Текст книги "Правда смертного часа. Посмертная судьба"

Автор книги: Валерий Перевозчиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)

– Поехали, Володе плохо.

Мы приехали, они поговорили. Володя пришел в себя, был очень коммуникабелен. Был в нормальном состоянии, выпивал…»

В. Шехтман: «Володя зашел с Говорухиным к Нисанову, хлопнул подряд два фужера водки… Слава еще говорит:

– Ну, Володя, ты даешь…

Да, он появился за несколько дней до смерти. Что-то по делу… По-моему, они с Володей спустились…»

С. Говорухин: «В последний раз я видел Высоцкого за несколько дней до смерти. Мы с ним были в небольшой ссоре. Я ему позвонил, мы встретились. Я хотел помириться, и он был счастлив поговорить. Разговор был у него дома, потом посидели у Валеры Нисанова. Это было 22 или 21 июля… Я его еще спрашивал:

– Будешь снимать?

– Нет, я уже передумал…»

(Речь шла, разумеется, о картине «Зеленый фургон». – В. П.)

В. Нисанов: «Я хорошо помню, что Говорухин был, но когда? Володя бывал каждый день, все дни слились…»

Это было поздним вечером 20 июля – в воскресенье. Потому что точно известно, что происходило в следующие вечера – с 21 по 24 июля.

21 июля – понедельник.

Н. Тамразов: «После 18-го числа, после последнего «Гамлета», встречаю Валеру Янкловича…

– Володя прилетел?

– Да он никуда не улетал.

– Как?! Он же мне сказал, что улетает в тайгу.

– Какая тайга?! Он в таком страшном состоянии…

– Что он, не понимает – он же может умереть! Звоночки-то были.

– Не знаю. А вот я такой напряженки могу и не выдержать.

Валера, действительно, был очень близким человеком. И все Володины трудности и беды ему приходилось пропускать через себя. Что было очень нелегко».

Одно очень важное обстоятельство последних дней – все от Высоцкого очень устали.

Оксана: «Все от него безумно устали…»

В. Янклович: «Но он, действительно, был невыносим в последнее время… А мы все были просто люди… И Оксана– тоже человек… Когда она забрала его на два дня, уже на второй позвонила:

– Валера, я больше не могу. Умоляю, заберите Володю.

И мы с Федотовым поехали и забрали».

О. Филатов: «Я видел Володю в возбуждении… Он метался, рвался – просто ревел от боли и бешенства:

– Ну сделайте что-нибудь!

Кто мог справиться с ним в таком состоянии?!»

А. Высоцкий: «И было видно, что все от него чрезвычайно устали…»

С очень небольшими перерывами все это происходило больше месяца… Не хватает человека, который мог бы сказать– все! Вернее, такого человека не было – «все же все мы были – младшие друзья…» (В. Шехтман).

«Все безумно устали»… Вот что записывает Высоцкий в «парижском дневнике» после посещения в клинике Шарантон старшего сына Марины – Игоря, который лечится там от наркомании:

«…Все хотят своего – покоя.

Врачи – избавления от беспокойного пациента – покой.

Игорь – избавления от всех, чтобы продолжать начатое большое дело. Покой.

Родители, чтобы больше не страдать. Покой.

Я – чтобы мне лучше было. Все своего и по-своему, поэтому общего решения найти почти нельзя».

И дальше – после разговора с Игорем В. В. записывает: «Я пока не могу это описать, и как мать (Марина Влади) это выдержала, и выдерживала, и будет выдерживать – не понимаю. Но положение безвыходное. Созерцать, как парень гибнет, ведь нельзя. А он-то хочет гибнуть. Вот в чем вопрос. Ушли. И весь остаток дня прожили в печали, ужасе и страхе».

Вот теперь можно попробовать представить состояние родителей Высоцкого, когда они узнают, что их сын страдает этой болезнью. Их печаль, ужас и страх… Вполне понятно, что они об этом никогда не говорили и не говорят…

В воскресенье Высоцкий не выходит из дома, в понедельник – 21-го – выезжает в предпоследний раз. Он решает как можно скорее улететь в Париж, к Марине – для этого надо получить загранпаспорт.

