Текст книги "Правда смертного часа. Посмертная судьба"
Автор книги: Валерий Перевозчиков
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)
ВИТАЛИЙ ВОЙТЕНКО
Виталий Войтенко– необыкновенная, даже легендарная личность, интересен нам и как первый администратор Высоцкого, и как человек, рассказы которого легли в основу сценария «Каникулы после войны».
Во время войны летчик-штурмовик Виталий Войтенко был сбит, попал в плен… Из плена бежал – и после совершенно необыкновенных приключений (о них чуть позже) вернулся в Советский Союз. Был репрессирован, отсидел «свои» десять лет, вернулся… Работал аккордеонистом, гипнотизером, иллюзионистом, театральным и концертным администратором.
А вот как произошло знакомство Владимира Высоцкого и Виталия Войтенко, – вспоминает Михаил Туманишвили, друг В. В. по Большому Каретному: «К нам (в буфете Дома кино) подошел какой– то человек, – как впоследствии выяснилось, его звали Виталий Войтенко, – который и предложил нам поехать в концертную поездку. Мы с Володей переглянулись:
– А откуда вы нас знаете? И почему вы уверены, что мы умеем что-то делать на эстраде?
– Ну, мне сказали, что вы – молодые талантливые актеры…
Я спрашиваю:
– Володя, как ты?
– А я готов.
И мы согласились. То есть авантюрное начало в нас тогда было очень сильным».
Кто же сказал Войтенко, который работал тогда администратором Калмыцкой (!) филармонии, что есть такие талантливые актеры? Без всякого сомнения – это Павел Леонидов – троюродный брат Высоцкого и тоже театральный и концертный администратор, который в то время старался как-то помочь Высоцкому.
М. Туманишвили продолжает: «Войтенко сказал, что он сегодня выезжает в Томск – там у него работает бригада артистов – и из Томска вышлет нам билеты. В этой бригаде работали Леонид Чубаров и Зинаида Кириенко, а мы должны были приехать им на смену. И Володя, и я, хотя и согласились, но отнеслись к этому не очень серьезно. «Конечно, поедем!»– но через неделю об этом забыли. А очень удивились, когда по почте пришли билеты и телеграмма: «Выезжайте!»
Я помню, что мы вылетели под самый Новый год – 25 или 26 декабря. И в Томск мы летели – добирались! – трое суток. Все время – нелетная погода, везде – снегопады и метели… В общем, прилетели мы в Томск небритые, заросшие и совершенно потерянные для искусства.
Войтенко долго нас отмачивал, отпаривал, отмывал, а потом заставил что-то быстро приготовить для эстрады – и уже на следующий день мы выступали. Я читал какие-то стихи, которые помнил еще по Вахтанговскому. А Володя какую-то смешную прозу… По-моему, что-то из Шолохова, про деда Щукаря. Позже мы с ним приготовили рассказ Чапека «Глазами поэта», а Войтенко в местном кинопрокате за две бутылки водки устроил нам отрывки из фильмов, в которых мы играли. Так появились ролики. И знаете, потом мы стали довольно хорошо работать…»
По всей вероятности, Войтенко устроил Высоцкому и Туманишвили неплохие заработки. В конце января 1964 года В. В. передает своей жене Людмиле Абрамовой посылку с запиской: «Посылка небогатая, там балык и ужасно вкусная китайская икра. Ешьте и вспоминайте мою многострадальную сибирскую и алтайскую жизнь. В Барнауле буду дней 10… Относительно моего приезда– очень хочу, но дорога дорогая – 200 рублей, и концерты без меня не могут быть».
Концерты без Высоцкого «не могут быть» еще и потому, что Войтенко сумел выпустить первую в жизни В. В. концертную афишу. Наверное, единственный сохранившийся экземпляр этой афиши висит в прихожей квартиры на Малой Грузинской – его сумела сохранить Нина Максимовна Высоцкая. Текст примерно такой (привожу по памяти. – В. П.) «Популярные артисты кино – Владимир Высоцкий и Михаил Туманов!» (Туманишвили).
