Текст книги "Правда смертного часа. Посмертная судьба"
Автор книги: Валерий Перевозчиков
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц)
13 или 14 мая. В. Янклович: «Марина приехала за Володей в «Распутин», потом положила в госпиталь. Позвонила мне, сказала, что в Польшу он приехать не сможет.
В театре я сказал об этом Дупаку. А коллектив должен был на следующий день выезжать в Польшу. В коридоре стояли артисты, я увидел Пыльнову, Жукову, Додину… Одна из актрис говорит:
– Знаем мы, как Высоцкий болен… Он там на фестиваль в Каннах поехал с Мариной. А нас потом никуда из-за него пускать не будут.
Я сказал им:
– Вы, наверное, забыли, что вас еще потому и приглашают за рубеж, что в театре есть Высоцкий…
А ведь тогда Володя чуть ли не умирал в Париже. Они как бы отказывали ему в праве на болезнь… Так что на совести у труппы кое-что есть…»
На совести у труппы – не только полное непонимание Высоцкого, но и активная – черная зависть… Не у всех, конечно, но…
Н. Л. Дупак: «Вот расскажу вам, опять кто-нибудь обидится… Актеры… Да они же угробили его завистью. Все эти Петровы, Сидоровы, Ивановы…
– Мы – черная кость, а он – белая!»
Ю. П. Любимов во время работы над спектаклем «Владимир Высоцкий» собрал друзей В. В. и сказал им: «Вы же понимаете, как трудно сделать спектакль с людьми, которые Владимира не любили».
Конечно, Высоцкий знал об этом… Вначале взрывался, возмущался, а в последние годы отвечал почти полным равнодушием…
В. Шехтман: «Я спросил у него:
– Володя, ты не жалеешь, что ушел из театра?
– Нет. Здесь (он показал на сердце) ничего не осталось».
В. Баранчиков: «Володя говорил (о театре и об актерах. – В. П.):
– Было время, когда мы друг друга посылали… И это было ближе к истине. А теперь… Все абсолютно чужие…»
С 11 по 21 мая Высоцкий лечится в специальной клинике Шарантон. Вероятно, у французских врачей более эффективные методы – через несколько дней В.В. начинает работать. Фломастером на линованной бумаге написаны несколько стихотворений:
«Алфавит» (Общаюсь с тишиной я…)
«Неужто здесь сошелся клином свет…»
«Жан, Жак, Гийом…»
«Мог бы быть я при теще, при тесте…»
«В стае диких гусей был второй…»
«Как зайдешь в бистро-столовку…»
По воспоминаниям Михаила Шемякина, Высоцкий в клинике Шарантон был в пунцовой (малиновой?) байковой пижаме, а в стихотворении «Общаюсь с тишиной я…» есть такое четверостишье:
Жизнь – алфавит я где-то
Уже в «це-че-ше-ще».
Уйду я в это лето
В малиновом плаще.
Сергей Жильцов, работавший с рукописями Высоцкого, которые хранятся в ЦГАЛИ, сообщает, что все эти рукописи – на линованной белой бумаге… Тексты написаны тонкой шариковой ручкой, предположительно типа «Пилот»… Все они написаны до 30 мая 1980 года. Сюда же можно отнести беловик стихотворения «Две просьбы» и текст «Как зайдешь в бистро-столовку…»
16 мая – Театр на Таганке в Польше. Отмена (замена?) спектакля «Гамлет». В этот день В. Золотухин записывает в своем дневнике:
«Мы в Польше. Вроцлав. Сразу событие – у Володи в Париже предынфарктное состояние, отменяется «Гамлет». Шеф на проводе:
– Как текст? Бери Боровчика – знаешь, кто такой Боровчик? (Д. Боровский – главный художник Театра на Таганке) – и ко мне.
Отказался, самоубийство…»
Позже Золотухин напишет об этом подробнее (18.03.1985):
«Вспоминали (вместе с Полокой) Володю. Венька (В. Смехов) сказал ему в посольстве польском, что я в Польше Гамлета хотел сыграгь. Вот, оказывается, что он имел в виду в своем письме: «Я простил тебе, но не простит покойный…» Знал бы он, какой был разговор у меня с Любимовым. Да ведь он знал. Я не мог ему не рассказать об этом, не похвастать, как я отказался, ссылаясь на то, что Польша не Рязань, что Польша ждет Высоцкого, и мне с бухты-барахты только выучить за ночь текст, играть и позорить Таганку негоже… и как шеф был благодарен мне за это… Ну, Веня!»
