Текст книги "Повести"

Автор книги: Василь Быков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 39 страниц)

– А кто же вы? Может, красные армейцы? Так красные армейцы на фронте воюют, а вы только по

зауглам шастаете. Да еще подавай вам бульбочки, огурчиков... Гэлька, возьми Леника! – крикнула она

старшей, а сама, не раздеваясь, на скорую руку начала прибирать возле печи: горшки – на загнетку,

ведро – к порогу, веник – в угол.

За столом начал настойчиво кашлять Сотников, она покосилась на него, нахмурилась, но

промолчала; продолжая убирать, задернула грязную занавеску над лазом в подпечье. Рыбак поднялся,

сознавая, что допустил ошибку: видимо, обращаться с ней надо было построже, с этой сварливой,

раздраженной бабой.

– Напрасно, тетка. Мы к вам по-хорошему, а вы ругаться.

– Я разве ругаюсь? Если бы я ругалась, вашей бы и ноги здесь не было. Цыц вы, холеры! Вас еще не

хватало! – прикрикнула она на детей. – Гэля, возьми Леника, сказала! Леник, побью!

– А я, мамка, палтизапов смотлеть хочу.

– Я тебе посмотрю! – с угрозой топнула она к перегородке, и дети исчезли. – Партизаны!

Рыбак внимательно наблюдал за ней, размышляя: отчего бы ей быть такой злой, этой Дёмчихе? В

голове его возникали самые различные на этот счет предположения: жена полицая, какая-нибудь родня

здешнего старосты или, может, чем-либо обиженная при Советской власти? Но, поразмыслив, он

отбросил все эти домыслы, явно не вязавшиеся с нищенским видом этой женщины.

– А где твой Дёмка? – вдруг спросил Рыбак.

Она выпрямилась и как-то настороженно, почти испуганно взглянула на него:

– А вы откуда знаете Дёмку?

– Знаем.

– Чего ж тогда спрашиваете? Разве теперь бабы знают, где их мужики? Побросали, вот и живи как

хочешь.

Она взяла с порога веник и начала заметать возле печи. Все ее размашистые движения

свидетельствовали о крайнем нерасположении к этим непрошеным гостям. Рыбак все думал, не зная,

как наконец подступиться к Дёмчихе с тем главным разговором, ради которого он дожидался ее.

– Тут, видишь ли, тетка, товарищ того...

Она разогнулась, подозрительно взглянула на Сотникова в углу. Тот двинулся, попытался встать и

заметно подавил стон. Дёмчиха на минуту замерла с веником в руках. Рыбак поднялся со скамьи.

– Вот видишь, плохо ему, – сказал он.

130

Сотников минуту корчился от боли в ноге, обеими руками держась за колено и сжимая зубы, чтобы не

застонать.

– Черт, присохла, наверно.

– А ты не дергайся. Лежи. Тебя же не гонят.

Пока Рыбак устраивал на скамье его ногу, Дёмчиха все хмурилась, но мало-помалу резковатое

выражение на ее лице стало смягчаться.

– Подложить что-нибудь надо, – сказала она и пошла за перегородку, откуда вынесла старую, с

вылезшими клочьями серой ваты, измятую телогрейку. – На, все мягче будет.

«Так, – мысленно отметил Рыбак. – Это другое дело. Может, еще подобреет эта злая баба». Сотников

приподнялся, она сунула телогрейку под его голову, и он, покашливая, тут же опустился снова. Дыхание

его по-прежнему было частым и трудным.

– Больной, – уже другим тоном, спокойнее сказала Дёмчиха. – Жар, видно. Вон как горит!

– Пройдем – отмахнулся рукой Рыбак. – Ничего страшного.

– Ну конечно, вам все не страшно, – начала сердиться хозяйка. – И стреляют вас – не страшно. И что

мать где-то убивается – ничего. А нам... Зелья надо сварить, напиться, вспотеть. А то вон кладбище

рядом.

– Кладбище – не самое худшее, – кашляя, сказал Сотников.

Он как-то нехорошо оживился после короткого забытья, наверно, от температуры резко

раскраснелись щеки, в глазах появился лихорадочный блеск, неестественная порывистость сквозила в

его движениях.

– Что же еще может быть хуже? – допытывалась Дёмчиха, убирая со стола миски. – Наверно ж, в пекло

не верите?

– Мы в рай верим, – шутливо бросил Рыбак.

