Текст книги "Вечернія часы, или Древнія сказки славян древлянских"
Автор книги: Василий Левшин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)
Мы послушаем об оном в следующій вечер сказал Избор, вставая к возвращенію в свои чертоги. – Это будет ежели вы откажете в моей прозьбе, сказал Уклон. О чем ты просишь? говорил Избор. Голова моя, отвечал любимец его, давно уже обременена сказкою, которую я желаю выпустить на свет в угодность вашу. Язык мой с тех пор, как повесть Вадимова начала обременят светлейшія уши вашего величества, находится в таковом недействіи, что скоро может позабыть свою должность. Позвольте мне в следующее вечернее заседаніе поговорить в мою очерядь. Правда и то, что в моей сказке нет ни одного богатыря; ни малейшаго побоища; однако надеюсь я, что оная понравится вашему величеству. – Хорошо! сказал Избор, завтра ты начинай; а Голован между тем может подумать, как бы удачнее выпростаться из приключеній, столько спутанных, и поистинне несколько скучных. В следствіе сего повеленія Уклон на другой день в обыкновенное время, как скоро отворил свой рот, то и вылетела из онаго нижеписанная Сказка о Царице Доброгневе.
ВЕЧЕР XX.
Сказка о Царице Доброгневе.
В некотoром царстве, коего в нінешнее время не льзя уже отыскать ни в одной части света; в некотором царстве, говорю я, не было ни Царя, ни царицы; оба они кончили жизнь в один день. Вельможи разсуждали, что таковая смерть состaвляла политическую ухватку, произведенную с искусным проворством. Женщины уверяли, что супруги учинились жертвою своей симпaтіи. Жрецы проповедывали народу, что раздраженные боги попустили сіе ужасное произшествіе для устрашенія земных жителей. Народ в трепет возглашал то за чудо, возсылал вопль свой к умилостивленію Небес, и старался жертвоприношеніями и тысячьми обетов обезоружит гнев их; а между тем, чтоб не удалиться от свойственнаго себе заблужденія, обвинил не давно появившуюся комету, которая три месяца уже мучила Астрономов над вычисленіями, а дураков над заключеніями, и ей единственно приписывал честь сего нечаяннаго удару.
Дело в существе состояло лишь в том, что Царь и Царица умерли просто, по тому, что умереть надлежало: один только случай учредил обстоятельство; но в сем царстве имели дурачество верить, что ничего, по случаю не произходит во Дворцах Царских. В сей вещи не разнствовали они от прочих народов в свете: они имели также обычай, веру, законы, и не по весьма странному предразсудку состояли верноподданными из доброй воли; ибо то ввелось изстари. Отцы наставляли в сих понятiях детей своих с самаго того времяни, как оныя начинали понимать себя; они внушали им с подобострастным уваженіем безпредельное почтеніе к богам, любовь к отечеству и неутомимую ревность к защищенію законов. В таковых понятіях народ долженствовал быть благополучен. Он был таковым в самом деле, и от сего страна сія называлась блаженным Царством. В самом деле страна оная была пріятнейшая на свете: умеренность воздуха, зелень, цветы и плоды, никогда не повреждались в ней от дыханія суровых ветров; земля приносила все нужное без трудов рук человеческих; сладостная праздность была неисчерпаемым источником блаженства обитaтелей, и время их не посвящалось, кроме вкуса, которой имели они к свободным художествам и забавам.
Престол в сей стране не был наследственный. Когда оный опорожнялся, чины Государственные собирались на пространную долину, находившуюся в средине его царства; одни только женщины имели право заседать в таковом собраніи, и занимали места по различію достоинства своих супругов; и чтoб удержать свободу говорить всем вдруг, избраніе повсегда совершалось среди величайшаго крику. Начинали избраніем царицы: оная была коронуема на том же месте, и в торжестве относима в Тран Тараран столичный город; там пребывала она целой год, не вмешиваясь в государственныя дела, кои исправлялись чрез Совет правленія. Единственное ея попеченіе в теченіи сего времяни заключалось в выборе себе из молодых придворных господ супруга, коего объявить надлежало ей в последній день года. – Царица и царь должны были избираться из знатнейших домов страны той. Царице следовало быть не моложе пятнатцати и не стaрее осмнатцати лет; чтоб оная была прекрасна, разумна, весела, милостива, и еще не искусившаяся в любви. Последнее обстоятельство наносило чрезмерныя затрудненія, и по предразсудкам девиц, срок возраста в последстве убавлен тремя годами.
