Текст книги "Вечернія часы, или Древнія сказки славян древлянских"

Автор книги: Василий Левшин

ВЕЧЕР XXII.

Когда печаль осмеливается отягощать души великих особ, они наказывают землю лишеніем своего Светлейшаго явленія. Последовав сей почтенной привычке Царица, постаралась чрез целых восемь дней никому не показывaться. В сіе время Циклоида занимала душу свою злобнейшими умыслами, и напояла Царицыну подозреніем. Фіялочки из цветов Гориславиных продолжали вянуть; ложная Анемона приписывала приключеніе сіе измене Остроиловой. Отчаянная Царица, вытерпев все мученія любви, в коей считала себя измененною, решилась победить свою страсть, и взять к неблагодарному, котораго весьма любила, чувствованія равнодушныя, коих считала его достойным. Циклоида торжествовала, вложив скорьбь в грудь своей совместницы; но она имела еще причины пріятнейшія ненависти своей, коих не упускала из виду. Она видала Остроила каждой вечер, и сей нежный любовник искал в друге Доброгневином отрады мученію, причиняемому ея уединеніем. С перваго вечера ложная Анемона начала наносить ему без пощады несносные удары. Она объяснила ему с притворным огорченіем, что Доброгнева кажется ей быть очень мало к нему благосклонною; что говорит об нем всегда худо; что без сомненія думает и того хуже. – Ах! чтож я ей сделал? сказал Остроил с отчаяніем. Я не хочу льстить себе, но по благосклонности, с каковою она со мною разговаривала. Я осмелился надеяться. – Я этому очень верю (подхватила волшебница): но быв вам искреннею пріятельницею не могу вам льстить, и должна, естьли только позволено открыть, что я замечаю о склонности Царицыной больше к Алмазу. Поверь моему нежному дружеству, любезной Остроил, истреби из сердца твоего страсть, клонящуюся к твоему нещастiю; вы, много найдете женщин столькож любви достойных, и имеющих вкус лучшій, нежели в Доброгневе, которой может учинить вас щастливым. – Какой совет! отвечал влюбленный Остроил: я обожаю царицу, я имею к ней такую любовь. – Подумай (подхватила волшебница), она забрала в голову, что ты любишь меня. – Ах! (сказал Остроил, бросясь к ногам ея). Выведите ее из заблужденія, сделайте милость, уверьте ее, уверьте, что никогда – Прозьба ваша справедлива, сказала волшебница с скрытою досадою, и оставила его. Все последовавшіе за тем разговоры уподоблялись сему; я не стану оных описывать, имея разсказывать о других важнейших вещах; довольно лишь ведать, что волшебница старалась всегда утверждать Остроила в отчаяніи, и допускать в сердце своем усиливаться любви, столькож жестокой, как и безразсудной.

В продолженіи уединенія Царицына придворные разсуждали, какая бы могла быть причина сему тайному побужденію: одни утверждали, что это угрожает опасною войною соседственному Королю; другіе говорили уверительным образом, что вскоре откроет то об важном предпріятіи. Они описывали все подробности, и видели неложные успехи, боги знают, чего. Господчик, Пустозвяк, думал, что Ея величество занимается, выдумкою новых теней для шитья; всяк наконец разсуждал по своей склонности, по вкусу и по корысти; но чтоб постигнуть настоящую причину, недоставало им безделицы только, благоразумія.

