Текст книги "Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио"

Автор книги: Василий Молодяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 42 страниц)

Официальной реакцией Москвы в Берлине остались довольны. Но не все советские дипломаты были готовы радоваться ошеломляющим военным успехам Третьего рейха. 14 июня Вайцзеккер отправил Шуленбургу телеграмму под грифом «расшифровать лично»: «Из совершенно секретного источника, который Вам известен, мы узнали, что советский посланник в Стокгольме мадам Коллонтай недавно заявила бельгийскому посланнику, что сегодня в общих интересах европейских держав противостоять германскому империализму. Стало ясно, что германская опасность куда значительнее, чем полагали ранее <сказала Коллонтай. – В.М.>. Имперский Министр Иностранных Дел просит Вас, если представится возможность и не раскрывая источника, тактично обсудить с Молотовым враждебное отношение посланника Коллонтай к Германии». В Берлине забеспокоились, отражают ли эти слова позицию Москвы, или это просто частное мнение дипломата старой, литвиновской школы, – тем более, Коллонтай и раньше позволяла себе «вольные мысли». Согласно помете Хильгера на документе, обсуждать вопрос о Коллонтай не пришлось. Опасения были полностью рассеяны заявлением ТАСС от 23 июня:

«В последнее время в связи с вступлением советских войск в пределы прибалтийских стран усиленно распространяются слухи о том, что на литовско-германской границе сконцентрировано не то 100, не то 150 советских дивизий; что это сосредоточение советских войск вызвано недовольством Советского Союза успехами Германии на Западе; что оно отражает ухудшение советско-германских отношений и имеет целью произвести давление на Германию… ТАСС уполномочен заявить, что все эти слухи, нелепость которых и так очевидна, совершенно не соответствуют действительности… В ответственных советских кругах считают, что распространители этих слухов преследуют специальную цель – набросить тень на советско-германские отношения. Но эти господа выдают свои затаенные желания за действительность. Они, видимо, не способны понять тот очевидный факт, что добрососедские отношения, сложившиеся между СССР и Германией в результате заключения пакта о ненападении, нельзя поколебать какими-либо слухами и мелкотравчатой пропагандой, ибо эти отношения основаны не на преходящих мотивах конъюнктурного характера, а на коренных государственных интересах СССР и Германии».

Не знаю точно, кто составлял этот текст, но уверен, что карандаш Сталина по нему прошелся. Шуленбург, передавая текст заявления в Берлин, прямо предположил, что оно написано вождем.

«Странная война» закончилась, начался новый блицкриг. Теперь лобовой удар на прочность предстояло выдержать Франции. В тот же день, 10 мая, Черчилль, едва оправившийся после поражения в Норвегии (британский флот опоздал совсем немного, но безнадежно!), сменил угасавшего Чемберлена на посту премьера. Было очевидно, что на Западе развертывается важнейшее сражение войны. Предугадать судьбу Бельгии, Голландии и Люксембурга было нетрудно. Но Франция, считавшаяся куда более серьезной военной державой, чем Польша, тоже развалилась на глазах. Главнокомандующие Гамелен и Вейган, а затем и все правительство Рейно-Даладье, недавно еще столь гордое и воинственное, обнаружили полную неспособность справиться с ситуацией – не то что выиграть войну, а хотя бы защитить собственную территорию. Не сумев организовать ни оборону страны, ни мобилизацию нации на отпор врагу, оно – подогреваемое обещаниями Черчилля о помощи – долго отказывалось вступать в мирные переговоры, пока не оказалось в Бордо, а потом в Виши, оставив Париж врагу (чего, заметим, не было ни в 1870-м, ни в 1914 г.). Крах Третьей Республики – не только военный, но политический и моральный – стал очевиден.

