Текст книги "Вечернія часы, или Древнія сказки славян древлянских"

Автор книги: Василий Левшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

ВЕЧЕР XVIII.

Нет нужды описывать подробности онаго сраженія: сказать лишь нужно то, что разпоряженія Русимовы, храбрость славянских войск, и особливо присутствіе Вадима и Бурновея, пріобрели совершенную победу над бунтовщиками. Наемные Печенеги, Половцы и торки увидев, что Вадим разбив телохранителей Худояровых, обезоружил онаго, и взял в плен своими руками, обратились все в бегство; а прочіе возмутители защищая жизнь свою до последняго человека пали на месте, так что ни одного пленника не взято было, кроме самаго Худояра и нескольких Обров. Русим среди торжества своего и оказываемых благодарностей соучастникам победы его Вадиму и Бурновею, не мог скрыть забот своих: он узнал, что Вадим был точный брат его Государя. По отправленіи вестников к Гардорику о совершенном разбитіи и взятіи в плен Худояра, и по рязпоряженіи к истребленію остатка бунтовщиков, засевших в занятых ими некоторых городах, призвал он Вадима для тайнаго переговора. Государь! сказал он оставшись с ним наедине: тщетно стараетесь вы сокрыть от Русима свою высокую особу; я проник в ваше таинство, и под имянем Мечислава узнал сына покойнаго моего Монарха. Слова его привели Вадима в великое смятеніе; но Русим ободряя его, сказал: не опасайтесь, Светлейшій Князь усерднаго раба отечества; Русим не в состоянія заслуживать милости чрез предательство. Вы совершенно безопасны, пока тайна сія известна только ему одному. Однакож позвольте мне вопросить вас, какія причины приводят вас в державу враждующаго вам брата? Естьли ищете вы чрез возмущеніе отмстить ему лишеніем престола: бегите! Русим ваш первый враг. – Но естьли нечаянность, или усердіе привели вас участвовать в войне сей: удалитесь из места, где медленіе угрожает вам погибелью. – О мой благодетель! истинный друг отца моего! сказал Вадим, обняв Русима; твои примеры и наставленія, поселенныя тобою чрез Урмана в юную мою душу, научили меня пренебрегать пользы собственныя, приобретаемыя со вредом отeчества. Отнюдь ни мщенія, ни престола зашел я искать здесь; но обстоятельства, касавшіяся чести, привлекли меня сюда. После чего разсказал он ему все свои приключенія со времяни бегства своего из Гарделина. – Русим пролил слезы, видя сына прежняго своего и любимаго Государя, не имеющаго убежища, где бы голову подклонить, и бродящаго по свету. Удались отсюду дражайшая отрасль Буривоева, говорил он; я не могу подать тебе других советов. Брат твой детей не имеeт, и рано, или поздно, единый ты престола его наследник; ибо властолюбіе Гардориково понудило, забыв родство, ослепить нещастнаго Гунигарда брата своего после твоего побега. Чего лучшаго можешь ожидать и ты? Вадим пролил слезы, и обняв Русима, простился с ним, вознамерясь в ту же ночь оставить воинской стaн и отечество.

Пришед в шатер к другу своему Бурновею, разсказал он разговор свой с Русином; они в тот же час оставили воинской стан, и поехали, не простясь с Семіром. Куда же обратимся мы? сказал Бурновей, когда они без всякаго еще намеренія следовали по дороге в Хомоград, любезной друг! отвечал Вадим, естьли нам ужасаться опасностей, могущих встретиться со мною в столице моего брата; мы лишим себя величайшаго удовольствія узнать, кто таковы побежденные нами рыцари. Не знаю, что чувствуете вы, но что касается до меня, я не могу преодолеть желанія видеться с моим избавителем, котораго я после победил в неведеніи, и узнать от него, по какой причине вступался он столь жестоко за мою Брячиславу, и что принудило его вызвать меня на смертный поединок. Я намерен препоручить себя воле богов, и искать сего рыцаря, хотя бы то было внутри чертогов моего брата. Бурновей признавался, что он сам не видавши в лице побежденнаго им рыцаря, чувствует тайное влекущее его к нему побужденіе, и что равномерно желает узнать, по какой причине переменил он в Сусолах его саблю. И так шествовали они в Хомоград, взяв только нужныя предосторожности, чтoб безпрестанно следующіе из войска в столицу чиновники, узнав их, не разгласили о их славных делах в бывшей войне, и чрез то не довели слуху до самаго князя, которой после того пожелает их увидеть и может быть наградит. Русим хотя писал к Гардорику о их заслугах под имянем незнакомых богатырей; но обещал Вадиму донесть после, что они по окончаніи войны уехали куда неизвестно, отказавшись от всяких почестей.