Лета царю определялись от шестнатцати до дватцати. Закон требовал, чтoб оный в удовлетвореніе невинности Царицыной пылал к ней истинною любовію; чтоб она имела к нему нежность чистосердечную; и чтoб любовь их возпріимала начало в теченіи года, определеннаго для выбору.
Царство сіе в начале надлежало волшебнице Обраде, владычествующей над великим соседственным государством. Волшебница сія пожаловала оное в знак милости своей первой царице, Роз имянем, которую воспитала вместо дочери, и при возведеніи ея на престоле предписала, все означенные законы; она обязала народ, жрецов и вельмож под торжественною присягою наблюдать оныя в род и род без малейшаго нарушенія. Она бодрствовала с крайним раченіем, чтоб законы сіи сохранялись: и для того предоставила себе право покровительства над сим царством. Когда избраніе Царицы совершалось, появлялась она всегда в колеснице, запряженной двенатцатью тысячею цветных бабочек. С помощью некоего чуднаго телескопа могла она вмиг видеть, имеет ли избранная девица все свойства, определенныя законами.
Естьли выбор был по силе и разуму уставов, утверждала она его ударом волшебной палочки, сопровождаемым громогласным восклицаніем от народа: ура! ура! но естьли по нещастію открывала она каковой либо порок в избранной, по одному движенію воли ея солнце затмевалось, начинались страшные громы, земля колебалась, и разсевшись с пламенным потоком и смрадным дымом извергала чудовищнаго змія, который, испуская ужасный рев, бегал три дни и три нощи по всем частям государства. Житeли в сіе время бежали, куды зря; и чудовище в конце третьих суток уходило в море. Волшебница сама избрала царицу, и спокойно возвращалась домой, наделав много шуму и мало вреда. Все наказаніе состояло на пример лишь в том, что не удачно выбранная в Царицы осуждалась на всю жизнь не иметь в щеках румянцу, или лишиться двух передних зубов; или, что всего злее, во всю жизнь сидеть противу женщины весьма пред нею прекраснейшей. Однакож последнее наказаніе употреблялось токмо в великих погрешностях. В тeченіи трех сот лет только две нещастныя девицы осуждены были с таковою строгостію. Самаго крепчайшаго сложенія из двух оных не выдержала сего наказанія, и умерла в исходе третьяго месяца.
В то мгновеніе ока, когда Царица произносила имя избраннаго по сердцу своему супруга, волшебница Обрада появлялась во всей пышности, приличной ея достоинству. Пять сот исполинов, покрытых латами и имеющих в руках тысячепудовыя дубины, становились на часы у дверей Дворцовых: столько же, карликов в розовых кафтанах с серебряным позументoм по швам, занимали стражу внутри чертoгов; двенатцать духов, из первейших вельмож Двора ея, одетых в тафту небеснаго цвету с шитьем, украшенным жемчугом и алмазами, занимали место по обеим сторонам ея престола; также двенатцать волшебниц, составляющих придворных госпож ея, в парчевых платьях с яхонтовыми накладками, садилися на поставленных скамеечках из восточнаго хрусталю. Обрада поздравляла Царицу малым наклоненіем головы, изображающим ея величество: избранный любовник приближался к подножію престола, волшебница устремляла на него взор; сего довольно было: она читала в его сердце. Естьли сей краткой опыт был для него благосклонен, в тoт миг провождали его в храм. Царица приходила туда несколько минут после, жрецы приносили жертвы, совершали священные обряды и сообщали новобрачным с стороны небес пріятное позволеніе предаться свободно всем утехам любви. Волшебница ввечеру надевала на Царицу свое белье; оказывала ей честь провожденіем на брачное ложе, и послушав несколько у дверей, возвращалась домой для успокоенія по таковых трудах. – Но естьли напротив проницательные волшебницыны взоры открывали в избранном чувствованія, законом запрещаемыя, прекрасной день превращался в мрачную ночь, земля тряслась, Дворец колебался в своем основаніи; смятеніе и ужас украшались в добавок явленіем привиденій всяких видов. По щастію не долго то продолжалось: блистающій огнь вылетал из престола Обрадина, разгонял тьму, укрощал препет и производил всеобщую тишину. Волшебница касалась палочкою своею вероломнаго любовника, и превращала его на том же месте в малаго зеленаго червячка. Старшій из комнатных бояр брал золотыя счипчики, и выкидывал онаго за окно в сад дворцовой; волшебница между тем избирала сама достойнаго Царице супруга, и остатoк происходил в радости и глубокой тишине.
