Текст книги "Вечернія часы, или Древнія сказки славян древлянских"

Автор книги: Василий Левшин

Медорсусан, проходя множество мест в саду, видел прекрасные гроты, сделанные для утех и прохлажденія. В одном из оныхе нашел он истукан бога любви, изваянный из белаго мармору в таковом совершенстве, что казался оный быть одушевленным; оный держал в руке пламенник брата своего Полеля, из коего вместо огня била вода. Представлен он был опершимся на камень и как бы читающим высеченную пред ним на лазуревом камне следующую надпись:

 
Кто утех любви не знает,
сладостей еще прямых,
Тот на свете не вкушает,
Чувств не ведает своих.
К ним желанья все стремятся,
и блаженство наше в них;
Все богатства учинятся
Скучной тягостью без них.
 

Медорсусан вошел по том в зеленую беседку, в которой лучи солнца не разгоняли никогда прелестной мрачности. Место это, окружаемое водометами, и устланное естественною муравою, привлекало к пріятному успокоенію. Глаза Медорсусановы нечувствительно смыкались; он лег и проводил несколько часов в сладком сне, столько нужном после трудов путешественных.

Оставим его почивать до следующаго вечера, сказал Славoмір своему государю; уже время и нам взять успокоеніе. Избор, довольный повествованіем вельможи своего, не охотно принял сію отсрочку; но ожидая, что он впредь может разскавать ему и несколько других повестей, выученных от искусной сказочницы, его бабушки, не хотел обременить его на первый раз понужденіем, и отложил любопытство свое до другаго дня.

ВЕЧЕР XIII.

Колесница Световидова катилась уже на половине небес, или, не по стихотворчески сказать, были полдни, когда Медорсусан проснулся. Он жалел, что потерял столько времяни безполезно; и для утешенія своего спешил приближиться ко Дворцу. Подступив к оному, удивлялся он красотaм его, разсматривая оныя на свободе. Казалось ему, что все художества стеклись для усовершенства в великолепіи и прелестях сего зданія. Он имел на себе епанчу всегда на верьх зеленою стороною; по чему все видел, не быв сам ни от кого примечен. Долго искал он места, где бы ему войти, но либо сени были заперты, или входы находились с другой стороны палат, что не мог он сыскать входу; как усмотрел красавицу, отворяющую окно. В то мгновеніе ока подбежала маленькая садовница, и подала к ней кошницу, сплетенную из золотой проволоки, наполненную цветов, связанных в пуки дорогими лентами. Она приказала ей нарвать цветов для Княжны; которые садовница не замедлив представила. Медорсусан в тот миг вскочил в корзину, и девица приняла его с цветами. Он понял, что епанча, делающая его невидимым, учиняет и легким; без сего обстоятельства трудно бы ему подняться до окна на руках нежной красавицы. Он выскочил из кошницы в зале, котораго обширность, богатство и красоты трудно описать. Медорсусан увидел тут множество девиц, из коих старшей не было еще восьмнатцати лет, а прочія все моложе.

Какое зрелище прелестей! Он видел красавиц всех родов: темноволосых, русых и белокурых, во всех живейших красках, правильных чертах лица, прелестных окладах тела, так что каждую из них можно было считать совокупляющею в себе все красоты на свете. Он пробыл бы весь день неподвижным в разсматриваніи оных прелестей, ежелиб согласіе сладостнаго пенія с равными музыкальными звуками, проліявшееся к нему из побочной комнаты зала, не принудило его оный оставить. Он вошел в покой, где находилась оная пріятная музыка, в самое то время, когда пели там следующія слова:

 
Верность в страсти сохраняя,
Ты любовник нежен будь;
от несклонныя страдая,
Можешь наконец тронуть.
Вся судьбы к тебе суровость
Пременится для любви:
Строгость женщины не новость,
Льзя вспалить ей жар в крови,
Постоянство одолеет
Саму каменную грудь;
Время проложить умеет
В сердце всякой гордой путь.
 