Оксана: «Володя не мог найти себе места – то рвался ко мне, то он должен немедленно лететь к Туманову, то к Марине, то в Америку… Он все время куда-то рвался: он хотел сам от себя убежать. Он же понимал, что это была уже не ЕГО жизнь, и что это был не ОН.

После укола были какие-то светлые мысли, но это было так недолго. Одной ампулы хватало на полтора-два часа, не больше».

В. Янклович: «У Володи было разрешение – один раз в год оформлять выезд за границу, а по этим документам он мог выезжать несколько раз в течение года. Но в это время в ОВИРе произошла смена начальства. Сняли и Фадеева, который очень помогал Володе. А новый человек на месте Фадеева говорит Володе:

– Владимир Семенович, 79-й год закончился, и вы должны все документы оформлять заново.

Володя возразил:

– Нет, я оформил разрешение на год в июле 79-го, а сейчас еще не кончился июль 80-го. Разрешение действительно до июля включительно. И в июле я еще могу выехать.

(У Высоцкого была американская виза с 5 августа, он, возможно, и собирался лететь прямо в Нью-Йорк. Но действие разрешения заканчивалось 1 августа, наверное, поэтому он решает лететь в Париж. – В.П.)

– Да, но вы знаете, у нас новый начальник, и он такие вещи не разрешает.

– Тогда дайте мне телефон вашего начальника.

– Нет, я не имею права давать телефон генерала…

– Ну тогда я узнаю по своим каналам.

Приезжает домой, я прихожу из театра. Володя рассказывает мне все это.

– Ты знаешь, у меня не хватит сил снова оформить все документы. Ну-ка, набери мне ОВИР.

Я набираю номер, Володя говорит:

– Я был у генерала, он сказал, чтобы вы к нему зашли…

Я удивился:

– Володя, но ты блефуешь?!

– Ничего, он тоже блефует.

И вот двадцать третьего или двадцать второго ему позвонили из ОВИРа:

– Владимир Семенович, зайдите за паспортом.

То есть он все рассчитал очень точно».

Валерий Павлович считает, что разговор в ОВИРе был 19 июля. Но работал ли ОВИР в субботу? Тем более это был день открытия Олимпиады…

Понедельник, 21-го, вечером – «Преступление и наказание».

В. Янклович: «Я помню, что Володя не хотел играть. Ему звонил Любимов, несколько раз звонила Галина Николаевна (Г. Н. Власова – зав. труппой. – В. П.)… Но очень проблематично, играл ли он…»

В. Нисанов: «Да, он должен был играть 21-го, но играл ли?»

М. Лебедев (актер Театра на Таганке, второй исполнитель роли Свидригайлова): «Нет, Володя в этот день не играл, – уже не мог… Но в театр, кажется, приезжал. В последнее время мне часто приходилось его заменять, в такие дни я всегда был наготове…»

Е. И. Авалдуева: «В этот день приезжает в театр не просто бледный – серый.

– Что с тобой, Володя?

– Елизавета Иннокентьевна, я скоро умру.

– Да что ты такое говоришь, Володя!

– А Галина Николаевна (Г. Н. Власова – В. П.) – здесь? Я так и не успел вернуть ее брошку…

В этот же день он и вернул брошь… А потом в театре говорили, что он ее продал».

Ю. Ф. Карякин: «Преступление и наказание» было 21-го. Это накануне моего дня рождения… Я дозвонился домой – там уже был какой-то кавардак… Не Володя подошел».

Поздно вечером Высоцкий приезжает к Ивану Бортнику.

И. Бортник: «Шла Олимпиада, спектакли начинались в 8 часов вечера. Володя приехал поздно – играл он или нет?..

– Выпить есть?

– Да нет у него, – говорит жена.

А у меня стояло немного в бутылке…

– Нет? Ну-ка, ну-ка… Ага! Вот она!

Выпил стакан водки.

– Поехали ко мне… Я достану.

– Володя, ты поддатый, оставь машину, поедем на такси.

Отобрал у него ключи, оставил дома.

Нормально себя чувствовал, приехал ко мне с Оксаной, но ее он домой отправил раньше. Как она оказалась в квартире? Наверное, у нее были свои ключи…»

Оксана: «Не Володя меня отправил, я поняла, что они запьют… И прикинулась «дохлой лисой», говорю, что у меня заболело сердце. И уехала. Подумала, что и Володя поедет за мной, а он не поехал».