В продолженіи пути их, которой имели они по большой части ночью, Бурновей претерпел нещастіе от паденія коня своего, при чем вывихнул руку: и тaк принуждены они были остановиться в некоторой деревне. Между тем, как болезнь Бурновеева удерживала его еще в постеле, Вадим горящій нетерпеливостію, вздумал уехать тайно, и разведав в окрестных местах о искомых рыцарях в тoт же день назад возвратиться. На сей конец не надел он своих лат, взял токмо саблю, и приказал Бурновею, когда он спросит об нем, сказать, что выехал он прогуляться. Разъезжая по окрестностям и делая безполезные вопросы, удалился он столько, что принужден был за темнотою ночевать в большом лесу, в коем некоторой славянорусской сотник, ведущій новонабранных в воинскую службу, также разположился. Сей сотник, взглянув на Вадима, возпылал не кстати усердіем к отечеству; вид и рост сего Князя ему понравился, и он заключил взять его в рядовые воины. Проведав, что он иностранец, начал сей сотник ласкою уговаривать его о вступленіи в Славянорусскую службу: но как Вадим отговаривался крайними нуждами, призывающими его в Хомоград, сoтник сей на него прогневался и начал принуждать к тому силою. Вадим притворился испугавшимся угроз его, и спрашивал, какое ремесло должен он отправлять учинясь воином? – Ты должен будешь людей убивать, отвечал искусной сотник. – убивать? вскричал он; да избавят меня от того боги! Я слыхал, что это им противно. Притом же нападая на людей, можно подвергнуться быть самому от них убиту. – О! ты еще не служивал, сказал сотник, потому так и судишь! – Не правда, подхватил Вадим, я довольно служил. – где? – В стране ясской, отцу моему, доброму хлебопашцу; я служил ему вместо вернаго слуги. Сотник разсмеялся таковой простоте его, начал ободрять, и наконец принуждал учинить в верности присягу; но из продолженія слов поняв, что Вадим над ним шутит, разсердился и обнажив саблю, грозил разрубить ему голову в случае упрямства. Приметив то некоторой из подчиненных сотниковых, вздумал постращать Вадима, и ударил его обнаженным мечем плашмя по голове; но Вадим, не пріобыкшій к таковым шуткам, отрубил ему руку. Несколько воинов бросились отмстить за своего товарища, но двое из оных еще хуже встречены, и обще с начальником своим обратились в бегство. Вадим считал уже себя безопасным; но разстaвленные в разных местах караульные, услышав шум, сбежались, и взяв его под стражу, отправили в Хомоград под имянем бунтовщика, не взирая на оправданія его, и требованіе, чтоб представлен был он на суд полковому воеводе Русиму. Вадим покорился своей участи, сожалея об неосторожности своей и нетерпеливости, принудившей его оставить больнаго своего друга.

Между тем Бурновей с своей стороны заботился о участи Вадимовой; он не сомневался, что приключилось ему какое нибудь нещастie, без чего не мог бы он его оставить. Чрез несколько дней выздоровев, продолжал он разведыванія об нем без всякаго успеха, и принужден был ехать в Хомоград, уповая там получить об нем известtе. Он оставил в том доме, где лежал болен, Вадимову броню, приказав объявить ему, естьли он пріедет, чтoб искал его в столичном городе. Продолжая путь свой, достиг он Хомограда, но на первой заставе удержан был стражею в разсужденіи того, что ехал он в полном вооруженіи. Начальник застaвы спрашивал у него притом: для чего осмелился он, презрев запрещеніе въезжать в столицу в полной броне? я чужестранец, отвечал Бурновей, устaвов ваших не знаю, но и не воображал, чтоб в каковом либо месте на свете странствующіе богатыри принуждались скидать броню противу своего желанія. – Есть тому причины, отвечал начальник; много лазутчиков, подсыланных от Худояра, поиманы были в столице, скрывавшихся под одеяніем странствующих богатырей. – Но по крайней мере, говорил Бурновей, нет уже нужды иметь сію предосторожность, когда сам Худояр поиман и все сообщники его истреблены. Я исполняю, что приказано, сказал начальник, и понуждал Бурновея снять броню и оружіе, естьли не хочет принужден быть к тому силою. Бурновей, не желая подвергнуться таковому стыду, хотел возвратиться назад; но умножив тем подозреніе, был окружен стражею. Раздраженный таковым насиліем Бурновей начал обороняться, и переранив многих, принужден был уступить превозходной силе; он обезоружен, и отведен, как Государственной преступник, под караул в крепкую башню.

В продолженіи времяни, как два друга в неизвестности об участи своей сидели в темнице: Русим торжествующій вошел в Хомоград, ведя с собою во узах поиманнаго Худояра. Между тем, как пріуготовлялись к празднованію победы и к казни сего страшнаго бунтовщика: усердный Урман, забыв собственную опасность, и известясь Вадимовым письмом, шествовал за ним в след в области Гардориковы. Он слышал, что два чужестранных бoraтыря чрезмерно прославились в прошедшей войне, и знал по описаніям, что были то Вадим с Бурновеем; но не ведал, куда оные удалились. Разведывая в Хомограде, узнал он также, что два чужестранца содержутся под караулом, взятые по подозренію в участвованіи с бунтовщиком: сіе причиняло ему насказанную печаль и опасность для жизни Вадимовой. Не смел он приближиться к темницам, где оные содержались для удостоверенія себя в том, опасаясь больше навесть подозреніе. Размышляя, что ему начaть в сем случае, заключил он разнесть слух о смерти Вадимовой, полагая, что оный избавит его Княжича от опасности, в случае, когда он в числе чужестранцев, содержащихся под стражею. Легко ему будет оправдаться в сообщничестве с бунтовщиком, думал он, когда только не узнают больше. Выдумка сія казалась ему полезна и в другом виде к полученію Вадимовых требованій о наследіи его; ибо удобнее будет предпринимать способы противу Гардорика, обезпеченнаго слухом о смерти братней. В сем намереніи сочинил он грамoту от имяни Вадимова к его царствующему брату, которую будто бы писал он из Дакіи, умирая от раны, полученной на сраженіи с Римлянами; в оной прощал ему все гоненія, принудившія его странствовать по свету, избежав из заточенія, и просил, чтоб хотя по смерти возвратил к нему братнюю любовь. Урман не имел причины опасаться, чтоб сомневались в почерке руки Вадимовой, когда оная ни кому в отечестве его не была известна. С сею грамотою требовал он, чтоб представили его пред Русима; в чем и не имел затрудненія в разсужденіи важности принесеннаго им известія. Русим выслушав его, и приняв грамоту, как легко догадаться, счел Урмана за обманщика; он не узнал его, потому что лета переменили весь вид его. Однакож опасаясь выводить ложь его, дабы не открылось каковым либо образом то, что Вадим находился в войсках под его начальством, скрыл свои мысли, повел Урмана во Дворец и представил Гардорику. Сей Государь, выслушав Урмана и прочитав грамоту, оказал великую в лице своем печаль о мнимой смерти Вадимовой. Раскаяніе ли в том действовало, или хитрость, но он признавался в несправедливости своей противу брата, называл себя его убійцею, и повелев наградить Урмана, удалился во внутренніе чертоги оплакивать кончину его, или может быт радоваться,что избавился опаснаго совместника своему престолу. Урман догадывался с своей стороны, что Гардорик не легко мог бы положиться на слова незнакомаго, естьли бы слух о смерти Вадимовой не был ему полезен для прекращенія всяких возмущеній, кои с сей стороны могли бы приключиться от некоторых недовольных людей под видом защищенія права Вадимова; однакож Арпад опасался, чтоб Князь не повелел его взять тайно и чрез мученіе удостовериться в истинне; и для того отказавшись от награжденія, скрылся.