Медорсусан, находясь в зале, чаял, что нет ничего подобнаго с виденными им там прелестьми; но он обманулся в тoм пріятнейшим образом: певицы и играющія на музыкальных орудіях далеко превышали прежних в красоте. Он как бы чрез некое чудо разумел язык, употребляемый в сих палатах, и стоял позади прелестнейшей из оных Нимф, когда упало с нее покрывало, которое он подняв, подал ей. Девица, не видев оказывающаго ей услугу, подняла крик, и было то в первый раз, что в жилище сем чувствован ужас. Все подруги ея сбежались к ней, и спрашивали, что ей приключилось? Вы сочтете меня за сумасшедшую, отвечала она; но правда и то, что свалившееся с меня покрывало поднято и подано мне невидимою рукою. Все подняли громкой смех, и многія бежали в опочивальню княжны Прелепы, для уведомленія оной о таковой забавной басне. Медорсусан следовал за ними, и приближался к ней с помощію зеленой епанчи, прошед прежде множество комнат и переходов. Княжна сидела на престоле, сделанном из цельнаго яхонта, блистающаго как солнце; но глаза ея помрачали блеск сей. Красота ея была столько совершенна, что являла ее божеством: вид молодости и величества внушали любовь и почтеніе во всех на нее взирающих. Одета она была больше щеголевато, нежели великолепно: светлые волосы ея украшены были цветами; легкий золотой штоф составлял ея одежду, сдернутую поясом. Вокруг ея видимо было множество порхающих крылатых младенцев, которые играли разными забавами. Одни хватали за руки ея, и лобзали оныя: другие с помощію товарищей своих громостились по сторонам у ней, и венчали голову ея короною. Утехи также шутили с нею; словом сказать, все, что только можно воообразить прелестнейшаго, не равняется с тем, что представилось взорам Медорсусановым. Он стоял подобно обвороженному, и с трудом сносил вид красот Княжны сея. Во время сего замешательства, не помышляя ни о чем, кроме обоженія достойнаго предмета, нечаянно сронил он с плеч епанчу свою. Княжна увидела его, и изумилась, взирая впервые в жизни своей на мущину. Медорсусан, став открыт таковым образом, повергся почтителено пред ея престолом: Великая Монархиня! сказал он, я прошел всю вселенную, дабы удивляться божественной красоте вашей; я жертвую вам моим сердцем и моими желаніями, естьли оныя заслуживают ваше вниманіе. – Сколько ни жива была княжна сія, но пришла в замешaтельство и осталась безмолвна: глаза ея дотоле не находили еще достойнейшаго любви предмета, и она сочла стоящее пред нею созданіе единственным во всем свете. Мысль сія предуверила ее, что был то Финикс, столько прославляемый и столь редкій. Утвердясь в тaковом заблужденіи, сказала она: Прекрасный Финикс! я не уповаю, чтоб были вы нечто иное; по тoму что вы столько совершенны, и что нет вам подобнаго во всем моем острове, я очень утешаюсь удовольствіем вас видеть. Весьма жаль, что вы одни только во всей вселенной, хотя много других птиц наполняют садки в садах моих. Медорсусан улыбнулся при словах ея, которыя произнесла она с удивительною прiятностію и чистосердечіем: между тем он не желал лучшаго в особе, к которой возчувствовал жесточайшую любовь; но не хотеле остaвить ее в неизвестности. Он начал свои наставленія, и никакая ученица на свете не понимала с таковою удобностію уроков. Врожденное ея проницаніе упреждало то, что Медорсусан начинал ей разсказывaть: он полюбил ее больше своей жизни; а она полюбила его больше самой себя. Все, что ни имеет любовь в себе сладчайшаго, все, что разуме содержит живейшаго за прекраснаго, что ни имеет сердце нежнейшаго, безпрестанно повторялось посреди сих любовников. Ничто не возмущало спокойства их, но все споспешествовало их утехам. Они не подвержены были болезням, не имели ни малейших огорченій; молодость их не нарушалась печеніем многих годов. В сем—то прелестном острове испивали протяжными глотками воду из источника вечной юности: ни заботы любовныя, ни подозренія ревнивости, ни самыя мелкія ссоры, возмущающія иногда спокойство любящихся, не появлялись там: они пребывали в упоеніи утех, и до самаго того времяни еще ни один из смертных не имел столь постояннаго щастія, каковое вкушал Медорсусан. Однако свойства смертнаго влекли за собою печальныя последства: их благо не может быть вечное.