Разумеется, Высоцкий очень не хотел подвести Любимова – пришлось бы отменять еще два спектакля. В общем, на грани срыва все гастроли Театра на Таганке. В. В. в Шарантоне, на выписку из этой больницы, вероятно, требуется согласие жены…
Марина Влади: «Прошло время. Ты приходишь в сознание, а дальше– угрызения совести, отчаянье и, наконец, откровенный разговор со мной. Я отказалась, несмотря на советы врачей, оставить тебя в специальной клинике. Быть может, я должна была на это решиться. Но могла ли я посягнуть на твою свободу, которой ты дорожил больше жизни?..»
Высоцкий умел убеждать, Марина Влади забирает его из клиники 18 или 20 мая, но до этого происходит несколько событий… Михаил Шемякин, узнав, что В.В. в больнице, навещает своего друга:
«И вот я стою перед громадным мрачным таким зданием. А там, где-то в середине, сидит Вовчик, к которому мне надо пробиться, но как? Во-первых, у меня – такой первобытный страх, по собственному опыту знаю, что такое психиатрическая больница; во-вторых, там же, в клинике, все закрыто. Я перелезаю через какие-то стенки, ворота, бочком, прячусь между кустов сирени… Вижу, какая-то странная лестница, я по ней поднимаюсь, почему – я до сих пор не могу понять, это чисто звериная интуиция! – поднимаюсь по этой лестнице до самого верха, почему-то – там железная дверь и железные оконца в решетках. Я в них заглядываю – и вдруг передо мной выплывает морда такого советского психбольного. Он мне подмигивает так хитро из окошечка: «Э-э-э!»
Этот больной впускает Шемякина, и в первом же коридоре тот встречает Высоцкого… «…Вовчик у окна стоит. Он обернулся – а он тогда в каком-то фильме снимался – волосы такие рыжеватые, и все так сплетается, в таком ван-гоговском колорите, сумасшедшем. И мне навстречу:
– Миша!
А я – после запоя, в еще более сентиментальном настрое:
– Вовчик!
Он повел меня к себе в палату… в какой-то закуток. Я говорю:
– Что? Вот так-то…
А он:
– Да… Да… Вот напоили!..
И вот так он сидит, а я говорю:
– Ну что? Все будет хорошо…
А он – мне:
– Мишка, я людей подвел!
И заплакал вдруг. Я спрашиваю:
– Каких людей?
– Да понимаешь, я там обещал кому-то шарикоподшипник достать для машины…
(Не то колесо там или покрышку.)
– …Я так людей подвел!
…Воду на нем возили… Потом он вдруг опомнился, говорит:
– Мишка, тебе надо уходить!
– А что такое?
– Да ты знаешь, это все-таки настоящая психиатричка, ну – повяжут тебя, повяжут.
…Он прислонился к окошечку, а там идет другая жизнь, никакого отношения к нам не имеющая – там солнышко, которое на нас абсолютно не светит и нас не греет… Вот так мы стоим, прислонившись лбами к стеклу, и потихонечку воем… Жуть! Вот этого – не передать! Этой тоски его перед самой смертью, которая его ела!
…Самая жуткая из наших последних встреч была– в дурдоме этом жутком! И как я пробрался туда– не могу понять! Казалось, невозможно туда прорваться, – это больница для наркоманов – самых страшных… Ну, судьба!»
И еще из воспоминаний М. Шемякина: «Я говорю:
– Знаешь, Вовка, я всегда думаю, что мы с тобой какие-то никому не нужные птицы…
А он меня схватил за руку – у него есть такая песня о подстреленных лебедях – и говорит:
– Мишка, этого не может быть! Я здесь, в больнице, стал думать об этом и вспомнил эту свою песню».
Вспомнил? А может быть, написал… Приведем два четверостишья из стихотворения «В стае диких гусей был второй…»:
Все мощнее машу: взмах – и крик
Начался и застыл в кадыке!
Там, внизу, всех нас – первых, вторых —
Злые псы подбирали в реке.
Может быть, оттого, пес побрал,
Я нарочно дразнил остальных,
Что, во «первых» я жизнью играл,
И летать не хотел во «вторых».
