Текст книги "Божественное вмешательство (СИ)"

Автор книги: Валерий Красников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

Глава 4

" Человек, кто вас – людей такими создал? Вспоминаете о богах только тогда, когда страдаете. Поэтому Зевс считает, что людей стоит почаще наказывать, разоряя стихией жилища и прочие плоды их убогого труда.

И зачем я ввязался в спор? Когда Афродита заявила, что за каждого ребенка или скотский приплод люди славят ее сильнее, чем когда того не имеют, громовержец задумался. Мне это очень не понравилось: сейчас он задумался, а завтра люди получат все и сразу. Но вы же – неблагодарные! В тот же час забудете о нас. А мне, кормящемуся силой от войн, куда потом? Ведь от войны людям и радость, и страдания. А значит, покуда люди воюют, то просить у богов будут всегда, славить в радости и молить в страдании.

Неблагодарный. За ту толику силы, что я получил от твоей жажды сражения, исполнил все, о чем ты мечтал, и что? Сейчас надо мной смеется весь Олимп. Они при встрече теперь, кто быстрее, стараются успеть сказать: "Боги тут ни причем". И смеются, будто это действительно очень смешно.

Ни о чем больше не проси. Славить не забывай!"

"Кто это там бубнит всякое про богов? Черт, как же болит голова. Где я? Трясет-то как. Едем, что ли, куда? Э-э-э! Да я связан! Опять?"

Продираю заплывшие глаза, чихаю от пыли. Обнаруживаю себя в крытом возке связанным по рукам и ногам, да еще с грязной тряпкой во рту. Пробую согнуть ноги в коленях и что есть силы луплю в дощатый борт. Телега остановилась. Слышу голос:

– Центурион очухался.

– Я думал, что уже не оклемается. Здорово его приложил Мариус, – ответил второй.

– Пойдем, посмотрим.

Похитители закинули на крышу возка дерюгу, прикрывающую вход, я пытаюсь, опираясь спиной о борт, приподняться, чтобы разглядеть их. Вместо лиц вижу два темных пятна. Мычу, пытаюсь сказать, что я с ними сделаю. Во рту сухо. Тряпка как наждак дерет небо.

– Центурион что-то хочет нам сказать, – это голос первого.

Чувствую, рот свободный. Вынули, значит, кляп. Сказать ничего не могу. Сухо. Кроме "э-э-э", ничего не выходит. Концентрируюсь. Выдавливаю из себя сиплое:

– Пить.

После рывка за ноги ударяюсь головой о пол возка. Похитителям все равно. Волокут. Чувствую струйку теплой воды, еле-еле разбавленной вином. Пытаюсь поймать ее губами. Глотать не могу, подавился.

Меня сажают, удерживают в вертикальном положении за веревку на груди. Открываю глаза. Первая мысль от увиденного: "Ну и рожа у тебя, Сережа", – заросший и небритый бомжара тычет мне в рот кожаное горлышко фляги. Цепляюсь за него зубами, пытаюсь пить, морщась от гнилого запаха, струящегося удушливой волной от похитителя.

"Мыши плакали, кололись, но кактус грызли", – с такой мыслью кое-как допил противное пойло.

– Кто вы?

В ответ прилетело забвение.

Очнулся. Тело, кроме холода, уже ничего не чувствует. "Изверги. Хоть бы веревки ослабили, так и помереть не долго". Пытаюсь пошевелиться – не могу. Кричу: "Помогите!" Услышали. Слава богам!

Сняли с возка, уложили у костра.

– Развяжите, умоляю. Уже не чувствую ни рук не ног, – жалобно так прошу своих мучителей.

– А не убежишь? Ты, как никак, центурион! – смеются гады.

– Нет, куда мне такому?

– Ну ладно, – это второй отозвался. – Только если дергаться начнешь, свяжем еще крепче.

Развязали. Поставили рядом деревянную миску с остывшей бурдой. Смотрю на нее и "плачу" – не то, что рукой, пальцем пошевелить не могу. Хорошо, что хоть в голове уже не шумит. Пытаюсь вспомнить, как меня угораздило попасть в неволю к этим оборванцам.

