Текст книги "Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио"

Автор книги: Василий Молодяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 42 страниц)

Следующий аргумент Татэкава звучал более уместно: «Напомнив слова т. Молотова, сказанные им в беседе 18 ноября о том, что после заключения советско-германского пакта о ненападении без возвращения утерянных территорий нельзя заручиться согласием советского народа, – отвечал посол в тон наркому, хотя оба прекрасно понимали, о чем на самом деле идет речь, – на заключение пакта о ненападении, Татэкава указывает, что этот возврат утерянных территорий имел место за счет третьих держав, а не за счет Германии, и потому это в корне отличается от возвращения тех территорий, которые требуют от Японии, и это наносит ущерб Японии». Молотов парировал, но не слишком убедительно: «Когда Татэкава говорил, что при заключении пакта о ненападении с Германией речь шла о территориях за счет третьих стран, то это не совсем так, ибо там были и территории, на которые претендовала Германия <претендовала, но не владела ими к моменту заключения договора! – В.М.>, но о которых обе стороны договорились».

Еще аргумент: «Так как продажа Россией Аляски США уменьшила споры и конфликты между двумя странами, то посол твердо уверен, что и продажа Северного Сахалина положила бы конец спорам и конфликтам между обеими странами и способствовала бы установлению длительного мира между Японией и СССР».

Этот аргумент тем более не мог убедить советских вождей. Полагаю, они знали, что Александр II продал Аляску в 1867 г. прежде всего потому, что возникла угроза ее захвата Соединенными Штатами, помешать которому Россия была не в силах. Аналогичная ситуация сложилась на Китайско-Восточной железной дороге (КВЖД), когда Советский Союз в 1934 г. продал свою часть прав Маньчжоу-Го (фактически – Японии). Говорят, когда политбюро заслушивало Литвинова по этому вопросу, нарком коротко, но выразительно сказал: «Лучше продать, чем просрать». В резолюциях и протоколах этих слов, конечно, нет, но позицию Москвы они определяли точно. В случае Северного Сахалина никакой реальной угрозы его захвата не было, поэтому Молотов отказался даже обсуждать идею его продажи. В ответ на слова посла он рассмеялся и осведомился, не шутит ли его собеседник.

Тогда Татэкава попытался изобразить несправедливо обиженного: «Международная обстановка развивается в пользу СССР и нет ничего удивительного в том, что СССР хочет этим воспользоваться. Однако он считает, что когда говорится о продаже Курильских островов, то это является слишком большим требованием. Вам, видимо, кажется, продолжает Татэкава, что Япония, ведущая длительную войну с Китаем, истощена и поэтому должна делать уступки. Действительно, Япония до некоторой степени истощила свои силы <это признание в устах посла, тем более отставного генерала, многого стоит. – В.М.>, но теперь взялась за создание новой структуры и восстановление своих сил вопреки Вашим ожиданиям, и к тому же он полагает, что и Чан Кайши также пойдет навстречу Японии». Последняя фраза прозвучала для Молотова особенно комично: он-то точно знал, что Чан Кайши ни на какие уступки не пойдет, потому что этого просто не допустят США и Великобритания при явном согласии Москвы.

Татэкава оказался в тупике. Нарком решил «помочь» ему, напомнив, что вопрос об «утерянных» территориях сейчас не ставится. «Сейчас актуальным вопросом т. Молотов считает вопрос о ликвидации нефтяной и угольной концессий, считая этот вопрос выгодным для обеих стран, и в результате чего Япония ничего серьезно не теряет, а советская сторона обязуется поставлять нефть в тех же количествах, в каких Япония добывает сейчас… Далее т. Молотов говорит, что он считает, что международная обстановка складывается одинаково благоприятно как для СССР, так и для Японии, особенно если Япония и СССР найдут общий язык и установят взаимное понимание».

Собеседники расстались в ожидании ответа из Токио, но никаких иллюзий у Молотова не было. 22 ноября он кратко телеграфировал Сметанину: «Беседа показала, что пока с нашими переговорами ничего не выходит. Мы, во всяком случае, подождем, ускорять события не имеем желания». В эти дни Сталин и Молотов готовили контрпредложения Гитлеру, рассчитывая если не на их принятие, то, по крайней мере, на продолжение диалога. Они видели себя на коне и не желали идти на уступки – по крайней мере, первыми, но к «торгу» были готовы.