Медорсусан, сидев в некоторый день с своею Княжною,вздумал спросить, сколько прошло времяни с тех пор, как он у нее обитaeт. Часы, продолжал он, для взирающаго на вас текут столь быстро, что не можно заметить, как давно я тем наслаждаюсь. Я скажу вам, отвечала Прелепа, когда вы мне признаетесь, как вам то кажется. Он начал размышлять, и собрав свою память, сказал ей: ежели можно верить моему сердцу и вкушаемому мною наслажденію, то не кажется мне больше, как нахожусь я у вас только неделю; но некоторыя обстоятельства, о коих приходит мне в мысль, кажется, что были здесь месяца за три. Княжна, услышав то, подняла громкой смех. Знай, Медорсусан, сказала она, что уже триста лет прошло, как ты гостишь у меня. – о! естьли бы ведала она, чего ей слова сіи будут стоить, ни когда бы их не произносила. Три ста лет! вскричал Князь; в каком же свет находится положеніи? Что в нем произходило? Кто узнает меня по возвращеніи, и кого могу узнать я? Области мои без сомненія впали в руки какого нибудь чужестраннаго; нет надежды, чтоб остался кто из моих родственников. Я учинился Государем без государства; на меня будут взирaть как на привиденіе, я не буду знать ни нравов, ни обычаев людей, с коими мне жить будет должно. – Прелепа, пришед в досаду от слов его, прервала оныя. О чем тужишь ты Медорсусан? сказала она. Тем ли ты платишь за толикую любовь и благосклонность мою к теб? я приняла васе на мой остров; вы учинились над оным Государем; я сохранила жизнь вашу более, нежели чрез три века, вы не состарелись, и до сего часа не видали здесь ни малаго неудовольствія: но коликим подвергаетесь, предпріемля разлучиться со мною? – Я не хочу быть неблагодарен, прекрасная Княжна, сказал он с некоторым замешательством; я знаю, и чувствую все то, чем я вам должен: но ежелибы я умер до сего времяни в моем отечестве, я умер бы конечно, соверша столько похвальных дел, которыя учинили бы память мою безсмертною; но днесь вижу я добродетель мою вне действіи и имя мое без славы. Таков был храбрый Гермин[22]22
  Славяне, заимствуя от древних Немцов под имянем Гермина, почитали Геркулеса.


[Закрыть], но славолюбіе изторгло его из объятій его Амофалы. – Так славолюбіе изторгает тебя варвар из моих! вскричала она, проливая потоки слез. Ты хочешь меня оставить? . . . Ты не заслуживаешь проницающей меня горести. Кончая слова сіи, упала она в обмороке. Медорсусан был чувствительно тем тронут; он любил ее несказанно: но он укорял себя в том, что провел столько времяни с своею любовницею, и не мог чрез отличныя дела поместить имяни своего в ряд великих героев. Тщетно старался он преодолеть себя и скрывать свое неудовольствіе; он впал в уныніе, и тем скоро открыл внутреннее состояніе души своей: считая прежде веки за месяцы, считал тогда уже дни за оные. Княжна, приметившая то,поражена была крайнею горестію; она не могла сносить, чтоб он в угодность ей оставался с нею, терпя мучительную печаль. Она открыла ему, что учиняет его властелином судьбы его, что он может oтъехать, когда ему угодно; но что она опасается о могущем встретиться с ним великом злоключеніи. Последнія слова ея гораздо меньше сделали в нем впечатленія, нежели первыя; и хотя единая мысль о разлуке с Прелепою его поражала, но надлежало ему покориться своей участи, и наконец простился он с особою им обожаемою и которую любил столь нежно. Он уверял ее разставаясь, что коль скоро совершит несколько подвигов к своей славе, и учинит себя достойнее той любви ея кою пріобрел из единой только благосклонности, немедленно возвратится к ней, признает ее единственною своею повелительницею и единственным своим блаженством. Природное его красноречіе дополняло недостатки любви; но княжна была проницательнее, чтоб можно было обмануть ее, и имела печальное предчувствованіе, что навеки тратит предмет столько ей драгоценной.

Сколько ни старяясь победить себя, чувствовала она неизъяснимое страданіе. Она подарила великолепное вооруженіе, и прекраснейшаго на свете коня своему равнодушному Медорсусану. – Бирхар (так назывался конь сей), сказала она, будет водитель ваш во все те места, где вы можете сражаясь щастливо оставаться победителем, но не сходите . . . заклинаю вас! . . . не сходите нигде на землю до прибытія вашего в отечество; ибо по волшебному вдохновенію, сообщенному мне от безсмертных, предчувствую я, что в протином случае Бирхар не защитит вас от бедственнаго пути, в который вы вступитe. Медорсусан обещался последовать всем ея советам; он облобызав тысячекратно прелестныя ея руки, и от нетерпеливости к отъезду забыл в том прекрасном острове свою зеленосторонную епанчу.

