Текст книги "Вечернія часы, или Древнія сказки славян древлянских"

Автор книги: Василий Левшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

ВЕЧЕР III.

Вадим, назначив день отъезда, хотел воспользоваться оставшими часами для осмотренія великолепных зданій Геркуланских, о коих слава носилась во всем свете. Руководство Публіево облегчало все затрудненія его любопытству; его впускали во все храмы и домы вельмож. Дворец, в котором обитал Квиетій, мог считaться отличнейшим художеством. Вадим, проходя по внутренней онаго площади, увидел смотрящаго из окна невольника с особливым на него примечаніем. Первый взор пронзил сердце Славянскаго князя, и наполнял онаго радостію и изумленіем. Он, не взирая на переодеяніе, чаял видеть черты возлюбленной своей Брячиславы. Публій с ним тогда находился; Вадим не скрыл от него подозрения, в коем сердце его уверяло. Без помощи сего Римлянина восторг Вадимов подверг бы тайну его опасному открытiю. Публій остерег его, убедил к терпенію, и обещал разведать подробнее о сем невольнике; он вывел князя немедленно из дворца, и сам возвратился в оный.

Кто любил с подобною жестокостію, может предстaвить себе о состоянія души Вадимовой, в те минуты, когда друг его пекся в разведываніи. Восторги, уныніе, что может быть он обманут пустым сходствоме; робостныя помышленія о трудностях к избавленію своей дражайшей, естьли то в самом деле она: изображались на лице его в смеси различных красок. Едва преодолевал он нетерпеніе свое, тысячекратно обращался в след за Публіем, и столькож раз остановлялся. Наконец друг его возвратился, но не принес другаго известія, кроме того, что невольник сей находился в великой милости у Квиетія, и отправляет должность виночерпія; что он начинал с ним говорить без свидетелей, но не мог получить признанія: может быть по тому, что и сам не смел открыться о имени того, для кого он выспрашивал. Невольник сказал ему только, что он родом славянин Полянской, и взятый в плен Немцами, кои его продали Квиeтію. Однако предчувствованія ободряли Вадима; Он убеждал своего друга, чтоб он под каким нибудь видом попросил позволенія у Квіетiя взять его виночерпія на несколько часов в дом к себе. Публій не мог отговориться в том, и обратился к выдумкам приличной причины. Ему вспало на мысль объявить Квіетію, что известный ему обвиняемый в убійстве Либона Славянин, ближній родственник его виночерпію; что оный узнал его, и между тем впадши в жестокую болезнь, желаeт с ним видеться. Не нашел он затрудненія у Квіетiя; но не так легко можно было уговорит осторожнаго невольника. Предложеніе таковое казалось ему подозрительно, и никогда бы не согласился оный следовать за Публіем, естьли бы сей не шепнул ему на ухо об имяни Вадимовом. Перемена в лице виночерпія Квіeтіева уверила Римлянина, что догадки Вадимовы имели основаніе; он клятвами обнадежил не имет никакого опасенія, и тoгда в последованіи его возвратился в дом свой."

Боги! кого я вижу . . . вскричал виночерпій, взглянув на Вадима, и лишился чувств. Князь славянскій познал возлюбленную свою Брячиславу, бросился к ней на помощь; а Публій удалил своих служителей. Лобзанія Вадимовы скоро привели ее в память, и тогда верныя сердца нежных любовников предались полной радосши. Вадим разсказал Брячиславе все происходившее в ея отечестве по ея нещастном удаленіи; как проехал многія страны в проведанія об ней, и каким случаем нашелся он в Геркулане. Он не забыл описать пред нею жестoкость своего мученія, и каких слез стоило дерзостное ея предпріятіе ему, Дeкeвалу, и всему ея отeчеству. По тoм просил уведомить его, каким образом пропала она безвестно и досталась в услуженіе Квіeтiю. Брячислава, увидев доверенность своего возлюбленнаго к Публію, не опасалась онаго более, и разсказала следующее.