«На всякий случай» в тот же день заместитель наркома С.А. Лозовский сообщил советскому полпреду в Чунцине А.С. Панюшкину: «Думаем послать в помощь китайцам авиацию и артиллерию и также бензин… Договоритесь об этом лично с Чан Кайши в конкретном порядке. Мы не знаем, нужны ли китайцам также ручные и станковые пулеметы. Если нужны, можем послать».[600]600
  ДВП. Т. XXIII. Кн. 2, с. 126 (№ 543).


[Закрыть] На фоне переговоров с Японией это выглядело, прямо скажем, не вполне честно, но не стоит забывать о таком нюансе: Чан Кайши покупал советское оружие прежде всего на американские деньги, попадавшие таким образом в Москву. А советско-американские экономические отношения в тот момент, как известно, находились в «точке замерзания».

Отправляя телеграмму Сметанину, Молотов, возможно, уже был знаком с сообщением полпреда в Турции С.А. Виноградова о его встрече с японским послом Курихара. Курихара был одним из лидеров «фракции обновления» и «правой рукой» ее лидера Сиратори; он занимал важные посты в центральном аппарате МИД (начальник Исследовательского и Азиатского бюро) и боролся за продвижение Сиратори в министры, а потому тоже считался «возмутителем спокойствия». Поэтому его удалили из Токио сначала в Бухарест, потом в Анкару. В начале разговора с полпредом Курихара «выразил надежду на то, что переговоры, которые ведутся в Москве <полпред отговорился, что ничего о них не знает. – В.М>, приведут обе договаривающиеся стороны к благополучным результатам». Посол говорил о враждебности США и Великобритании к Японии, но заметил, что «Америка, угрожающая вступлением в войну против нас, вряд ли в действительности пойдет на эту войну». «На мой вопрос, – продолжал далее Виноградов, – заданный в ироническом тоне <по-другому, видимо, никак нельзя; ох, уж эта привычка советских дипломатов к перестраховке! – В.М.>, имеет ли Япония уже какие-либо результаты от тройственного пакта, посол ответил, что Япония пока еще нет, «для этого необходимо заключить некоторое соглашение с Вашей страной». Далее он намекнул на то, что сейчас идет работа над расширением тройственного пакта. На мое ироническое замечание, что, по-видимому, эта работа по расширению пакта представляет трудности, так как мир уже заранее поделен между тремя его участниками, японец, смеясь, заявил, что для СССР оставлена вся Центральная Азия с Афганистаном, Индией и Персией».[601]601
  Телеграмма Виноградова от 20 ноября 1940 г.: Там же, с. 115-116 (№536).


[Закрыть]

Относительно предполагаемой реакции Токио Молотов не ошибся. Следующий разговор с Татэкава 13 декабря, посвященный в основном вопросам рыболовства, прошел на повышенных тонах. Нарком умел быть резок и даже груб. «Т. Молотов подчеркивает, что если Япония думает оставить без изменений на веки вечные Портсмутский договор, на который в Советском Союзе смотрят так же, как в Западной Европе смотрят на Версальский договор, то это является грубой ошибкой… О принятии предложения, сделанного Татэкавой, не может быть и речи».

Что именно вызвало столь резкую реакцию? Неуступчивость Токио, которую нетрудно было представить заранее? Отсутствие ответа из Берлина, которого ждали уже почти месяц? Задержка встречи Деканозова с Гитлером, которой в Москве придавали преувеличенное значение? Во всяком случае, в тупик зашли не только переговоры о пакте, но советско-японские отношения в целом, несмотря на то, что Мацуока периодически приглашал к себе Сметанина для малосодержательных, но зато «задушевных» бесед.[602]602
  Славинский Б.Н. Пакт о нейтралитете, с. 56-57; в ДВП записи бесед Сметанина и Мацуока за 1940 г. отсутствуют.