Быстрый конь помчал его; приближась к морю, плыл чрез оной подобно стреле; он скакал чрез горы и леса, поля и долы с такою бодростію, что казался быть крылатым. Но в один вечер следуя узкою стезею по месту, наполненному камней и кремней, и окруженному терніем, наехал он впереди себя телегу, занявшую всю стежку и препятствующую ему в проезде. Телега оная была навьючена старыми изветшавшими крыльями различных видов, и опрокинувшись лежала на старике глубоких лет. Как снег белая онаго голова, и тягость бремяни его гнетущаго, привели в жалость Медорсусана. Бирхар хотел повернуть в сторону и перескочить чрез терніе, как старик тот начал кричать: ах, милостивой господин! сжалься над состояніем, в котором ты меня видишь; естьли ты лишишь меня своей помощи, я скоро задохнусь! – Медорсусан не мог противиться великодушному желанію подать помощь старику сему; он сскочил на землю, подшeл и своротил с него телегу: но увы! чрезмерно он изумился, увидев, что старик без всякой помощи вспрыгнул на ноги, и бросился на него с таким рвеніем, что он не успел обороняться. Наконец, Князь Руской! вскричал он страшным и грозящим голосом: наконец я нахожу тебя! Я называюсь Время, и искало тебя уже чрез целые три века. Я изветощило все сіи крылья, коими, как ты зришь, навьючена моя телега, пролетая по вселенной для сысканія тебя; но сколько ты ни скрывался, ведай, что ничто от меня не избегает. Произнося последнія слова, захватил он ему рот рукою с такою жестокостію, что вмиг, пресекши дыханіе, умертвил его.

В сію плачевную мнуту Зефир пролетая, с чувствительным огорченіем был свидетелем нещастной участи своего друга, когда сей немилосердой старик оставил его тело, приближился он, и старался сладостным своим дыханіем возвратишь его к жизни; но попеченія его были тщетны: он схватил тело его в свои объятія, и проливая горестныя слезы, отнес в сад Княжны Щастливаго острова. Он положил его в гроте, на плоском каменном подножіи; снял его оружіе, и повесил над ним, так как делают то с трофеями; покрыл и окружил тело цветами; и воздвигнув яшмовую пирамиду в головах его, надписав на оной следующее:

 
Время в свете всем владеет,
Всяку вещь к концу ведет:
красота пред ним слабеет,
сильных крепость упадет.
Хот желанья разновидны:
Возмущают смертных век:
Суеты коль незавидны,
зри с печалью человек!
Постoянства нет в забаве,
ни в любви, ни в чести, славе;
В міре здешнем все минет,
Времяни сильнее нет.
 

Сей грот был то место, в которое огорченная Княжна с отъезду своего любовника ежедневно ходила проливать слезы, и сказывают, что ток оных пріумножил близь текущій ручей. Но с какою радостію узрела она его возвращеніе тогда, как считала его в удаленіи! Она чаяла, что он спит, утрудясь от пути своего. Долго не решилась она пробудить его, но напоследок предавшись побужденіям своей нежности, разпростерла объятія. – Увы! приближившись, познала она свое нещастіе. Она наполнила окрестности жалостным воплем, удобным и безчувственные камни привести в состраданіе. После того повелела она навеки запереть свои палаты. С сего злочастнаго дня никто не может сказать, чтоб где нибудь ее видел. Печаль ея того причиною, что она показывается редко, и никто не находит Княжну сію, не встретившись с сопровождающими ее горестею и уныніем; многіе человеки о том свидетельствуют, и со времяни сего плачевнаго приключенія во всем свете вошло в пословицу: что Время над всем владеет, и нет уже на свете Щастливаго острова. —

Вот, преизрядная сказка! вскричал Избор, когда Славомір оную кончил. Так, Ваше Величество, говорил Уклон, мне очень понравился Зефир и его зеленосторонная епанча. – Друг мой! сказал ему престарелый вельможа: для придворнаго оная весьма нужна; но ныне уже нет дороги в Щастливой остров. Сказка сія, продолжал он, обращаясь к Избору, изображаeт нам, что время течет безостановочно; что потому надлежит оным пользоваться, и не тратить онаго в действіях безполезных; а особливо Монарху, от коего зависит блаженство милліонов народу. В Медорсусане видите вы добраго государя, которой начал теченіе царствованія своего с пользою для своих подданных; он защитил их от сильнаго непріятеля, но теченіе сего славнаго подвига остaновило суетное любопытство, вовлекшее его в сети любовныя, из коих он уже поздно, выпутался. Добродетель его наконец возторжествовала: он вспомнил о том, чем должен он своим подданным и своему отечеству; но жаль, что ослепленіе его разрушилось уже тогда, как теченіе дней его достигло предопределенія. Ах! сколько есть Государей, подобных Медорсусану! . . Но я не сомневаюсь, что Избор наконец возчувствует смысл сей сказки, и употребит оный к пользе собственной и для щастія своего народа. —