И. Бортник: «Мы приехали на Малую Грузинскую. Володя принес спирт, не знаю откуда… Мы выпили, я остался у него ночевать…»

В. Янклович: «Вечером мне позвонила Оксана. Володе было очень плохо… Но вечером я приехать не смог».

И. Бортник: «Утром посылает меня: «Надо бы где-нибудь достать…» Я сходил, принес две бутылки. А в последнее время ему совсем немного надо было…

Тут Оксана устроила истерику – одну бутылку вылила в раковину…

– Уходите, вы – нам не друг…

Потом наглоталась димедролу… Я ушел».

Оксана: «Это же продолжалось всю ночь– с вечера до утра. Ваня пел какие-то песни… А – лето, все окна открыты. Вот тогда я и напилась, только не димедрола, а элениума. А Ване сказала:

– Убирайся отсюда!

Ваня Бортник… Ваня – человек и эрудированный, и интересный, и действительно талантливый актер – в общем, личность. И когда Бортника не было, Володе чего-то не хватало. Не знаю почему… Может быть, он давал Володе какой-то заряд?

Но Иван часто провоцировал Володю на то, что ему нельзя было делать. Зная Володю, он говорил ему обидные вещи. Он знал, на каких струнах играть, и делал это… А после этого случая я с Ваней не здороваюсь, более того, мы стали врагами».

В. Янклович: «Я смог приехать утром… Часов, наверное, в одиннадцать… Бортник уже выходил из квартиры… Я спрашиваю:

– В чем дело?

– Да ничего…»

И. Бортник: «Я поехал домой… Встретил Мазо. (Профессор Мазо, сосед Высоцкого, жил этажом ниже… В последнее время, вероятно, были напряженные отношения – у Высоцкого часто бывало очень шумно. – В. П.)

– «Эта (Оксана. – В. П.) еще там?

– Там…

А я уже был хорош… Поехал домой».

В. Янклович: «Бортника я встретил на выходе… Зашел, Оксана была просто в шоке…»

Оксана: «Это было ужасно… Я сказала:

– Все! Я ухожу. Или пусть он уйдет. (Он – И. Бортник. – В. П.)

– Нет, останьтесь оба. Если ты уйдешь, я выброшусь с балкона!

Я оделась, выскочила на улицу… Смотрю – Володя висит на руках, держится за прутья решетки…

Не помню, как я взлетела на восьмой этаж, как мы с Ваней вытащили Володю…»

В. Янклович: «Да он бы ни за что в жизни сам не разжал руки! Он так любил жизнь! Он до самого последнего момента думал, что обманет смерть. Что еще раз – проскочит. А все эти «попытки самоубийства», по-моему, просто – театр. «Не достанете наркотик, выброшусь из окна» – да сколько раз он это говорил».

Оксана: «Попытки самоубийства… Не то чтобы Володя этим давил– последнее время это было элементарным издевательством над ближними. Все уже так устали, что я понимаю людей, которые побудут с ним немного, а потом едут домой и говорят себе:

– Господи! Да пропади оно все пропадом!»

В. Янклович: «Когда я приехал утром 22 июля и зашел в квартиру, Володя был одет и в довольно приличном состоянии…»

22 июля – Василий Аксенов уезжает за границу В этот день Высоцкий в последний раз выходит из дома.

В. Янклович: «Двадцать второго ему позвонили из ОВИРа:

– Владимир Семенович, зайдите за паспортом.

Перед ОВИРом он заехал к сестрам в аптеку и умолял их дать «лекарство»… Потом поехал в ОВИР, получил паспорт и купил билет в Париж на 29 июля. Поехал он вместе с Оксаной…»

«…Заехал к сестрам в аптеку и умолял их…» Так что наркотики все-таки появлялись и после 18 июля. Было достаточно много врачей, которые «помогали» Высоцкому (не только врачей – медсестер, аптечных работников, военных медиков и даже работников НИИ, связанных с медициной). Причем большинство из них не знали о существовании друг друга: у одного – ампула, у другого – две… Повторим: отказать Высоцкому было очень трудно.