[Закрыть] Поговорить министр любил – были бы собеседники! Сейчас Москва дала понять, что ждет от Токио радикальных решений. Беседы Молотова и Лозовского с Татэкава по текущим вопросам, состоявшиеся в канун Нового года 27, 28 и 30 декабря, четко показывают это.

Министру ехать в дальний путь

Тогда Мацуока решил действовать сам. Сначала он сменил посла в Берлине, назначив на этот пост «проверенного» Осима вместо непопулярного у нацистской верхушки Курусу. 3 февраля на заседании координационного комитета правительства и императорской ставки он представил вниманию руководства страны «Основные принципы ведения переговоров с Германией, Италией и Советским Союзом». Предлагаемая программа действий ставила главной целью заключение четырехстороннего пакта со следующими позициями в отношении СССР:

«1) Продажа Японии Северного Сахалина (с помощью давления Германии на Советский Союз), или, если это окажется невозможным, поставка Японии 1,5 млн тонн советской нефти, даже если потребуется оказать помощь СССР со стороны японского правительства в добыче.

2) Японское признание советских позиций в Синьцзяне и Внешней Монголии (Монгольской Народной Республике) в ответ на советское признание японских позиций в Северном Китае и Внутренней Монголии; отношения между Синьцзяном, Внешней Монголией и СССР будут решаться между СССР и Китаем <каким из режимов, не сказано, но, очевидно, подразумевалось нанкинское правительство Ван Цзинвэя. – В.М.>.

3) Прекращение советской помощи Чан Кайши.

4) Создание комиссии из представителей Маньчжоу-Го, СССР и Внешней Монголии для определения границы и разрешения конфликтов.

5) Заключение рыболовного соглашения на основе предложений Татэкава о конвенции или аннулирование японских рыболовных концессий, если это окажется необходимым для урегулирования дипломатических отношений между СССР и Японией.

6) Предоставление Советским Союзом железнодорожных вагонов и фрахтовых скидок для обеспечения крупномасштабной японо-германской торговли».[603]603
  George A. Lensen. The Strange Neutrality: Soviet-Japanese Relations during the Second World War, 1941-1945. Tallahassee, 1972, p. 11-12 (no неопубликованному тексту из японских архивов).


[Закрыть]

Ничего принципиально нового предложения министра не содержали. Несколько слов надо сказать только по поводу последнего пункта. В декабре 1940 г. Татэкава уже ставил этот вопрос перед Молотовым, но нарком, видя нежелание японской стороны принимать его предложения, не спешил с урегулированием этого вопроса. На что рассчитывал Мацуока, непонятно. На давление Германии? На соблазнительность перспектив «союза четырех», перед которыми должны были отступить все «мелочи»? Может, на личное обаяние?

Премьер Коноэ поддержал эти инициативы. Убежденный противник коммунизма, опасавшийся его проникновения в Японию, он настороженно относился к двустороннему сближению с СССР, но охотно согласился на «пакт четырех», предполагая, что это, во-первых, предотвратит вступление США в войну (чего принц боялся и всеми силами стремился избежать), а во-вторых, многосторонний характер комбинации помешает Советскому Союзу «давить» на Японию. Кроме того, прочный «евразийский блок» будет заведомо непобедим за пределами двух Америк, что открывало пути к реализации глобальных геополитических и геостратегических проектов «меланхолического принца» и его окружения.[604]604
  Коноэ Ф. Усинаварсэси сэйдзи, с. 21-22.


[Закрыть]

Решение о поездке было принято. 10 февраля Мацуока оповестил о своих планах Отта. Темами будущих бесед в Берлине он назвал: предотвращение вступления США в войну; вопрос о превентивной атаке на Сингапур в случае неизбежности войны (этот сюжет Риббентроп уже затрагивал в разговорах с Осима); налаживание контактов с Чан Кайши для совместной борьбы против коммунистов; отношения с Россией.[605]605
  Телеграмма Отта Риббентропу: DGFP, D, vol. XII, р. 71-73 (№ 40).