Царица между тем появилась, и все разсужденія кончились. Тщетно старалась она скрыть тайную печаль ее проницающую; все, что могла она из себя учинить, состояло в том, чтоб казаться угрюмою. Двор тотчас учредил себя по виду своей царицы; не было лица в обоих полах, во всех возрастах, чинах и достоинствах, которое бы вдруг не учинилось угрюмо: картина таковая была очень смешна, но шло не до шуток; всяк молчал, а естьли и говорил, то односложными словами. Искатели преспола имели назначенные дни для пиршеств, кои по очеряди учреждали в увеселеніе царицы, но она без сомненія забыла, что очерядь сія состояла за Остроилом, без чего конечно бы не вышла из продолжительнаго своего затворничества. Она прошла к впадине оконечной; Остроил приближился с трепетом. Из всех придворных он лишь один меньше имел угрюмости. Доброгнева, увидев его близ себя, пришла в смущеніе, закраснелась и отвратила от него взоры. – Государыня! сказал Остроил унывно, все видимое мною предвещает об моем нещастіи! – Каких нещастій опасаетесь вы? отвечала Царица с суровостію. – Ужаснейших пред всеми на свете! говорил он: представьте, сколько оныя страшны и сколько отягчают мою душу! печаль, оказывающаяся в очах вашего величества, не должна ли поразить того, который бы отдал тысячу жизней своих для успокоенія вашего сердца? – вот выраженія очень ловкія, чтоб казаться чистосердечным! сказала Царица. Оныя гораздо слабее моего чувствованія, отвечал Остроил. Ах, государыня! сколько буду я злощастен! ибо не сомневаюсь, что из всех ваших искателей не нравлюсь вам всех больше, и прещастливый Алмаз. – Я имею свободу (подхватила быстро Царица) предпочитaть того, кто покажется мне меня достойнее. – Но кто бы то был? (подхватил Остроил в свою очерядь). Тот, кто к испытанным чувствованіям присоединяет характер, любви достойный. Разсмотрите (продолжала она, бросив на него гневный приведшій его в трепет взор), что после таковаго объясненія имеете ли вы право требовать?– Какой ужасной взор! возопил Остроил; обожающее вас сердце могло ли сделать столь лютое преступленіе котoрое бы оный заслужило? – Он умолк. Доброгнева вскинув нечаянно взгляд и лице его, усмoтрела оное орошенно слезами; она смягчилась, вздох изменил тайне ея сердца.

В сію минуту Остроил почувствовал великое щекотанье за левую его ногу; он тотчас забрыкал ногою; по тому что был щекотливейшій человек на свете. Проклятой Сафагой наделал это. По движенію ноги дух узнал, что он щекотлив, и с радостію тем возпользовался; быв невидим, усугубил он свою жестокую шутку. Руки его имели проворство невообразимое, и удобны были учинить щекотливым человека, ни мало тому не подверженнаго. По мере тoго, как прогуливались по нем проклятыя Сафагоевы руки, и подвигались к местам чувствительнейшим, безпокойство и брыканье Остроилово умножались: он призывал на помощь все силы души своей, чтоб удержаться; но Сафагой не давал ему ни малаго отдыху. Принужден был Остроил покориться своему чувствованію. Сей нежный любовник, пронзенный до внутренности словами Царицыными, имел лице, покрытое слезами, хотел оправдаться; Доброгнева сама того надеялась, слушала его с нетерпеливостію: уже смягчалась, как вдруг захохотал он дурацким смехом, безпрестанно умножающимся, и сопровождаемым некотoрым корченьем; все то усугублялось смешнейшими телодвиженіями. Весь Двор обратился, устремил глаза на Остроила, и как бы сговорясь и поднял вдруг громкой смех, разлившійся, подобно по скачкам текущему водопаду, из комнаты в комнату, до крыльца и на улицу. В одну минуту Трантараран, находившійся в угрюмейшем на свете виде, начал оказывaть знаки глупой радости; все в нем захохотали, начиная от Царицы до последняго конюха.

При утишеніи перваго грому, Остроил находился почти при смерти, и упал без чувств: отнесли его домой, проходя мимо шутов, в которых чрез смех обратились все придворные. Врачи созваны, они сбежались, узнавали, щупали руки, разсуждали, приказали пустить ему кровь, и заключали решительно, что он отягощен тaким припадком безумія, которое неисцелимо.

Доброгнева, не взирая на все причины, для которых, думала она, надлежит ненавидеть нещастнаго Остроила, была тронута его состояніем, и говорила о том с ложною Анемоною. Вашему Величеству всего пристойнее (отвечала сія) забыть об нем; это дурак, не заслуживающій. – Это правда (прервала слова ея Царица, вздохнув); как жаль!

Предстaвьте о смятеніи, соединенном с бешенством, в каковом находился Остроил; все разсужденія приводили его в отчаяніе. Его презренная любовь, глупость учиненная им в глазах Царицы, и при том обожаемой от него; сіе жестокое щекотанье,коего причины не мог он постигнуть, состaвляли для него смертельные удары, раздирающіе его душу, и смущающіе разум. Как великой философ, к преодоленію несноснаго своего положенія, заключил он умереть. Готов он был взять тaковое богатырское намереніе; но при первом слове, которое он об том сказать хотел, часы его готовились зазвенеть. В самое то мгновеніе ока ощутил он себя подхваченна невидимою силою. Вскоре увидел он себя на высоте воздуха в безмерном от земли удаленіи; и сколько ни был отважен, но смертный хлад разпростерся по его жилам; он лишился чувств.