– Дождетесь рая, а как же.

Забрякав заслонкой, хозяйка полезла в печь, задвигала там чугунами. Однако похоже было на то, что

она уже успокоилась, даже подобрела. Рыбак чувствовал это и думал, что, может, как-либо все еще

устроится.

– Нам бы теплой водички – рану обмыть. Ранили его, тетка.

– Да уж вижу. Не собака укусила. Вон всю ночь под Старосельем бахали, – как бы невзначай сообщила

она, опершись на ухват. – Говорят, одного полицая подстрелили.

– Полицая?

– Ну.

– А кто сказал?

– Бабы говорили.

– Ну, если бабы, то верно, – улыбнулся на конце скамейки Рыбак. – Они все знают.

Дёмчиха сердито оглянулась от печи.

– А что, нет? Бабы-то знают. А вы вот не знаете. Если бы знали – не спрашивали.

Она подала им воду в чугунке и направилась за занавеску к детям.

– Ну, вы уж сами. А то не хватало мне еще вам портки снимать.

– Ладно, ладно, – согласился Рыбак и ступил к Сотникову. – Давай бурок снимем.

Сотников сжал зубы, вцепился руками в скамью, и Рыбак с усилием стащил с его ноги мокрый,

окровавленный бурок. Дальше надо было снять брюки, и Сотников, поморщившись, выжал:

– Я сам.

Видать по всему, ему было мучительно больно, и все же, расстегнув, он сдвинул до коленей также

окровавленные штаны. Среди подсохших кровавых подтеков на теле Рыбак увидел наконец рану. Она

оказалась совсем небольшой, подпухшей, с синеватым ободком вокруг и с виду вовсе не страшной -

типичной пулевой раной, которая еще чуть-чуть кровоточила. С другой стороны бедра выхода не было,

что значило: пуля застряла в ноге. Это уже было похуже.

– Да, слепое, – озабоченно сказал Рыбак. – Придется доставать.

– Ладно, ты же не достанешь, – начал раздражаться Сотников. – Так завязывай, чего разглядывать.

– Ничего, что-то придумаем. Хозяюшка, может, и перевязать чем найдется? – громче спросил Рыбак, а

сам мокрым полотенцем начал отирать с тела подсохшую кровь.

Нога Сотникова болезненно вздрагивала, тот, однако, напрягался и терпел, и Рыбак подумал, что, в

общем, ранение не слишком тяжелое, если только пуля не задела кости. Если пулю извлечь, то за месяц

все зарастет. Куда важнее было этот месяц где-то перепрятаться, чтобы не попасть к немцам.

Вскоре Дёмчиха появилась в дверях с чистым полотняным обрывком в руках, и Сотников

стеснительно съежился.

– Не бойтесь! Нате вот, перевязывайте, чем нашла.

Все время, пока Рыбак бинтовал бедро, Сотников, сжимая зубы, подавлял стон и, как только все было

окончено, пластом свалился на скамью. Рыбак сполоснул в чугунке руки.

– Ну вот операция и закончена. Хозяюшка!

– Вижу, не слепая, – сказала Дёмчиха, появляясь в дверях.

– А что дальше – вот загвоздка. – Рыбак с очевидной заботой сдвинул на затылок шапку и

вопросительно посмотрел на женщину.

– А я разве знаю, что у вас дальше?

131

– Идти он не может – факт.

– Сюда же пришел.

Наверно, она что-то почувствовала в его дальнем намеке, и они пристально и настороженно

посмотрели друг другу в глаза. И эти их недолгие взгляды сказали больше, чем их слова. Рыбак снова

ощутил в себе неуверенность – что и говорить: слишком тяжел был тот груз, который он собирался

переложить на плечи этой вот женщины. Впрочем, она, видать, не хуже его понимала, какому

подвергалась риску, если бы согласилась с ним, и потому решила стоять на своем.

В довольно беглом, до сих пор ни к чему не обязывающем разговоре наступила заминка. Сотников

выжидательно притих на скамье, а Рыбак озабоченно взглянул в окно.

– Немцы!

Как ужаленный он отпрянул к порогу, за какую-то долю секунды все же успев схватить взглядом

нескольких вооруженных людей, стоящих на кладбище. Они именно стояли, а не шли, хотя он даже не

понял, куда были обращены их лица, – он только увидел их силуэты с торчащими из-за спин стволами

винтовок.