Оксана: «После этих таблеток я была в каком-то заторможенном состоянии, – мало что помню про этот день…»

В. Шехтман: «Как мог получить заграничный паспорт? Очень просто! Все эти дни мы еще выезжали… 20-го или 21-го утром мы были у цыгана– смотрели гитару… Утром– холодный душ, дзиньк! ампулу – и поехали. Абсолютно нормальное состояние. Но ампулы уже хватало ненадолго. Если еще было– поддерживал себя… А к вечеру почти всегда – в разобранном состоянии».

Из ОВИРа Высоцкий возвращается домой, днем к нему заезжает Владимир Баранчиков: «Все эти дни мы перезванивались с Валерой Янкловичем. 22-го Володя попросил приехать, и я приехал. Он сказал мне:

– Уже выхожу… Дозу уменьшил, чувствую себя лучше…

Он нормально разговаривал с Мариной, говорил, что взял билет на Париж…»

Марина Влади: «…И вечером 23 июля (очень многие люди ведут отсчет последних дней от 25 июля, поэтому ошибаются на один день. – В. П.) – наш последний разговор:

– Я завязал. У меня билет и виза на двадцать девятое. Скажи, ты еще примешь меня?

– Приезжай. Ты же знаешь, я всегда тебя жду.

– Спасибо, любимая моя.

Как часто я слышала эти слова раньше… Как долго ты не повторял их мне. Я верю. Я чувствую твою искренность. Два дня я радуюсь, готовлю целую программу, как встретить тебя, успокоить, отвлечь. Я прибираю в доме, закупаю продукты, приношу цветы, прихорашиваюсь…»

А. Штурмин: «Последняя неделя… Я заезжал к Высоцкому 22 июля – на короткое время… Я тогда работал в Олимпийской деревне, и меня подгоняли дела. (А. Штурмин устраивает Высоцкому и Янкловичу пропуска в Олимпийскую деревню.) Но я почувствовал, что там что-то не так…»

И. Бортник: «Я уехал… Дома сразу же лег спать. Дальше я знаю со слов Татьяны (жены Бортника).

– Володя приехал в половине шестого – абсолютно трезвый, в светлом джинсовом костюме… Постоял над тобой… «Ну как же так?» Вытащил ключи от машины и уехал…

Больше с того утра я его живым не видел…»

Что делал Высоцкий с шести до десяти вечера – точно неизвестно…

Оксана: «Как всегда, мотались по Москве. Туда-сюда… В ВТО мы пришли на пять минут. Водка кончилась, мы поехали в ресторан ВТО…»

В. Шаповалов (актер Театра на Таганке): «Моя жена видела Володю у ресторана ВТО – совершенно отрешенное лицо… Он ее не узнал».

Многие люди видели В. В. в этот день… «Ехал очень быстро по улице Горького…», «Сидел в ресторане ВТО, я к нему не подошел…», «Видела у ВТО – Володя был с остановившимися глазами…» Видели многие, и все запомнили, запомнили навсегда, потому что больше

В. В. из дома не выходил, потому что это было в последний раз…

Анатолий Бальчев: «Я встретил Высоцкого 22 июля в ресторане ВТО, Володя был в плохой форме. Он приехал около одиннадцати, мы сели за один столик, стали что-то есть… Все время подходили люди: было такое впечатление, что они его тысячу лет не видели. И все хотели выпить с Володей. Видя его состояние, я старался эту толпу отогнать…»

Оксана: «Я настолько была занята Володей, что мало что помню… Мы приехали туда на пять минут, Володя хотел купить бутылку водки. Дружников там сидел… Возможно, там был Толя Бальчев. Но за нашим столиком было так мерзко, что мы быстро ушли…»

А. Бальчев: «Потом Володя попросил меня:

– Толя, ты возьми бутылку водки с собой… Я пить не буду – будем только угощать.

Еще я хорошо помню, что у него с собой было много денег – целая пачка. И мне показалось, что он от них пытался избавиться, пытался их отдать. Как будто предчувствовал…

Да, бутылку я взял. Володя, который очень редко кому-нибудь доверял свою машину, сам попросил меня вести «Мерседес», отдал ключи:

– Давай, поехали.

С нами поехал актер Дружников. Когда мы подъехали к дому, Володя все-таки отобрал у меня бутылку:

– Я ее беру – ко мне должны приехать…

Ну а переубедить, уговорить его было невозможно.

Я приехал домой, позвонил на Малую Грузинскую. Женский голос…

– Это Оксана?