Воображают может быть некоторые, что условія, предписанныя в сем государстве к достиженію короны, учиняли избраніе весьма трудным: но ошибаются. Все человеки учреждаются своею корыстію; и воспитаніе, употреблявшееся при оном Дворе, достaвляло обоим полам способ сохранять сердца свои от сетей любовных до времени, в кое могли они надеяться достигнуть высочайшаго достоинства. Знатныя девицы воспитываемы были в самом тончайшем искусстве нравиться (при Дворе Трантараранском по опыту ведали, что страсть нравиться всегда заглушает чувствованія). Искусство оное до того простиралось, что довольно было госпоже, кои имели славу таскать за победоносною колесницею своих прелестей дюжины по две молодых господчиков, живых, быстрых и ловких, естьлиб только захотели испытать настоящую страсть. Не чувствуя никогда любви в своем сердце, наслаждались они всеми ея выгодами, были упоены всеми ея утехами; воображали, что оная им извества, провещали оную и взирали на оную как на духа, хранителя их жизни; но прежде тритцати лет она им была неизвестна, и после сего срока познавали они, что никого еще не любливали, опричь самих себя.
Молодчики родились почти все волокитами, и воспитаніе удивительным образом изощряло сіе дарованіе, так что возводило оное до вышняго совершенства. С самаго нежнейшаго возрасту они не знали, не желали и не искали, опричь поверхности утех. Во всем царстве оном едва ли находилось двое в постоянных обязательствах, произходящих от истинной любви. Между тем все щитали себя с любовницами, и помещались по обстоятельствам глядя. Молодчики провождали дни свои в перемигиваніи, любовных объясненіях, ссорах, свиданіях и мнимом щастіи. Они бегали, распевали, вертелись, обнимались, врали, шутили, смеялись первые своим острым словам, запутывали черты смысла игрою слов, и производили то вдруг без разсужденія и намеренія.
Всеобщее наконец мненіе замыкалось в том, что любовь не должна иметь оков, и никто не хотел знать, опричь ея поверхностей; тщетное понятіе о свободе, обманывая придворных, господствовало над ними. Необходимость, в которой находились царь с царицею любить друг друга во всю жизнь свою, щитаема была за ужасное рабство. Таковой предразсудок служил вместо панцыря сердцам молодых господ; все обстоятельства стекались для учиненія оных твердыми и подаянія им виду разума. Естьли по случаю открывали между придворных чету, соединенную нежным союзом, тотчас учинялась оная предметом всеобщаго посмеянія; стихотворцы, рачительные о пользах государства, спешили вывести то на позорище народном как бы порок опасный, удобный возмутить чистоту нравов, или спокойство в обществе.
Двор выходил из одного таковаго зрелища, в котором предстaвлены были муж и глупая жена, любившая друг друга истинно, и не взявшія предосторожности скрыть таковую слабость. Представленіе сіе удостоено великих рукоплесканій от тех госпож, коих сочинитель выхвалил и кои как бы ненарочно тут лучились. Начали об оном говорить на всех вечеринках Трантараранских; как нечаянно получено известіе о смерти Царя и Царицы.