Сотников поднялся в углу, зашарил возле себя рукой, стараясь схватить оружие. Хозяйка как стояла,

так и замерла, кровь разом отхлынула от ее лица, вдруг ставшего совершенно серым. Рыбак сначала

бросился к двери, но тут же вернулся, чтобы еще раз взглянуть в окно.

– Идут! Трое сюда идут!

Действительно, трое с кладбища не спеша шли вниз к стежке, как раз, наверно, по их недавним

следам. Как только Рыбак увидел это, внутри в нем все сжалось в щемящем предчувствии беды. Никогда

он не пугался так, даже сегодняшней ночью в поле. Казалось, самым разумным теперь было бежать, но

он бросил взгляд на скорченного на скамье Сотникова, сжимавшего в руке винтовку, и остановился.

Бежать было нельзя. Дёмчиха, наверно, также поняла это и вдруг затвердила паническим шепотом:

– На чердак! На чердак! Лезьте на чердак!

Ну, разумеется, на чердак, где же еще можно спрятаться в крестьянской избе. Они сунулись в

темноватые сени, в углу которых чернел квадратный лаз на чердак, но лестницы под ним не было, и

Рыбак вскочил на каменные круги жерновов. Там он перебросил на чердак винтовку и оглянулся.

– Давай твою!

Сотников, расставив руки, перебирался через порог, Дёмчиха поддерживала его. Он подал винтовку, и

Рыбак также сунул ее в темную дыру чердака. Затем, едва не опрокинув жернова, втащил на них

Сотникова. Верхнее бревно отсюда было еще высоко, но Рыбак все-таки дотянулся до него и, гремя по

стене сапогами, как-то взобрался наверх. Тут же ухватил за протянутые руки Сотникова. Дёмчиха все

время усердно, хотя и не в лад, помогала снизу; Сотников ослабело карабкался, напрягаясь из

последних сил, и наконец перевалился через верхнее бревно стены.

– Там пакля! За паклю лезьте! – подсказывала снизу хозяйка.

Рыбак пробежал по мягкой чердачной засыпке. Тут, как и в сенях, господствовал полумрак, хотя из-

под крыши и сквозь маленькое слуховое окошко во фронтоне пробивалось немного света, в котором был

виден широкий столб кирпичной трубы, какие-то обноски на длинном шесте, сломанная прялка внизу.

Поодаль под крышей он рассмотрел порядочный ворох пакли.

– Сюда давай!

Сотников, подобрав винтовку, на четвереньках подался под скос крыши в угол, куда указал Рыбак, и

тот, поддев сапогом, навалил на него ворох пакли. Потом и сам затиснулся под крышу за спину

товарища.

Замерев, они лежали, едва справляясь с дыханием. В нос шибало резким пеньковым запахом, костра

из пакли обсыпала лицо и кололась за воротником. Напрягая слух, Рыбак старался понять, шли немцы

по их следам или так просто направлялись в деревню. Если по следам, то, разумеется, будут искать.

Тогда вряд ли им тут отсидеться. В груди Сотникова громко хрипело, это мешало слушать, и все же они

старались не пропустить ни одного звука снаружи. Голоса раздавались уже так близко, что Рыбака

охватила оторопь: немцы заговорили с Дёмчихой.

– Привет, фрава! Как жисть?

Оказывается, это были полицаи, Рыбак узнал их с первого слова. Не останавливаясь, они прошагали

по двору, кажется направляясь к двери. Дёмчиха почему-то молчала, и Рыбак весь напрягся, страстно

желая, чтобы они прошли мимо.

– Что молчишь? Зови в гости, – глуховато донеслось снизу.

– Пусть вас на кладбище зовут, таких гостей, – был им ответ.

«Э, не надо так, – с сожалением пронеслось в голове у Рыбака. – Зачем задираться!» Чутко

вслушиваясь, он почти со страхом переживал грубые слова хозяйки и очень опасался, что та каким-

нибудь неосторожным словом разозлит их, и тогда не миновать беды.

– Ого! Ты что, недовольна?

– Довольна. Радуюсь, а как же!

– То-то! Водка есть!

– А у меня лавка, что ли?

– Тогда гони пару колбас!

– Еще чего захотели! Из кошки я их вам наделаю? Подсвинка забрали, а теперь колбас им!