– Какая Оксана?! Это Нина Максимовна. Володя уже спит.

Я немного успокоился».

22 июля Нина Максимовна, вероятно, приезжает во второй половине дня и ждет Высоцкого…

В. Янклович: «Я видел его «Мерседес» около ВТО, но не зашел. Знал, что начинается… На следующий день Володя рассказал мне, что привел домой Дружникова, разговаривал с ним…»

В. Нисанов: «В эти последние дни Володя редко выходил из дома, но я хорошо помню, что он однажды ездил в ВТО. Привез актера Дружникова и поднялся ко мне. На кухне посадил его напротив себя:

– Давай, рассказывай про всех наших ушедших друзей… Как жили…»

Оксана: «Володя спрашивал Дружникова про Алейникова, про Чиркова… Про тех, с кем работал Алейников…» (Дочь Алейникова – жена В. Н. Нисанова. – В.П.)

В. Нисанов: «Дружников рассказывал по мере своих сил…

А потом спросил:

– Володя, а правда, что у тебя два «Мерседеса»? А правда, что у тебя квартира 120 метров?

– Да, правда…

Обыкновенная зависть… И это не понравилось Володе…

– Ну, я пошел. Валера, ты его проводишь…

И ушел к себе…»

Оксана уезжает ночевать к себе домой, остается, вероятно, Нина Максимовна…

Наступает 23 июля…

Оксана: «Последние дни… Было ощущение проходного двора. Все приезжали как бы навестить, – все время шло какое-то движение. Был даже Олег Халимонов… Два раза приезжал Леша Штурмин, все постоянно заезжали… Более или менее постоянно были Толя Федотов, Валера Янклович и Вадим Иванович Туманов…»

Л. Сульповар: «Утром 23-го в институт Склифосовского приехали Янклович и Федотов. Федотов попросил у меня хлоралгидрат – есть такое средство, которое мы назначаем при перевозбуждениях. Но даем только с помощью клизмы. Этот хлоралгидрат в таких больших ампулах – 400 миллилитров.

Федотов попросил… Янклович сказал мне, что он – реаниматолог. А я слышал от Володи, что у него есть такой надежный человек, который часто его сопровождает… Хлоралгидрат я дал…»

Хлоралгидрат обладает снотворным, седативным, и противосудорожным действием, в больших дозах вызывает наркоз с продолжительностью сна до восьми часов. При приеме внутрь всасывается быстро, обладая раздражающим действием.

Может вызывать привыкание и лекарственную зависимость.

Доза внутрь и в клизмах с обволакивающими веществами по 0,3–1,0 г взрослым.

Применяют при нарушениях сна, для снятия судорожных состояний – столбняк, спазмофилия и др. Противопоказан при нарушениях функций печени и почек, при заболеваниях сердечнососудистой системы.

Рецептурный справочник для фельдшеров и медсестер.

Л.: Медицина, 1976.

Хлоралгидрат. Высшие дозы: разовая – 2 г, суточная – 6 г.

Побочные действия: при передозировке – рвота, падение артериального давления.

Лекарственные средства, применяемые в медицинской практике в СССР. – М.: Медицина, 1989.

Хлоралгидрат угнетает процесс возбуждения, в больших дозах снижает артериальное давление. <…> В сочетании со снотворными, седативными, противосудорожными нейролептическими средствами эффект усиливается.

Клиническая фармакология. Московская медицинская академия, 1991.

Б. А. Медведев, кандидат медицинских наук, нарколог:

«Этот хлоралгидрат производится в порошке и уже в межболь– ничных аптеках разводится в определенной концентрации. Так что, скорее всего, хлоралгидрат мог быть в какой-то емкости – бутылочке, а не в ампуле. И тут главное – знать концентрацию раствора, чего мы не знаем».

Утром, наверное, был момент, когда Высоцкий остался один, – он обзванивает нескольких своих друзей и знакомых, звонит Б. Серушу – иранскому бизнесмену, своему хорошему знакомому…

Б. Серуш: «За день до своей смерти Володя позвонил мне:

– Бабек, приезжай! Мне так плохо!

Он так это сказал! Это шло у него изнутри…

Не сразу я смог приехать…»

Высоцкий в эти последние дни разыскивает по телефону Артура Макарова… Звонит одной девушке – Ирине Ш. Просит, чтобы она приехала… (Рассказы Ирины положены в основу «Романа о девочках».)