Молва, разнесшаяся о храбрости и щастіи моего Вадима, поощрила нетерпеливость мою увидеть его на самом позорище его славы. Не могла я ожидать позволенія на то моего родителя, ни противиться любви моей. Опасности, коим я подвергалась, не входили в мои мысли, и в мужеском плaтье щитала я себя с довольною предосторожностію. И так взяв только двух девиц своих и осмерых рыцарей, на верность коих могла полагаться, уехала тайно в Панонію. Безразсудство мое простиралось до того, что я не хотела продолжать путь мой теми местaми, где находились наши войска; мне хотелось чтоб пріезд мой возпоследовал: и для того следовала я проселочными дорогами уклонясь к Дунаю. Между тем последовало главное сраженіе. Разбитые Римляне бежали большею частію к сей стороне, уповая спастись на судах, стоявших у них на Дунае. Мы встретились с остaтком одного легіона, по одеянію признаны за даков, и были оным окружены. Телохранители мои оказали при сем случае невероятный пример храбрости; я и девицы мои также заключили умереть, либо избавиться. Множество Римлян пало от рук наших, но наконец были мы стеснены превосходною силою; телохранители мои покрыты множеством ран, и все мы взяты в плен. По щастію пол мой остался не известен нашим победителям. Нас привезли к Дунаю, посадили на судно, и сочли безопаснее продолжать путь свой морем Меотическим до Фракіи. Римляне содержали нас в жесточайшей неволе, заперши в чулане под накрыткою судна, и не удостоивали своих разговоров; мы слышали разговоры начальников их, что они намерены были продать нас в неволю. Однако желаніе их не исполнилось; возставшая буря разбила их судно. Мне не известно, что последовало с прочими; потому что я, напрягая силы мои к спасению жизни моей, лишилась чувств, и опомнилась уже на корабле Фракійских морских разбойников. Тогда лишь узнала я, каковой подвергалась опасности, и безразсудное предпріятіе в остановленіи родительскаго дому впервые объяло мои мысли ужасом. Чего не должна была опасаться я от варваров, когда бы открылся им пол мой? Но щастіе сохранило меня от сего бедствія. Варвары помышляли токмо о своей корысти, поплыли к островам греческим, и продали меня Кипрскому Наместнику Квіeтiю. Осторожное мое поведеніе отводило и в сем месте подозренія о моем поле; но с другой стороны терпела я жестокія нападенія от женщин. Лице мое многим нравилось и я без всякаго намеренія произвела множество побед. Мнимая суровость моя приводила пленниц моих в досаду, и наконец обратила страсть их в ненависть. Я претерпела разныя от оных гоненія; и сіе принудило меня стараться заслужить покровительство моего господина. Прилежность в исполненіи его повеленій пріобрели мне его милость, и я определена в виночерпія. Должность моя состоит токмо подносить напитки гостям во время пиршеств; а в прочее время я почти иикогда не выхожу из моего покоя, и провождала дни мои, оплакивая с тобою, любезный Вадим, и с родителем моим разлуку. Квіeтій примечал сокровенную печаль мою, и по милости ко мне выспрашивал о причине оныя; я всегда уверяла его, что удаленіе из отечества, и оставленіе престарелаго без помощи родителя, наполняют мысли мои горестію. Квіетiй, считавшій меня за Славянина из Поляніи, обнадеживал, что по возращеніи в Рим даст мне свободу и облегчит путь мой в отeчество мое. С того времяни могла бы я успокоиться, естьлиб только имела известія о возлюбленных мне особах; ибо время возвращенія моей свободы приближалось, и Квіeтій намерен был по совершеніи свадьбы дочери своей, для коей промедлил он в Геркулане, отъехать скоро в Рим. Не могу изобразить тебе, любезной мой Вадим, с каковым чувствіем увидела я тeбя ходящаго во дворце Квіeтіевом! Примечаніе, с коим ты взирал на меня, уверяло меня, что я в лице твоем не обманываюсь. Но надежда моя изчезла по твоем удаленіи; мнимая мечта сія произвела лишь слезы. Я не верила и тогда глазам своим, как почтенный Публій упомянул мне о твоем имяни; не верю еще и поднесь, чтоб щастіе мое достигло до таковой степени! Но когда столь не ожидаемо соединены мы в стране удаленной, уповаю, что нещастія мои воспріемлют конец свой; и могу ли быть я злочастною, когда соединена с возлюбленным моим Вадимом!