В клинике (или, может быть, во время гастролей Театра на Таганке в Польше) написано и посвящено Шемякину стихотворение «Две просьбы» – «М. Шемякину – другу и брату – посвящен сей полуэкспромт»:
Зачем цыганки мне гадать затеяли?
День смерти уточнили мне они…
Ты эту дату, Боже сохрани, —
Не отмечай в своем календаре или
В последний миг возьми и измени…
Вернемся в Москву. 13 мая Нина Максимовна Высоцкая заходит на Малую Грузинскую. У нее свои ключи, она открывает дверь и видит Барбару, с которой, конечно, не знакома.
Б. Немчик: «Зашла Нина Максимовна, а я выхожу из ванной. Она удивилась, даже испугалась… Валера ей все объяснил…»
18 мая Нина Максимовна уезжает в Польшу, в Москву она возвратится только 10 июля.
17 мая– официальное открытие гастролей Театра на Таганке в Польше. 19 мая во Вроцлаве «Гамлет» заменен «Добрым человеком из Сезуана».
Высоцкий рвется в Польшу. Но только ли в Польшу?
Оксана: «Когда Володя был в Париже, я себе места не находила, – и не могла понять, отчего это происходит…
Однажды ночью со мной просто случилась истерика. А в семь часов утра приехала моя тетя и сказала, что ночью умер папа (он покончил жизнь самоубийством)… И я занималась всеми этими похоронными делами – не самыми приятными в этой жизни, – а Володя в это время лежал в госпитале в Париже».
В. Шехтман: «Володя часто звонил… Мы с Валерой жили у него, он все время звонил:
– Найдите Оксану! Я чувствую, что у нее что-то случилось…
А ее не было».
В. Янклович: «Из госпиталя звонил мне, спрашивал, что случилось у Оксаны, – а у нее умер отец… Я говорю:
– Ты что, обалдел? Что там могло случиться…
– Нет, там что-то произошло.
– Да ничего не произошло. Ты что?!
– Нет, я чувствую – что-то случилось!
Это его провидение потрясло меня…»
18 или 19 мая. Оксана: «И когда, после похорон отца, я в первый раз вошла в свою квартиру, тут же раздался звонок:
– Наконец я тебя поймал! Что случилось?
Я чувствую, что он сам в какой-то панике, но не могу врать… У меня льются слезы, комок в горле…
– Володя, ты знаешь, умер мой папа. Я только что его похоронила.
Он сказал:
– Все. Завтра я буду в Москве.
И Володя прилетел, пробыл в Москве одни сутки и улетел в Польшу. Это было 18 или 19 мая».
Оксана ошибается, В.В. прилетел в Москву 22 мая. 20 мая В. Янклович звонит в Париж (значит, Высоцкий уже вышел из больницы) и вот по какому поводу:
«Я передавал ему ампулы – через командира самолета «Аэрофлота», который летал в Париж… Это было до приезда в Москву. Передавал в пузырьках от сердечных капель. Ездил к этому летчику, даже дом запомнил…»
Если Янклович передает «лекарство» в мае 80-го – вполне возможно и раньше Высоцкий пользовался этим каналом…
Золотухин записывает в дневнике, уже после смерти В. В.:
«Люди рисковали, вернее, не подозревали пилоты наши, что в бутылочках из-под облепихового масла они привозили ему наркотик».
То есть лечение в клинике Шарантон– очень кратковременное – не помогло. Потребность в наркотиках осталась. Возможно, Марина Влади – она дает согласие на выписку из клиники – упускает реальный шанс помочь мужу вырваться из круга болезни, покончить с наркотиками. Но пришлось бы отменять еще два спектакля в Польше…
Приведем мнение – мнение, разумеется, субъективное – Аллы Демидовой:
«Володя тогда мог умереть каждую секунду. («Гамлет» в Марселе– спектакль, известный по многочисленным воспоминаниям.) Это знали мы. Это знала его жена. Это знал он сам – и выходил на сцену. И мы не знали, чем и когда кончится этот спектакль. Тогда он, слава Богу, кончился благополучно.
Можно было бы заменить спектакль? Отменить его вовсе? Можно. Не сыграть его в июне (мае. – В. П.) 1980-го в Польше? Не играть 13 и 18 июля – перед самой смертью? Можно. Но мы были бы другие. А Высоцкий не был бы Высоцким».