132

– Вот как ты нас встречаешь! – ехидно заскрипел другой голос. – Партизан так, наверно, сметанкой

кормила бы.

– Мои дети полгода сметаны не видели.

– А мы сейчас это дело проверим!

Ну конечно, нельзя было так задиристо обращаться с ними, вот они и не прошли мимо – их тяжелые

шаги затопали уже в сенях. Но, кажется, дверь в избу еще не открывали, и Рыбак похолодел от

неожиданного и такого естественного теперь предположения: а вдруг полезут на чердак за колбасами?

Но нет, пока что стучали в сенях, наверно, откинули крышку сундука, что-то там упало и с громким

жестяным стуком покатилось на пол. Боясь шевельнуться, Рыбак тихо лежал, вперив глаза в сухое,

почерневшее стропило, и думал: нет, пришли не за ними. Ищут продукты – обычный полицейский

промысел в деревне, а на кладбище, по всей вероятности, пост-засада – будут караулить дорогу.

Они все еще шарили в сенях, как Сотников рядом неестественно напрягся, в груди у него что-то

ужасающе всхлипнуло, и Рыбак почти обмер в испуге – показалось, закашляет. Но он не закашлял, как-то

сдержался, притих, а они там, внизу, уже стукнули дверью, и вскоре их голоса приглушенно зазвучали в

избе.

– Где хозяин? В Московщине?

– А мне откуда знать?

– Не знаешь? Тогда мы знаем. Стась, где ее мужик?

– В Москву, наверно, подался.

– О, сука, скрывает! А ну врежь ей!

– А-яй! Гады вы! – дико закричала Дёмчиха. – Чтоб вам околеть до вечера! Чтоб вам глаза ворон

повыклевывал! Чтоб вы детей своих не увидели!..

– Ах вот как! Стась!

В избе испуганно заверещала детвора, вскрикнула и умолкла девочка. И вдруг из напряженной груди

Сотникова пушечным выстрелом грохнул кашель. У Рыбака как будто оборвалось что внутри, руки под

паклей сами рванулись к Сотникову, но тот кашлянул снова. В избе все враз смолкли, будто выскочили из

нее. Рыбак с невероятной силой зажимал Сотникову рот, и тот мучительно давился в неуемных потугах.

Но, видимо, было поздно – их уже услышали.

– Кто там? – наконец прозвучало внизу.

– А никто. Кошка там у меня простуженная, ну и кашляет, – слышно было, перестав плакать, испуганно

заговорила Дёмчиха.

Но ее не слишком уверенный голос, наверно, не убедил полицейских.

– Стась! – властно скомандовал громкий свирепый бас.

Рыбак на выдохе задержал дыхание, с необыкновенной ясностью сознавая, что все пропало.

Наверно, надо было защищаться, стрелять, пусть бы погибли и эти наемники, но неизвестно откуда

явилась последняя надежда на чудо, подумалось: а вдруг пронесет!

От удара двери о стену задрожала изба, полицаи с грохотом потревоженного стада ринулись в сени,

наружная дверь распахнулась, на чердаке под крышей вдруг стало светлее. Невидящим взглядом Рыбак

уставился в черное ребро стропила, за которым торчал в соломе старый поржавленный серп. Несколько

проникших на чердак теней, скрещиваясь, заметались по соломенной изнанке крыши.

– Лестницу! Лестницу давайте! – громким басом командовал внизу полицай.

– Нету лестницы, никого там нету, чего вы прицепились? – снова заплакала Дёмчиха.

Стук, удар в стену, скрежет сапог по бревнам и совсем близко – задыхающийся голос:

– Так темно там. Ни черта не видать.

– Что не видать? Лезь, я приказываю, туды-т твою мать!

– Эй, кто тут? Вылазь, а то гранатой влуплю! – раздалось почему-то под самой крышей.

Но шагов по потолку еще не было слышно – наверно, полицай все-таки не решался перелезть стену.

– Так он тебе и вылезет! – гудел снизу командирский бас. – Заначка там есть какая?

– Есть. Сено будто.

– Пырни винтовкой.

– Так не достану.

– От, идрит твою муттер! Тоже вояка! На автомат! Автоматом чесани!