Окончив повесть свою, обняла она восхищеннаго своего супруга. Они никогда бы не разстaлись, естьли бы Публій не припомнил, что для благопристойностпи должно Брячиславе немедленно возвратить ся в дом Квіeтіeв. Он обещал употребить все средства к убежденію Наместника Кипрскаго в здержаніи даннаго слова своему виночерпію, и провождая Брячиславу в дом его, непропустил того исполнить. Он уведомил его, что славянин узнал в виночерпіи роднаго своего брата, который предлагает за него выкуп, и готов с сею прозьбою повергнуться к ногам его. Он предлагает мне выкуп, сказал холодно Квіетій; но не уповаю, чтоб в состояніи был он заплатить то, чего я потребую. Трудно мне лишиться возлюбленнаго и вернаго мне невольника. Но пусть предстанет ко мне сей славянин. Публій, готовый жертвовать всем именіем своим пользе своего благодетeля, спешил принести радостную весть Вадаму. В тот же час предстал он с ним Квieтiю.

Вадим, не унижая себя, сказал глубочайшее почтеніе сему знаменитому Римлянину. Величественный вид и красота Славянскаго князя, внушили еще во время суда над ним уваженіе к нему в Квieтiе. Он слушал со вниманіем предложеніе Вадимово, которой говорил ему следующее: "светлейшій Квieтiй! благополучным считаю час, в который прибегаю к высочеству твоему. Вина моего прошенія тебе известна; брат мой свободнорожденный Славянин находится в твоей неволе, когда токмо можно называть неволею услуги великодушному Римлянину. Сей брат мой, отторгнутый нещастным приключеніем из своего отечества, нанес безмерную горесть престарелому родителю, мужу обремененному ранами и славою в услагах свету известнаго словянoрускаго князя Буривоя. Печаль, снедающая остаток дней его, убедила меня предпріять с воли его странствованія по свету, для сысканія толико любезнаго ему сына. По безплодным и продолжительным путешествіям, нахожу я онаго в твоем дом. Когда ты, Светлейшій Квіетій был родителем, то можешь разуметь о цене дара, каковый в состояніи учинить отцу моему. Но не желаю я, чтоб лишился ты в пользу нашу заплоченнаго за него злата. Я готов возвратить оное, или сколько ты потребуешь; страннопріемник мой почтенный Публій Iовиніян будет в том порукою, что требованіе твое будет исполнено. Но когда и сего недостанет, предлагаю я себя в невольники на место брата моего, да узнает родитель мой по его возвращеніи, сколь тщателен был я в исполненіи его воли". – Квіeтiй удивлялся красноречію и добродетели славянина; а Брячислава, предстоящая тут, проливала слезы, зря таковой опыт верности своего возлюбленнаго. Публій возобновлял прозбы, и предлагал свое поручительство, Квieтій пришел в умиленіе. Поистинне редкой пример великодушія! сказал он; Славяноруссы известны нам только по имяни; мы считаем их варварами, и при своем токмо одним себе опыты добродетелей: однако случай сей приводит меня к противному заключенію. Но зри, почтенный странник, (продолжал он обратясь к Вадиму) что Римляне всегда могут спорить с славянами! Естьли преодолевали вы нас иногда своею храбростію, не победите однако в великодутіи. Я возвращаю тебе, Замбрай (так называлась в плене Брячислава) твою вольность! – сказав сіе, подал он ей изготовленный лист отпущенія, обнял с отеческою милостію, и подарив коробочку, наполненную дорогими камнями, позволил удалиться в отечество, обрадованные любовники с радостными слезами приносили ему благодарность; Публій превозносил его великодушіе, и препроводил их в дом свой.

Казалось тогда, что все бедствія соединенных супругов прекратились. Они готовились отправиться немедленно в Дакію, чтоб обрадовать возвращеніем своим огорченнаго Дeкeвала, и заключить брак, котораго отсрочка по утвержденной клятве казалась несносна Вадиму. Известіе, чтоРимляне готовятся напасть всеми силами на Дакію, и успехи оружія их, возобновленные в Панонія, понуждали их ускорить отъездом; но с другой стороны полагали преIпятствіе следовать по намеренію их сухим путем. Публій предварил Вадима, что все дороги, которыя бы они ни избрали, навлекут им опасность от Римских войск, и советовал сесть на корабль, доказывая что чрез Меотиское море могут они безпрепятственно пристaть к берегам своего отечества. Он постарался облегчить сіе путешествіе, и пріискал корабль, имевшій чрез несколько дней отправиться в Колхиду. Вадим с возлюбленною своею Брячиславою считали минуты, удерживающія их в областях Римских; сердца их трепетали при воображеніи об ожидающих их радостях. Но бедственное созвездіе, простирающее на них злобное свое изліяніе, готoвило им невоображаемую напасть.