[Закрыть] На следующий день министр пригласил к себе домой «на чашку чая» полпреда Сметанина и «сообщил, что предполагал бы встретиться в Москве с руководителями нашего правительства и нашими вождями. На мой вопрос на сколько времени рассчитана его поездка, Мацуока ответил, что при первом проезде через Москву он планирует остановиться в ней на один день, чтобы встретиться и познакомиться с т. Молотовым, а при возвращении намерен задержаться в Москве на 3-4 дня с тем, чтобы встретиться и подробно побеседовать как с т. Молотовым, так и другими руководителями правительства и советскими вождями».

Из Токио в европейские столицы можно было ехать двумя путями – через два океана и Америку, как делало большинство дипломатов, или через «таинственные» просторы России по транссибирской магистрали, как ездил Того. Мацуока выбрал второй вариант, который давал ему уникальное преимущество – вести переговоры в Москве и до, и после встреч с Гитлером и Риббентропом (ясно, что визит в Рим имел сугубо протокольный характер). То есть имел возможность под конец визита сделать некий шаг, на которой в Берлине повлиять уже не могли. В итоге так оно и получилось.

В беседе со Сметаниным «Мацуока несколько раз подчеркнул, что главной целью его поездки в Европу является встреча с руководителями советского правительства. При этом Мацуока несколько раз просил меня сохранить в тайне его сообщение о желании встретиться в Москве с советскими вождями. Он мотивировал свою просьбу тем, что якобы в Японии имеется немалое количество противников сближения с Советским Союзом, которые, узнав о предполагаемой встрече Мацуока с руководителями советского правительства, могут-де создать большие помехи в деле сближения Японии с СССР [Полпред напрасно осторожничал: таких людей, притом очень влиятельных, было более чем достаточно.]. С другой стороны, по заявлению Мацуока, он не хотел бы, чтобы об этой встрече также знали <имеется в виду, заранее. – В.М.> США и Англия. Тут же Мацуока добавил, что о его поездке в Москву, о задержке там в японской прессе ничего не будет опубликовано, поэтому он еще раз попросил меня эту часть беседы сохранить в тайне».[606]606
  Цит. по: Славинский Б.Н. Пакт о нейтралитете, с. 67-68.


[Закрыть] С аналогичной просьбой он обратился и к Отту.

Меры предосторожности со стороны министра вполне понятны. Он опасался не только и не столько давления со стороны иностранных держав, сколько возможного неуспеха своей миссии. Ему предстояло вернуться «со щитом или на щите», и честолюбивый Мацуока, конечно, предпочитал второй вариант. Однако возможность провала нельзя было сбрасывать со счетов, поэтому московские переговоры можно было представить «визитом вежливости» – но только постфактум, не афишируя заранее никаких надежд или расчетов на них. Мацуока любил представлять себя знатоком России, хотя все же вряд ли знал басню о том, как «наделала синица славы, а моря не зажгла». Знал не знал, но такую возможность чувствовал, а потому до поры до времени не хотел афишировать свои планы. Дополнительный плюс: в случае успеха он будет неожиданным, а потому еще более громким и эффектным. Именно этого министр и жаждал более всего.

Излагая дальнейшее содержание беседы Мацуока со Сметаниным, Б.Н. Славинский, который впервые ввел ее запись в научный оборот, сообщает, что полпред поинтересовался конкретными планами гостя, дабы заранее подготовиться к переговорам и тем самым облегчить их. «Динамичный и сумасбродный гений», Мацуока, подобно Мудрому Филину из известного анекдота, не любил толковать о таких мелочах, предпочитая заниматься стратегией. Для «более конкретной беседы» он предложил сначала заключить торговый и рыболовный договоры и был, похоже, недоволен осторожным скепсисом собеседника по этому поводу. Желая набить себе цену, он снова и снова повторял, как много делает для нормализации и улучшения отношений с СССР, несмотря на сопротивление в Тайном совете, правительстве и парламенте. Особенно он жаловался на «минвнудела и Минюста», что тоже нуждается в пояснениях, которых не дали на Сметании, ни Славинский.