«Это уже все, точка», – сказал себе Рыбак, почти физически ощущая, как его тело вот-вот разнесет в

клочья горячая автоматная очередь. Стараясь использовать последние секунды, он мысленно метался в

поисках выхода, но абсолютно нигде не находил его: так ловко попались они в эту ловушку. Наверно, все

уже было кончено, надо было вставать, и вдруг ему захотелось, чтобы первым поднялся Сотников. Все-

таки он ранен и болен, к тому же именно он кашлем выдал обоих, ему куда с большим основанием

годилось сдаваться в плен. Но Сотников лежал будто неживой, выгнулся, напрягся всем телом, похоже

даже перестал и дышать.

– Ах, не лезешь!

Под крышей раздался сухой металлический щелчок – слишком хорошо знакомый Рыбаку звук

автоматного затвора, сдвинутого на боевой взвод. Дальше должно было последовать то самое худшее,

за чем ничего уж не следует. Только какая-нибудь секунда отделяла их от этого последнего мига между

жизнью и смертью, но и тогда Сотников не шевельнулся, не кашлянул даже. И Рыбак, в последний раз

ужаснувшись, отбросил ногами паклю.

133

– Руки вверх! – взвопил полицай.

Рыбак поднялся, с опаской подумав, как бы тот сдуру не всадил в него очередь. На четвереньках он

выполз из-под крыши и встал. Над бревном у лаза настороженно и опасливо застыла голова в кубанке,

рядом торчал направленный на него ствол автомата. Теперь самым страшным для Рыбака был этот

ствол – он решал все. Искоса, но очень пристально поглядывая на него, Рыбак поднял руки. Очереди

пока что не было, гибель как будто откладывалась, это было главное, а остальное для него уже не имело

значения.

– А, попались, голубчики, в душу вашу мать! – ласковой бранью приветствовал их полицай, взбираясь

на чердак.

10

Откуда-то притащили лестницу, на чердак влезли все трое, перерыли в углах, перетрясли паклю,

забрали винтовки. Пока двое занимались обыском, пленные под автоматом третьего стояли в стороне у

дымохода.

Сотников, поджав босую ногу, прислонился к дымоходу и кашлял. Теперь уже можно было не

сдерживаться и накашляться вдоволь. Как ни странно, но он не испугался полицаев, не очень боялся,

что могут убить, – его оглушило сознание невольной своей оплошности, и он мучительно переживал

оттого, что так подвел Рыбака да и Дёмчиху. Готов был провалиться сквозь землю, только бы избежать

встречи с Дёмчихой, имевшей все основания выдрать обоим глаза за все то, на что они обрекали ее. И

он в отчаянии думал, что напрасно они отзывались, пусть бы полицаи стреляли – погибли бы, но только

вдвоем.

С грубыми окриками их толкнули к лестнице вниз, где возле раскрытой двери в избе всхлипывала

Дёмчиха и за перегородкой испуганно плакал малой. Рыбак слез по лестнице скоро, а Сотников

замешкался, сползая на одних руках, и тот старший полицай – плечистый мужик угрюмого бандитского

вида, одетый в черную железнодорожную шинель, – так хватил его за плечо, что он вместе с лестницей

полетел через жернова наземь. Правда, он не очень ударился, только сильно потревожил ногу – в глазах

потемнело, захолонулось дыхание, и он не сразу, ослабело начал подниматься с пола.

– Что вы делаете, злодеи! Он же ранен, али вы ослепли! Людоеды вы! – закричала Дёмчиха.

Старший полицай важно повернулся к другому, в кубанке.

– Стась!

Тот, видно, уже знал, что от него требовалось, – выдернул из винтовки шомпол и со свистом протянул

им по спине женщины.

– Ой!

– Сволочь! – теряя самообладание, сипато выкрикнул Сотников. – За что? Женщину-то за что?

Взрыв гнева, однако, вернул часть его сил, Сотников как-то вскарабкался под стеной и, весь трясясь,

повернулся к Стасю. В этот момент он не подумал даже, что его крик может оказаться последним, что

полицай может пристрелить его. Он не мог не вступиться за эту несчастную Дёмчиху, перед ко горой

оказался безмерно виноват сам. Однако ловкий на подхвате Стась, видно, не собирался пока стрелять,

он только ухмыльнулся в ответ и точным, заученным движением вдел шомпол в винтовку.

– Будет знать за что!

Сотников понемногу совладал с собой, справился с дыханием и начал успокаиваться. Все было

просто и слишком обычно. Если не пристрелят сразу, начнутся допросы и пытки, которые, конечно же,

закончатся смертью. На какое-нибудь спасение он уже не рассчитывал.