Печали владеющих государей по своим умершим братьям редко бывают здоровью их опасны; по крайней мере Гардорик чрез три дни появился к своим вельможам, и объявил повеленіе прежде торжества о победе казнить Худояра, а по том справишь Тризну[30]30
  Тризны отправлялись у Славян в память умерших, с великим торжеством приносимы были тогда жертвы; народ угощаем был чрез три дни довольством снедей и напитков; что может быть и названіе Тризне в разсужденіи трех дней произвело. При Тризнах в память великих особ застaвляли пленных, или на смерть осужденных, биться о смерти и свободе по подобію Римских Гладіаторов.


[Закрыть] в память покойнаго брата своего Вадима. Он повелел двум чужестранным богатырям сражаться о смерти и свободе над могилою, которая будет учинена в память Вадимову. Пріуготовленія сделаны, и Вадиму с Бурновеем в тож время объявлено, что имеют они на Тризнах, учреждаемых в память брата княжняго Вадима биться, и что победитель получит вольность, а побежденный будет казнен. Вадим с Бурновеем сидели в разных башнях: и по тому не ведали, с кем они должны сражаться. Легко вообразить, сколько удивлен был сам Вадим, что судьба принуждает его заступить место ратоборца на Тризнах, в собственную честь его учреждаемых. Не понятно казалось ему; каким образом разнесся слух о его смерти; однако принужден был покориться участи, и в молчаніи готовиться пріобресть жизнь свою чрез свою храбрость.

Определенный день настал, Вадим получил полное вооруженіе и коня, и выведен был за город к высокому холму, прозываемому Броница[31]31
  Холм Броница, насыпан в память богатыря Славянскаго Тугоркана, и устaвлен был весь бронями, или латами побежденных им богатырей; от чего и названіе получил. О чем смотри обстоятельное описаніе в пятой части Руских Сказок, с листа 154.


[Закрыть], под присмотром ста вооруженных всадников; противник его также находился на другой стороне под своею стражею, и как лица их закрыты были шеломами, не могли они узнать друг друга. В пямять Вадимову близ холма устроено было великолепное надгробіе. По принесеніи жертв Чернобогу, и между тем, как устрояли столы для пиршества народнаго, при коем присутствовал сам Гардорик, дан был знак к началу сраженія между Вадимом и Бурновеем. Провождавшая их стража, сделала из себя обширный круг; а Князь славянскій с Русимом и прочими вельможами взошли на холм для удобнейшаго смoтренія.