22 мая Высоцкий вылетает из Парижа в Москву, его провожает Михаил Шемякин:
«Никогда не забуду, как я видел Володю в последний раз. Была весна, он только что вышел из психиатрической больницы, французской… Я его обнял – я собирался в Грецию, он уезжал обратно в Москву…
– Володька, – говорю, – вот ты видишь, корабли плывут, деревья там… Кто-то гудит: у-у-у… Давай назло всем – люди ждут нашей смерти – многие… И ты доставишь им радость. А давай назло! Вдруг возьмем и выживем! Ну смотри – цветут деревья, Париж, Риволи, Лувр рядом! Вовка, давай выживем, а?!
А у него уже такая странная-странная печать смерти в глазах, он меня обнял и сказал:
– Мишенька, попробуем!
Сел в такси, помахал мне рукой из машины, а я смотрел на него и думал: «В последний раз я его вижу или еще нет?» И оказалось – в этой жизни – именно в последний раз. Я улетел в Грецию, и больше – никогда…»
Когда Шемякин вернулся из Греции, на своем письменном столе он нашел стихотворение «Как зайдешь в бистро-столовку…», заканчивающееся словами:
Мишка! Милый! Брат мой Мишка!
Разрази нас гром! —
Поживем еще, братишка,
Pogiviom!
Итак, 22 мая Высоцкий прилетел в Москву. Оксана: «Он прилетел, а утром улетел в Польшу. Все это время он провел со мной…
О чем говорили? Такая была ситуация, что не до разговоров…»
В. Янклович: «Между Парижем и Польшей Володя на один день прилетел в Москву. Повидал Оксану, сделал свои дела – и улетел…»
Дата вылета В.В. из Москвы – 23 мая. Н. М. Высоцкая (в передаче Э. Рязанова «Четыре вечера с Владимиром Высоцким»): «Я сама пыталась узнать, что это за билет… И определила. Значит, здесь так: Москва – Варшава – Москва, 23 мая 1980 года. Я думаю, это неиспользованный билет на гастроли в Польшу в 80-м году».
С 23 по 30 мая Высоцкий в Польше. Д. Ольбрыхский: «Он прилетел прямо из Парижа(?) уже в очень плохом состоянии. До конца не было известно, приедет ли он вообще. Собирались даже отменить «Гамлета», а «Добрый человек из Сезуана» должен был играть его дублер. Но я упросил Марину погрузить Володю в самолет, чтобы он все-таки приехал».
Судя по воспоминаниям Ольбрыхского («Поминая Владимира Высоцкого»), в этот приезд он мало общался с В. В…. И вряд ли его разговор с Мариной сыграл решающую роль в приезде Высоцкого в Варшаву. Но тем не менее его свидетельства очень важны – в Варшаве Высоцкий практически ни с кем не общался… Тем более что здесь же он поссорился с одним из своих друзей – актером Театра на Таганке.
26 мая – «Добрый человек из Сезуана».
В.Золотухин: «Приехал Володя и великолепно играл. Спектакль имеет совершенно иной уровень с его участием. Не шибко здоров мастер, но… Хочется, чтобы он выдюжил два самых ответственных «Гамлета». Этими спектаклями мы закрываем фестиваль «Варшавские встречи».
27 мая – «Гамлет».
Д. Межевич: «Володя появился под конец гастролей… Пробыл в Варшаве дня четыре, отыграл «Гамлета» и два раза– «Доброго…» Жил он в гостинице. Помню, за кулисы к нему приходил пообщаться Ольбрыхский. Куда Володя уехал потом – не помню».
Д. Ольбрыхский: «Мы наконец могли увидеть его в самой знаменитой роли. Это был очень уставший человек, но играл он феноменально. Без единого лишнего жеста, гримасы. Он был абсолютно сосредоточен на смысле шекспировского шедевра и на том, что он самолично вносил в этот спектакль. К сожалению, он был не в состоянии продемонстрировать все свои актерские возможности и те возможности, которые дает эта роль. Заметно экономил силы, чтобы выдержать до конца. Высоцкий – блистательный актер – использовал свое состояние с максимальной точностью и чистотой. Это была борьба и одновременно бег наперегонки с собственной жизнью. Чтобы успеть. Как те кони из его знаменитой песни…»
28 мая – второй спектакль «Гамлет».