В тoт же час разосланы повеленія для созванія Государственных членов; оные собрались чрез три дни, и все голоса соединялись в пользу прекрасной Доброгневы. Она была единочадная дочь Радоміра, отправлявшаго чрез долгое время чин перваго Вельможи в государстве. Он умер за шесть месяцов пред тем в почтеніи от дворянства, и был оплакан от народа. Он был первый с основанія царства сего, осмелившійся установить позволеніе, продавать свое именіе для польз Государственных: и один только имел славу возпользоваться сим великодушным правом. Дочь его наследовала после него одну только любовь к отечеству, и без сомненія за сіе чувствованіе пріобрела все голоса к своему избранію. Она имела в себе не меньше прелестей, красоты, разума и веселости, сколько и добродетелей отца своего. Предметы повсегда становятся прекраснейшими чрез посредство признанія. Жаль только, что не так часто глаза их усматривают. Выбор Доброгневы был подтвержден волшебницею Обрадою. Она отнесена во дворец, и тотчас окружена всеми любви достойными молодчиками, кои в самом деле таковы были, или только быть чаяли.
Доброгнева вступала в шестнататый год: она имела волосы и брови черныя, глаза большіе, голубые, нежные и живые; стaн прекрасной, руки удивительныя, ноги прелестныя, пріятную усмешку и зубы цвету наилучшаго. Не взирая на род воспитанія своего, свойство ея клонилось к уединенію: она была щеголихою меньше по вкусу, чем по обыкновенію: примеры, влекли ее за собою, но еще не испортили; быв меньше вертопрашна, нежели обычайно в Трантараране, она разсуждала больше десяти раз в своей жизни, и усмотрела в сердце своем некоторую пустоту. Таковое открытіе почти обыкновенно бывает предшествіем чувствованія; но окружающіе ее предметы были тому противны. Учинившись Царицею, познавши законы Государственные, созданная может быть больше прочих к соделанію оным чести, подумала,что надлежит ей не шутя помыслить о начертаніи, коему должно ей последовать. Она объявила тoржественно, что уделяет час из каждаго дня для размышленій.
Двор приведен был в замешательство таковым необыкновенным вознамереніем; похвалял оное с восторгом в ея присутствіи, и охуждал громогласно когда Ея Величество не могла того слышать. Но намереніе ея тем не нарушилось; она принимала труд размышлять в присутствіи всех Придворных. По силе своих разсужденій нашла она наконец, что для учиненія благоразумнаго выбора, надлежит ей закрыть глаза в разсужденіи наружных пріятностей искателей короны, открывать оныя на их недостатки, сравнивать то и другое, и решиться только в пользу того, коего бы пріятности и дарованія имели в себе меньше смеха достойнаго.
Таковое щастливое открытіе успокоило ее, надлежало лишь оным возпользоваться; но вещь сія и составляла затрудненіе. Все искатели престола казались ей равно любви достойными; потому что все хвалили красоту ея, искали ея благосклонности, говорили с нею страстно, и давали для нее ежедневно новыя празднества. Увы! тщеславіе прельщало ее, и одна только любовь удобна была вразумить ее.