Речь идет о завершении борьбы за лидерство в Ассоциации помощи трону, перспективной, но громоздкой «новой политической структуре», созданной с большой помпой летом 1940 г. и призванной вобрать в себя все прежде существовавшие политические партии и общественные организации. Основной конфликт развернулся между, условно говоря, «радикалами» и «бюрократами», первая битва которых пришлась на осень 1940 г., время обсуждения проекта «новой экономической структуры». Подготовленный «мозговым трестом» Коноэ – Исследовательской Ассоциацией Сева, проект предусматривал усиление государственного участия и контроля в экономике со ссылкой на «чрезвычайное время», поэтому бюрократы и лидеры деловых кругов сочли его слишком радикальным и едва ли не «коммунистическим» (последнее можно отнести исключительно на счет демагогии). «Бюрократы» добились его отклонения и принятия своего варианта, что и произошло 7 декабря – на следующий день после того, как в кабинет был введен в качестве министра без портфеля барон Хиранума, бывший премьер и лидер наиболее консервативной части правительственной бюрократии. 21 декабря министры внутренних дел и юстиции Ясуи и Кадзами, приближенные и протеже Коноэ, подали в отставку, а на их места были назначены соответственно Хиранума и отставной генерал Янагава. За этим последовало пресловутое «дело красных» в министерстве торговли и промышленности, закончившееся арестом почти всех авторов «радикального» проекта. Затем, в последние дни марта 1941 г. все руководство АПТ во главе с графом Арима, ближайшим другом Коноэ, подало в отставку, а ее руководящие органы были реформированы в соответствии с планами Хиранума. Сначала у Ассоциации «вырвали жало», ликвидировав ее политическое, плановое и парламентское бюро, где доминировали радикалы, а затем ее префектуральные отделения были переподчинены губернаторам, то есть министерству внутренних дел Хиранума, который, помимо всего прочего, испытывал к Мацуока глубокую личную антипатию.[607]607
  Анализ причин, хода и последствий конфликта: Молодяков В.Э. Консервативная революция в Японии: идеология и политика, с. 262-265.


[Закрыть]

18 марта Татэкава обсуждал с Молотовым конкретную программу визита, изложив ему пожелания министра. Мацуока просил уже о двух встречах со Сталиным – до поездки в Берлин и после. Прекрасно понимая планы и намерения гостя, нарком не возражал, но сослался на необходимость согласовать вопрос с самим Сталиным.

В преддверии приезда Мацуока на стол Молотова лег еще один важный документ – памятная записка курировавшего дальневосточную политику замнаркома Лозовского, датированная 22 февраля:

«В связи с приездом в Москву Мацуока, можно ожидать, что японское правительство вновь поставит вопрос о заключении между СССР и Японией договора о ненападении. В связи с этим считаю необходимым напомнить Вам следующее:

В статье 2-й договора о ненападении, заключенного между СССР и Китаем 21 августа 1937 г. <т.е. через полтора месяца после начала «Китайского инцидента». – В.М.> в г. Нанкине, сказано:

«Если одна из Высоких Договаривающихся сторон подвергнется нападению со стороны одной или нескольких третьих держав, другая Высокая Договаривающаяся сторона обязуется не оказывать ни прямо, ни косвенно помощи такой третьей и третьим державам в продолжении всякого конфликта, а равно воздержаться от всяких действий или соглашений, которые могли бы быть использованы нападающим или нападающими к невыгоде стороны, подвергшейся нападению.

В развитие этой статьи при подписании договора о ненападении уполномоченные СССР и Китая обменялись следующей устной <т.е. никем не подписанной. – В.М.>, строго конфиденцальной декларацией:

«Устная декларация, строго конфиденцальная и никогда не подлежащая оглашению, ни официально, ни неофициально:

При подписании сегодня договора о ненападении уполномоченный СССР заявляет от имени своего правительства, что СССР не заключит какого-либо договора о ненападении с Японией до времени, пока нормальные отношения Китайской Республики и Японии не будут формально восстановлены <выделено везде Лозовским. – В.М.>.

Из вышеприведенных документов видно, что СССР взял на себя обязательство не заключать с Японией договора о ненападении на время войны Китая с Японией».[608]608
  Цит. по: Славинский Б.Н. Пакт о нейтралитете, с. 69-70.