И еще о вещах сугубо материальных… Спустя почти пятнадцать лет В. Войтенко рассказывал Владимиру Гольдману – тоже администратору: «Володя приехал… У него ботинки были перевязаны проволокой…» И дальше об этом же из воспоминаний Туманишвили: «…Мы Володю немножечко одели, обули– и он стал готовиться к поступлению на Таганку. От нас он уехал – в новом пальто и в новой шапке поступать к Любимову – и поступил».
Виталий Войтенко, по всей вероятности, знал о встрече Высоцкого с Анной Андреевной Ахматовой. А может быть, как-то ей способствовал. Дело в том, что Войтенко был «своим человеком» в доме Ардовых, где и произошла эта встреча. А. Найман в книге «Рассказы об Анне Ахматовой» пишет: «Виталий Войтенко был одной из самых колоритных фигур (среди людей, постоянно бывавших у Ардовых. – В. П.), его буйную и артистическую натуру пыталось обуздать уголовное законодательство, усмирить газетные фельетоны – без малейшего успеха. Эстрадный импресарио, летчик-штурмовик, аккордеонист-профессионал, врач-гипнотизер (в последнем качестве развенчанный «Правдой», отметившей, впрочем, его «безукоризненные манеры») – главные сферы деятельности, в которых, как можно заключить из его слов, он достиг вершин.
«Реже мечите, малолетки!» – рявкнул он на молодежь, слишком несдержанно, по его мнению, потянувшуюся после первой рюмки к холодцу. И вечером того же дня, стремительно выходя из кабинета хозяина и увидев Ахматову, сидевшую на ее обычном месте посредине дивана под зеркалом, закричал, упав на колени, и на коленях к ней заскользив:
– Ручку, матушка, ручку! Позвольте к ручке.
А по пути и уже целуя руку, восторженно комментировал, трепещущим от удовольствия зрителям, как бы только для них, как бы неслышно для нее:
– Императрица! Чисто императрица!»
Подробно рассказывает о встрече Высоцкого с Ахматовой Павел Леонидов в книге «Высоцкий и другие». Он утверждает, что встречу устроил Виктор Ефремович Ардов: «Да, прибыли мы на Полянку. Дверь открыла Сама. Она была в черном, плотной материи платье, грузная, в каких-то шлепанцах на босу ногу и простоволосая. Начала извиняться за свой вид, объяснила, что забыла о нас… Тут Володя сказал, что пишет песни, и спросил, можно ли ему спеть. Сама наивно сказала: «Конечно, конечно, только не очень громко, если можно». Володя рванул струны изо всех сил и тихонько захрипел:
Парус! Порвали парус!
Каюсь! Каюсь! Каюсь!
Анна Андреевна закрыла глаза и слушала вдумчиво, погружаясь. Володя кончил, и она сказала: «Вы пишете сами и слова, и музыку. Мне говорил Алексей (Баталов). Я помню. А я скажу вот что. Это страшно созвучно времени…» Мы ушли, но перед уходом Володя протянул Анне Андреевне книжку, и она надписала ее – «Моему юному другу Владимиру Высоцкому».
Алексей Баталов – старший сын Нины Антоновны Ольшевской, жены Ардова. Кстати, приведем слова Баталова о Войтенко: «Виталий по характеру был прирожденным авантюристом… Но у него был дар: ему верили. Он «возил» меня несколько раз на гастроли как администратор».
К сведениям, сообщаемым Леонидовым, надо относиться с осторожностью. Вряд ли у В. В. мог быть заграничный экземпляр «Реквиема», но книга Ахматовой у него была. Вспоминает Людмила Абрамова: «Когда Володя был на концерте в Институте русского языка – это, по-моему, январь 1966 года – там ему подарили только что вышедший сборник Ахматовой с Модильяни на обложке» («Бег времени»).