Она была например обворожена веселым нравом, пріятным голосом господина Алмаза. Он сочинял для нее прекраснейшія на свете сказки, которыми Двор восхищался, и только из почтенія к Царице не смеялись, когда он говорил. За три месяца пред тем покорил он нежную Опалу; пропасть совместников уступили ему победу, и сопротивленіе оных возвысило его славу. Опала была женщина великой красоты и весьма склонная к нежности, составляющей предмет желаній всех любовных героев. Она уступила воображенію истинной привязанности; она чаяла, что Алмаз влюблен чистосердечно, и с алчностію искала сей славы; но сіе завоеваніе подобно было прочим его победам. Он покорил ее без страсти, и оставил без размышленія. Престол, сердце Царицы, казались ему почтенными пружинами к непостоянству. Двор Трантараранской, столькож правосудной, как и он, считал пожертвованіе любовницею, обоженія достойною и отчаянною, за опыт величія души его, заслуживающій венец, коего он надеялся. – Кузнечик казался для царицы весьма забавным; он играл на всех музыкальных орудіях совершенно, и пел возхитительно. Сверьх того никто не умел плясать его лучше; он присоединил к тому силу, правильность, легкость и пріятность. – Она крайне предубеждена была в пользу Тюльпана. Хотя белокурый цвет его клонился несколько к желтине, но он имел рост и стaн прекраснейшій во всем Трантараране. Он знал в превозходном совершенстве все игры, коими забавляются на вечеринках, и проигрывал кошельки по три с крайним равнодушием. Но естьли что учиняло его безподобным, то искусство играть на бандоре, что начинал он без прозьбы. Дабы находиться всегда в состояніи забавлять уши Царицы и Двора, носил он свою любезную Бандору, зацепив за шею парчевою лентою, что придавало ему удивительную прелесть. – Пустозвяк, молодой господин, также услаждал время для сей новой Царицы. Он умел шить в пяльцах чрезъестественно; ни у кого не было столько алмазных вещей и таковой доброты, как у него. Он ежедневно появлялся в каких нибудь новых прикрасах, составляющих переговоры и зависть всего Двора. Не одними только кружевами он отличался, имел он и брызжи у белья отменной доброты, на коих совершенным искусством представлялось сраженіе Исполинов. В добавок всего того, всякія новости в нарядах получал он из первых рук, выдумал больше всех нелепостей, влюблялся на десять часов, ведал о всех новизнах и любовных похожденіях, судил разумно, и отбирал в лавках фарфоровую посуду с тем, чтоб никогда не купить. – Со всем тем Царице надлежало признаться, что господин Частохват имеет над ними преимущество. Он сочинял стихіи всех родов с крайнею способностію; словом сказать, был то блестящій разум при Дворе: по дватцатому году, сделал он две больших комедіи, кои бы могли быть приняты, и не были бы освистаны, когдаб он безразсудно не издал их от имяни своего дворецкаго, имевшаго множество непріятелей по откупам. Готовились предстaвить Оперу, в которой сам он сочинил слова и музыку, театральныя украшенія и балеты; поставляли оперу, сію выше всех сочиненных в прошедших веках. По всякое утро приносил он к царице щеголеватые стихи, коими занималась она по получасу. Весь Двор списывал с оных копіи, коих никогда не читaл. Сверх таковых выгод Частохват был недурен складом, и изрядно шутил. Не удивительно, что Доброгнева отличала его за таковыя достоинства; придворные имели к нему великое уваженіе, друзья его простирали удивленіе к сочиненіям его до суеверства: они находили в нем дух творительный и говорили вслух, что он первой человек на земли, и били в ладони, когда появлялся он на театре. – Много еще было и других искателей, но уступающих первым, коих по тoму не уважали. Это были люди, кои казались средственными, когда отличались, и кои вступали в общій ряд без сравненія.
Таковы были младые любовники, составлявшіе двор Доброгневин. Уже шесть дней по ея избраніи, имела она круг около себя, как началось разсужденіе о важном вопросе, разделившем разумы на разныя стороны, всяк участвовал в споре, ожидая, на которую сторону перейти по решенію Ея Величества. Надлежало решить: что алмаз розовой воды, ограненный звездою, осыпанный бриліантами, и отработанный искуснейшим художником, красивее ли носить на мизинце левой руки, или правой? Пустозвяк утверждал, что неотменно следует честь сія правой руке; ибо оная чаще левой находится в движеніи, но Частохват с господином Кузнечиком, присвоявшіе себе право вкуса, присвоили оную левому мизинцу, и представляли доводы также достаточные. Спор разгорячался, и с обеих сторон наговорили уже много вещей важных и забавных, как Анемона, придворная, первой стaтьи госпожа, представила Ея Величеству юнаго Остроила.