В разгромленной и подавленной стране стали раздаваться голоса, требующие виновников поражения к ответу. Относительно того, как жить дальше, мнения разделились. Одни, группировавшиеся вокруг престарелого героя Вердена маршала Филиппа Петэна, назначенного главой правительства, склонялись к необходимости «вынести невыносимое» (как пять лет спустя, 15 августа 1945 г., скажет по радио японский император, сообщая о капитуляции) и найти некий modus vivendi с победителем. Этой точки зрения придерживались многие видные политики и военные, включая командующего флотом адмирала Дарлана, бывших премьеров Лаваля и Фландена, банкира Бодуэна, бывшего министра де Монзи, автора двух восторженных книг о Советском Союзе, и консервативного идеолога Морраса, непримиримого германофоба. Другие – куда более малочисленные – избрали своим знаменем бежавшего в Лондон вице-министра обороны генерал-майора Шарля де Голля, объявившего о создании движения «Свободная Франция». Большинство молчало – кто в горе, кто в страхе. Неизлечимо больной «картограф» Тардье наблюдал, чем обернулось дело его рук. Дадалье, Рейно, Блюм, Мандель, Гамелен оказались под арестом – предстояло отвечать за развязанную и проигранную войну. Но это – совсем другая история, о которой надо написать отдельную книгу.

10 июня, на заключительном этапе французской кампании, в войну вступила Италия. «Удар в спину» окончательно испортил репутацию Муссолини. Если вермахт победил французскую армию в честном бою (французы сражались храбро, и не их вина, что у них было такое командование и такое правительство), то итальянцы повели себя как мародеры. Впрочем, и здесь нас интересует только один-единственный сюжет: координация действий стран «оси» и Советского Союза. 3 июня Молотов сообщил Шуленбургу, что «в 20-х числах мая с.г. имела место беседа между поверенным в делах СССР в Риме Гельфандом и германским послом Макензеном. Содержание этой беседы сводилось к следующему: в связи со все более определяющейся позицией Италии в вопросе о ее втягивании в войну имеются два вопроса – западная и балканская проблемы, интересующие Италию. Макензен в беседе сказал, что балканская проблема будет разрешена совместно Германией, Италией и СССР без войны. Тов. Молотов спросил Шуленбурга, отражает ли это высказывание Макензена точку зрения Германского и точку зрения Итальянского правительств по этому поводу». Посол, как положено, запросил инструкций, добавив: «Вопрос о том, каким образом возможное сотрудничество тройки <СССР, Германия, Италия> на Балканах было бы осуществимо на практике, господином Молотовым затронут не был». Ответ пришел только через две недели (раньше, видимо, не до того было) и лишь еще неделю спустя был сообщен Молотову (эта задержка совсем уж непонятна): «Имперское правительство удовлетворено тем, что война не распространилась на Балканы. Германия в принципе не заинтересована в этих странах территориально, но лишь экономически. Наша позиция по отношению к Советскому Союзу в этом вопросе определена окончательно и бесповоротно московским соглашением». Но обо всем по порядку.

17 июня Молотов поздравил Шуленбурга «с победами германской армии», заметив при этом, что «вряд ли Гитлер и Германское правительство ожидали таких быстрых успехов». Сказать по правде, их никто не ожидал. Новый французский посол Лабонн, представляясь Молотову 14 июня, признал, что «в настоящее время Франция переживает самые тяжелые часы своей истории». Нарком ответил дежурным комплиментом, что «Франция, как великая страна, еще способна на очень многое», и выразительно напомнил, что «в течение долгого времени Франция <т.е. кабинеты Даладье и Рейно. – В.М.> вела по отношению к СССР политику, которую нельзя назвать дружественной… Нынешнее состояние советско-французских отношений создано по воле французского правительства… Франция в течение пяти месяцев не хотела иметь своего посла в СССР». Короче говоря, пеняйте на себя.

Но «самыми теплыми поздравлениями» (слова Шуленбурга) Молотов не ограничился. Он проинформировал посла «о балтийских делах, основные сведения о которых ему, вероятно, известны из газетных сообщений <по-моему, звучит издевательски. – В.М.>. Советский Союз договорился с Латвией, Литвой и Эстонией о смене правительств этих стран и о вводе советских войск на их территорию. Основной причиной мероприятий Советского правительства явилось то, что Советский Союз не хочет оставлять в прибалтийских странах почву для французских и английских интриг. С другой стороны, Советский Союз не хочет, чтобы из-за прибалтийских стран его поссорили с Германией… Политика Советского Союза всегда была пролатвийской, пролитовской и проэстонской. Теперь Советский Союз хочет обеспечить со стороны балтийских стран просоветскую политику».