Она вспоминает: «Я приехала. Они сидели у Нисанова. Я давно не видела Володю, он выглядел просто ужасно. Пришел Федотов, принес ключи, мы спустились в Володину квартиру…

А до этого он «выбивал» мне квартиру… Спрашивает:

– Ну как с квартирой? Все в порядке?

– Да. Но у меня нет денег…

Володя открыл ящик:

– Возьми, сколько тебе надо…»

В. Янклович: «За несколько дней до смерти Володя отдает эти деньги – шесть тысяч рублей – двум девушкам, перед которыми у него были какие-то моральные обязательства. Это была его воля…»

Потом об этих шести тысячах – Высоцкий получил их за концерты в Калининграде– было много разговоров… После смерти

В. В. остались долги, их надо было отдавать…

В.Янклович: «Мы поехали в Склиф, я разговаривал с Сульповаром и со Стасом Щербаковым… С этого дня, я думаю, в квартире была Нина Максимовна, Володя был уже совсем плох. Он стонал, кричал все время… Все время накачивал себя шампанским…»

А. Федотов: «Бутылки две-три в день выпивал… Шампанское на наркоманов лучше действует…»

Б. А. Медведев: «Это бытовое представление о действии алкоголя на организм наркомана. На самом деле, все – индивидуально…»

Из Рима звонит в последний раз Барбара Немчик – на следующий день она улетает домой, в США:

«23-го днем мы разговаривали по телефону:

– Как там у вас дела?

Валера ответил:

– Сама не слышишь?

А было слышно – даже в телефон, – как Володя стонал: «А-а! А-а!»

– И так – все время?

– Все время».

Оксана: «Эти последние дни… В принципе, можно сказать, что Володя находился в состоянии агонии. Последние два дня он вообще не выходил из квартиры. По-моему, он знал, что умрет».

А. Штурмин: «Я приехал на следующий день… Володя был в ужасном состоянии. Ходил, стонал… Вначале меня не узнал. Потом узнал. Обнял.

Никогда в жизни не забуду его напряженное – твердое, как камень, тело. Они все время хотели вывести Володю из этого состояния – шампанским… А Володя все время показывал пальцем – шприц! шприц! А они говорят:

– Ничего, ничего… Еще один день, и он выскочит!»

Оксана: «На следующий день я приехала днем…

А Володя стал падать… А все сидели за столом и говорили:

– Это при тебе он так выкаблучивается… О-о… Смотри, опять упал… А тебя не было – нормально…

А вечером приехали эти врачи… Федотов все время делал уколы… Седуксен и что-то такое, что делают перед операцией. Но что конкретно, не знаю, – это же можно выяснить…

Но в принципе я Федотову говорила:

– Толя, ты мне объясни, как может реагировать организм на два совершенно противоположных препарата?!

С одной стороны, он колол успокаивающее, снотворное, а с другой – вводил тонизирующие препараты. Он делал настолько странные вещи, что даже я удивлялась:

– По-моему, происходит разлад нервной системы, – ведь ей непонятно, какую команду выполнять: не то отдыхать, не то бодрствовать…

– Да нет, – говорил Толя, – это специально так… Он как бы отдыхает, – и в то же время он – в тонусе…

– Ну, не знаю…

А Володя уже никак не реагировал».

A. Федотов: «Я его наколол седуксеном. Он был в отрубе. Я дал ему поспать. Я еще говорю:

– Да его хоть сейчас бери и уноси…

Я ему абстинентный синдром снял».

B. Янклович: «Приехали врачи из Склифа – Сульповар и Щербаков, Федотов был там… Состоялся этот длинный-длинный разговор…»

Оксана: «А вечером приехали врачи… Мы устроили такой консилиум: сейчас увозить Володю в больницу или не сейчас. Решили, что не сейчас, надо подождать два дня…»

Л. Сульповар: «Валера сказал, что Володя совсем плохой… Что дальше это невозможно терпеть и надо что-то делать… Ну, мы и поехали туда. Вместе со мной был Стас Щербаков, он тоже работал в реанимации и хорошо знал Володю. Мы приехали, состояние Володи было ужасным!»