И еще одно косвенное подтверждение того, что все-таки встреча Высоцкого с Ахматовой состоялась… По словам Иосифа Бродского, впервые (!) он услышал о Высоцком и его песнях именно от Анны Андреевны Ахматовой.
Таким образом, встреча Владимира Высоцкого с Анной Андреевной Ахматовой вполне могла состояться в самом начале 1966 года. Странно, что сам Владимир Семенович об этом никому не рассказывал.
Итак, концертная поездка по Сибири, Алтаю и Казахстану – это конец 63 – начало 64 года. «Бег времени» – эта книга вышла в 1965 году. Ахматова умерла в марте 1966 года. Так что вполне возможно, о Высоцком Ахматовой рассказывал не только А. Баталов (он к этому времени уже жил отдельно), но и Виталий Войтенко.
Следующая встреча Высоцкого и Войтенко, которая существенно повлияла на жизнь и на работу В. В., – осень 1978 года… Гастроли Высоцкого по Северному Кавказу, концерты в Ставрополе. Администратор – Владимир Гольдман, ведет концерты Николай Тамразов.
В. Гольдман: «Едем в цирк. Смотрим, самосвал тащит «Запорожец» Войтенко! На гастролях в Ставрополе как гипнотизер. Приехали в цирк, Войтенко сел в оркестровую яму. Володя запел первую песню, а он как засвистит! Володя чуть песню не оборвал.
Вечером Войтенко заходит в номер:
– Ну что, Володя, с кем тебе лучше работать – со мной или с ними?
– Что скажешь, Витя, ты – первооткрыватель!»
Н. Тамразов: «О Войтенко у Володи было много рассказов – добрые байки… Володя рассказывал, как они работали, как Войтенко запивал… Он где-то бросил всю бригаду, и они работали сами…»
В. Гольдман: «Войтенко сидел рассказывал, как он в Австрии бежал из плена, как мстил за русских женщин… Тогда он был в звании майора. После войны отсидел «десятку»…
Вот с этого разговора в номере ставропольской гостиницы и начинается история сценария Высоцкого и Володарского «Каникулы после войны». Вспоминает Э. Володарский: «…Однажды под новый, 1979 год Володя рассказал мне историю генерала (?) Войтенко. О том, как он во время войны попал в плен, как он и еще трое заключенных бежали из лагеря на юге Германии, где они работали в горах на заводе, производящем ФАУ и первые реактивные самолеты. Был тогда Войтенко старшим лейтенантом, летчиком. Они убежали, а война кончилась. И вот четверо военнопленных разных национальностей, ошалев от радости освобождения, живут в свое удовольствие на одной брошенной вилле, потом перебираются на другую, на третью, никак не могут надышаться вольным воздухом. Но в то же время новые сложности жизни встают перед ними. Американский военный патруль принимает их за переодетых эсэсовцев и пытается арестовать. В драке они убивают сержанта и скрываются. Военная полиция начинает разыскивать их. И вот Войтенко и его друзья, только успевшие ощутить вкус свободы, вновь оказываются в положении преследуемых, вновь отовсюду им грозит опасность. И в то же время в душе каждого горит желание вернуться на родину…
– Кто тебе это рассказал?
– Сам Войтенко. Он мне несколько вечеров рассказывал. Я даже на диктофон записал. Вот послушай…»
Неизвестно местонахождение этой кассеты, но сценарий «Каникул после войны» был написан, его судьба – это отдельная история… Напомним только, что военнопленного француза должен был играть знаменитый Жерар Депардье, поляка – не менее знаменитый Даниель Ольбрыхский, а русского (то есть фактически – Войтенко) – Владимир Высоцкий.
АНАТОЛИЙ ВАСИЛЬЕВ
Анатолий Васильев – один из немногих друзей Владимира Высоцкого по Театру на Таганке – в своих воспоминаниях не щадит ни себя, ни В. В. Вероятно, это самая трудная, но и самая честная позиция.