Во всем этом поражает даже не цинизм Молотова – о советской аннексии Прибалтики написано достаточно, так что можно не повторяться. Поражает синхронность действий Берлина и Москвы! Вермахт, после месяца боев, входит в Париж и вынуждает Францию капитулировать. Одновременно Красная армия просто занимает территорию трех государств и меняет в них правительства, хотя их политика и так уже была под советским контролем. В этой связи хочу привести любопытный фрагмент из вполне рутинного дипломатического документа – записи беседы Молотова с датским посланником Больт-Йоргенсеном 17 мая, за месяц до описываемых событий. На вопрос наркома о положении в его стране, посланник ответил: «Дания оккупирована Германией, и ее положение можно сравнить с положением Эстонии, Латвии и Литвы <это 17 мая! не 17 июня!! – В.М> … Тов. Молотов указывает посланнику, что положение в Дании несравнимо с положением в Эстонии, Латвии и Литве: в прибалтийских странах нет военной оккупации. Советский Союз имеет с этими странами договоры о взаимной помощи. Посланник отвечает, что он хотел сказать, что вопрос о германской оккупации является чисто военным, т.к. немцы не вмешиваются во внутренние дела Дании. А Советский Союз, – отвечает на это тов. Молотов, – не вмешивается ни во внутренние, ни во внешние дела прибалтийских стран».[458]458
  ДВП. Т. XXIII. Кн. 1, с. 271 (№ 152).


[Закрыть] Да, цинизма Вячеславу Михайловичу было не занимать. Но в одном он был безусловно прав: положение Дании, в которой еще в мае 1941 г. в парламенте заседали коммунисты и выходили коммунистические газеты и сочинения Ленина,[459]459
  Дневник временного поверенного в делах СССР в Дании И.Ф. Власова от 1 марта – 16 мая 1941 г.: ДВП. Т. XXIII. Кн. 2, с. 436-441, 553-557, 668-669 (№№ 700, 770, 824).


[Закрыть] и впрямь существенно отличалось от положения в Прибалтике в то же самое время, когда почти все бывшие министры и депутаты сидели совсем в других местах…

Сегодня большинство историков сходится во мнении, что аннексия Прибалтики окончательно утвердила Гитлера в решении воевать с СССР. Да, в соответствии с договоренностями 1939 г., она оказалась в советской зоне влияния, но во время сентябрьских переговоров Риббентропа в Кремле речь шла только о потенциальном присоединении Литвы.[460]460
  В конце жизни Молотов признавал, что Сталин уже осенью 1939 г. предполагал включить три прибалтийские республики в состав СССР: Сто сорок бесед с Молотовым, с. 17.


[Закрыть] В Берлине полагали, что Латвия и Эстония станут советскими саттелитами, сохранив определенную степень независимости, которая гарантирует безопасность германских интересов, а также этнических немцев фольксдойче на их территории. Одно дело – формально независимое, хоть и подконтрольное государство, где сохраняется частная собственность, и совсем другое – часть СССР, где совершенно другие порядки и где «капиталистам», пусть даже из дружественной страны, почти невозможно чего-либо добиться. У граждан Рейха, не говоря уже о фольксдойче, имелась немалая собственность во всех трех республиках, которая теперь подлежала безоговорочной национализации, как это произошло на финских территориях, отошедших к СССР по мирному договору. Этой проблемой, равно как и судьбой предназначенного Германии участка литовской территории, которую Москва вознамерилась «откупить», Шуленбургу предстояло заниматься еще долго.

Кроме того, быстрая и бескровная (в смысле отсутствия военных действий) оккупация Прибалтики показала, что не только Германия может успешно осуществлять «аншлюссы» и что Красная армия вовсе не так уж слаба, безпомощна и дезорганизована, как заставила многих думать «зимняя война». Но больше всего Германию всполошило то, что ее своевременно не поставили в известность о готовящейся аннексии. Это означало, что впереди могут быть любые неожиданности.