[Закрыть]

Секретные протоколы, будоражащие умы общественности, придумали не Молотов с Риббентропом летом тридцать девятого! Под будущий пакт с Японией была заложена мощная мина, о которой в Токио, разумеется, не знали. На момент заключения договора с Чан Кайши это, пожалуй, было оправдано, но за три с половиной года ситуация изменилась. Но Сталин и Молотов решили не отступать от декларации, что диктовало едиственный возможный выход: подписать пакт о нейтралитете.

23 марта Мацуока прибыл в Москву. Как и Риббентропа, его встречал замнаркома – на сей раз Лозовский. По протоколу Молотов мог не встречать министров, т.к. был одновременно главой правительства. В то время японские министры иностранных дел редко покидали страну, поручая ведение заграничных переговоров послам или специальным уполномоченным. Поэтому визит такого уровня, конечно, был событием.

Как и просил Мацуока, газетные сообщения о его визите были краткими и подчеркивали, что он находится в СССР проездом. На следующий день он встретился с Молотовым и Сталиным. Восемь лет назад, проезжая Москву по пути в Женеву, Мацуока уже пытался «пробиться» к вождю. Предмета для делового разговора у него не было, да и ранг визитера был не столь велик, поэтому его не приняли. Пришлось издали посмотреть на Сталина, стоявшего на трибуне Мавзолея во время демонстрации 7 ноября, и довольствоваться разговором с Литвиновым. Мацуока стремился в Кремль из соображений личного престижа: в 1932 г. потому, что намеревался из администратора стать самостоятельным политиком; в 1941 г. потому, что всерьез примеривался к креслу премьера и «набирал очки» в глазах радикалов, для чего встречи с диктаторами – Сталиным, Гитлером и Муссолини – были просто необходимы. Так что им двигали не только государственные интересы.

После обмена положенными приветствиями Мацуока, «разъясняя цели своей поездки в Европу, говорит, что идея посещения Берлина и Рима у него возникла в связи с заключением пакта трех держав и в целях обмена мнениями с руководителями Германии и Италии… Личного контакта между руководителями государств, заключивших тройственный пакт, не было <конечно, имелись в виду Коноэ и Мацуока, а не Гитлер и Муссолини. – В.М>. Обмен мнений происходил только по телеграммам, что не могло заменить личного контакта… Мацуока добавил, что он знаком только с Муссолини и Чиано, а с Гитлером и Риббентропом до сих пор лично не встречался… Отношения с СССР для Японии также являются важными, и свою нынешнюю поездку в Берлин и Рим он хочет использовать для встречи с руководителями Советского Союза».[609]609
  Записи бесед Мацуока с Молотовым 24 марта, со Сталиным 24 марта и 12 апреля 1941 г. цит. по: ДВП. Т. XXIII. Кн.2; записи бесед Мацуока с Молотовым 7, 9 и 11 апреля 1941 г., отсутствующие в ДВП, цит. по: Славинский Б.Н. Пакт о нейтралитете, с. 75-90. Японские записи этих бесед неизвестны; в Архиве МИД Японии сохранились лишь краткие сообщения посольства в Москве. Цитируя советские записи, я сознательно пошел на отступление от принятых в историографии норм ради единообразия текста книги: в оригинале фамилия Мацуока везде склоняется.


[Закрыть]

«После этого Мацуока переходит к японо-советским отношениям. Он говорит, что убежден в том, что японо-советские отношения должны быть улучшены, и добавляет, что об улучшении он заботился еще лет 30 тому назад, будучи своего рода начальником генштаба графа Гото <явное, но симптоматичное преувеличение. – В.М> и разделяя взгляды последнего на установление хороших отношений между Россией и Японией». О конкретных вещах он предложил поговорить по возвращении из Берлина. Молотов согласился. Еще немного любезностей: Мацуока похвалил Сметанина, Молотов – Татэкава. Присутствовавшему здесь же японскому послу это было, несомненно, приятно.