Таким образом сіи два верные друга не знав, начали между собою смертельной поединок. Они разъехавшись ударились копьями столь жестоко, что оныя на несколько отломков разлетелись, и не причинив друг другу вреда, но с тою разнотою, что Вадим усидел неподвижно, а Бурновей едва в седле удержался. Надлежало им докончать поединок свой на саблях; но чрез долгое время сражаясь, никто из них не получил ни одной раны. Наконец удалось Вадиму уязвить слегка руку своего противника, но в самое то время конь упавши под ним, придавил ему ногу; противник Вадимов не возпользовался сею выгодою, и вместо пораженія его в случае, когда дело шло о жизни и смерти, явил опыт безпримернаго великодушія; он сскочил с коня своего, и помог непріятелю высвободиться. Они постояв несколько, начали производить рубку пешіе. Щастіе перешло на сторону Вадимову; он ударил противника своего по голове столь жестоко, что хотя не прорубил шелома, но он зашатавшись упал. Вадим, не хотя непріятелю своему уступить в великодушіи, подскочил, подал ему руку и помог встать. Поступок таковой удивил всех зрителей, а не менее и самаго Бурновeя. Храбрый богатырь! сказал он Вадиму: великодушіе ваше меня обезоруживает; я лучше готов принять определенную казнь, чем нападать на мужа редких добродетелей, и признаю себя побежденным. – Не успел он докончать слов своих, Вадим узнал по голосу своего друга, бросил саблю и обнял его, вскричал: Бурновей! зри немилосердую судьбу, принуждающую нас покушаться на жизнь взаимно нам драгоценную. Но прежде пусть я умру растерзан всеми мученіями, нежели удовлетворю безчеловечной воле славянскаго князя. – О любезный друг! вскричал Бурновей; жесток приговор, для нас изреченный, но не исполнится оный над моим другом! Когда неблагодарная страна сія назначила одному из нас смерть, вместо лавр, пріобретенных нашими заслугами: Бурновей охотно умрет за своего друга. – Да! подхватил Вадим, естьли бы я столь подл был, чтоб мог принять сію жертву. Ступай любезной Бурновей, возвратись к своей возлюбленной Озане; ты должен для нее сохранить дни твои. А я . . . я избираю смерть! мне не за чем убегать оной, когда нет уже на свете моей возлюбленной Брячиславы. – Но ведаешь ли ты (говорил Бурновей, сняв шелом свой), что не допустят нас сего исполнить, хотя бы я и согласился на твое безразсудное требованіе, которым обижаешь ты своего друга? Умрем вместе, когда так должно, когда я знаю, что не уступишь ты мне сей славы, умереть за себя. – Умрем! вскричал Вадим, сорвав шелом с себя, они готовились дать друг другу смертельные удары, как из среди народа простерлись к ним два голоса, остановившіе их страшное намереніе. Удержись для Брячиславы! удержись для Озаны? кричали оные. Два друга остановились в изумленіи, не ведая, кто были те, коим известны имена их возлюбленных; они вспомнили о побежденных ими рыцарях; не сомневались, чтоб не оные были то, и искали оных безполезно среди народа. Между тем, когда сражающіеся открыли лица свои, некоторые из чиновников, бывших на последнем побоище противу бунтовщиков, узнали виновников славянской победы, и начали кричать; удержи, Гардорик, свое неправосудіе! Ты своих защитников на смерть осуждаешь! Народ, готовый всему последовать, повторял сіи восклицанія, и всяк крича неправосудіе! готов был бунтовать, не ведая причины. Спор сражавшихся, сопровождаемый дружескими обниманіями, обратил давно уже вниманіе Государя Славянскаго; но при восклицаніи народном немедленно послал он Русима узнать о произходящем. Сей престарелый воин спешил в круг, взглянул и узнал Вадима и Бурновея; обнявши сих героев, повел он их к Славянскому Князю, и шествуя успел сказать Вадиму на ухо: не опасайтесь! вас счищают мертвым. Вадим, приведенный сперва в смятеніе ободрился, и шествовал предстать своему брату и гонителю. – Возблагодарим богов, великій государь! сказал Русим, удержавших приключеніе, имевшее покрыть нас вечным стыдом. Мечислав и Бурновей в неведеніи осуждены были по неосновательному подозренію; я представлял уже вашему величеству, что их храбростію пріобретена победа над Худояром. – Боги! какая неосторожность! вскричал Гардорик, вскочив с своих кресел, и бросясь, пустился в великія извиненія пред Вадимом и Бурновеем. Он обещал им золотыя горы, сулил все важные чины в своем государстве, и окончил, прося у них прощенія. Великій государь! сказал к нему Вадиме; приключеніе наше есть воля своенравной играющей над нами судьбины, и мы не можем обвинять тебя в неправосудіи по нечаянному случаю; не можем также принять милостей тобою нам предлагаемых. Мы служим не из платы, каковаго вы рода оная ни была слава, наше награжденіе, храбрый Русим свидетель того, что мы отказались от почестей. Не хотели мы и тебя, государь, отяготить изреченіями благодарностей; но когда случай удержал нас, поспешающих в Винету для сдержанія честнаго богатырскаго слова, просим у тебя сей милости, чтоб позволить нам сейчас отъехать, дабы не почли нас обманщиками. – Гардорик удивился таковому безкорыстію, я удерживал их учтивыми прозьбами, чтоб они остановились хотя до окончанія Тризн, отправляемых в память его брата. – Мы желаем вечнаго блаженства Вашему Светлейшему брату (сказал Бурновей, разумея причины, побуждающія друга его поспешить из областей Славянских); но сочтем за множайшую милость, когда снабдив нас оружіем и коньми, позволите сей час предпринять нам необходимый путь наш. Русим с своей стороны шепнул князю, что неблагопристойно противиться желанію их, когда уже прошедшаго возвратить нельзя, он обещал своему Князю разсказать и причину, понуждающую их спешить в Винету. Гардорик, оказав великое сожаленіе, согласился уступить их воле; он снял с себя золотую цепь, и надел оную на Вадима, а Бурновею подарил великой цены с руки своей перстень, и повелел Русиму, удовлетворя всем их желаніям, проводить их с честію. Заботливый Русим, ускорил прощеніем, и оставив празднество, препроводил их в дом свой. –

Это очень забавно, сказал Избор, что Вадим сам выходил биться в честь Тризн, для него же учрежденных. Можно смеяться, подхватил Славомір, слушая нещастія другаго; но другое обстоятельство, когда самому оныя сносить. Мне кажется, продолжал он, полезнее еще и забавнаго извлекать из сей повести пример, что нещастіями других шутить не должно, когда и самыя для престола рожденныя особы не могут быть от оных безопасны. Старик сей готов был продолжить свои замечанія, и по обыкновенію своему обратить оныя в нравоученія для юнаго государя; но Избор смекнувши, куда дело клонится, ускорил удаленіем во внутренніе чертоги свои.

ВЕЧЕР XIX.