Избор задумался, и не отвечая Славоміру, пошел во внутреннія чертoги. С того времяни иногда допускал он к себе Славомира, и выслушивал наставленія его без роптания. По крайней мере вечернія собранія не возмущались от его прихода.

Конец I части

II ЧАСТЬ.

ВЕЧЕР XIV.
Продолжение повести Вадимовой.

Приближились они под скрытыми имянами в столичный Квадскаго королевства город Эбуродун[23]23
  Ныне Олмиц.


[Закрыть]. Сердца их кипели рвением отмстить их злодею. Но разведав у обывателей, узнали они, что Раслав, с тех пор как отлучился странствовать, не возвращался в свое отечество; что хотя разнесся слух о похищеніи им в Болгарах Княжеской дочери, но известие оное не подтверждено, и князь Булгарский не требовал о выдаче похитителя; и что престарелый их король, угрожаемый войною от маркоманов, безпрестанно оплакивает отлучение своего сына. Три друга заключили по таковом неудачном покушеніи странствовать по сем Дворам Северных Государей, в надежде проведать что либо о своих возлюбленных, или искать помощи противу неправедных похитителей Вадимова и Арпадова наследія. Бурновей не хотел их оставить; он пожертвовал дружбе своею любовію, и удовольствовался только написать убедительное письмо к своей Озане, в котором, возобновляя клятвы о вечной к ней верности, просил о сохраненіи оныя и с ея стороны; обещая возвратиться к ней, как скоро судьба позволит ему предаться побужденіям постоянной его к ней любви. Они предпріяли ехать в Херсонес Кимврическій, и вопервых испытать щастія своего при дворе Готфскoм[24]24
  Херсонес Кимврническій в древности назызался тoт великій полуостров, где ныне находится Швеція, Данія и Новегія. – Готфы, праoтцы нынешних Шведов; обитаніе их было в нынешней Голландіи; соотственно Кимвры, жили в Ютландіи. Коданы при шведском заливе; готфы соединясь со Свіонами, дали названіе нынешней Швеціи.


[Закрыть].

Они без всяких противных приключеній достигли в область Сусолов, где претерпели они нападеніе от пьяных земледельцов. Когда приближались они к столичному городу сего княжества, выехало к ним из стороны восемь человек, великорослых мужиков с дубинами, которые, без всякой причины начав бранить высоких наших путешественников, вступили по том и в драку. Простай от трусости подал к тому повод; он сскочив с лошади, стал пред ними на колени и просил о милости. Таковая покорность понравилась пьяным; они требовали того же и от богатырей. Вадим старался оных сумазбродных людей привести в себя; но они, ничего не принимая, нападали, и принудили проезжих наших приняться за оружіе. Несколько данных им ран обратили эту пьяную сволочь в бегство. Простай,увидев, что господа его взяли верьх, не мешкав обнажил свою саблю, и погнавшись за бегущими, дал великую рану по спине одному из оных. Должно было послать Урмана остановить таковую его неблаговремянную храбрость. Освободясь, прибыли они в первую попавшуюся им на дороге деревню, объявили стaросте о претерпенном им нападеніи, и требовали управы, ежели обидевшіе их находятся в его ведомстве. Казалось, что сей крестьянин был прочих разумнее; он пригласил их в свой дом, и послал искат тех самовольников: но по возвращеніи оных сведав, что собственной сын его был в том участник, и умер от данной Простаем раны, чрезмерно озлился. Он связав наших странственников, отправил под крепким караулом в Митаву, как убійц, где оные, не взирая ни на какія оправданія, посажены были в крепкую темницу. Болезнь, одержавшая в то время Сусольскаго князя, была причиною, что они содержались без всякаго решенія, и к вящему огорченію сидели они в розных отделеніях одной башни.