«С Владимиром у меня очень странная история… Наверное, она у всех была непростой – это теперь, по прошествии стольких лет все видится по-другому. И все же я постараюсь быть в меру искренним и откровенным… Так вот, наши отношения были сложными, они только потом стабилизировались, и это не было дружбой. Просто мы сидели рядом в гримерной, трепались обо всем на свете, и когда я уходил из театра, Владимир сказал:
– Толя, с кем же я буду разговаривать?
Но это было позже…
Впервые я увидел Володю Высоцкого в фильме «713-й просит посадки». Я пришел из-за Отара Коберидзе, с которым нас когда-то столкнула судьба… Кошмарный фильм – это искусственная история о добре и зле… И там был единственный живой человек: какой-то парень очень здорово сыграл маленькую ролюшку морского пехотинца… Я тогда узнал, что роль сыграл Высоцкий, но потом забыл эту фамилию, совершенно забыл.
Ушел в армию, где научился играть на множестве музыкальных инструментов, в том числе и на гитаре. Конечно, мы пели песни «Клены выкрасили город…», «В тот вечер я не пил, не пел…», «Я помню тот Ванинский порт…». Слышал, что их написал то ли Высоцкий, то ли Кохановский, то ли еще кто-то… Я не очень интересовался бардами и менестрелями, а эти песни пели все, все любили. Да и как можно было не любить?
И вот сидим в общаге Щукинского. Там у нас, студентов Щукинского, были две «свои» комнаты, где мы могли посидеть: выпить, покалякать, попеть песни. Я помню, что тогда были Боря Хмельницкий, Валерий Иванов, Вадим Насонов– он погиб несколько лет тому назад. Вот такая компания очень веселых ребят. В студенчестве не очень-то попьешь: так – одна «фугаска» на троих, да килька в томатном соусе… Сидели просто так– гитара, разговоры, треп обо всем и ни о чем.
И вдруг вошел коротко остриженный парень в буклетистом пиджаке, прилично выпивший. Как мне тогда показалось – типичный московский парень с недалекой окраины, даже слегка приблатненный. И все наши дамы к нему потянулись, просто бросились:
– А, Володя, Володя!..
И он понес какую-то мешанину из самых ранних песен, что мне – это я хорошо помню – очень не понравилось. Может быть, потому, что он был «под этим делом»… А может быть, я лидерство потерял в тот момент, хрен его знает. Но я помню свое не очень приятное к нему отношение.
А все его приняли «на бис», и когда он собрался уходить, то стали просить:
– Володя, ну покажи, покажи!
И Володя встал в проеме двери, как на сцене – и стал показывать номер: монолог какого-то ковбоя, якобы, на английском языке… Он стрелял, он падал, он обнимал женщину… – и потом я понял, что он делал это здорово! А тогда мне было очень неприятно. Все дико ржали, а я сидел и молчал… А потом Володя бродил по общаге – искал угол, где пристроиться на ночь… Но актер Высоцкий из «713-го» и этот парень для меня совершенно не совпали: другой человек, другое лицо…
А потом – Театр на Таганке… Я пришел вместе с Борисом Хмельницким – мы учились тогда на втором курсе Щукинского училища, а еще первокурсниками мы «выпустили» спектакль как композиторы! Поэтому два года мы учились и не учились… Мы приходили в училище, за нами ходили толпы… Преподаватели спрашивали:
– А как там у вас на Таганке?
Мы не сдавали мастерство, а наши дипломы были по работам в Театре на Таганке. И в труппе тогда мы были лидерами… В общем, мы с Борисом совершенно «офигели» от этого взлета…
Однажды наша аккомпаниаторша – еще из старого театра, Соберайская, – сказала на полном серьезе:
– Ребята – гололед! Берегите себя! Не дай Бог, кто-нибудь из вас сломает руку!..
Мы рассмеялись… Но действительно– стоило Борису сломать руку, спектаклю – хана! – столько музыкальных номеров в «Добром человеке…» держалось на нем.