Мацуока напомнил о встрече со Сталиным. Молотов позвонил вождю. Тот пришел через 10 минут, и беседа продолжилась. Разговорчивый министр стал снова рассказывать о своих трудах по улучшению двусторонних отношений, прочитал хозяевам лекцию о господствующем в Японии «моральном коммунизме» (подозреваю, что Сталин и Молотов усердно прятали улыбки), но под конец все-таки заговорил о деле – о войне в Китае. «Япония ведет войну не с китайским народом, а с англосаксами, т.е. с Англией и Америкой. Япония, продолжает Мацуока, ведет войну с капитализмом и индивидуализмом, а Чан Кайши является слугой англосаксонских капиталистов. Поэтому японо-китайский конфликт нужно рассматривать именно под таким углом зрения… Без уничтожения англосаксонской идеологии нельзя будет создать нового порядка, не считаясь при этом с мелкими интересами».

Сталин заметил, что «какова бы ни была идеология в Японии или даже в СССР, это не может помешать практическому сближению двух государств, если имеется взаимное желание обеих сторон». Аргумент знакомый – и некогда столь любимый Риббентропом. «Что же касается англосаксов, говорит т. Сталин, то русские никогда не были их друзьями, и теперь, пожалуй, не очень хотят с ними дружить».

Под конец разговора Сталин и Молотов попросили передать поклон Риббентропу. В общем, расстались почти друзьями.

Несмотря на краткость пребывания в Москве, Мацуока успел принять послов стран «оси», явившихся с протокольными визитами, и даже пообщаться с американским послом Штейнгардтом. Впрочем, с ним он о враждебности японцев и англосаксов не говорил…

26 марта Мацуока прибыл в Берлин. Принимали его «по первому классу», со всей торжественностью и тщательно организованным народным ликованием по пути следования кортежа. На вокзале поезд остановился так, что выход салон-вагона точно совпал с красной ковровой дорожкой на перроне (Шмидт красочно описал отработку этого действа). Низкорослый и щуплый министр терялся на фоне внушительных фигур Риббентропа, Геринга и особенно двухметрового шефа протокола Дернберга (по комплекции гостю идеально подошел бы только доктор Геббельс), а также пространств Имперской канцелярии и еще более помпезной резиденции Геринга Каринхалле. Но его энергия и разговорчивость сразу же привлекли всеобщее внимание.

Двумя днями ранее на стол Риббентропа лег меморандум, заботливо подготовленный Вайцзеккером на основании «разработок» разных отделов МИД. Наиболее важным вопросом в нем было названо время вступления Японии в войну против Великобритании. Подчеркиваю, время: вопрос о самом вступлении в войну считался в Берлине уже решенным. Ради этого Германия была готова отказаться от претензий на Голландскую Индию (метрополию-то разгромила она, а потому могла претендовать на «трофеи») и на свои бывшие владения в Тихом океане, включая находившиеся под британским мандатом, а также признать режим Ван Цзинвэя. Статс-секретарь также предлагал четко объяснить гостю серьезность советско-германских противоречий и суть нового курса Третьего рейха, дабы не только «избавить его от сюрпризов», но и «контролировать через него японскую политику по возвращении из поездки по Европе».[610]610
  DGFP, D, vol. XII, р. 348-349 (№ 200).


[Закрыть]

В процессе подготовки визита особое значение имела беседа Осима с Риббентропом 23 февраля. Посол, только недавно прибывший в Берлин и еще не вручивший Гитлеру верительных грамот, гостил у рейхсминистра в замке Фушль. Разговор старых друзей, при котором также присутствовал Штамер, касался всего спектра мировых проблем. Рейхсминистр прямо поставил перед Осима вопрос об атаке на Сингапур. Гость решительно поддержал идею и оптимистически (слишком оптимистически) оценил шансы на ее успех в Токио, сославшись на поддержку не только военных и морских кругов, но также Мацуока и Коноэ.

Разумеется, зашел разговор и о России. Риббентроп заявил: «Сталин – трезвый и умный политик, который не помышляет ничего против нас предпринимать, в основном из-за нашей военной мощи. Верно, что большевизм не перестает сеять свои семена в других странах. Если Германия проиграет войну, над Европой взойдет советская звезда. Мы наблюдаем за развитием событий на Востоке внимательно и очень спокойно. Но исходом германо-русского конфликта будет колоссальная победа Германии и крах советского режима». Рейхсминистр отметил нежелательность такого поворота событий для Германии, но дал понять, что перспектива конфликта Гитлера не пугает.[611]611
  Запись беседы Риббентропа с Осима: Там же, р. 139-151 (№ 78).