Уповая на свою невинность, Вадим не унывал, и в праздное время сочинил песню, в которой изобразил нещастную любовь свою к Брячиславе, и горестную с нею разлуку; он разпевал оную во время тихой вечерней зари. В одно утро увиудел он вошедшаго в темницу свою благороднаго юношу, которой ему сказал: некоторая знатная особа, вслушавшаяся во вчерашнее пеніе ваше, просит вас сделать ей поверенность и открыть, о какой Брячиславе упоминали вы? также и собственное ваше имя. Владим не уповая, чтoб голос его мог быть слышен кому нибудь, кроме сидящаго с ним об стену Арпада, жалел о своей неосторожности. Донеси, сказал он, приславшей тебя особе, что Брячислава была прелестнейшая на свете Княжна; а я нещастной Вадим, невинностраждущій с своими спутниками от несправедливых Сусолов, которые вместо страннопріимства, не изследовав нашего преступленія, содержат в темнице. Прибавь, прошу тебя и то, что ежели приславшая тебя особа может иметь сожаленіе о нашем невинном страданіи, чтoб постаралась о скорейшем представленіи нашем на суде, пред коим бы оправдавшись, могли продолжать путь наш.

Присылавшая к Вадиму была самая дочь Сусольскаго Князя, особа прекраснейшая своего времяни; она выслушав донесеніе своего посланнаго, и сравнив с тем выраженіе слов в песни Вадимовой, заключила, что он человек не низкаго произхожденія. Она не мешкав пошла к своей родительнице, и объявив о догадке своей, что у них в темнице находятся знаменитые чужестранцы, представляла ей, что надлежало бы с оными осторожнее обойтиться, и что таковая грубость может иногда приключить непріятныя следствія. Княгиня, выслушав ее, пошла к своему супругу, коему от болезни было уже облегченіе, и пересказала ему обо всем, что слышала. Князь немедленно послал привести пред себя одного из оных чужестранцов: почему и был представлен к нему Бурновей. На вопрос княжій, для чего сделали они в области его смертоубійство, отвечал он: мы не имеем, свешлейшій Князь, причины запираться, что это правда, но мы учинили оное в свою оборону, претерпев нападеніе от пьяных крестьян, и единственно в защищеніе собственной жизни. Смелой ответ Бурномеев Князю понравился, и подтверждал истинну оправданія; он спрашивал у него: кто он таков, и что за люди его товарищи, также куда они шествуют. Мы нещастные, отвечал он, и уроженцы разных стран, и находимся в таком состояніи, что истинных наших имян открыть не можем, однакож будьте, светлейшій Государь, уверены, что скромность наша, и странствованіе по свету, не от преступленія, но от злочастія нашего произходит. Мы странствующіе богатыри, облегчающіе бремя нашей печали путешествіями. Но чтоб вы, Светлейшій князь, не подумали об нас противнаго, я могу открыть вам, что между нами находится ближній родственник Славянорусскаго Князя; о прочем, позвольте мне умолчать. Что надлежит до пятаго нашего товарища, оный составляет единственнаго при нас слугу, которой своею простотою и болтливостію разгоняет нашу скуку. Слова Бурновеевы лишь возбудили любопытство Князя Сусольскаго; он уповал лучшее получить объясненіе от простосердечнаго слуги: и для того приказал онаго представить.