В. Золотухин: «Смотрел второго «Гамлета»: не понравилось. Не могут эти люди играть такую литературу, такую образность, поэзию… Вовка еще как-то выкручивается, хорошо-грубо-зримо текст доносит…»
Д. Ольбрыхский «Он из последних сил хватался за край, зубами… Это дало невероятный результат. Особенно для меня, друга, это было потрясающее переживание. Вместе с ним я напрягал все силы и поэтому не помню подробностей его игры. Особое внимание я обратил лишь на то, как Володя произносил самый знаменитый и, как говорят, самый важный монолог «Быть иль не быть», который в действительности стал таковым лишь в XIX веке (могу указать в «Гамлете» ряд других фрагментов, более существенных и важных, чем проблема «быть иль не быть», между тем именно она сделала карьеру).
В своем исполнении Володя сознательно преуменьшал эту проблему, словно удивляясь Шекспиру, который пожертвовал ей столько места Более того, в какой-то момент он начал буквально издеваться над монологом и его автором. Как будто язвил: о чем речь? что тут так рассусоливать? убить себя или нет? С яростью, равной ярости его песен, он начал рубить текст, словно давая понять: если быть – то действовать, если не быть – то уж лучше поскорее. Это говорил мужчина зрелый, мятежный, сознающий что делает, эмоционально и интеллектуально много старше шекспировского Гамлета. Гамлет Высоцкого после Шекспира пережил еще несколько адских столетий на земле».
А. Демидова: «После окончания гастролей в Польше в начале июня (30 мая. – В. П.) 1980 года мы сидели на прощальном банкете за огромным длинным столом. Напротив меня сидели Володя и Даниэль Ольбрыхский с женой. Володя, как всегда, быстро съедал все, что у него было на тарелке, а потом ненасытно и жадно рассказывал. Тогда он рассказывал о том, что они хотят сделать фильм про трех беглецов из немецкого концлагеря. Эти трое– русский, которого должен был играть Володя, поляк– Ольбрыхский и француз (по-моему, Володя говорил, что договорился с Депардье). И что им всем нравится сценарий и идея, но они не могут найти режиссера. Все режиссеры, которым они предлагали этот сценарий, почему-то отказывались…»
Сценарий «Каникулы после войны» написан Высоцким вместе с Эдуардом Володарским: «Мы показали сценарий многим серьезным режиссерам. Они читали, вздыхали, разводили руками:
– Ребята, вы же понимаете, что это совершенно непробиваемо.
Марина Влади перевела в Париже сценарий на французский язык, показала его знаменитому артисту Жерару Депардье. Он прочитал, пришел в восхищение и заявил при встрече с Володей, что готов сниматься без гонорара».
Жерар Депардье (интервью М. Максимовой): «Мы с ним встретились в 1978 году в Париже, просидели вместе две ночи, и это было невероятно. Вихрь какой-то! Мне страшно нравится такой темперамент».
Интервью Ж. Депардье в журнале «Советский экран» № 18, 1987 год: «Да, еще будет фильм о детях войны по сценарию Владимира Высоцкого. Десять лет тому назад, когда мы с ним встретились в Париже, он сказал, что пишет сценарий, где для меня есть роль. Я тогда сказал «да». И вот на днях я снова сказал «да» советским кинематографистам, предложившим мне сняться по этому сценарию».
Интервью М. Максимовой:
«– А что случилось со сценарием «Венские каникулы» – проектом Высоцкого?
– Не знаю, это еще одна загадка. Он так интересно все задумал. Я хотел участвовать в проекте и сделал все, что от меня зависело».
М. Шемякин: «У Володи была масса творческих планов. К примеру, его сценарий «Каникулы после войны». Он мечтал сняться в фильме по этому сценарию с нашим общим другом Даней Ольбрыхским и Жераром Депардье. Все уже было написано. Этот фильм о том, как трое солдат – француз Жерар, поляк Даниэль, русский Володя – убежали из немецкого концлагеря и начали шкодить на дорогах и т. д. А под конец украли американский самолет. И все бесшабашные хулиганства, которые они проделывают по пути, им в конце прощаются.
Володя просто жил этим фильмом».
Д. Ольбрыхский: «В фильме, сценарий которого Высоцкий написал вместе со своим приятелем, мы должны были играть вместе. Мы мечтали об этом. Третья роль предназначалась для приятеля Марины, а потом и нашего общего – замечательного французского актера, ныне суперзвезды – Жерара Депардье».