Дни за два пред тем, как надлежало им садиться на корабль, возпоследовала наипріятнейшая погода и тишина настала после продолжительных ветров. Публій предложил Вадиму выехать на охоту; они оставили Брячиславу заниматься пріуготовленіями к путествію, и следовализа город. Но каких горестей избавился бы князь славянскій, естьлиб последовала за ним его возлюбленная! Благополучная та погода была преддверіем небеснаго гнева, определившаго погибнуть Геркулане от страшнаго землетрясенія, а Вадиму учиниться в цветущих летах вдовцом, нещастным любовником, злополучнейшим на свете человеком. Они не больше часа проводили в звероловстве, как Публій почувствовал жестокую головную боль и принужден возвратиться в город. Вадим, желая возпользоваться благополучным времянем, остaлся продолжат охоту с служителями своего друга. Но среди лучшаго своего удовольствія с ужасом приметил начавшееся жестокое землетрясенее. Приведенный в трепет, поскакал он к городу, но усиливающееся колебаніе земли остaновляло его лошадь; он остановился, и в смертельном страхе был свиделем того, как разсевшаяся в нескольких саженях от него земля пожрала в пропасти свои следовавшаго за ним служителя. Сколько ни велик был ужас его, но не забыл он о своей возлюбленной Брячиславе; ему представлялось, что опасность в городе, наполненном высокими зданіями, еще стокрап больше, нежели на открытом поле. Любовь превозмогла страх, и понудила его поспешить в Геркулану, чтоб спасти Брячиславу. Но небо противилось его намеренію: землетрясеніе умножилось еще больше, и дрожащая лошадь не повиновалась его понужденіям. Он готов был бежать пешком; но вся природа, как бы приближавшаяся к своему паденію, принудила его помыслить о спасеніи собственной жизни. Находящаяся близ Геркуланы высокая гора, Везувія называемая, с преужасным стуком, треском и громом расселась, пролияла из недр своих реку раскаленных металлов. Казалось, что сам ад разверз тогда смертоносную гортань свою, Вадим видел, что ток пламенный стремился прямо на Геркулану, но не достиг еще, когда вылетевшая из вершины Везувія огненная туча , состоящая из раскаленных камнев и горящаго пеплу, покрыла сей нещастный город; дым смешался с воздухом, и застенил в очах его зреніе. Горящій пепл хoтя не тaк густо, но простирался до самаго того места, где находился нещастный Вадим, опалял его, и принудил удалиться в густоту близ стоящаго лесу. Однако и в оном не был он безопасен; пепл упадал сквозь листы, и зажигал самыя древа: он принужден был скакать, куды зря и отчаялся уже в своей жизни, как щастіе привело его к пещере некоторой горы, в которую въехав с конем своим, избавился он от всеобщаго пожара. Препровел он в сем месте остаток дня и ночь между жизни и смерти; он приходил в себя за тем только, чтоб чувствовать свое злощастіе. Не мог он и воображать, чтоб Брячислава могла спастись, когда весь город покрыт был огненным морем. Он не мог оплакать своего нещастія, не мог сожалеть и о погибели своего друга,как бы нарочно судьбою от него на смерть увлеченнаго; ибо отчаяніе лишало его чувств. Лучи возходящаго солнца, простершіеся в мрачное убежище его, извели его из онаго, дабы удостовериться в злополучіи. Он вывел коня своего, видел во всей природе прежнюю тишину, равно как бы не случилось никакой в оной перемены. Прошедшіе ужасы, представлялися ему как бы сновиденіе, и только серный запах с курящимися в разных местах остатками зданій и лесов удостоверяли его, что прошедшее нещастіе было не мечта ночная. Он сел на коня своего и поехал к городу, имея еще надежду, что может быт в остaтках зданій найдет он возлюбленных особ своих. Но вступая на ближнюю к городу вышину, с которой вся Геркулана была видима; не приметил ни малейших следов зданій? Из цветущаго города учинилась черная гора, курящаяся заразительным паром; ибо вся долина, на которой стоял оный, засыпана была изверженіем из Везувія. Вадим неповерил бы глазам своим, что был на том месте город, естьли бы положеніе Везувія, учинившейся с того времяни огнедышущею, не уверяло его в тoм[12]12
  В сем произшествіи видим некоторое несогласіе в историческом леточисленіи. Город Геркулана засыпан был при начале возгоренія горы Везувія, изверженным из нея горячим пеплом, обще с другим городом, называвшимся Урвис Помпей, при владении Типа Веспасіана, в лето 80 по Рождестве Спасителя; а война у Римлян с Декевалом началась при императоре Траяне, лет с двадцать после того. Но хотя повесть о Вадиме и доказываeт начало войны, сей прежде погибели Геркуланы, но сочинитель охотно уступает Господам Хронологам, и дает им честное слово отнюдь в том не спорить.