Простая вошел в великой робости; он считал, что уже пришел последній час его жизни, а особливо когда Князь с притворным гневом сказал ему: кто тебе разбойник позволил нападать на моих подданных? – Ах, Господин Судья! отвечал он; когда это мое нападеніе, или наскаканіе заслужило смертную казнь, то за это должна отвечать моя лошадь; она наскакивала, а я только на ней сидел. И никогда бы не осмелился напасть на тех пьяных мужиков, которые убили было нас дубьем до смерти, ежелиб не увидел, что они от нас дрогнули. Притом же и их до смерти не убивал, а только давал им раны. Кто виноват, что они померли? я им умирать не приказывал; разве господа мои велели. Но ежелиб я нашел господ моих: они бы за себя и за меня умели отвечать, так чтоб тебе было стыдно! . . . Однако (продолжал он убавя голос и подступя к Князю) Господин судья, я кланяюсь тебе моей лошадью, лишь не пускай дело в огласку и освободи моих господ. – Слова Простаевы весьма развеселили Князя. По довольном смехе, спросил он у него, показав на Бурновея, знаком ли ему сей господин? Простай, не видавши онаго от страху, обрадовался, усмотрев, и громко закричал: ба! ... как не знать! это такой богатырь, которой в Вандале всех других богатырей разгонял; а зовут его Бурновеем. Ну! теперь скажи мне, где мой господин? и его – Тогда Бурновей опасаясь, чтоб он всего не высказал, дал ему знак к молчанію; но догадливой Простай продолжал: а! знаю! ты не велишь мне называть князя Арпада? Хорошо! я никому не скажу. Вслушавшись Государь сусольскій, уразумел, с какими людьми он дело имеет; ему чувствительно было, что знатныя особы претерпели в столице его обиду. Я вижу, сказал он Бурнавею, что имею высоких особ в заточеніи; равно и то, что оныя ни в чем невинны. После чего извинился, он в неосторожности, которой причиною поставляет прошедшую болезнь свою. После чего убеждал его открыть о настоящем произхожденіи прочих его товарищей, для того, чтоб в неведеніи не оказать каких либо невежливостeй при пріеме оных. Слова Княжія привели в замешательство Бурновея; он опасался обидеть нескромностію своею друзей своих: и для того отвечал, что он не больше, как слуга оных, и не смеет без дозволенія их учинить того. – Да! изрядной ты слуга! сказал Простай; скажи: кто на дороге-то лошадей седлал? изрядно, что ты сам себя слугою сделал! Мне же будет легче; я твоих сапогов не буду чистить, да еще ты мне будешь пособлять.

Сколь ни непохоже было на шутку разглагольствованіе Князя Сусольскаго с Бурновеем, но не мог никто удержаться от смеха, однако первый прекратил оный, повелев своим придворным поспешить в темницу, и сняв с чужестранных оковы, препроводить во Дворец его с честію. Князь сам вышел оным на встречу, и извинялся пред ними, сколько мог, в произшедшей от неведенія грубости. Вадим, зная, что Сусолы не были никогда благосклонны Гардорику, не имел причины скрывать от князя их о себе, равно и Арпад; они открыли о всех своих приключеніях, и подвигли в сожаленіе сего Государя. Он обещал им помощь свою, когда вспупится подкрепить их право какой-нибудь сильнейшій Монарх, и обласкав многими другими знаками своей благосклонности, упросил их взять на неделю отдохновеніе в его столице. Во все оные дни он старался заменить прошедшую невежливость оказаніем для них различных почестей и увеселеній. Княжна равномерно оказывала им благосклонность; и естьли бы не была оная уже обручена за некотораго немецкаго короля, то можно бы подумать, что Вадим учинил в сердце ея, впечатленіе. Надлежало отдать справедливость и ея просвещенію; она была совершенна во всех дарованіях. Вадим открывался друзьям своим, что одна только Брячислава ея прекраснее; а Арпад с Бурновеем почитали ее второю по Предславе и Озане.