В сенях их обыскали: выгребли из карманов скудные пожитки, патроны, ременными супонями туго

скрутили руки – Рыбаку сзади, а Сотникову спереди – и усадили на шершавый глиняный пол. Затем

старший пошел в избу к Дёмчихе, а другой, которого звали Стасем, остался на пороге их караулить.

Морозный воздух сеней обжигал больную грудь Сотникова, в голове у него тошнотворно кружилось,

пощипывало на стуже примороженные уши – пилотку он потерял где-то, наверное на чердаке, и теперь

сидел с всклокоченной непокрытой головой. Мерзла и потому еще больше болела раненая нога. Колено

распухло, он с трудом сгибал его, босая стопа отекла и сделалась багрово-синей. Наверно, надо было

попросить принести бурок, но он, представив, как больно будет надеть его, решил: черт с ним! Теперь уж

все равно – пусть отмерзает нога, скоро она будет не нужна. Сидя на полу и все кашляя, он поглядывал

на конвоира – молодого, ловкого парня в черной форсистой кубанке: на его красивом, с породистым

носом лице порой мелькала живая, неожиданно человеческая улыбка. За этой улыбкой чудилось что-то

по-молодому прямодушное и даже знакомое, солдатское, что ли, – может, потому, что тот был в

армейском бушлате и справных хромовых сапожках, в которые были заправлены черные штатские

брюки. На одном плече он держал на ремне винтовку, другим прислонялся к косяку и, поплевывая белой

шелухой тыквенных семечек, поглядывал куда-то на улицу – ждал транспорт. Но транспорта пока не

было, и он, недолго потоптавшись, уселся на пороге, зажав между ног винтовку. С малого расстояния

пристально и как будто беззлобно, скорее насмешливо, осмотрел обоих.

– За паклю залезли, ха! Как тараканы!

Рыбак взглянул на него и снова опустил голову.

– А теперь вас помоют-побанят и того, мало-мало подвесят. Посушиться, ха-ха! – засмеялся полицай

так добродушно и естественно, что Сотников невольно подумал: «Веселый, однако, малый!» Но смех

134

этого малого как-то враз оборвался, и уже совершенно другим тоном полицай разразился матом: – Такие-

сякие немазаные! Ходоронка убили? За Ходоронка мы вам размотаем кишки!

– Не знаем мы никакого Ходоронка, – уныло сказал Рыбак.

– Ах не знаете? Может, это не вы ночью стреляли?

– Мы не стреляли.

– Вы или не вы, а ребра ломать вам будем. Поняли?

Стась посерьезнел, глаза его угрожающе похолодели, и все то человеческое, что молодой добротою

лежало на его лице, как-то сразу исчезло, уступив место злой, бездушной решимости.

Рыбак негромко спросил:

– В армии служил?

– В какой армии?

– Красной хотя бы.

– С... я хотел на вашу армию, понял? – вдруг еще пуще вызверился полицай, по-страшному округляя

свои выразительные глаза. Затем его лицо как-то постепенно преобразилось, смягчаясь, и на нем

появилась все та же подкупающая улыбка. Отставив в сторону ногу, он подошвой сапога размеренно

пошлепал по земляному полу сеней.

– А бушлат?

– Ах, бушлат! У одного жидка комиссара взял. Тому не понадобится, – сказал полицай и,

продолжительно посмотрев на Рыбака, спокойно добавил: – Твой полушубочек тоже приберем. Будила

возьмет, его очередь. Вот так. Понял?

– А не подавитесь? – едва сдерживаясь, тихо сказал Сотников.

Стась вскинул голову.

– Что?

– Не подавитесь, говорю? Полушубочками, и вообще?

– Это зачем нам давиться? За нас Германия, понял, ты, чмур? А вот вам точно – капут! Будьте

уверены, в бога душу мать! – свирепо закончил Стась.

Что ж, и это было просто и понятно, на другое нечего было и рассчитывать. Рыбак сделался унылым,

опустил голову. Сотников, полулежа на боку, осторожно попробовал шевельнуться – деревенело бедро,

узкая сыромятная супонь резала кисти рук.