А потом начался прием в труппу – пришли Коля Губенко, Валера Золотухин, Володи еще не было… Они пришли в «Доброго человека…», а позже запустили «Героя нашего времени». На сцене Любшин, Губенко, Джабраилов и – появился Высоцкий на роль драгунского капитана. В этой роли – по каким-то мелким черточкам – я увидел то, что Володя делал когда-то в общаге на Трифоновской. Спектакль был неудачным, о чем лучше всех знал Юрий Петрович Любимов. Я в этом спектакле занят не был, поэтому никаких контактов с Владимиром не было.
А потом настали «Антимиры». Вот тут и началась наша сложная история. К этому времени мы с Борисом Хмельницким стали официальными композиторами Театра на Таганке. Все это знали: это было зафиксировано в ВААП… Андрей Вознесенский, совершенно обалдевший от Таганки, от молодых талантливых ребят, просил, и даже заставлял нас писать зонги на его стихи. Я помню, что мы с Борькой еще «выкобенивались»: какие-то стихи не такие… Но потом, конечно, написали.
И все мы (уже появился Володя) – стояли на сцене с гитарами, и все на этих гитарах бренчали. Но мы-то с Борисом были давно сыграны: он начнет, я продолжаю… А все остальные – только мешали, и Володя – тоже. Я орал, кричал! Однажды даже бросил гитару и ушел со сцены. А Володя жаждал играть, хотя знал тогда 3–4 аккорда. Но я думаю, дело не в этом. Тут накладывалась наша с Борисом «гоношба» – композиторы!
Володе дали читать «Оду сплетникам». Он спросил у Любимова:
– А можно с гитарой?
– Да, конечно – с гитарой…
И Высоцкий, под свои три аккорда стал «запузыривать» «Оду»… Практически, это была мелодекламация, но актерски Володя это делал прекрасно, – тут уж никуда не денешься! И Вознесенский в восторге, и Юрий Петрович:
– Как это здорово!
А у нас с Борисом – другое отношение: как это так? Мы уже признанные композиторы, а «этот», с тремя аккордами… И Вознесенский прыгает от восторга!
И при таком нашем настроении вдруг появляется в афише: «Музыкальное оформление спектакля: Васильев, Хмельницкий, Высоцкий». Нас с Борисом это глубоко задело… Мы не орали, не поднимали «хай», но внутри – «Мы написали музыку, а этот – с тремя аккордами…». Вот все это потихонечку накапливалось. Я Вам это совершенно откровенно рассказываю…
А потом… Тут Володе надо отдать должное: он умел ловить у других справедливо-негативное, скажем так, отношение к себе. Дело не в том, что он стал к нам «подверстываться», нет – но он иногда просил показать какие-то гармонии, аккорды на гитаре. У меня есть фотография: во дворе старого театра сидят Смехов и Сабинин, а мы с Володей – оба с гитарами – горланим! Рожи довольные! А орали мы тогда не его песни: «Мы идем по Уругваю…», «Мами-блю» – и кайфовали страшно! В общем, как-то само собой у нас начались разговоры, началось взаимное приятие…
Кроме одного камня преткновения, который определил наше отношение надолго… Это связано с выпивкой. Вы знаете, я в своих мнениях – экстремист. Могу потом изменить отношение, но с большим трудом.
Уже идут «Десять дней…», Володя уже в «обойме»… Уже сложилась актерская группа таких – совершенно точно – таганцев. И это было настолько серьезно, что тогда думали сократить труппу: будут работать человек 25, а фонд зарплаты останется прежним. Мы считали, что нужно десять «звезд», десять человек крепкого среднего уровня и пятерка – бродячий состав. И эти двадцать человек к тому времени более или менее определились – такой костяк Таганки.
А у Володи в это время начались срывы… И Вы знаете, я был, наверное, единственным человеком, который с пеной у рта орал:
– Уволить! Выгнать!
И, скорее всего, был прав, потому что все эти выговоры – строгие, нестрогие – мало что давали. Если бы выгнали тогда – это могло подействовать, – ведь когда он «завязывал», год-два бывали потрясающе плодотворными.