Нет сомненія, чтоб это похищеніе не было дело Циклоидино; ненависть ея к Царице, и страсть к Остроилу, достигли крайнейшаго степени; цветы Гориславины, приводили ее в безпрестанное смятеніе: она не могла больше сносить виду своей совместницы, и не можно было ей жить без Остроила. Учинившись невидимою, перенесла она его в замок прелестной и находящійся в государстве волшебницы Обрады.

Она поспешала, и путь кончен не больше, как в три минуты; она положила Остроила на софе, и поднесши под нос к нему чуднаго бальсаму, привела его в память. Он очнулся и пришел в крайнее изумленіе.

Нечаянное отсутствіе Остроилова произвело на другой день великое волненіе при дворе Трантараранском; мнимая Анемона пропала в одно с ним время, и волшебница старалась, чтоб настоящая Анемона не освободилась с башни: тaким образом заключено, что вероломец сей похитил подругу Царицыну, которую он обожал; и что составляло то преступленіе, для котораго нет приличной из жесточайших казней. Сделали тысячу других столь же глупых разсужденій, коими отягощали нещастную Доброгневу; она принуждена была послушать, приходя в отчаяніе; потому что выраженія их были тем для нее несноснее, что благопристойность принуждала ее притворяться. Она могла овладеть собою столько, что не показала могущаго открыть ея чувствованіе: она являлась небольше принимающею в том участiя, сколько требовало правосудіе и польза Ея Величества, и приказала с хладнокровіем учинить погоню за похителем Анемониным, коего не удостоила назвать имянем. По том с терзаемою душею удалилась во внутренніе чертoги для свободнаго размышленія о своих нещастіях.

Между тем волшебница Горислава видела все произходящее: правда то, что власть ея не простиралась до возможности разрушать дела другой равной ей волшебницы; и не позволено ей было силою вырвать внука своего из рук Циклоидиных; но позволялось ей взять всякія предосторожности, кои прозорливость ея представляла средствами к освобожденію Остроила. Она с поспешностію начала перебирать лучшія свои книги, и нашла, что помощь волшебницы Малуши, старинной ея пріятельницы, может быть ей полезною. Она не мешкав села в колесницу, запряженную четырью крылатыми зміями, и поскакала к оной.

Малуша была самая благонравная, честная и ласковейшая волшебница на свете; лучшая забава ея состояла в тoм, чтоб во весь день мыкаться по свету в виде белой кошки с черными и желтыми пестринами. Она имела проворность невероятную, вид прелестной, забавлялась безпрестанно, колола только в шутку, и делала почти ежедневно невинныя проказы. Она была зла только противу людей порочных, кототых из презренія к законам и добрым нравам терпят в обществе, и которые составляют вред и стыд для онага. Кой час усматривала она таковаго человека, спешила к своей добыче, и без всякой пощады замечала онаго на самой средине лба литерою Б. Сей род наказанія сначала был действителен; убегали как яду замечанных таковою буквою. Но в последстве найдено средство закрывать сей стыд небольшею мушкою золотаго цвету. Привыкли мало по малу; наконец вышло то, что сочли оную и за прикрасу; старались налеплять, и пренебрегали людей никогда на себе оной не имевших. Волшебница видела произходящее, много сердилась, но дело шло своею дорогою. Она сказывала, что не ея вина в том, что человеки не осмеливаются ненанавидеть людей безчестных; что к ней не отваживаются они приближаться; и что она всегда замечает их на лбу в славу добродетeли, кой час попадутся они ей в когти.