Однако внешне все было обставлено наилучшим образом. Шуленбург сразу же заявил Молотову, что «это дело исключительно только Советского Союза и прибалтийских стран», и сообщил, что бежавший в Германию литовский президент Сметона интернирован. Вайцзеккер немедленно разослал очередную циркулярную ноту: «Беспрепятственное укрепление русских войск в Литве, Латвии и Эстонии и реорганизация правительств, производимая советским правительством с намерением обеспечить более тесное сотрудничество этих стран с Советским Союзом – касается только России и прибалтийских государств. Поэтому, ввиду наших неизменно дружественных отношений с Советским Союзом, у нас нет никаких причин для волнения, каковое нам открыто приписывается некоторой частью зарубежной прессы. Пожалуйста, избегайте во время бесед делать какие-либо высказывания, которые могут быть истолкованы как пристрастные».[461]461
  DGFP, D, vol. IX, p. 595-596 (№ 465); перевод: СССР-Германия. Кн. 2, с. 55 (№ 34).


[Закрыть]

Руководители прибалтийских стран готовились к худшему и заранее разослали в свои зарубежные миссии соответствующие инструкции. Июньская смена правительств формально проходила в соответствии с конституциями: президенты Латвии и Эстонии Улманис и Пяте и исполняющий обязанности президента Литвы премьер Меркис приняли отставки прежних кабинетов и поручили сформировать новые трем некоммунистам – биологу Кирхенштейну, поэту (по основной специальности врачу-стоматологу) Варесу и журналисту Палецкису. То, что все это происходило под прямым давлением СССР, а состав правительств поименно согласовывался с Москвой, не было секретом ни для кого. Но проведенные через месяц после этого в условиях, мягко выражаясь, тотального контроля – или «террора русской оккупации», как было сказано в одной из нот, – «выборы» и последующие решения всех трех парламентов об установлении советской системы и вхождении в СССР стали, откровенно говоря, «величайшей фальсификацией воли литовского народа» и «ни в коем случае не могут рассматриваться как свободное выражение народной воли» Латвии. Эти выражения заимствованы из нот протеста, с которыми 22 июля обратились в германский МИД посланники Скирпа и Креевиньш. Аналогичную акцию предприняли их коллеги и в других столицах (кроме, надо полагать, Москвы). В Лондоне и Вашингтоне ноты приняли и восприняли серьезно, тем более что кроме агрессии и навязанных выборов в них осуждалось нарушение Советским Союзом международных договоров, а к этому атлантистские правители-моралисты всегда были особенно чувствительны. Однако в Берлине начальник политического департамента МИД Верман, по прямому указанию Риббентропа, «дружески вернул» посланникам их ноты и попросил эстонского посланника воздержаться от вручения своей. Впрочем, рейхсминистр оказался не чужд своего рода гуманизма – дипломатам с семьями было разрешено остаться в Германии. На родине их вряд ли бы встретили с распростертыми объятиями.

Сталин не собирался останавливаться на «успехах советской внешней политики в Прибалтах», как скромно назвал это Молотов в докладе Верховному Совету 1 августа. Синхрон продолжался. 23 июня появилось сообщение ТАСС, опровергавшее толки о концентрации советских войск на литовско-германской границе и вызвавшее облегчение в Берлине. Однако облегчение оказалось недолгим. В тот же день Молотов, выслушав переданный ему Шуленбургом расплывчатый ответ Риббентропа на вопрос трехнедельной (!) давности о возможности согласования позиций Германии, Италии и СССР на Балканах, огорошил посла свежими новостями: Советский Союз потребовал от Румынии не только Бессарабию, от претензий на которую не отказывался никогда, но и Северную Буковину, в состав России не входившую. «Румыния поступит разумно, – сказал нарком, – если отдаст Бессарабию и Буковину мирным путем. Она пользовалась ею <так в тексте; следует: ими. – В.М> 21 год, зная, что те не принадлежат ей… Если же Румыния не пойдет на мирное разрешение Бессарабского вопроса, то Советский Союз разрешит его вооруженной силой. Советский Союз долго и терпеливо ждал разрешения этого вопроса, но теперь дальше ждать нельзя».