Потом, когда Высоцкий стал лидером, солистом, а театр был гнездом, куда он только изредка залетал – это уже было невозможно. А тогда без театра Владимир просто не мыслил своей жизни. И если бы мы совершили эту жестокую акцию, то, может быть, продлили бы ему жизнь… Кто знает…
А время идет… Мы едем на гастроли в Вильнюс. Тогда Таганка ударяла по столицам, что очень важно… Мы ощущали себя представителями Москвы. Гастроли идут шикарно, литовцы принимают нас очень здорово, и вдруг– Володя срывается… Сразу и резко. А я в театре был чемпионом по вводам. Первый мой рекорд был таким: за одну ночь я выучил роль Янг Суна в «Добром человеке…», заменил Колю Губенко, у которого был острый аппендицит. И в Вильнюсе – во все дырки, которые образовались из-за Володи, ввели меня. Играем дальше. Любимов и Дупак говорят – «спасибо», «я их выручил, спас», и все такое… Даже деньги какие-то выписали за это дело…
И вдруг стало известно, что через день на спектакле будут члены литовского ЦК. И сразу же бросаются Володю отпаивать, ставить на ноги– всякие препараты, уколы… И мне говорят, что этот спектакль будет играть Высоцкий. И тут я завелся:
– Ни фига! Буду играть я! Или – играю я, или – вечером сажусь в поезд и вообще уезжаю.
И самое интересное в этой ситуации – как затих весь театр… Ну не весь, конечно, – определенный круг: «Кто победит?» А я не об этом думал. Я думал об элементарной справедливости: ведь вводы – это траты и нервные, и физические. Пусть роли и небольшие – все равно трудно! Меня обрабатывает Дупак, уговаривает Юрий Петрович, а я уперся: или играю, или уезжаю!
Короче говоря, наступает день этого спектакля. В гримерную врывается Володя… В Вильнюсе– роскошный драматический театр, все гримерные – в бархате! Врывается Володя – весь зеленый… И ко мне:
– Да ты что? Да кто ты такой!?
– А-а, пошел ты…
И тут начинается… Драки не было, но близко к тому. Он выскочил из гримерной, но спектакль играл я. Злой был страшно! Даже «злой» – не то слово… И вот в таком состоянии сижу в гостинице, а тут еще Боря Хмельницкий меня подзуживает:
– Ты прав… Что это такое!?
И вдруг входит Владимир, садится и очень спокойно говорит:
– Толя, ты прости меня. Я был не прав.
И тут я внутренне рухнул! Потом я много раз ставил себя на место Высоцкого: «Никогда!» Да, никогда в жизни я бы этого не сделал! Ну, может быть, через год я бы смог… «Вот, помнишь, тогда была такая ситуация…» Но чтобы вот так сразу, сходу?! Нет!.. Все сразу понять, все сразу поставить на свои места, сделать то, что, в общем, и положено было сделать – вот это меня потрясло!
И с этого момента все, что было между нами, стало прологом, прелюдией… Начались другие, совершенно нормальные отношения… Я не говорю, что мы стали друзьями, – было нормальное общение…
А случилась ситуация – ну просто деваться некуда, – и Володя меня выручил… Подворачивался кооператив, и нужно было внести первый взнос – около трех тысяч. Я тогда очень неважно жил, и как-то случайно проболтался Володе… Сразу же – в машину, сберкасса, снимает деньги:
– Отдашь, когда отдашь.
Потом он стал денежным человеком, а тогда эти три тысячи – это все, что у него было.
Потом появилась Марина… Они снимали квартиру в конце Ленинского проспекта, – и Володя попросил меня приехать… Там была такая забавная надувная мебель, Володя купил квадрофоническую аппаратуру… А Марина хотела тогда записать пластинку – русские и советские песни. И вот мы сидели втроем: Володя, Боря Хмельницкий и я, и с наслаждением напевали в эту аппаратуру «Темную ночь…», «Эх, дороги…».