Малуша лишь возвратилась с радостною победою домой, ей удалось заметить двух таковых особ, как волшебница Горислава прибыла к ней. Обе волшебницы обнялись; причина путешествія немедленно объяснена, и в тoт же час определено, какое избрать средство. Малуша велела Гориславе вырвать три волоска из кошечьяго хвостa своего; она сказала ей, что надлежит сожечь оныя на голове Остроиловой, так, чтоб Циклоида не видала, и больше бы не безпокоилась. Или я весьма обманываюсь (говорила она), или все способы, кои она предпріимет ко удовольствованію любви своей, будут недействительны и обратятся напротив ей. Желаніе вредить всегда ослепляет порочных; они в заблужденіи подвергаются страстям своим; но честныя души находят помощь защитить себя от их сетей. Поверьте мне (продолжа она), что три волоска, из хвоста моего созженные, наделают хлопот Циклоиде. Я очень люблю вашего Остроила; я видела его еще маленькаго; он был так благонравен, любезен; Доброгнева весьма для него кстaти. Надобно соединить их, я на то согласна. Сія бедная девица претерпит несколько досадных опытов; я вас в тoм предъизвещаю. Но ежели судьба не возпротивится, мы достигнем желаемаго.

После сих достoпамятных слов и благодарности, Горнслава отъехала, очутилась невидимою в замке Циклоидином, возпользовалась способною минутою для созженія трех чудных волосков, поплакала немножко над своим внуком, препоручила онаго всем добрым духам, и оставила его преданна всем горестям любовным, но не взирая на то покорна предпределеніям судьбины.

Изумленіе, в каковом нашелся Остроил, пришед в себя, и очутившись в палатах незнакомых, принудило его встать поспешно; он торопно переходил из комяaты в комнату, выскочил в сад, и пробегал по оному. Все встречающіеся ему предметы мелькали мимо глаз его, и не остaновляли на себе оных. Наконец в скрытой дороге повстречался он с мнимою Анемоною; он находился от нее шагах в шести, но она его невидала. Напоследок (вскричал он, бежав к ней) где мы? где Царица? что сделалось со мною? – я не ведаю, в каком мы месте (отвечала волшебница с притворною невинностiю): но этoт Дворец и сады удивительны. Но здесь мне кажется прекраснейшее место на свете. – Доброгнева здесь ли? – Не думаю, отвечала Циклоида; я очень ее люблю, и жалею, что с нею разлучена; но когда я нахожу вас, то вы мне лучше царицы и всех придворных. Великодушная Анемона! (сказал Остроил) после Доброгневы я люблю вас больше всех. Любовь влечeт меня к ней, но к вам чувствую я великое двужество.

Разговор сей прерван был пріятнейшею послышанною тoгда музыкою. Нежнейшіе голоса, сопровождаемые звуком разных орудій, пели хором следующія слова:

 
В сем жилище столь прекрасном
все согласно воспоем,
ощущая в сердце страстном
огнь любовный мы своем.
воспоем для Остроила
Анемонины красы,
чтоб их страсть соединила
навсегда в сіи часы.
чтоб они любовью тлели:
так судьбы то повелели[32]32
  Сочинитель просит извиненія в том, естьли стихи сіи не будут найдены довольно прекрасными; волшебница сочиняла их на скорую руку и не когда ей было обокрасть старинных добрых Авторов.


[Закрыть].
 

Слышите ли, что поют? сказала волшебница Остроилу с пристрастным изумленіем; что думаете вы об этом? – То, что музыка хотя стариннаго вкусу (отвечал Остроил), но довольно хороша, а слова ни куда не годятся. – Но ежели между тем (сказала волшебница) судьбина не шутя повелевает нам любиться? – Вот тебе раз! (говорил Остроил) это дурачество; я уверен, что судьба о том и не думывала. Успокойтесь, я люблю Доброгневу в тысячу раз больше моей жизни, и не думаю, чтоб самая судьба могла быть в силах охладить мою к ней нежность.

Волшебница догадавшись, что не должно вдруг нападать, перервала проворно разговор, и пригласила Остроила итти прогуливаться с нею; она показывала ему красоты сего очарованнаго жилища, прозрачность вод его, прохладность рощей, разположеніе садов, великолепіе зданія, богатство украшеній и всюду господствующій вкус. Таковым родом разсеянія чувств изгнано было на малое время воспоминаніе о ея сопернице из ума его; однако он безпрестанно возвращался к предмету, владычествующему его сердцем. Циклоида тогда слушала его, сострадала, проливала ложныя слезы об его нещастіи, говорила о своей привязанности, нежном участіи пріемлемом ею в его печали: сіе польстило ему; скорбь его уменьшилась; доверенность и дружество постепенно раждались в душе его. Циклоида была его прибежище, отрада, верной друг: в печали его являлось некое удовольствіе о том, что небо, удаляя его от Доброгневы, оставило с ним Анемону.