После Прибалтики не принимать подобные заявления всерьез было уже невозможно. Посол опешил. «Я сказал Молотову, что такое решение является для меня неожиданным. Я считал, что советское правительство будет настаивать на своих претензиях к Бессарабии, нами не оспариваемых, но не предпримет самостоятельных действий для их реализации. Я боюсь, что внешнеполитические трудности Румынии, которая в настоящее время снабжает нас значительным количеством важнейшего для военной и гражданской промышленности сырья, серьезно затронут германские интересы». В советской записи слова посла даны несколько подробнее: «По мнению Шуленбурга, в свое время постановка вопроса о Бессарабии была такова: СССР заявит свои претензии на Бессарабию только в том случае, если какая-нибудь третья страна (Венгрия, Болгария) предъявит свои территориальные претензии к Румынии и приступит к их разрешению. СССР же не возьмет на себя инициативу в этом вопросе. Шуленбург боится, что разрешение Бессарабского вопроса Советским Союзом в настоящий момент может создать хаос в Румынии, а Германии сейчас дозарезу нужны нефть и другие продукты, получаемые из Румынии».

Посол пытался уговорить собеседника отсрочить решительные действия, пока он не проконсультируется с Берлином (надо понимать: союзники все-таки!). «Просьбу Шуленбурга тов. Молотов обещал сообщить Советскому правительству, но предупредил, что Советское правительство считает этот вопрос чрезывчайно срочным. Я рассчитываю, сказал в заключение тов. Молотов, что Германия в соответствии с договором не будет мешать Советскому Союзу в разрешении этого вопроса, а будет оказывать поддержку, понятно, в пределах соглашения».

«Решение Бессарабского вопроса» стало для советско-германских отношений самым серьезным испытанием со времени их нормализации. Советскими лидерами явно овладело пресловутое «головокружение от успехов». С итальянским послом Молотов обменялся мнениями уже 20 июня, когда Россо передал ему заявление Муссолини о желании решать балканские проблемы мирным путем и о признании наличия территориальных претензий к Румынии у СССР (Бессарабия), Венгрии (Трансильвания) и Болгарии (Южная Добруджа). «По вопросу о дунайских странах тов. Молотов говорит, что этот вопрос не может не интересовать СССР. Послу известна позиция Советского правительства по отношению к Румынии и к бессарабскому вопросу: СССР стоит за урегулирование этого вопроса мирным путем, если, конечно, он не будет затягиваться без конца. Следовательно, стремления СССР не расходятся со стремлениями Итальянского правительства».[462]462
  Запись беседы Молотова с Россо: ДВП. Т. XXIII. Кн. 1, с. 355-358 (№210).


[Закрыть]

25 июня Молотов снова встретился с «союзными» послами. Россо он вручил заявление о готовности сотрудничества с Италией и о признании претензий Венгрии к Румынии, Болгарии к Румынии и Греции, «интересов» Италии и Германии в отношении Румынии и Турции, которая «вызывает недоверие» ввиду проявленного ею недружелюбного отношения к СССР (и не только к СССР) в связи с заключением ею пакта с Англией и Францией. Советский Союз соглашался на «преимущественное положение» Италии в Средиземном море в ответ на аналогичное признание его положения в Черном море. Наконец, четко была определена позиция в отношении Румынии, принявшая характер ультиматума: «СССР хотел бы получить от Румынии то, что по праву принадлежит ему, без применения силы, но последнее станет неизбежным, если Румыния окажется несговорчивой».[463]463
  Там же, с. 372-374 (№ 224). См. также: Сто сорок бесед с Молотовым, с. 17-18.


[Закрыть] 26 июня Горелкин был у Чиано, который без лишних слов поддержал советские требования и сказал, что если возможность мирного урегулирования еще сохранилась, Италия окажет необходимое давление на Бухарест.[464]464
  Телеграмма Горелкина: Там же, с. 378 (№ 227).
  К главе седьмой


[Закрыть] Вечером того же дня Молотов вручил подробный ультиматум румынскому посланнику Давидеску, уведомив об этом Шуленбурга по телефону. Риббентроп и Чиано немедленно «посоветовали» принять ультиматум. Куда уж тут было деваться… Через сутки румынский посланник вручил ответ наркому.

Беседа Молотова с Шуленбургом 25 июня заслуживает более пристального рассмотрения. На сей раз на вопросы из Москвы Риббентроп ответил быстро и четко:

«1. Германское правительство в полной мере признает права Советского Союза на Бессарабию и своевременность постановки этого вопроса перед Румынией.