По прошествіи четырех дней пребыванія их при Дворе Сусольскаго Князя, предложил оный им повеселиться звериною ловлею. Вадим и Бурновей охотно приняли сіе приглашеніе, и все отправились, кроме одного Арпада, которой за приключившеюся ему болезнію не мог в том участвовать. Вадим чрезмерно жалел о сем, любя его больше самаго себя; разстался с ним почти со слезами, и обещаясь чрез двенатцать часов его увидеть. Избран к тому находившійся не в дальности от столицы леc, в котором главный ловчій сделал уже все разпоряженія для гоньбы зверей. Простай, приметившій отменную честь, оказываемую его господину, так возгордился, что ни одного из придворных не удостoивал своего взгляду; он видя, что по приближеніи в лес все начали занимать места, и врознь разъехались, поскакал и сам на своем чубаром. Однако удалясь от людей внутрь лесу, наткнулся на волчицу, которая бежала от гоньбы, с своими молодыми. Он слыхал, что есть на свете звери, но ни одного еще не видывал: и по тому не разумел, что бы то за зверь был. Тотчас приметил он, что звери те его боятся, потому что бегут от него прочь; а он, как и все трусы, имел привычку пред нападающими на него становиться на колена, и просить пощады, за убегающими же гнаться: почему стегнул своего чубарова коня, наскакал, и стоптав одного волченка, задавил. Ему очень это понравилось; он с радости кричал и смеялся, надеясь и других волчат лошадью передавить, а тем от всех охотников получить себе славу. Но радость и надежда его в великой страх обратилась: старая волчица, увидев смерть своего детенка, бросилась на него. Естьли бы страх не принудил его обомглеть, он бы мог по крайней мере ускакать, поворотив свою лошадь, но он опустил руки и дал время зверю прыгнув укусить за ногу. Без сомненія был бы он сорван с седла волчицею, естьлиб чубарой не оборонил его копытами; а он между тем, ухватясь за ветвь и вскочил на дерево. Волчица обратилась в бегство, подхватив мертваго, а лошадь Простаева не тронулась с места, и стояла под деревом, служа вместо часоваго и приметы, по которой бы храбраго сего рыцаря сыскать было можно Он бы и в два дня не слез с дерева; когда бы не случилос Вадиму обще с князем сусольским и его дочерью проезжать мимо. Вадим усмотрел коня благоразумнаго слуги своего, и подъехав, увидел под деревом лежащую саблю его с оборванным поясом, и шапкою. Князь сусольскій сказал, что должно тому человеку, чье оружіе и шапка, быть разтерзану от какого нибудь лютаго зверя; но Вадим узнав, что оныя надлежат Простаю, не уповал, чтоб слуга его отважился вдаться в такое опасное сраженіе. Но проехав несколько, усмотрел много крови от раздавленнаго волчонка и лоскут от плaтья Простаева, заключил и сам, что он сожран дикими зверями. Он начал тужить, и говорил: сколько жаль ему сего урона! Я рад был бы, продолжал он, хотяб найти тело его, чтоб погребсти с честью. – Сидящій на дереве и разсматривающій рану свою Простай, вслушался в слова его, и громко закричал: ну! когда вы меня живаго хотите погребать, так я вовеки вам не скажу, где я! Печаль Вадимова обратилась в смех; он понуждал его слезть с дерева, но Простай не повиновался. У меня и на уме не бывало слезть к вам, пока вы не скажете сущую правду о том, естьли еще в этом лесу свирепые и лютые звери. Когда уж их нет, то я вас послушаю, и позволю вам лечить мои смертныя раны. Надлежало в том его обнадежить; после чего он спустясь с дерева, сел на землю. Князь Сусольскій спрашивал у него, что с ним сделалось и что у него болит? Да! отвечал он, когдаб я так же здоров был как ты, то и сам бы у тебя также спрашивал. Посмотритко. . . продолжал он, поднимая свой кафтан, и обнажая свои черныя голечи, так что Княжна принуждена была отъехать. Простай, приметив это кричал ей в след: девушка! не опасайся, я еще целой день проживу; ведь я не умер. – Между смехом, приключенным простотою его, усмотрели на ноге у него кровь. Князь Сусольскій приказал одному из охотников осмотреть и перевязать его рану; сей нашел однако, что у него только в двух местах оцараплена кожа, и донес о том своему государю. – Ах ты лгун! вскричал Простай, вслушавшись в слова его; ты говоришь, что только кожа сцараплена: можно ли тому только быть от великих зубов льва, с коим я сражался? ... Как! спросил его Вадим; ты со львом имел сраженіе? точно так отвечал он, и не токмо с одним, но с пятью, или больше; и раны, мои получил от великой моей храбрости. Я увидел этого страшнаго льва, или может быть слона, потому что заподлинно не знаю; за этим львом, или слоном бежало еще много маленьких. Они бросились прочь, изпугавшись моего взгляду. Хотя я и один был, но никогда еще в жизни моей не имел в себе такой жадности к славе: сердце во мне закипело, и я решился вдруг напустить на всех львов. Я сунулся на них так храбро, что один из меньших львов вмиг стоптaн был и умерщвлен. Однако за это славное дело старой так на меня осердился, и бросился на меня, разинув такой большой рот, что мог проглотить меня и с лошадью: не можно было мне выдержать таковой его лютости и кусанія; и хотя моя храбрость ни на волос не уменьшилась; хотя помнил я, что бодрому бoraтырю надлежит победить, или умереть, как часто я от вас слыхал; однако вот что меня остановило! По изтекающей из ноги моей крови, разсудил я, что уже мне не много на свете жить осталось: и для тoго хотел я при конце моем вам, господа, о моих храбрых делах изустно донести. А естьли бы я со львами еще начал драться, может быть они разорвали бы меня, и вы подумали бы, что я от них струсил; от такова безславія убегая, собрался я с умом, и вспрыгнул на это дерево. Надобно думать, что вид мой очень был свиреп; для того что сидевшія на сем дереве птицы ужасно струсили, и закричав караул! караул! от меня полетели. —