Оный родился также в блаженном царстве, и был внук волшебницы Гориславы, почтенной госпожи Двора Обрадина. В самой час рожденія его волшебница взяла его к себе, воспипывала сама, и для совершенія его разума заставляла путешествовать по всем смежным государствам, под руководством добраго дядьки, с которым она не договаривалась о награжденіи. Узнав, что престол Трантараранскій опорожнился, призвала она своего внука. Она поспешила сделать ему наставленіе, каким образом следует ему вести себя при Дворе Доброгневы; она дала ему чудные карманные часы, кои звенели целую минуту, когда он готовился сказать какую нибудь глупость; и кольцо, имеющее давить его палец больнее, или слабее по мере того, какого роду хотел сделать шалость. Обняв его, приказала она ему ехать в Трантараран и вступить на ряду с прочими, и ничего не упускать к завоеванію сердца младой Царицы. Таковое намереніе показалось бы странно всякому, кроме волшебницы. Не по тому, что Остроил не очень пригож лицем был; черты онаго, не представляя красоты, имели в себе нечто пріятное; вид его являл разум и мужественную доброту. Но тaковыя хорошія свойства были зыбки, и могли помрачиться от препятствій, встречающихся необходимо при Дворе столько просвещенном, каков был Трантараранскій. Остроил был застенчив, вступая уже на шестнатцатый год, и столько благонравен, что малейшая похвала приводила его в краску. Он провел лета свои в ученіи, и имел слабость мыслить, что знает еще мало; разговоры его были достаточны, легки, шутливы, но отнюдь не вольны. Он действовал по правилам, знал сравненіе, осмеливался извинять погрешности других, и не стыдился исправлять свои; он был снизходителен, просвещен, внимателен, употреблял разсудок, и с намереніем не смеялся; словом сказать, ничего еще страннее его не видано при дворе Трантараранском. Остроил совокуплял в себе все смешное; ибо был разсудителен.
Едва он появился, как пронзили его с обеих сторон. Сперва начали перешептывать, смеяться потихоньку, и вскоре учинился он метою всеобщих разговоров. Царица испытывала его с любопытством, и говорила с ним часто; он отвечал всегда исправно, но почти не смея возвести глаз на нее, и голосом почтительным, котoрой считали за смятеніе. Между тем взоры его ничего не упустили из прелестей Доброгневиныхе: сіи взоры, удерживаемые робостію, не меньше были проницательны. Остроил равно поражен был красотою, кротостію и разумом Царицы; в душе его произошло не известное до толь возмущеніе. Оное столько было велико, что он забыл ей поднесть удивительный посланный от бабушки его в подарок пучок цветов, от котораго может быть зависело его щастіе.
Двор занялся разсужденіями о новом искaтеле престола, и забыл об алмазе розовой воды. С перваго взгляду без дальняго изследованія господин Тюльпан нашел вид его неловким, коего ничто не могло исправить. Господин Кузнечик заметил твердым образом, что он весьма неполитично в первой раз поклонился. Алмаз решил, что он несносен. Пустозвяк клялся торжественно, что никогда не потребует у него совету, как ему учреждать свои бриліанты; а Частохват осудил его безвозвратно быть дураком на всю жизнь. Воздержныя женщины думали, что не надлежит спешить заключеніем; это новичок, говорили они, надобно разсмoтреть, еще останется довольно времяни к заключенію.