C.Щербаков: «Ну, а наша последняя встреча, если ее можно так назвать, – вечером 23 июля. Почему мы его не взяли тогда?.. Ведь дело дошло чуть ли не до драки…

К нам в реанимацию приехал Валера Янклович (вместе с Федотовым. – В. П.) и попросил дозу хлоралгидрата. Это такой седативный – успокаивающий, расслабляющий препарат, и довольно токсичный. Дежурили мы с Леней Сульповаром, и когда узнали, в каких дозах и в каких смесях хлоралгидрат будет применяться, мы с Леней стали на дыбы! Решили сами поехать на Малую Грузинскую. Реанимобиль был на вызове, мы сели в такси.

Приезжаем, открывает дверь какая-то девушка. В нестандартном большом холле горит одна лампочка– полумрак. На диване под одеялом лежит человек и вроде слегка похрапывает. Я прохожу первым, смотрю: человек в очках… Понимаю, что не Высоцкий. Это был Федотов – тогда я в первый раз с ним столкнулся. Спрашиваю:

– А где Высоцкий?

– Там, в спальне.

Проходим туда и видим: Высоцкий, как говорят медики, в асфиксии – Федотов накачал его большими дозами всяких седативов. Он лежит практически без рефлексов… У него уже заваливается язык! То есть он сам может себя задушить. Мы с Леней придали ему положение, которое и положено наркотизированному больному, рефлексы чуть-чуть появились. Мы с Леней анестезиологи – но и реаниматоры тоже, – видим, что дело очень плохо. Но ведь и Федотов – реаниматолог-профессионал! Я даже не знаю, как это назвать – это не просто халатность или безграмотность!.. Да если у меня в зале лежит больной, и я знаю, что он умрет, – ну нечего ловить! Но когда я слышу храп запавшего языка, я спокойно сидеть не могу.

Ну а дальше пошел весь этот сыр-бор: что делать?»

Л. Сульповар: «Когда мы зашли в спальню, у Володи уже были элементы «цианоза» – такая синюшность кожи. Запрокинутая голова, знаете – как у глубоко спящего человека, особенно выпившего, западает язык… У такого человека почти всегда губы синюшные, синюшные пальцы… Мы положили его на бок, придали правильное положение голове, чтобы язык не западал… Прямо при нас он немного порозовел.

Стало ясно, что или надо предпринимать более активные действия – пытаться любыми способами спасти, – или вообще отказаться от всякой помощи…

Что предлагал я? Есть такая методика: взять человека на искусственную вентиляцию легких… Держать его в медикаментозном сне несколько дней и вывести из организма все, что возможно. Но дело в том, что отключение организма идет с препаратами наркотического ряда. Тем не менее хотелось пойти и на это. Но были и другие опасности.

Первое: Володю надо было «интубировать» – то есть вставить трубку через рот. А это могло повредить голосовые связки. Второе: при искусственной вентиляции легких очень часто появляется пневмония, как осложнение… В общем, все это довольно опасно, но другого выхода не было».

С. Щербаков: «Я однозначно настаивал, чтобы немедленно забрать Высоцкого. И не только потому, что тяжелое состояние, но и потому, что Высоцкому здесь просто нельзя быть. Нельзя!

Федотов сказал, что это нужно согласовать с родителями – хотя зачем в такой ситуации согласовывать с родителями?! Сульповар позвонил. По-моему, он говорил с Ниной Максимовной, она сказала:

– Ребята, если нужно, конечно, забирайте!

Интересно, помнит ли она этот разговор?»

С. Щербаков: «Но дальше все уперлось в то, что у него через неделю самолет.

Тогда стали думать, что делать сейчас? Забрать к себе (в институт Склифосовского. – В. П.) – это практически исключалось. Потому что к Высоцкому не только в реанимации, но и в институте тоже относились уже очень негативно. Особенно – руководство, потому что они понимали, что институт «курируют» сверху. Да еще совсем недавно была целая «наркоманная эпопея» – по этому делу несколько наших сотрудников попали за решетку. Так что на неделю никак не получалось, но дня на три мы могли бы его взять…