Должно, чтоб боги покровительствовали вас, сказал Русим Вадиму, когда остались они с ним на едине; ибо в недавном времяни неизвестный человек разнес здесь слух об вашей смерти. Слух сей истребил всякія опасенія с стороны вашего брата, и он приняв оный за истинный, отменил повеленіе свое, по которому брали под стражу всех чужестранных бoraтырей. Не сомневаюсь, что и вы попались в темницу таковым же образом, но удивляюсь; что до сего часа не знал я об тoм, считая, что вы уже давно остaвили области Славянорусскія. Вадим и Бурновей расказали ему приключеніе свое с отъезду из главнаго войска. – Хотя чужестранцы, продолжал Вадим, осуждались здесь в темницу и на спор о жизни и смерти, так как мы; но уповаю, что побежденные нами и освобожденные по вашему великодушію богатыри, избегли сего нещастія: потому что во время поединку вашего слышали мы голос их среди народа. После сего просил он Русима, чтоб сіи богатыри чрез верных его служителей были сысканы и приглашены в дом к нему. Русим, исполнив по их желанію, поспешал отправленіем их из Хомограда, где со всем тем пребываніе Вадимово было не без опасности. Между тем, как снабдил он их добрым вооруженіем и лучшими коньми с княжей конюшни: предстали и означенные богатыри. Вадим, бросился с разпростертыми руками к тoму, коего он победил, и возобновив благодарность за спасеніе жизни своей от него в Сусолах, просил о удовольствованіи его желанія, почему известна ему возлюбленная его Брячислава и перстень, коим он с нею обручался? Требованіе ваше не состaвляeт для меня тайны, отвечал сей молодой и прекрасной богатырь: но скажите мне прежде, какое удовольствіе находите вы говорить о такой особе, которую время, хотя не очень долгое, истребило из вашей памяти? – Возможноль, вскричал Вадим; чтоб когдани будь сердце и мысли мои могли быть к тому удобны! Я не нарушал клятв моих, я до конца дней моих не нарушу к моей возлюбленной Брячиславе. Память ея навек пребудет услажденіем и горестію моей нещастной жизни. – Вы принуждаете меня вновь уличить вас, что память ваша с словами вашими несогласна. – Как? – Черты Брячиславины вам уже неизвестны. – Мне? сказал Вадим, устремя взоры свои на незнакомаго; боги! продолжал он трепеща во всех членах; твои слова ... переодеяніе ... Ах, естьли может быть чудо! одна мысль сія может умертвить меня радостію . . . Но нет столько щастія, не для Вадима.

–Он схватил незнакомаго за руки, цаловал оныя, показывал на свое сердце, и не мог выговорить ни слова. Состояніе его смягчило незнакомаго: струи слез покатились по румяным щекам его, и по сим движеніям Вадим узнал свою Брячиславу. Любезная! . . . вскричал он, и бросясь к ней лишился чувств. Бурновей не в лучшем Вадимова находился состояніи; ибо разсматривая другаго богатыря, познал в нем свою дражайшую Озану, кою считал в Бастарніи, подверженную гоненіям ея непріятелей; он стоял пред нею на коленах, между тем как другим подавал помощь безчувственным, Вадиму и его возлюбленной. Возможно ли, прекрасная Озана! чтoб нещастной Бурновей, говорил он, мог поверить глазам своим? Не мечту ли вижу я? – Нет, мой возлюбленный! отвечала она; Озана некогда учинила вас нещастным противу воли своей; но постоянная ея к вам любовь, изгнав из отeчества, принудила странствовать по следам вашим для изгнанія из сердца вашего сомненія. – Чeта сих любовников предавалась своему восхищенію, и делала друг другу тысячу вопросов до объясненія их приключеній; между тем как старанія Русимовы привели в память Вадима и Брячиславу. Вадим не верил глазам своим; спрашивал у всех, не стит ли он, и наконец наговорил множество слов содержащих в себе много радости и страсти и не имеющих связи. Восторги его никогда бы не кончились, естьлиб Русим не припомянул,что он находится еще в столице своего брата. Для предупрежденія всяких затрудненій приказал он изготoвить все нужное к путешествію и для новых их товарищей: несколько невольников держали оседланных коней, и готовы были исполнять их повеленія. Русим прощаясь, повторял Вадиму свои советы , чтоб он ожидал от времени перемены своей участи, и не забывал бы, что выгоды собственныя не должны быть предпочтены выгодам отечества.

Таковым образом оставили они Хомоград; чрез четыре дни находились уже в пределах Варягіи и твердо вознамерились шествовать ко двору Готфскому: хотя советы Русимовы вложили великодушное заключеніе в сердце Вадимово, не искать помощи для пріобретенія оружіем своего наследія, но надлежало ему странствовать для пріобретенія безопаснаго места, где бы можно было прожить до тех пор, пока боги переменят участь его. Бурновей нашед свою Озану, считал себя довольнее всех на свете, и не хотел разлучиться с своим другом. Они разсказали своим любовницам приключившееся с ними во время разлуки. Брячислава чрезмерно обрадовалась, узнав, что брат ея в живых находится. Но как до сего времяни Вадим предавался еще токмо восхищенію, которое не допускало его полюбопытствовать, каким образом возлюбленная его спаслась при погибели Геркуланы; он просил ее разсказать о своих приключеніях, в чем и удовольствовала она его следующим образом.

Повествованіе Брячиславы.