А. Демидова: «Вдруг посредине разговора (о фильме «Каникулы после войны») Володя посмотрел на часы, вскочил и, ни с кем не прощаясь, помчался к двери… За ним вскочил удивленный Ольбрыхский и, извиняясь за него и за себя, скороговоркой мне: «Я сегодня играю роль шофера Высоцкого, простите…»
Спустя десять лет, сам Ольбрыхский вспоминает об этом несколько по-другому: «После гастролей Таганки в Варшаве состоялся прощальный банкет. У Володи уже не было сил петь, хотя все его очень просили. На следующий день он улетел в Париж и вернулся в Москву 11 июня, хотя был обязан послушно вместе со всей труппой отправиться домой сразу. Но он уперся: нужно в Париж обязательно, к Марине, словно боясь, что может уже никогда не увидеть ее. Просил помочь ему. Благодаря людям из нашего «Погара», удалось устроить ему место в самолете. Я провожал его и Любимова, который летел в Будапешт, до самого трапа. <…> Мы махали друг другу, пока Володя не исчез в дверях самолета».
30 или 31 мая Высоцкий возвращается в Париж. Вместе с Мариной он сделает еще одну попытку «выскочить» – избавиться от наркотиков.
ИЮНЬ
30 мая Высоцкий прилетел из Варшавы в Париж, прилетел, скорее всего, вечером. У него появился план – уехать с Мариной в какое-то уединенное место и попробовать жить без наркотиков.
1 июня В.В. переписывает набело стихотворение «Две просьбы»…
В эти дни серьезный разговор с женой: «Ты попросил меня: уедем вдвоем, уедем далеко, ты вылечишь меня, как раньше, как всегда…»
Это была последняя попытка вылечиться самостоятельно, без помощи врачей.
Марина Влади: «И вот – мы на юге Франции, в маленьком доме моей сестры Одиль. (Одиль Версуа смертельно больна раком, жить ей остается чуть больше трех недель. Марина оставляет ее на попечение врачей и едет спасать мужа. – В. П.) Тишина, холод, спрятанные в саду бутылки, успокоительные пилюли, которые никого не успокаивают, и вокруг – огромное пространство, которое для тебя не более чем пустота.
(Возможно, Марина Влади посоветовалась с врачами, которые лечили Высоцкого в Шарантоне, а может быть, еще раз – а получилось в последний– поверила в силу В. В… Но этой силы хватило ненадолго.)
И обрывки фраз: «Я уеду, я больше не могу, я больше не хочу, это слишком тяжело, хватит». И моя сила воли изнашивается как тряпка, меня охватывает усталость, и отчаяние заставляет меня отступить. Мы уезжаем».
Марина отступает во второй – и для нее – в последний раз. Но она действительно уже ничего не может сделать.
В Москве В. В. никому не рассказывал об этой поездке. Никому, кроме В. П. Янкловича. Вернее, тот сам знал об этом: «Марина увезла Володю в какой-то замок на море. И оттуда он звонил в Москву».
Перед отъездом Высоцкий заезжает к Шемякиным и оставляет стихотворение «Как зайдешь в бистро-столовку…»
М. Шемякин: «Он просто написал это стихотворение и оставил. Оно лежало на столе. Когда я вернулся, я его нашел». На стихотворении – в сущности, прощальном – такое посвящение: «М. Шемякину, чьим другом посчастливилось мне быть».
M. Chemiakin – всегда, везде Шемякин, —
А посему французский не учи!
Как хороши, как свежи были маки,
Из коих смерть схимичили врачи.
До отъезда из Парижа (11 июня) Высоцкий написал два текста. Марина Влади рассказывает о возвращении в Париж с южного побережья Франции: «В дороге ты дремлешь, быть может пользуясь предоставленной тебе отсрочкой. Строфы последнего стихотворения упорядочиваются у тебя в голове:
И снизу лед, и сверху – маюсь между.
Пробить ли верх иль пробуравить низ?
Конечно, всплыть и не терять надежду,
А там – за дело, в ожиданьи виз.
Ты читал мне эти стихи всего один раз, и они отпечатались у меня в памяти».