Два-три дня подержать на аппарате, немного подлечить… Леня Сульповар говорил вам, что интубирование создает угрозу голосовым связкам, – но что говорить о потере голоса, если вопрос стоит о жизни и смерти?! А пневмония как осложнение при лечении на аппарате, во-первых, бывает не так уж часто, а во-вторых, ее можно избежать… Конечно, отдельный бокс– это идеальный вариант, но какой бокс?! Вот я вспоминаю нашу старую реанимацию… У нас был один большой зал – наш «центральный цех», как мы его называли. Там было пять или шесть коек. Потом – ожоговый зал, чуть поменьше. И была проходная комната, где стояла одна койка, – ну какой это бокс? Бокс – это что-то отдельное, с отдельным входом…

Так что вопрос стоял, главным образом, о длительности… Мы же видели, в каком он состоянии: в глубоком наркозе плюс асфиксия… Это однозначно – надо забирать. Если бы шла речь о любом другом – даже о пьянчужке на улице, – забрали бы, да и все! А тут все уперлись: по-моему, каждый хотел сохранить свою репутацию».

Л. Сульповар: «И мы сказали: Володю сейчас забираем. На что нам ответили, что это большая ответственность и что без согласия родителей этого делать нельзя. Ну что делать – давайте, выясняйте… Володя был в очень тяжелом состоянии, но впечатления, что он умирает, не было».

С. Щербаков: «Федотов вел себя почему-то очень агрессивно – он вообще не хотел госпитализации. Вначале ссылался на родителей, а потом говорил, что справится сам… Я говорю:

– Да как же ты справишься! Практически ухайдокал мужика!

Я тогда сказал все и, по-моему, в достаточно грубой форме. Леня Сульповар… Мне тогда не очень понравилась его позиция, – он немного пошел на поводу у Федотова… А Валера Янклович, кстати, это единственный человек, который, по-моему, знает все и о жизни, и о болезни, – или Валера доверял нам, или еще что, – но я не помню каких-то его вставок… И я тогда понял, что от меня мало что зависит. Немного сдался что ли…»

В. Янклович: «Стас Щербаков считал, что надо немедленно везти Володю в реанимацию. Федотов – что этого делать не надо. Леня Сульповар склонялся то в одну, то в другую сторону…»

A. Федотов: «Вопрос был такой… Они хотели провести его на искусственном аппаратном дыхании, чтобы перебить дипсоманию. (Дипсомания – периодическое влечение к пьянству и запоям на фоне подавленного эмоционального состояния. – Б. А. Медведев.) Чтобы Володя прекратил пить… Ну снимем мы физическую зависимость, но мы не можем устранить психическую зависимость…»

С. Щербаков: «Потом говорили о самом оптимальном, на мой взгляд, варианте – пролечить Высоцкого у него на даче. Эту тему мы с Леней обсуждали, когда еще ехали в такси… Ведь ситуация из рассказа Валеры была достаточно ясной. Не афишируя, пролечить Высоцкого на даче, и пролечить на достаточно высоком уровне. Но в случае чего, – юридически мы бы отвечали сами, – ну а что было делать?! Ведь практически все наши контакты были на грани дозволенного и недозволенного. И в Склифе мы всегда его проводили под каким-то другим диагнозом…

Как лечить на даче? Есть такой метод, – обычно мы его применяем при суицидальных попытках, – когда человек пытался повеситься… Таких больных, и наркотизированных тоже, мы ведем на аппарате и на релаксантах. Причем используются препараты типа кураре. Вы знаете, что стрелы с ядом кураре обездвиживают животных. Так и здесь: все мышцы обездвиживаются, кроме сердечной. И я предложил – провести Высоцкого на аппарате, на фоне абсолютной кураризации. Разумеется, с какой-то терапией: что-то наладить, подлечить, подкормить…»

B. Янклович: «Они предлагали еще какую-то совершенно новую методику с применением кураре… Такого еще никто в Союзе не делал. Они предлагали привезти аппарат на дачу… И все должны были около Володи дежурить – разговаривать с ним…»

C. Щербаков: «Какие тут сложности? Очень трудно уловить момент, когда больной приходит в сознание… И, естественно, начинается возбуждение. Ну, представьте себе – к вам возвращается сознание, и вдруг вы видите, что у вас изо рта торчит трубка?! Человек не знает – жив он или мертв… Иногда спрашиваешь такого больного:

– Вы знаете – на этом вы свете или на том?..

Вторая сложность: психическое состояние больного, когда он уже придет в сознание. Нужно постоянно его настраивать, то есть кто-то постоянно должен быть рядом.