марта Югославия присоединилась к «оси», но через два дня принц-регент Павел и кабинет Цветковича были свергнуты при непосредственном участии Великобритании. Новое правительство сразу же попросило у СССР военной помощи и получило положительный ответ. 30 марта в рейхсканцелярии состоялось совещание «в связи с предстоящим открытием Восточного фронта».

К концу марта война стала неизбежной. Однако Гитлер не спешил оповещать об этом союзников, отделываясь намеками в разговорах с Чиано и Мацуока. Надеялся на то, что Молотов снова приедет в Берлин с повинной головой и примет все продиктованные ему условия?