Появилась Марина, и много всякого было, что тут скрывать… Марина Влади – звезда! И наш – Вовка Высоцкий! Для всех нас он был – Володька, Вовка Высоцкий… Ведь тогда мы пели его песни, совершенно не подозревая, что они гремят по всему Союзу. Они гремели, но этот гром до нас не доходил. И вдруг – Марина Влади! И в нашем театральном воздухе повисло:
– Ну, ведь не по Сеньке шапка! И куда это его занесло? В Париж!
Был такой шелест… Вообще– люди завистливы, а актерская братия – тем более. И, что греха таить, во мне это тоже было.
Так вот, извне доходили слабые сигналы, но кое-что происходило и в самом театре… Когда Андрей Вознесенский прочитал свое послание Володе, мы были просто ошарашены! Нам даже как-то неудобно стало: только что сыграны «Антимиры», тут же сидит Володя– и вдруг Андрей прочитал свой «Реквием оптимистический»…
Да, «Антимиры»… Сева Соболев прочел свое стихотворение, а там концовка такая: «Сидят у телевизора, глядят…»
И вдруг на Володю нашел стих – он поставил скамеечку, сел и выдал:
– Ой, Вань, гляди, какие клоуны!..
В зале – обвал! Ну, просто шквал аплодисментов!
А худсовет? Вы знаете, что на Таганке был не самый хилый худсовет. Но когда пел Володя– абсолютное внимание и тишина. А Юра Буцко, который писал музыку для наших спектаклей и был членом худсовета, – он же требовал принять Высоцкого в Союз композиторов! Все это поднимало Володю на совершенно другой уровень.
А я? Мне тогда казалось, что Володя песни «подбирал с пола», легко и непринужденно. И вдруг в гримерной Володя спел: «Кто-то высмотрел плод…»
Я был поражен:
– Володя! Вот это вещь! Спой еще раз!..
– Да?!
У него была такая манера: утвердительно-вопросительное «да?!». Когда я смотрел прогон «Гамлета», подошел к нему в перерыве и сказал:
– Володя, смотрится как детектив!
Действительно, я не мог оторваться. Он ответил:
– Да?!
Я считаю, что зритель был обделен актером Высоцким. Хотя он был очень настырным человеком и буквально рвался на сцену. Конечно, не по трупам: подлости Володя никогда не допускал, но – рвался… Тут многое зависело не от него. Вот «Павшие и живые». Спектакль закрывали много раз, – и со страшной силой! Там была сцена, которую запретили напрочь, хотя Любимов дорого отдавал фразы и даже слова… Была выброшена целая новелла, посвященная Эммануилу Казакевичу. Казакевич очень больным сбежал на фронт и воевал, в сущности, незаконно. Его все время ловил СМЕРШ, а с другой стороны, его искали приказы о награждении… Володя в этой новелле играл такого сталиниста-смершевца. Играл потрясающе, поверьте мне – Володя играл потрясающе!
«Берегите ваши лица»? К этому времени я уже ушел из театра на Высшие режиссерские курсы, но бывал на репетициях. Кстати, как там была сделана «Охота на волков»! Вам не рассказывали? Это было сделано просто грандиозно! У нас был такой тюлевый задник, и когда он освещался, все шло на контровом свете. А иногда были и переливы цветов– очень красиво! Это тоже изобретение Юрия Петровича. Там появлялись пять штангетов– как нотный стан… И вот – кроваво-красный задник. Володя пел: «Идет охота на волков, идет охота!..» И самые настоящие выстрелы! А монтажники поднимали такой щит: стекло, пробитое пулей! Вроде бы очень просто, но каждый раз это действовало с невероятной силой! Все-таки Любимов – гениальный режиссер!