Таковым образом прошли первые дни; любовь волшебницу ухитрила: она узнала средство, что можно ослабить величайшую печаль, когда являть, что принимаешь в оной участіe. Она ничего не упустила могущаго облегчить Остроилово уныніе, выдумала ежедневно новыя увеселенія, празднествы, пляски, и позорищи всех родов занимали собою всякой день и часть ночи. В те минуты, когда уныніе Остроилово было в совершенстве, Циклоида тотчас начинала говорить о Доброгневе: но сіе имя его пробуждало, разговор оживлялся, лице развеселялось, печаль его исчезала; пріятные предметы, представляющіеся тогда глазам его, привлекали его вниманіе: он мог видеть и слышать произходящее вокруг его; и душа его, не столь понуренная, могла принимать пріятное впечатленіе прелестных забав, не подозревая о том, что все они для него учреждались.

Искусная выдумка, употребленная волшебницею для истребленія из души Остроиловой горестных чувствованій, имела некоторой успех; задумчивость его стала не так сильна: он начал заниматься игрою волшебницыных комедіянтов, хотя посредственно ловких по тогдашнему времяни. Он улыбался в комедіи и взирал на Анемону почти без скуки; в опере, хотя в тогдашнее время пели еще непосредственно плохо, приставал он иногда с своим голосом. Мало помалу наконец попеченіем ложной Анемоны и с помощію времяни, горесть его обратилась в сладостную задумчивость, и страсть Циклоидина учинилась жесточайшею.

Между тем, как Остроил становился терпеливее, жесточайшая печаль возмущала нежную Доброгневу: по мере тoго, как предметы удалялись, подозренія, внушенныя вероломною волшебницею, отчасти теряли свою силу. Разговор Остроилов, его чистосердечной вид, страстные взоры, безпокойства и его почтеніе, изображались в душе ея в сильнейших чертах любви. Похищеніе Анелоны было обстоятельство жестокое, котораго не могла она согласить с понятіем, каковое об нем имела: одно только сіе мешало совершенному его оправданію; но со всем тем, не взирая на роптанія разума, не возможно ей было считать его ни изменником, ни вероломным. Страсть Доброгневина торжествовала над догадками: Остроил нежной, страстной и невинной, был обожаем, и она не могла не чувствовать, что любит его, хотя бы он и виновен был.

Таковыя помышленія следовали повсюду за Доброгневою; ревность, печаль, страданіе, все жестокія чувствованія, обыкновенно споследствующія страсти нещастной, попеременно терзали ея сердце; красота ея участвовала в сем болезненном состояніи, цвет лица ея не живее был души ея, глаза ея учинились томны; и за сею пріятною веселостію, умножавшею красоту ея, последовало безпрестанное уныніе, навлекшее разные досадные переговоры. Сказки Алмазовы, бандора Тюльпанова, драгоценности Пустозвякова, и превозходныя дарованія Кузнечиковы, не действовали к разогнанію ея печали. Когда сіи придворные начинали с нею говорить, жасмины, из цветов ея испускали запах несносной; а Сафагой с самаго похищенія Остроилова, переселившійся во Дворец, забавляясь в угодность свою безпрестанно, делал придворным пакости. Весь свет тому смеялся, но Царица не находила ничего забавнаго. Но пакостливой дух делал шалости не для пріобретенія рукоплесканій; он продолжал их в свое удовольствіе. Как он не забывал пребывать невидимым, всякой из осмеянных слагал шутку, претерпенную настоящаго близ его, и отшучивал равномерно. Сіе еще больше смешным представляло позорище: по всякую четверть часа проиходили забавныя ссоры между самыми важными придворными. Царица была тем обезпокоена, ничто не утешает, когда утратится вкус к забавам; она повелела уняться от таковых шутoк. Не понимали, кто онім причиною, и подозреніе упало на пажей. Ея величество повелела оных наказать; они учинились жертвою всеобщаго заблужденія, и приказ сей исполнен со всякою строгостію при звуке в сковороды. Не заслуженное наказаніе возбудило в них, мщеніе, старики из них ударяли тревогу, средняго набору и новички к ним пристали, и единодушно заключено пристать к стороне Сафагоевой. Чрез короткое время учинились они столькож проворны, догадливы и шалостливы, как и он; дух разсержен был их успехами, и оставил двор; он должен может быть только своему безсмертному существу, что не лопнул с досады; однако на несколько лет учинился совершенным глупцом. В сем промешке времяни пажи отправляли его должность, и присвоили оную себе навсегда!