[Закрыть] Германофил и русофоб Осима мог быть доволен.

27, 28 и 29 марта Мацуока встречался с Риббентропом и еще один раз с Гитлером в присутствии рейхсминистра и послов. Риббентроп, как всегда, начал с подробного обзора ситуации.[612]612
  Записи бесед Мацуока с Гитлером и Риббентропом: Там же, р. 376-383, 386-394, 405-409, 413-420, 453-458, 469-474 (№№ 218, 222, 230, 233, 266, 278).


[Закрыть] Радужную картину подпортили известия о только что произошедшем перевороте в Белграде и свержении правительства Цветковича, которое всего несколько дней назад присоединилось к Тройственному пакту. Но наибольший интерес для нас представляет то, что говорил хозяин о Советском Союзе:

«Конфиденциально он (Имперский Министр иностранных дел) может сообщить Мацуока, что нынешние отношения с Россией являются, безусловно, корректными, но не слишком дружескими. После визита Молотова, когда ей было сделано предложение о присоединении к Тройственному пакту, Россия выставила неприемлемые условия… Русские в последнее время демонстрируют нам свое нерасположение везде, где могут… Зная Сталина лично, он <Риббентроп. – В.М.> не думает, что тот пойдет на какие-то авантюры, но полностью быть уверенным в этом нельзя… Если Россия займет такую позицию, которая может представлять опасность для Германии, фюрер сокрушит ее. Германия уверена, что кампания против России закончится абсолютной победой германского оружия и полным крахом русской армии и русского государства… Имперский Министр иностранных дел подчеркнул, что он, однако, не верит в то, что Сталин будет проводить неразумную политику. В любом случае фюрер рассчитывает не только на договоры с Россией, но прежде всего на свой вермахт».

По воспоминаниям переводившего беседу Шмидта, Мацуока это явно встревожило. Он ожидал другого. Или, по крайней мере, хотел бы услышать другое.

Автор Антикоминтерновского пакта затронул и другую, некогда любимую, но за последние два года изрядно забытую тему: «Нельзя также закрывать глаза на то, что Советский Союз, несмотря на все уверения в противном, продолжает вести коммунистическую пропаганду за границей. Подрывная пропагандистская работа ведется не только в Германии, но в оккупированных областях Франции, Голландии и Бельгии. Для Германии эта пропаганда никакой опасности не представляет. Но Мацуока хорошо знает, к чему это приводит в других странах. В качестве примера Имперский Министр иностранных дел привел страны Прибалтики, где сегодня, через год после их оккупации русскими, царят ужасные условия, а вся интеллигенция уничтожена под корень». Эх, забыл, видно, Риббентроп, как меньше года назад по его прямому указанию МИД «дружески» вернул литовскому, латвийскому и эстонскому посланникам их ноты с протестом против советской экспансии…

Риббентроп только перешел к вопросу о Сингапуре, как его срочно вызвали к Гитлеру. Обедать пришлось без хозяина, но фюрер принял министра в тот же день. Снова все как всегда – обзор ситуации, речи о том, что война почти выиграна, монолог, не предусматривавший ответных реплик… О России всего лишь несколько слов: угрозы с ее стороны не боимся, но особо в нее не верим. Мацуока рассказал о встрече со Сталиным и Молотовым – рассказал вполне содержательно и откровенно, если сопоставить известные нам записи бесед. Затем он заговорил о японском императоре и японском понимании «тоталитаризма» (версия прежней лекции о «моральном коммунизме», приспособленная к новому слушателю). Гость пересыпал речь комплиментами Гитлеру: «Народ находит такого фюрера раз в тысячу лет. Японский народ еще не нашел своего фюрера» (это уже почти святотатство!). Но хозяину было не до того. На повестке дня стоял не «моральный коммунизм», а югославский вопрос.