Стихотворение написано на бланке (почтовой карточке?) парижского отеля «Виазур», написано неровным, скачущим почерком – в машине? в поезде? Теперь ясно, что это не самое последнее поэтическое произведение Высоцкого, но это самое известное из последних стихотворений. В. П. Янклович утверждает, что оно было написано раньше – еще в Венеции. Подробнее о судьбе этого стихотворения – в последней главе книги.
Второй текст – это последнее письмо Высоцкого Марине Влади, она нашла его уже после смерти В. В.:
«Мариночка, любимая моя, я тону в неизвестности. У меня впечатление, что я могу найти выход, несмотря на то, что сейчас я нахожусь в каком-то слабом и неустойчивом периоде.
Может быть, мне нужна будет обстановка, в которой я чувствовал бы себя необходимым, полезным и не больным. Главное – я хочу, чтобы ты оставила мне надежду, чтобы ты не принимала это за разрыв, ты – единственная, благодаря кому я смогу снова встать на ноги. Еще раз – я люблю тебя и не хочу, чтобы тебе было плохо.
Потом все станет на свое место, мы поговорим и будем жить счастливо. Ты. В. Высоцкий».
С Мариной Влади Высоцкий еще несколько раз говорил по телефону, с Шемякиным больше не разговаривал. 11 июня В. В. в последний раз уезжает из Парижа.
М. Шемякин: «…Оказывается и Володя знал, что в последний раз… Может быть, он предчувствовал?
Вспоминай: быть может, Вовчик —
Поминай, как звали…
Марина Влади: «Одиннадцатое июня восьмидесятого года. Чемоданы в холле, ты уезжаешь в Москву. (На самом деле В. В. уезжал в Бонн. Либо М. В. забыла, либо Высоцкий не сказал ей об этом. – В.П.) Нам обоим тяжело и грустно. Мы устали. Три недели мы делали все, что только было в наших силах…
Последний поцелуй, я медленно глажу тебя по небритой щеке – и эскалатор уносит тебя вверх. Мы смотрим друг на друга. Я даже наклоняюсь, чтобы увидеть, как ты исчезаешь. Ты в последний раз машешь мне рукой. Я больше не вижу тебя. Это конец».
Высоцкий едет к своему хорошему знакомому Роману Фрумзону. Роман Фрумзон эмигрировал из СССР в середине 70-х, до эмиграции работал на «Мосфильме». Вспоминает Оксана: «Володя общался с Романом здесь, в Союзе, еще до отъезда. Рома был близким Володиным знакомым. Он устраивал Володе какие-то концерты, Володя зарабатывал деньги. Володя к нему очень нежно относился, называл его «Ромашка».
Когда Оксана говорит о «каких-то концертах», она имеет в виду, вероятно, гастроли В. В. по США и Канаде. Напомним, что организовывал эти концерты Виктор Шульман, которому Высоцкий по каким-то причинам не очень доверял. Теперь известно, что Шульман без ведома В. В. выпустил пиратский диск «Нью-Йоркский концерт»… Поэтому все финансовые дела во время американских гастролей вел Фрумзон. Но вполне вероятно, что Роман мог организовать и какие-то приватные выступления Высоцкого – точных сведений о таких концертах пока нет.
Фрумзон помогал Высоцкому в приобретении машин, а потом, после двух аварий в 1979—1980-х годах, покупал запчасти. Приведем отрывок из книги Марины Влади: «Однажды вечером мы подъезжаем к большой гостинице в Мюнхене. Мы должны здесь встретиться с твоим другом Романом. Он эмигрировал несколько лет назад и теперь торгует автомобилями, а это – одна из твоих страстей.
…Мы в Мюнхене, и нам нужно найти подходящую машину… Мы с Романом бегаем по огромным стоянкам машин в комиссионных магазинах, и ты останавливаешься перед той, которая станет Твоей Первой Машиной: огромный «Мерседес» серо-стального цвета с четырьмя дверцами. По сравнению с новой машиной он просто ничего не стоит».
Итак, 11 июня Высоцкий приезжает (прилетает?) в Бонн. Он проводит у Фрумзона не больше суток, жена Романа должна передать в Москву какие-то вещи. 12 июня поездом Высоцкий выезжает в Москву.
12-го же июня в парижском еженедельнике «Пари-Матч» появляется небольшая статья Агаты Гокар «Марина Влади: «Я без ума от Владимира, потому что вижу его раз в два дня». Статья иллюстрирована фотографиями, сделанными, по всей вероятности, еще в декабре 1979 года, тогда же и было записано интервью с М. В. Статья из разряда «светской хроники», ее содержание в резком контрасте с содержанием жизни В. В. и Марины Влади в июне 1980 года.