Между тем надежда оживляла Циклоиду, страсть Остроилова была равно нежна, чистосердечна и постоянна, но учинилась спокойнейшею. Все разговоры его с мнимою Анемоною клонились до невольничества, в коем принуждены они жить; он всегда возпоминал о странном своем похищеніи, приписывал оное чрезїестественной силе, но не постигал причины. Чего от него требуют? Что намерены с ним делать? Кому надлежит сей замок? Для чего прекрасная Анемона была жертвою и участницею его нещастія? Что она сделала? за какую вину ее наказывают? были его безпрестанные вопросы. – Вы бы меньше обо мне жалели (отвечала ему мнимая Анемона), естьлиб знали, сколько я вас люблю. Я ни о чем не жалею, находясь с вами. Таковым образом всегда оканчивались разговоры их, доказательствами о живейшем участіи, которое пріемлют они друг в друге. Волшебница, как женщина остроумная, не старалась достигать усиліем: она вводила его постепенно в ослепленіе и лестилась наконец достигнуть своей меты. Имея важные успехи, уповала она, что можно уже довершить остальное помощію искусства. Она призвала на помощь всю силу власти своей; учинила тaинственнейшія заклинанія и страшныя волхвованія; призвала всех влюбленных волшебниц со всего света; приступила с ними к действію, и истощила все возможныя средства, кои может внушить величайшая страсть, подкрепляемая почти безпредельным могуществом.

Вдруг дворец ея, и без того великолепный, воспріял новой вид, чертoги, большія и малыя покои, обои, картины, истуканы пременились; все оныя представляли, вдыхали и возжигали сильный пламень утех любовных. Сады, древа и цветы, украсившись дыханіем самых нежных зефиров, являли прельщающій вид первых весенних дней; тысяча дорог, скрывшихся новым листом, указывали убежище в очарованных беседках; пріятнейшая зелень, пеніе птиц, благовоніе цветов, шум упадающих вод; оживающая природа; словом сказать, все в прекраснейшем сем жилище возбуждало в чувствах сладостное вожделеніе и нежное впечатленіе роскоши.

Какое очарованіе! любезная Анемона; (вскричал Остроил, влекомый волшебницею для прогулки в рощах) видалиль вы что нибудь пріятнейшее? как сады сіи прекрасны! какое зрелище! я восхищен! – я также, как и вы (отвечала волшебница) ощущаю крайнее удовольствіе; привлекаeт ли вас сія любезная прохладность рощей? Ах! как красива долина сія! – говоря это, они шли далее. Они достигли на площадку, обсаженную миртами и померанцами, наполняющими воздух ароматным испареніем, виден среди оныя был порфирный водоем, наполненный прозрачною водою, из которой выходила богиня любви, высеченная из белаго мармору, окруженная радостьми и младенцами, изображающими Леля и Полеля: самая Лада находилась в положеніи столь благопріятном, что взоры не могли потерять ни одной черты из тех зараз, кои составляют блаженство самых богов. Остроил, пораженный взображеніем совершеннейшаго художества, алчно пробегал взорами по прелестям сего истукана; чувства, овладев его взорами, прилепляли оные к привлекательнейшим чертам Лады, как вдруг возбужден он был сладостным согласіем музыки. Циклоида, и он, схватившись руками, и равномерно быв очарованы тем прелестным звоном,обратились к тому месту, откуда оный произходил.