Удобно может быть сравнить произходившее в душе Доброгневиной по сим впечатленіям, которыя имели при виде сего животнаго редкаго и страннаго. Час, определенный ею для размышленій, настал: круг разшелся; она удалилась во внутренніе покои, нося с собою разсужденія об Остроиле. Когда царица заперлась, весь совет, которому не чего было делать, спешил толпою вон из дворца; очень пора было ехать. Госпожи, и самыя имеющія обожателей, оставались обыкновенно одни; мущины, с рабячества привыкали не наблюдaть сей мелкой вежливости, считая оную за цепь, нарушающую вольность в обществе. При Дворе Трантараранском утверждено было, что и невежливая вольность преимуществует над учтивостію. Остроил был еще очень нов, и впал потому в неосторожность подать руку некотoрой госпоже, сскочившей с крыльца: прочія это увидели и обратили в смех, котoрой тем был забавнее, что Амаранта (имя той госпожи) хотя имела еще красоту, но утратила уже цвет молодости. В ней не находилось уже тех блестящих забав, кои могут извинять вежливости, оказываемыя мущиною. Она сама почувствовала, сколько важна была ошибка Остроилова; но оная ей польстила, и понудила ее тем возпользоваться. Вы очень услужливы, сказала она, принимая его руку; карета моя не далее двух шагов отсюда, и вы скоро избавитесь от труда. Я очень рад, сударыня, отвечал услужливой Остроил, что мог оказать вам малой знак моего почтенія и усердія. При окончаніи сих слов были они уже на последнем ступене крыльца. Служители Амарантины по нерасторопности не пріезжали еще с каретoю. Хотя она жила в отделеніи дворца, но следовало ей не меньше ста шагов шествовать; приключеніе было весьма затруднительное. Но между тем решилась она итти пешком, поддерживаема Остроилом. Она начала пред ним повторять извиненія; он отвечал почтеніями: и они достигли. Остроил поклонясь, хотел итти. Куда вы? сказала Амаранта: не далиль вы кому слова быть к ужину? Нет сударыня, отвечал сей простосердечной; я только ныне пріехал в столицу, и почти никого не знаю... В сем случае (подхватила Амаранта) прошу oтужинать со мною... Для чегож? (продолжала она приметив из новаго поклона, что он готовится уйти) я прошу вас усердно; я очень довольна, что с вами познакомилась, и весьма порадуюсь, естьли вы будете посещать меня чаще. В продолженіи сих учтивостей вошли они в покои Амарантины; женщины, ее дожидающіяся, усмехнулись, увидев Остроила.
Позвольте мне, сказала Амаранта, раздеться; я весь день так была стянута. – При сем слове он хотел вытти. Куда вы? (продолжала она) вы мне не мешаете; я одеваюсь и раздеваюсь пред всем светoм. Однако, сударыня . . (сказал Остроил) Вы шутите! подхватила она, ах какая жалость! останьтесь. Между тем раздеванье продолжалось. Остроил, находясь впервые в жизни своей на едине с женщиною, и быв разделяем между любопытства, благонравія и удовольствія, смущался, краснел, отвращал взоры; но оные противу воли его, пробегали всюду: там, где одна рука казалась препятствующею любопытству, но между тем в другом месте открывала нужное для удовольствованія онаго. Амаранта, наблюдала впечатленія, производимыя тем в Остроиле. Зеркало, противу котoраго она сидела, в тoм ей помогало; она уверялась по переменам производимых им движеній. Естьли взоры его упадали на пол, проворной поворот выказывал ему открытую прекрасную ногу. Когда, ободренный сим предметoм, осмеливался он поднять глаза к верьху, старались тогда поправить косыньку, и желая скрыть прелести, как бы невзначай овыя выказывали: все это отправлялось очень ловко, без пристрастія, и прекраснейшею рукою. Между тем взираніе Остроила оживляло, лице его покрылось великим пламенем ... Он краснеет, как мне кажется (сказала она своим женщинам), по чести вот что удивительно. Слова сіи имели действіе: Остроил закраснелся еще больше: он хотел говорить, язык его не слушал и принудил его взять вид не удовольственный, который очень утешил Амаранту.
По окончаніи убора, доложили об кушанье. Вез вас, сказала Амаранта, я ужинала бы одна. В самом деле на столе положено было только два прибора: сели за стол, кушали проворно; Амаранта ела исправно, говорила шутливо, смотрела прилежно на Остроила, разсказала ему похожденія всех придворных госпож, и раз с дватцать принуждала его краснеться своими похвалами.