Нет нужды описывать мне то страшное произшествіе, во время котораго мы разлучились, и с котораго времяни вы, любезный Вадим, имели причину считать меня мертвою. Сильные удары землетрясенія, начавшіе разрушать зданія, принудили меня, как и многих других бежать из города. Едва успела я сесть на коня приготoвленнаго служителями Публія Iовиніяна, и выскакать из ворот, как дом сего Римлянина обрушился. Выезжая за город встретилась я с самым Публіем,возвращавшимся с охоты, за приключившеюся ему головною болезнію. Уведомила я его об разрушеніи его дому и опасности медлить в городе: почему он послав служителя своего к вам, любезный Вадим, уведомить вас о нашем убежище, которое решились мы взять на корабле, приготовленным для нашего отъезду, мы поскакали к морской пристани; но не успев еще двух сот сажен отъехать, оглянувшись с ужасом были свидетелями, как посланный к вам служитель был пожран разверзшеюся землею. Когда достигли мы корабля, и сели на оной, море начало стол жестоко волноваться, что принуждено было отрубить якорь, дабы удалиться от берегов. Ветр понес нас в открытое море; и сколь ни удалены мы были от Геркуланы, но могли видеть погибель оной, последовавшую от огненнаго изверженія Везувіи. Не нужно описывать вам тогдашнее мое отчаяніе, когда представлялась мне опасность моего возлюбленнаго Вадима: он находясь в подобных о мне заботах, легко то себе представить может. Наступившая ночь и умножившаяся буря довершили трепет наш: не осталось нам надежды к спасенію на корабле, носимом по воле ветров без управленія, и в море, наполненном подводными камнями; ибо кормило было оторвано и ветрила оборваны. Наконец совершилась наша участь; корабль разбило об камень. Не знаю, что последовало с великодушным Публіем и прочими; ибо я сама опомнилась над вечер другаго дня, быв извержена на отломке корабля на берегах Кампанских, в разстоянія от Геркуланы верст пятидесяти. Сострадательные земледельцы, считая меня по мужскому одеянію за Римлянина, взяли меня в свои хижины, и старались возстановить истощенныя мои силы. Повествованія их о совершенной погибели Геркуланы умножили печаль мою; потому что я отчаялась в вашем, любезный Вадим, спасеніи. Все то соединясь, повергло меня в болезнь, продолжавшуюся две недели. По выздоровленіи моем старалась я чрез моих благодетелей достaть себе коня и полное вооруженіе, заключив, что в одеяніи странствующаго богатыря безопаснее могу продолжать путь и поиски мои; оставшіеся у меня дорогіе камни, которые вручили вы мне отъезжая на охоту, облегчили мое желаніе. Первое мое стараніе состояло в разведаніи об вас (говорила Брячислава Вадиму): я прибыла к тому месту, где стояла цветущая Геркулана, я видела токмо черную гору курящихся еще камней из пеплу. Все окрестности ея, по которым я разведывая об вас, пріезжала, показывали остaтки всеобщаго пожару: земля представлялась обнаженною, и опаленныя древеса не имели на себе листу. Оставшіеся в живых жители разбежались в розныя места; а изредка встречавшіеся со мною не могли мне подать ни малаго об вас известія. Куда мне было прибегнуть опричь моего отечества! И в оное направила я путь мой, проливая слезы, об моем уроне. Щастіе определило подать мне облегченіе в печали избраніем самаго того пути, по которому следовал возлюбленный мой Вадим; описанія, сделанныя от видевших его, и вопросы его у них о Брячиславе, уверили меня, что он не токмо жив, но и следует в Дакію. Таковым образом поспешала я в мое отeчество, разспрашивая всюду о проехавшем боraтыре Вадиме, и находились уже в стране Бастарнов – Ах! я припомнил теперь, сказал Вадим, обратясь к Озане, что я слышал от вас о проезжем богатыре, спрашивавшем обо мне вашего брата! без сомненія была то моя возлюбленная Брячислава. Скольких бы печалей избег я, естьли бы судьба моя позволила с вами повстречаться! Не уверился бы я в ея смерти и не подал бы ей причины к несправедливым подозреніям о моем постоянстве.– Брячислава истребила сіе горькое замечаніе своего возлюбленнаго нежным поцалуем, и продолжала повесть свою. – Старана, которою я проезжала, была тогда опаснее, нежели обыкновенно для странственников: Бастарны, повсегда склонные к грабежам, возгордясь некоторыми успехами в войне противу Римлян, вышли из повиновенія к своим начальникам, и разсеявшись всюду, производили по всем дорогам страшные разбои. Я по нещастію впала к ним в руки, и не сочтя за полезное обороняться противу множества, была пленена; и по приведеніи к Меотискому морю обще с другими пленниками, продана Фракійскому купцу, торгующему невольниками. Новой господин мой, не ведая об моем поле, повез меня в средиземное море, надеясь продажею грекам получить за меня хорошую прибыль; однако возставшая буря отнесла корабль его к сирійсским берегам. Трипольскій разбойник набежал на нас тогда, как по утишеніи бури намерены мы были возвратиться к Греческим островам; произошло жестокое сраженіе. Я не надеясь лучшаго со мною поступка от варваров, чем от Фракійца, вздумала оказать помощь последнему, уповая, что в случае удачи может быть подвигну его к великодушію и получу от него свободу. В сем намереніи уговорила я к тому многих славян, сидевших со мною в нижней части корабля под караулом: мы разломали двери, отняли у приставов наших сабли, и пробравшись в запасную оружейную, все