На берегу водовода, коего поверьхность представляла хрустальные ковры, младыя девицы, из служительниц волшебницыных, собравшись по ея приказанію, состaвили при звуке сладкогласных орудій ту обворожающую игру, кою изобрел вкус к вожделенію, и которая оное производит. Одежды их, разположенныя искусно по характерам, кои оным представлять надлежало, на одних щеголеваты, на других летки и все сработаны прелестно, были устроены меньше для тoго, чтоб скрывать от глаз их прелести, чем удовлетворять нежному любопытству. Некоторыя из них лежали разбросавшись на цветущей мураве, и присоединяли голоса свои к музыкальным орудіям: они воспевали любовь, и присоединяли свои прелести, пристрастіе к выраженію своего пенія. Другія резвились с любовниками, возпламененными и живыми; шутливыя усмешки одушевляли тень лиц их, и учиняли зреніе на них тем больше прельщающим; они кончили игру свою, связавши друг друга цепями из цветов. По тoм побежав в запуски, удалялись от своих подружек; любовники старались их догнать, готовились уже схватить: но они увернувшись, ускользали из рук простертых; напоследок их ловили: поцалуй, данный с пріятностію и принятый с восхищеніем, был наградою победителя. Многіе из них живейшею пляскою изображали полет дышущих любовію бабочек, как оныя при возхожденіи солнца поправляют свои крылышки, летят, кружатся, перескакивают с цветка на цветок; ищут тех, с коими надлежит им сцепиться; находят, остановляются, цалуют, играют, и улетают. Те же девицы начали после того, схватившись руками, веселой танок; толпа пастушков, предводимых богом любви, спешила присоединиться к ним. Тогда легкіе их ноги начали летать по мураве с живостiю, внушаемою вожделеніем, которое они изображали и вдыхали; их повороты, нежные взоры, усмешки представляли невинное искусство, соблазняющее душу и возпламеняющее новым огнем. Они побежали за тем, чтоб их догоняли, и чтoб получить время к выбору. Вскоре любовь их разпределила: они пошли томно с объятіями, разпростертыми для нежности, и взорами удовольственными; это было изображеніе утехи, роскоши и щастiя. Танок кончился, прекрасный хоровод мало по малу пропал из виду в беседках и тенях, находившихся вдоль по водоводу.

Ах! как они щастливы, прекрасная, Анемона! (вскричал тогда разтроганный Остроил). Циклоида ответствовала ему вздохом; ея взоры на него устремленные, были исполнены той пленяющей томности, которая открывает чувства, произходящія в душе, и всегда на глазах оныя изображает. Впечатленіе предметов, коими они занимались, желаніе ея нежность, появляющаяся на лице, составляли вид разительной; ея уста, глаза, румянец, все черты представляли любовь и самую роскошь. Движенія Остроиловы, уподоблялись смущенію волшебницыну, которая шла повалиться на дерновой софе. Он держал ее за руку, и приходил в одинакое с нею состояніе; руки их сплелися, взоры повстречались, смутились, вся вселенная в оных изчезла: они видели только себя во всей природе.

Циклоида достигла минуты победы своей, ея желанія достигли высоты, равно и Остроиловы в жестоком восхищеніи; все чувства его объяты были огнем любовным. . . вдруг смертной хлад разпростерся в его жилах; он ослабел, как бы бездушной в объятіях волшебницы; она обнимала токмо тень Остроилову. В смятеніи своем земетил он однако, что часы его не звенели и кольцо не сжималось, между тем чувства его уступили место разсужденію и самолюбію; он взглянул на мнимую Анемону. Безпорядок, в кoтoром она находилась с прочими обстоятельствами, укоряя его в слабости, и доказывали о его стыде. Он с досадою почувствовал свое нещастіе.

Может быть льзя сказать, что Циклоида привыкла к неудачам. Частохват составлял первый ея союз в жизни, но не весьма соответствующій ея намеренію. – Успокойтесь, мой дражайшій Остроил (сказала она, подав ему руку с нежным взором); это маленькое приключеніе случайное в свете; я не сержусь, это не нарушаeт дружества. – Ах, сударыня! я в отчаяніи (отвечал Остроил с холодностію): испытал ли кто нибудь тaковую перемену? Естьлиб вы знали . . . Мог ли бы я опасаться? . . . Нет, таковое нещастіе не может быть со мною!

Циклоида, которая для успокоенія его могла бы разсказать несколько примеров, удовольствовалась усмешкою, и обратила случай сей в шутку. Таковое снизхожденіе уменьшило несколько стыд Остроилов, но безпокойство его совсем тем было велико; в самом деле случай его в основаніи не тaк был обыкновенен, как мнила волшебница; ему потребно было несколько времяни для уединенія. Он оставил волшебницу, удалился в темную листвяную дорогу и предался разсужденіям. Оныя касались до прошедшаго приключенія предстоящей опасности и страха о предбудущем. Он не постигал, что его предохранило. Как можно было ему угадать, что три волоска из хвоста волшебницы Малуши были того причиною? Обе покровительницы его имели свои виды: часы и кольцо его лишены ими действія.

Сей вечер кончился без особливых замечаній со стороны Избора: сказывальщик утомясь, попросил отдохновенія.