Петрович к Володе, конечно, менялся. Если в первые годы он кричал: «Сколько можно! Не хочу от него зависеть!..» – но сам же беспокоился и хлопотал, то уже потом у Любимова было одно: «Где и как помочь…» И мне однажды пришлось принять участие… Володя сидел на вахте совсем плохой. Ну, уже самый крайний случай: еле уговорили его в больницу. Я его отвозил. Дней через пять приезжаю – здоровый, веселый… Записывал рассказы соседей по палате. Помню, был потрясающий рассказ про «начальника Вселенной» и про «начальника Галактики». Сохранился ли он?..
А фильм «Морские ворота» – это почти самый конец нашей истории. В 1970 году я закончил режиссерские курсы, и в том же году возникла идея этого фильма. Сценарий плохой, но с фильмом запускался Сергей Тарасов – мы вместе учились на курсах, он меня и уговорил:
– Никакой серьезной роли там нет, но зато будешь петь…
Я согласился, а написать песни для фильма предложил Высоцкому. По-моему, Володя написал очень хорошие песни. Все они – про море, причем заранее было оговорено: о чем, какая ситуация… «Вы возьмите меня в море, моряки» – эту песню я должен был петь в ресторане. Там свара между старым и молодым капитанами – до драки! И чтобы их утихомирить, мой герой должен был выйти и спеть эту песню. «Два судна» – имелось в виду, что эта песня поется под окном девушки, которую я люблю, а она любит другого… В общем, смысл каждой песни был четко оговорен, но, разумеется, у Володи оставался простор для поэтической фантазии… Все было сделано, мы даже записали эти песни. Фонограммы до сих пор хранятся у меня. Но редактура сразу же встала на дыбы:
– Высоцкий? Категорически – нет!
Мы с Сергеем Тарасовым носились с текстами, доказывали, что ничего крамольного тут нет. А время идет – пора снимать, а снимать надо было уже под фонограммы. В общем, начиналась паника… Я предложил:
– Давайте обратимся к Визбору…
Юра написал тексты, Берковский и Никитин – музыку, и получились симпатичные туристские костровые песни. А Визбор потом сказал с досадой:
– У Володи неправильное отношение к песне. Сюжет в таких вещах не всегда нужен. Песня – это нечто странное…
В общем, это я к тому, что все было не так просто: Окуджава, Визбор, Высоцкий, Ким – ведь это совершенно разные люди, хотя их, конечно, можно объединить. Это поэзия, которую не печатали, но все знали наизусть. Отголоски запрещенной поэзии… Так вот, начинали они все вместе, а потом Володя основательно вырвался вперед.
Потом, когда я уже снял два фильма, мы пытались «пробить» его сценарий… Знаете сценарий Высоцкого о космонавте? Нет?! Вообще я никогда и ничего не выбрасывал, и часть моего архива еще не разобрана, вполне возможно, что там сохранился этот сценарий… По тем временам это был очень «левый» сценарий: речь шла об испытаниях космического скафандра. Крамольным там было вот что: во– первых, проект «содрали» у американцев, во-вторых, не все получается, а в-третьих, и у нас во время испытаний гибнут люди… Мы ходили к Фриду, который говорил – «да-да…», но ничего конкретного не делал. А художественный совет «Мосфильма» – чиновный и сановитый – окончательно зарубил это дело…
В июле 1980 года я сидел в Ленинграде на озвучивании фильма – нудный такой процесс. Над душой стоят с секундомером – надо уложиться во времени… И вдруг заходит монтажница:
– Володя Высоцкий умер!
Я говорю:
– Да брось ты… Сколько раз уже было… Сейчас наберу, и мне все про него расскажут.
И даже не пикнуло в сердце– ни-ни… Действительно, сколько раз его хоронили… Я пошел, попил кофе, пришел в монтажную, позвонил домой в Москву. И нарвался на рыдания жены…
Я думал: лететь или не лететь на похороны? Знаете, я в своей жизни был на похоронах трех близких людей – это так действует, это такая страшная вещь… Начинаешь говорить про этого человека, а помнишь только это – похороны, гроб… Это страшно. Я не полетел. И до сих пор не знаю – правильно я сделал или нет…»