бежали вооружась на помощь нашему господину. Фракіянец пришел в смятеніе, нашел себя между двух непріятeлей; но я ободрила его увереніями, что мы приняли оружіе для защищенія его. Да даруют боги, вскрикал он с радости, чтоб великодушное ваше дело не осталось без награжденія! сиріянцы имели уже некоторыя выгоды в своем нападеніи, половина почти Фракійцов была от них побита, и многіе из них вскоча на наш корабль производили ужасное кровопролитіе. Но когда мы приспели, сраженіе получило другой вид: Сиріянцы, бывшіе на нашем корабле не успели возвратиться, и пали от наших сабель. Мы возпользовались смятеніем, произшедшим от того на разбойничьем корабле; ворвались на оный, большую часть варваров побили, а прочих принудили отдаться в плен. Фракіянец, увидев себя избавленна от предстоящей неволи, и получившим великую добычу на разбойничьем корабле, приносил нам бладарность, и по возвращеніи своем в Византию обещал учинить нам опыты своего признанія. Прибрав пленных сирійцев и добычу на свой корабль, зажгли мы разбойничье судно, а сами поплыли к проливу Фракійскому. На пути господин наш хотя еще не объявил нам свободы, но были мы от него содержаны не тaк, как невольники; он пристaвая к греческим островам, распродал плененных Сиріянцов; и проплыв пролив, благополучно вошел в Византійскую пристань. Я удивилась, вступя в дом сего купца, когда нашла оный по огромности, богатству и множеству рабов обоего пола, сходствующій более на дворец какого нибудь государя, чем на купцов, которой торгует невольниками. Мы угощаемы были чрез несколько дней великолепно, и по обращенію с нами господина нашего не сомневались, что получим от него все воздаяніе оказанной ему услуги свободу. В самом деле, призвал он меня наконец с прочими Славянами, участвовавшими в спомоществованіи ему, и говорил обратясь ко мне: Почтенный Дак! (так называлась я со времяни моего плену) великодушный поступок ваш избавляет вас от плена; я считал бы себя проклятія достойным, когда бы отлагал далее явить вам признаніе мое возвещеніем вашей свободы. Сколь ни важны обстоятельства, принуждающія меня еще потребовать некоторой от вас услуги: но я не осмеливаюсь предложить вам об оной, когда вы не позволите мне объяснить то под видом прозьбы, или свободнаго договора. – Я взглянула на моих товарищей, и приметив на лицах их согласіе узнать о требованіи Фракіянца, сказала ему: все, что уклоняется от добродетели, не удобно войти в желанія особы, подобной вам в великодушіи; почему мы ожидаем объясненія вашего требованія. Примечаю я, отвечал на это бывшій наш господин с видом удовольствія, что вы все люди военныя и пріобыкшія служить с оружіем. Не будетели вы согласны вступить в службу Марободуна, Короля Маркоманскаго, моего сродника? он имеет надобность по некотoрым намереніям своим противу враждебных соседей в воинах испытанной храбрости для пріумноженія сил своих. Я предлагаю вам наем, и обещаюсь заплатить при отъезде вашем отсюду по два фунта серебра в задатoк; я снабжу вас коньми и оружіем, а притом о цене жалованья оставляю договариваться с самым Марободуном по вашему благоразсужденію. Вы, почтенные славяне, видите (продолжал он), что сіе предложеніе, приближая вас к вашему отечеству, облегчит и трудности, с таковым длинным путем до онаго соединенныя. Сверьх того остaнется в вашей воле не принять службы сей, когда условія ваши там не будут для вас выгодны; а сребро, данное мною вам в задаток, почтено мною будeт за дар, оказанный с стороны моей к вашему одолженію. – Все товарищи мои сочли предложеніе сіе за усугубленіе благодеянія фракіянцова, и с радостію на оное согласились; я сама хотя не имела надобности в помощи сей к возвращенію моему в отечество в разсужденіи дорогих камней, сбереженных мною от грабежа Бастарнов, но находила способ сей безопаснейшим для пути в обществе множества храбрых людей. Между тем, как прочіе пошли пріуготoвляться в дорогу, фракіянец остановил меня, и наедине удовлетворил любопытству моему ведать, каким образом купец, торгующій невольниками, мог быть в союзе с владетельным Государем. – Без сомненія, сказал он, странно кажется вам, что я промышляя торговлею, нахожусь, соединен ближним родством с Государем Маркоманским; я объясню вам оное; предки мои произходят oт рода Фракійских царей, и дед мой, был требователем престола своих предков, принужден искать убежища своего при Дворах чужестранных Государей когдаРимляне учинились властителями Фракіи. Судьба привела его к Королю Маркоманскому, где он достоинствами своими пріобрел сердце дочери его, и был почтен свершеніем сего союза. Таковым образом отец мой, родившись от Королевны тетки Марбодуновой, был двоюродной брат сему Государю. Дед мой провел жизнь свою в Маркоманах, всегда искавши чрез разныя, но безуспешныя средства, ослабять власть Римлян во Фракіи и неудачи повергли его в уныніе, прекратившее дни его. Отец мой остaлся наследником пустаго права; бунты,произходившіе в Маркоманах, понудили его оставить сіе Государство: и как отечество для всех бывает любезно, возвратился он в Византію под скрытым имянем. Чтоб лучше отвлечь от себя подозренія, начал он торговлю невольниками. Промысл сей столько был прибыточен, что собрал он великія сокровища, которыя оставил мне после себя в наследство. Он умирая, запретил мне помышлять о