Наконец полицай пригнал двое саней, одни остались на улице, а другие со скрипом и лошадиным

топотом подъехали под самое крыльцо. Стась поднялся с порога. Первым он втолкнул в розвальни

Рыбака, затем сильным рывком за ворот поднял с земли Сотникова. Кое-как Сотников добрался до саней

и упал на сено возле товарища; сзади в розвальни влез полицай. Возчик – староватый, напуганный

дядька в рваном тулупе – осторожно приткнулся в передке. Замерзшую босую ногу Сотников,

преодолевая боль, подтянул под полу шинели. Ему опять становилось скверно, казалось, сознание вот-

вот оставит его, огромным усилием он превозмогал немощь и боль.

Из избы почему-то не возвращался старший полицай, за ним пошел тот, что пригнал сюда сани.

Вскоре оттуда послышались голоса и плач Дёмчихи. Сотников с тревогой вслушивался – оставят ее или

нет? Минуту, похоже было, там что-то искали: постукивала о перекладину лестница, плакали дети, а

затем отчаянно, запричитала Дёмчиха:

– Что вы надумали, сволочи? Чтоб нам до воскресенья не дожить! Чтоб вы своих матерей не увидели!

– Ну-ну! Живо, сказано, живо!

– На кого я детей оставлю? Гады вы немилосердные!..

– Живо!

Сотников взглянул на Рыбака, сидевшего к нему боком; заросшее щетиной лицо того скривилось в

страдальческой гримасе. Было от чего.

По той самой тропинке, возле ограды, они выехали на дорогу и свернули за кладбище. Сотников

втянул голову в поднятый ворот шинели, слегка прислонился плечом к овчинной спине Рыбака и

беспомощно закрыл глаза. Розвальни дергались под ними, полозья то и дело заносило в стороны. Стась,

слышно было, все грыз свои семечки. Видимо, их везли в полицию или в СД. Значит, спокойного времени

осталось немного, надо было собраться с силами и подготовиться к худшему. Разумеется, они им правды

не скажут, хотя того, что пришли из леса, по-видимому, скрыть не удастся. Но только бы выгородить

Дёмчиху. Бедная тетка! Бежала домой и не думала, не гадала, что ее ждало там. Сейчас она что-то

кричала сзади, ругалась и плакала, свирепый полицай вызверялся на нее отборным, бесстыжим матом.

Но и Дёмчиха старалась не остаться в долгу.

– Звери! Немецкие ублюдки! Куда вы меня везете? Там дети! Деточки мои родненькие, золотенькие

мои! Гэлечка моя, как же ты будешь?!

– Надо было раньше о том думать.

– Ах ты погань несчастная! Ты меня еще упрекаешь, запроданец немецкий! Что я сделала вам?

– Бандитов укрывала.

– Это вы бандиты, а те как люди: зашли и вышли. Откуда мне знать, что они на чердак залезли? Что я,

своим детям враг? Гады вы! Фашисты проклятые!

– Молчать! А то кляп всажу!

– Чтоб тебя самого на кол посадили, гад ты!

135

– Так! Стась, стой! – послышалось с задних саней, и они остановились, не доезжая двух тонких

березок, стывших в кусте за канавой.

Рыбак и возчик обернулись, а Сотников весь съежился в ожидании чего-то устрашающе-зверского. И

действительно, Дёмчиха вскоре закричала, забилась в розвальнях. Скрипнул хомут, и даже лошадь

беспокойно переступила на снегу. Потом все стихло. Стась было соскочил с розвальней, но скоро опять

удовлетворенно завалился на свое место.

– Хе! Рукавицу в глотку – не кричи, бешеная баба.

Сотников с усилием повернул голову и очутился лицом к лицу с конвоиром:

– Палачи! Истязатели!

– Ты, заступник! Отверни нюхалку, а то красную жижу спущу! – заорал Стась, сделав страшное

выражение лица.

Но Сотников уже знал, с кем имеет дело, и с полным безразличием отнесся к этой его угрозе.

– Попробуй, гад!

– Ха, пробовать! Да знаешь, я тебя сейчас шпокну и отвечать не буду. Это тебе не Советы!

– Шпокни, пожалуйста!

– А то слабо? – Полицай в показной решимости схватился за винтовку, но лишь ткнул его стволом в

грудь и выругался.

Сотников не моргнул даже – он не боялся этого выродка. Он знал, что на его вызывающее хамство

надо отвечать точно таким же хамством – эти люди понимали только такое обхождение.

– Женщина ни при чем, запомни, – сказал он с расчетом на Рыбака, намекая тем, как надо отвечать на

допросах. – Мы без нее залезли на чердак.