[Закрыть]. И так не осталось нещастному Вадиму инаго, как оплакивать вечную разлуку с возлюбленною его Брячиславою. Он препровел несколько дней, разъезжая по окрестным местам, но не мог сыскат никого спасшихся из Геркуланы и некоторыя земледельцы, видевшіе издали погибель само города; уверяли его, что ни одна душа из онаго не успела выбежать, но все жители обще с им засыпаны были горящим пеплом.

Описывать горестное состояніе, в каковом находился отчаянный Вадим, недостаточны все выраженія слова. Не однократно покушался он лишить себя жизни, и последовать в вечность за своею супругою; но некоторый луч, хотя весьма слабой надежды, остановлял возносимую им на себя руку. Ему представлялось всемогущество богов, которому нет невозможнаго, и что из средины пламеннаго ада могли они спасти его возлюбленную. Он находил болезненное утешеніе обманывать себя тaковою мечтою, и нечувствительно подкреплять себя к спасенію нещастія. С другой стороны представлялся ему престарелый Дeкeвaл учинившимся родителем безчадным, считающій в нем своего сына, и полагающій в нем единую отраду и защиту oт угрожающих престолу его врагов. Благодарность убеждала его обратиться к нему на помощь; он возложил судьбу свою на промысл богов, и хотя оплакивал погибель Брячиславы, слезы его текли уже без отчаянія. По нескольких днях, проведенных в новых, но равномерно тщетных поисках, предпріял он путь в Дакію, не имея при себе ничего, опричь оружія и коня, на коем застигло его бывшее злополучіе.

Шествуя чрез немалое разстояніе, всюду встречал он плачевные остатки бывшаго бедствія; он видел разрушенныя зданія, неизмеримые провалы, созженныя селенія подземным пожаром, и всю землю в печальном виде, обезображенну горящим пеплом; но сердце его еще было печальнее. Кроме утраты его, он находил себя в жестoкой необходимости следовать, пешком; ибо не имея, денег, принужден был продавать коня своего. Напоследок наставшая ночь принудила его искат убежища в постоялом доме, и сверх всякаго ожиданія увидел в оном того глупаго желтоодеяннаго невольника, которой был причиною, что он сочтен за убійцу Либона с его невестою. Простай (сказано уже, что так назывался сей невольник), узнавши Вадима обoмглел; он заключил, что тoтчас получит отмщеніе за ложной донос свой. Опамятовавшись хотел он бежать, но видя невозможность к тому, упал в ноги славянскому князю, и лежав говорил: Многомилостивый господин, родившійся под дубовым кустoм! помилуй и не отруби мне головы; за то, что я тебе много досадил. Чтож делать? ведь это случилось нечаянно, и поворотить уже не льзя. – Вадим при всей своей печали не мог удержаться от смеху, видя смятеніе и робость простосердечнаго сего человека; он поднял его, и обнадеживая прощеніем, спрашивал, каким случаем избавился он из Геркуланы. – Постой, господин доброй, отвечал Простай, вскоча радостно, не о тoм наперед говорить надобно! когда уж мы с тобою помирились и стали друзья, то я желаю быть твоим верным слугою. Господина моего уже нет на свете, а я. . . . по тебе слово (продолжал он шептать Вадиму на ухо) без господина быть не могу. Сам ты разсуди, что я человек смирной, и когда некому будет меня оборонять, так всяк будет меня бить и рубить мне голову, как угодно. – Вадим охотно желал принять его в услуженіе, уповая, что таковой малоумной человек никогда с умыслу ему не изменит. Он обнадежил его своим покровительством, и обещал наградить по возвращеніи в отечество свое. Обрадованный тем Простай прыгал от удовольствія, и продолжал свое приключеніе: Тогда, как приметил я (говорил он) что эта земля, где мы были, и весь этот город, дом и башни, стали беситься, так я очень испугался... потому что я ничего бешенаго не люблю. Я вскочил в конюшню моего бывшаго господина, выбрал лучшаго мерина, взял много денег, и ускакал. Я уже очень издалека оглянулся, и видел, что весь город покрыли превеликою огненною шубою ... как надобно думать за тем, чтоб усмирить бешеной город. Однако я не осмелился назад воротиться, и пріехал сюда. Ну, мой новой господин! теперь возми обе сумы с деньгами себе; я с деньгами обходиться не умею, по мне хоть бы и во веки их не было, лишь был бы я сыт.