праве предков своих на Фракію, и подтвердил продолжать торговлю. Ты проживешь спокойнее, нежели бы мог ты ожидать сего от невозможнаго пріобретенія престола, говорил он мне. Средственное избранное мною состояніе, и выгоды. пріобретаемыя от собственных трудов своих, награждают миром дни мои, чего бы не имел я никогда, хотя бы достиг самаго венца Римских Кесарей. Многія другія наставленія его казались мне столь истинными, что я оным последовав, провождаю век мой в изобиліи и покое. Между тем бывал я и у сродника моего в Маркоманах. Марободун по добродетелям своим не считaeт, чтоб унижало его родство со мною, и не взирая на различіе наших состoяній, пользуюсь я совершенным его дружеством. Оное принуждает меня обращать часть богатств моих в его пользу. Я стараюсь всех богатырей и других храбрых людей, встречающихся мне в моих путешествіях, склонять к вступленію в его службу, и тем умножать силу войск его. Марободун давно уже имеет намереніе прiобресть оружіем страну Квадов, на кою Маркоманы считают древнее право. Поступок Раслава, сына квадскаго князя, умножил ненависть его и кроющееся мщеніе. Слышно, что он злодейски похитил дочь Асамры, дочери Марободуновой, находящейся в супружестве за Князем Болгарским. Хотя отец Раславов и не одобряет таковаго поступка своего сына; но со всем тем с их стороны прибавляется непріязнь к непріязни, и понуждает Марободуна начать войну с Квадами. Шествуйте, почтенный Дак, ко двору моего родственника, где храбрость ваша имеет пространное поле к прославленію вашего имяни; а при том мое одобреніе пріобретет вам отличіе от прочих ваших товарищей, коего вы достойны. Я не любопытствую проникать в тайну вашего произхожденія; но уверен из поступков ваших, что вы далеко превышаете прочих славян, бывших с вами в моей неволе. – Я отблагодарила Фракіянца за его благосклонныя ко мне разположенія; он вручил мне грамоту к королю, дяде своему, и снабдив нас коньми, оружіем и обещанным сребром, отпустил в путь. Я имела щастіе пріобрести доверенность моих товарищей, и избрана от них в пути нашем начальником; мы прибыли безпрепятственно ко двору маркоманскому. Мы не застали Марободуна в столице его; потому что он готовясь начать войну с Квадами, отбыл к войску собирающемуся близ границ. Представили нас королеве, его супруге, котoрая, прочитав грамоту, приняла меня благосклонно, и повелела ближнему своему боярину, сделав договор с прочими воинами, отправить оных в войско к своему супругу. Что до вас касается, говорила она мне, я почитая вас рожденным не для столь низких условій, оставляю на вашу волю, следовать ли к моему супругу для сысканія славы, или остаться при Дворе нашем, или отъехать куда угодно. – Признаюсь, говорила Брячислава, что пол мой создан не для войны: сердце мое понуждало меня искать моего возлюбленнаго Вадима при дворе моего родителя, и предложеніе королевы Маркоманской облегчило некоторым образом затрудненіе, котoрое имела я в освобожденіи себя честным образом от условія заключеннаго с фракіянцем. – Великомочная королева! отвечала ей я, обстоятельства мои переменились со времяни отъезда моего из Византіи: возвращеніе в мое отeчество, учинилось необходимым, и я испрашиваю милостиваго позволенія от Вашего Величества, остaться при дворе вашем до времяни, как я получив некоторыя известія, могу решиться служить в войсках ваших, или поспешить в дом мой. Королева позволила мне сію милость, и повелев участвовать за столом ея, оказывала мне многіе знаки своего благоволенія. Пробыв при Дворе маркоманском более двух недель, в которыя дожидалась я ответу на письма мои, в Дакію посланныя, отчасу пріобретала я доверенность сей Монархини, а особливо дочери ея, Королевны Цедальмы. С самаго пріезду моего в страну сію примечала я некоторую скрытую печаль на лицах прекрасной сей Королевны и самой ея родительницы. Благопристойность долго удерживала меня от любопытнаго желанія узнать причину оныя; но наконец из состраданія решилась я на то осмелиться. Как имела я свободный вход в чертоги Цедальмины, то употребила послеобеденное время притти к ней, и спросить о причине скрытной ея скорби. Я нашла ее сидящую одну в великом уныніи, и испускающую тяжкіе вздохи. Светлейшая Королевна! сказала я ей; великодушіе ваше может извинить дерзость, произходящую от моего к вам усердія. Не могу я равнодушно взирать на печаль, всегда вас окружающую: вознамерился я предложить мои услуги, естьли оныя могут с пролитіем крови моей быть полезны вам, и облегчить причины скрытой вашей горести. Естьли удостоите меня таковой доверенности, и откроете мне ваше таинство, может быть я разсмотрев обстоятельства, изыщу средство возвратить вам спокойство. Королевна взглянула на меня с удивленіем, и по некотором молчаніи сказала: храбрый бoraтырь! сожаленіе ваше обо мне доказывает о благородстве ваших чувствованій. Вы первый на свете человек, принявшій участіе в моих нещастных обстоятельствах, содержащих меня в безпрестанной печали. Вы доказываете, что в вашем отечестве больше великодушных людей, нежели в моем, когда поднесь еще здесь никто не выискался могущій за меня вступиться. Поведенія ваши давно уже заслуживают мою доверенность; и я не нахожу по тому причин скрывать от вас мое приключеніе. Она приказала мне сесть, и начала разсказывaть об оном следующим образом.