– Будешь бабке сказки сказывать, – закивал головой Стась и опустил винтовку. – Небось Будила из тебя

дурь выбьет. Подожди!

– Плевать мы хотели на твоего Будилу!

– Скоро поплюешь! Кровью похаркаешь!

«Какого черта он задирается?» – раздраженно думал Рыбак, слушая злую перебранку Сотникова с

полицаем.

Их везли дорогой, которой утром они тащились в деревню, только теперь поле не казалось ему таким

длинным и уныло равнинным, лошадка бодро перебирала ногами, постегивая по саням жестким на

морозе хвостом. Рыбак с растущей досадой думал, что едут они слишком уж быстро, ему изо всех сил

хотелось замедлить езду. Чувствовала его душа, что это последние часы на свободе, с которыми быстро

убывала возможность спастись – больше такой не будет. Он проклинал себя за неосмотрительность, за

то, что так глупо забрался на тот проклятый чердак, что за километр не обошел той крайней избы – мало

ему было науки не соваться в крайнюю, куда всегда лезли и немцы. Он не мог простить себе, что так

необдуманно забрел в эту злосчастную деревню – лучше бы передневали где-либо в кустарнике. Да и

вообще с самого начала этого задания все пошло не так, все наперекос, когда уже трудно было

надеяться на удачный конец. Но того, что случилось, просто невозможно было представить.

И все из-за Сотникова. Досада на товарища, которая все время пробивалась в Рыбаке и которую он

усилием воли до сих пор заглушал в себе, все больше завладевала его чувствами. Рыбак уже отчетливо

сознавал, что, если бы не Сотников, не его простуда, а затем и ранение, они наверняка добрались бы до

леса. Во всяком случае, полицаи бы их не взяли. У них были винтовки – можно было постоять за себя. Но

если уж ты дал загнать себя на чердак, а в избе куча детишек, тогда и с винтовкой не шибко

развернешься.

Рыбак коротко про себя выругался с досады, живо представив, как нетерпеливо их ждут в лесу,

наверно, давно уже подобрали последние крохи из карманов и теперь думают, что они гонят корову и

потому так задерживаются. Конечно, можно бы и корову. Можно бы даже две. Разве он приходил когда-

либо с пустыми руками – всегда находил, доставал, выменивал. Достал бы и сейчас. Если бы не

Сотников.

С Сотниковым он сошелся случайно неделю или дней десять назад, когда, вырвавшись из

Борковского леса, отряд переходил шоссе. Там они тоже запоздали, вышли к дороге по-светлому и

столкнулись с немецкой автоколонной. Немцы открыли огонь и, спешившись, начали их преследовать.

Чтобы оторваться от фашистов, командир оставил заслон – его, Сотникова и еще одного партизана по

фамилии Гастинович. Но долго ли могут устоять трое перед несколькими десятками вооруженных

пулеметами немцев? Очень скоро они стали пятиться, слабо отстреливаясь из винтовок, а немецкий

огонь все усиливался, и Рыбак подумал: хана! Как на беду, придорожный лесок кончался, сзади

раскинулось огромное снежное поле с кудрявым сосняком вдали, куда торопливо втягивались

потрепанные остатки их небольшого отряда. Мудрено было уцелеть на том поле под огнем двух десятков

немцев, и Рыбак с Гастиновичем, нерасторопным пожилым партизаном из местных, короткими

перебежками припустили по полю. Сотников же открыл такой частый и мелкий огонь по немцам, что те по

одному начали залегать в снегу. Наверно, он подстрелил нескольких фрицев. Они же с Гастиновичем тем

временем добежали до кучи камней в поле и, укрывшись за ними, тоже начали стрелять по кустарнику.

Минут пять они торопливо били туда из винтовок, тем самым давая возможность отбежать и

Сотникову. Под автоматным огнем тому как-то удалось проскочить самый опасный участок, добежать до

камней, и, только упав, он погнал их дальше. Хорошо, что патронов тогда хватало, Сотников вскоре

136

подстрелил еще одного не в меру прыткого автоматчика, выскочившего впереди других и густо

сыпавшего по полю трассирующими очередями; у остальных, наверно, поубавилось прыти, и они стали

сдерживать бег. Тем не менее какая-то пуля все-таки настигла Гастиновича, который как-то странно сел