«Эти мирные картины жизни счастливой четы по-своему уникальны, так как Марина Влади (сыгравшая у Альберта Сорди в «Мнимом больном») и ее муж Владимир Высоцкий, женатые вот уже десять лет, видятся всего шесть месяцев в году – то есть как бы через день. Причина очень простая: общая профессия забрасывает их кого в Париж, кого в Москву. Но несмотря на долгие месяцы разлуки, Высоцкие уверенно опровергают старинную поговорку «С глаз долой – из сердца вон», их супружеская жизнь идет хорошо. Дважды или трижды в год разделенные расстоянием супруги в который раз с наслаждением встречаются в мезон-лаффитском особняке Марины или в московской квартире Владимира.
«В Москве у нас большая квартира с гостиной и двумя комнатами. Мы встретимся там этим летом, потому что Владимир <…> вновь уехал к себе на родину – играть в «Преступлении и наказании». Мы увидимся снова в начале лета. Наша жизнь была простой: когда я работала, он был со мной при малейшей возможности. А когда работал он, я старалась быть рядом».
В 41 год Марина оказалась в отсутствие мужа, одна в Мезон-Лаффите с Туки и Микой, немецкими овчарками, таксами Песиком и Точкой, а также с сыном Пьером, которому уже 20 лет, обучающимся в консерватории по классу гитары. Старший сын Игорь проводит каникулы на Таити, а Владимир, младший сын 16-ти лет, собирает жемчужные раковины в Полинезии, где живет его отец Жан-Клод Бруйе.
«Быть вместе – каждый раз праздник для нас. Мы не знаем черствости и скуки. Разлуки укрепляют нашу любовь, – утверждают супруги. – Мы счастливы такой жизнью»
(Перевод М. Левковой)
Наверное, очень непросто было прочитать это Марине Влади на следующий день после отъезда Высоцкого.
Приезд Высоцкого в Москву запомнили все, кто его встречал или видел в этот день.
Барбара Немчик: «В два часа ночи из Бреста позвонили таможенники. Они сказали, что Володя пересек границу и что его надо встречать на вокзале… Они говорили какими-то странными голосами, видимо, все вместе выпили. Естественно, Валера и Володя Шехтман поехали его встречать».
В. Шехтман: «Перед приездом, ночью, звонок из Бреста. Валера говорит:
– Послушай, я ничего не пойму.
Я взял трубку. Звонили таможенники – «под энтим делом». Володя их упоил! Потом весь вагон готов был носить его на руках, потому что никого не «шмонали». А еще он попросил таможенников позвонить в Москву, чтобы мы его встретили.
Едем на Белорусский – Сева Абдулов, Валера и я. Встреча была знаменательная – Володя был совершенно «в умат». Проводник завел нас:
– Быстро-быстро забирайте его…
Володя вышел на перрон: тут народ, тут милиция, тут вокзал – Белорусский! – а он ничего сказать не может».
Оксана: «Я тоже там была – просто приехала сама на такси. И когда мы его увидели издали – все стало сразу ясно. Володя стоял на перроне, держась за столб. Рядом – гора чемоданов. По-моему, мы поехали на Малую Грузинскую».
Б.Немчик: «Я осталась в квартире, вдруг позвонила Марина. Позвонила еще до их приезда, с ней разговаривала я. Она уже чувствовала, что что-то не в порядке…
Я открыла дверь и увидела Володю: просто сердце замерло. Он еле-еле стоял на ногах, просто – ужас! У ребят лица были подавленные».
В. Янклович: «Володя позвонил мне из Германии, звонил от Фрумзона, жена Романа передала два чемодана с вещами. Мы встречали Володю на Белорусском вокзале, – он был в ужасном состоянии… А дома он стал раздаривать эти вещи. А потом сказал, что у него отобрали таможенники. А когда он все это осознал, – это был, наверное, самый стыдный день в его жизни».
Сын В. Янкловича – Илья Порошин – тоже был в это время в квартире, он тогда еще учился в школе… «Володя привез два чемодана шмоток. На стульях, на дверях– везде были развешаны роскошные платья… И Оксана, как в Доме моделей, их примеряла…»