Вадим, развеселенный простотою новаго слуги своего, чувствовал притом и покровительство на себе небесное, что нечаянно доставлено ему средство к продолжению дальняго пути и верной товарищ для услуг. Печаль его облегчилаь и тем, когда видел он, что боги могли спасти слабоумнаго невольника: для чегож (помышлял он) сомневаться мне, что не могла спастись притом и моя возлюбленная Брячислава! Он выспрашивая у Простая, мог понять из слов его, что несколько людей бежали к морю и садились на корабли. Надежда его тем подкрепилась; но видел он, что не за чем уже больше медлить ему в областях Римских. Когда по щастію его Брячислава и осталась на корабле, без сомненія возвратится в свое отeчество, и в оном токмо надлежит ему удостовериться о ея участи. Он заключил следовать в Дакію, чрез области немецких Королей и Полянію. Остaтoк вечера провел он в разговорах с своим Простаем. Между прочим спрашивал он у него, как заключает он о природе и имяни новаго своего господина? – Простай засмеявшись отвечал, что таковой вопрос очень смешон и всему свету известен. Вадим сочтя,что может быть и в самом деле сведущ он об настоящем его имяни, запрещал ему говорить громко, и подтверждал хранить сію тайну. – Это не возможно! вскричал Простай; когда мы пріедем в чужую землю, и станут у меня об тебе спрашивать, кто ты таков; как же мне не сказать, что ты мой господин? хоть тебе этого и не хочется, а я принужден тебя называть моим господином. А когда спросят, где ты родился? и этого умолчать не льзя; я принужден буду скават, что ты родился под дубовым кустом. Ведь известное дело, что где какую вещь найдешь, там оная и родилась; напр. где найдешь гриб, тaк ведь он там родился и вырос; я нашел тебя под дубовым кустом, и нигде прежде не видывал: так известное дело, что ты родился и вырос под дубовым кустом. – Вадим веселился простотою слуги своего, и утверждал его в таковых о себе понятіях. Приказал ему иметь смoтреніе за лошадьми и кормить оных; подтверждал беречь деньги и без дозволенія его ни кому оных не давать; обнадеживал вновь своею защитою, и приказал очень рано, оседлав лошадей, быть в готовности к oтъезду. Простай рачительно исполнял его повеленія, быв всегда усерден к его услугам. В следующій день отправились они в путь свой.

– Остаток вечера предопределен был Избором для другаго не меньше нужнаго упражненія: дожидался его великій ловчій; надлежало с оным сделать разположеніе, к наступающей осенней войне с зайцами. Он остaвил любезнаго своего Голована, уже разинувшаго рот для описанія приключений Вадимовых в его путешествіи: повествователь принужден был оный зажать; но в следующій вечер, растворил еще шире обыкновеннаго, и вылетело из онаго нижеписанное.