Остроил ел мало, а говорил и того меньше. Он ощущал разныя движенія, произходящія в нем почти ни от чего: огнь быстрый и жестoкій, казалось ему, что разливался по его жилам; всякой Амарантин взгляд оживлял его; он желал, не зная к чему стремятся его желанія. Наконец встали из за стола; они остались на едине. Утомленная Амаранта бросилась на канапе. Остроил с прежнею застенчивостiю занял место на стуле против ея; при первом движеніи, коим поправила она свою ногу, он смутился. Вам безпокойно там (сказала Амаранта); для чего не сядите вы ко мне ближе? С великим удовольствіем, отвечал возпламененный Остроил, и пересел к ней. – Но между тем – (продолжала она) не былиль вы страстны? Нет, сударыня! я никогда не любливал. – Никогда! ... как никогда? Это удивительно. Я не хочу, чтоб вы на меня смотрели; это опасно. Говоря сіе протянула она прекрасную свою руку на глаза его; он осмелился, хотя с трепетом, взять оную, приближить к губам и поцаловать. Амаранта пожала его руку, изпустила вздох, и продолжала играть смягчающуюся. Тогда движеніе, коего испытал он на себе всю силу не понимая онаго, повергло его на колени; осмелившіеся взоры устремились на нее: он схватил ея руку и цаловал ... Какое ваше намереніе? сказала Амаранта, бросив на него страстный взгляд; но вы на коленах, я думаю... вы ошибаетесь . . . встаньте. – Ах, сколько прелестей! вскричал Остроил, и,вздохнул по том. Мне лестно слышать это от вас (отвечала она): вы кажетесь мне весьма любви достойны; но наконец, чего вы требуете? – Я не знаю (подхватил Остроил обнимая ее с восхищеніем); я никогда не ощущал подобнаго. Нет! я не могу изъяснить смятенія . . . желанія . . . Ах, сударыня! позвольте – он готов был выпустить некое бедственное слово. Часы его зазвенели, и он узнал, что чуть не выговорил глупости: помышленіе таковое его охладило: он встал, сел на стул и замолчал.
Последовала довольно длинная тишина. Остроил потупив глаза размышлял, и предметы, коими наполнено было его воображеніе, вместо того, чтоб укротить его чувства, опять оныя оживили. Между тем он молчал; глаза его были понурены, и от чрезмернаго чувствованія пребывал он недвижим, как бы одревенелой.
Амаранта искусно судила о его положеніи. Его смятеніе состaвляло торжество ея прелестей; тщеславіе, утеха, были возлюбленныя ея страсти, коим думала она, что безпрепятeтвенно принесет на жертву невиннность и свободу юнаго Остроила. Вы нездоровы? сказала она ему голосом, удобным вмиг излечить его. – Довольно было слова сего для разрушенія его разсужденій. Он взглянул на Амаранту; красота ея его поразила. Желанія усилились, и состoяніе, в которое приведен он был предчувствованіем утех, придало лицу его вид нежности, всегда прелестнейшей самой красоты. Она читала в очах его все впечатленіе, ею в нем произведенное; она протянула к нему руку с пріятностію; он взял и поцаловал оную с восхищеніем. Случай учинил то, что поднимаясь губы его, повстречались с Амарантиными, и . . . наконец замолчал, опасаясь, чтoб часы его не зазвонили. Амаранта также не говорила, потому что в ней не осталось больше сил, кроме для испущенія вздоха.
Кольцо бабушкино пожало палец Остроилов с такою силою, что он чуть не упал в обморок. Вместо готоваго вздоха, выскочил пронзительной крик. Боги! какая боль! вскричал он, вскочив с торопостію. Представьте, сколько можно, об удивленіи Амарантином... кою крик сей привел в себя. Что сделалось вам, мой дражайшій Остроил? вскричала она с своей стороны. Я вас не знаю; по чести вы ошиблись. . . Вот тебе раз! (отвечал он холодно) я знаю, что я чувствую. – Но я уверена, что не ... (говорила Амарантла, перерывая) ... сего быть не может. – Прекрасная мысль! (сказал он) можноль вам спорить? ... Ох!.. мочи нет . . . не перестает! я на пытке . . . ой! ой! – в самом деле кольцо впилось в мясо, так что он весь помертвел. Непонятное дело! говорила изумленная Амаранта; приключеніе чудное! . . . Но это отнюдь не то . . . вы обманываетесь! . . . однако случай странной . . . Как! вы бежите? продолжала она, увидев его уже у дверей. О чем сомневаться (отвечал Остроил грубо); прощайте, сударыня . . . прощайте. Но погоди . . . Он с ума сошел (сказала она по его уходе) . . . какое дурачество! – Он был уже далеко.