2. Германия, имея в Румынии большие хозяйственные интересы, чрезвычайно заинтересована в разрешении бессарабского вопроса мирным путем и готова поддержать Советское правительство на этом пути, оказав со своей стороны воздействие на Румынию.

3. Вопрос о Буковине является новым, и Германия считает, что без постановки этого вопроса сильно облегчилось бы мирное разрешение вопроса о Бессарабии.

4. Германское правительство, будучи заинтересовано в многочисленных немцах, проживающих в Бессарабии и Буковине, надеется, что вопрос об их переселении будет решен Советским правительством в духе соглашения о переселении немцев с Волыни».

В тексте инструкций Риббентропа в Москву, сохранившемся в германских архивах, есть некоторые нюансы, заслуживающие внимания: «В других районах Румынии Германия имеет очень важные экономические интересы. Эти интересы включают нефтяные поля и сельскохозяйственные земли. Германия поэтому… крайне заинтересована в том, чтобы эти районы не стали театром военных действий». Кстати, об экономической заинтересованности в «других районах Румынии» (кроме тех, на которые претендовал СССР) говорил и Чиано.

Здесь стоит сделать паузу. Произнесено ключевое слово: НЕФТЬ. Как известно, месторождения в Плоешти были главным источником этого стратегического сырья для Третьего рейха, и любая угроза их безопасности, не говоря уже о прямом посягательстве, воспринималась в Берлине как смертельная опасность. Да еще в военное время! Так завязывался узел одного из сильнейших советско-германских противоречий, нарастание которых год спустя приведет к войне. Взаимное недоверие Сталина и Гитлера вылилось в то, что первый, желая перестраховаться, хотел иметь если не прямо под контролем, то в пределах досягаемости все, что могло быть необходимо сегодняшнему союзнику… завтрашнему противнику. Второй мириться с этим не собирался…

Следует напомнить, что представляли собой тогда германо-румынские отношения. Румынию обычно называют «саттелитом» Рейха, не вникая в подробности, но на деле все было сложнее. Ультранационалистическая, пронацистская и юдофобская «Железная гвардия» капитана Кодряну возглавляла оппозицию режиму короля Кароля II, непопулярного, но усиленно цеплявшегося за власть. Убийство арестованного Кодряну «при попытке к бегству» и репрессии против «гвардистов» вызвали резкое недовольство в Берлине и поставили отношения на грань разрыва. Балансировавший между враждовавшими друг с другом силами, король проводил политику, получившую ироническое название «игры на двух столах»: он был вынужден ввести в правительство в качестве вице-премьера нового лидера «Железной гвардии» Сима, но всеми силами старался не допустить его до участия в управлении страной. В результате территориальных переделов страна, как и следовало ожидать, погрузилась в состояние, близкое к хаосу. Германию это не устраивало, поэтому в начале сентября в Бухаресте произошел государственный переворот, отстранивший от власти Кароля II и его всесильную любовницу Магду Лупеску – «рыжеволосую Эсфирь», как ее называли в антисемитских листках. На престол был возведен молодой король Михай, будущий кавалер советского Ордена Победы и будущий изгнанник, а реальная власть сосредоточилась в руках генерала Иона Антонеску, настроенного абсолютно прогермански. «Игра на двух столах» закончилась. Румыния полностью оказалась под контролем Рейха.

«Бессарабский вопрос» был решен, однако осадок в советско-германских отношениях остался. Сторонам удалось договориться по конкретным проблемам (прежде всего это касалось судьбы и интересов фольксдойче, переселенных в метрополию также и из Литвы), но в Берлине с тревогой ждали новых сюрпризов Москвы: СССР стал проявлять повышенный интерес к Ирану, публично называя его позицию «странной и двусмысленной» на основании… «трофейных» документов из «Белых книг» МИД Германии, – и, похоже, тоже решили не советоваться заранее, а оповещать об уже принятых решениях. Так было в июле с мюнхенскими германо-итало-венгерскими переговорами, затем с зальцбургскими встречами Гитлера и Риббентропа с премьерами Румынии и Болгарии, так было в конце августа с Венским арбитражем о венгерско-румынском территориальном споре. Обстановку несколько улучшила годовщина пакта о ненападении, с помпой отмеченная прессой обеих стран. Приближалась осень – а с ней события исключительной важности.