* * *

После балиней мы уснули. Нас разбудила под вечер по приказу Спуриния рабыня жены. Оделись во все новое и пошли через форум, благо, что близко, к консулу на званый ужин.

Там я сразу же стал объектом повышенного внимания со стороны самого консула и его гостей. По началу пришлось поумничать: мол, еще когда судил легионные состязания, заметил в действиях двенадцатой манипулы серьезные ошибки. В атаке на линию "кулак" важен. Плавно растекаясь мыслями, поведал, что знал о фаланге македонцев. После первого кубка – о воинственной Спарте. Вспомнил и о мирмидонцах – отважных и умелых воинах. Кубка, наверное, после третьего.

Да что я? Там все упились в хлам. Помню музыку на дудках и барабаны. Танцующего с девушками Прастиния.

Я вышел отлить. Туалетов в доме не было. Отхожее место находилось в саду, вроде общественного сортира, только без дверей.

В Этрурии стесняющихся людей мной вообще замечено не было. Неудивительно. Мастурбирующему прилюдно Диогену, который еще и поучал при этом действе зрителей, поглаживая себя по животу другой рукой и сетуя на то, что этим поглаживанием нельзя утолить голод, публика аплодировала.

Нет. Диогена, конечно, в Этрурии я не видел, читал об этом случае как-то и решил, что ханжи появились гораздо позже. Местные нравы вполне укладывались в правило: "Что естественно, то – не безобразно!"

И грустно, и смешно: мочили меня не где-нибудь в подворотне, а именно в сортире, но не ракетой "воздух-земля", а обычной дубиной по темечку. Последнее, что помню – это искры из глаз. Беленькие такие, яркие. Кто меня там приложил? Мариус? Не Кизон ли, центурион двенадцатой?

Какая разница теперь... Тот голос, что я слышал утром? Ведь это были не мои мысли! "Ни о чем не проси. Славить не забывай!" Бог есть. И даже не один. И если у них присутствует чувство юмора, кто знает, может, и у Марса настроение поменяется.

Слава богам! Хоть и мерзкое это чувство – покалывание во всем теле, но ничего, потерплю.

Тянусь к миске. Взял. Закрыв глаза, слизываю с грязных пальцев клейкую массу. Мои тюремщики спят. Пробую отползти от костра. Нет. Побег не удастся. Даже встать не могу, чтобы освободить мочевой пузырь.

* * *

"Коротка жизнь человека. Может, поэтому вы так легко переходите границы от тщеславия к самоуничижению, от радости к горю, от любви до ненависти?

Спи человек, спи. Кто просит за тебя – сейчас неважно. Что бы ты не совершил за свою короткую жизнь, все равно развлечешь кого-нибудь из нас.

Я дам твоему телу чуть больше силы противостоять лишениям. И имени тебе своего не назову. Славь Богов. Меня не за что – ведь теперь ты сможешь больше вытерпеть".

* * *

«Опять слышу голос. Приятный, девичий. Не то, что тот, вчера. Опять с собой разговариваю?» – открываю глаза, пытаюсь встать. Снова связан. Когда только успели? Самочувствие – так себе, но гораздо лучше, чем вчера.

* * *

Четвертый день в пути. Теперь я ничем не отличаюсь от похитителей – столь же грязен и вонюч. Чувствую себя гораздо лучше, но намеренно ввожу в заблуждение Флавия и Луция, имитируя полную потерю сил и апатию. Сплю сутками, а когда не могу, слушаю их разговоры.

Везут они меня в Цизальпинскую Галлию (лат. Gallia Cisalpina), в городок Мутина (совр. Модена). Если быть точным, то в Циспаданскую Галлию, занимающую территорию между реками Рубикон и Пад.

Вторая половина Галлии – от реки Пад до предгорий Альп – именуется Транспаданской Галлией. Галлы пришли на эту землю недавно. Говорят, им так понравилось вино, что они решили найти и силой оружия захватить землю, дающую божественный напиток.

Потеснив этрусков, осадили Клузий. Отцы города, договариваясь с галлами, отправили в Рим за помощью. Римляне прислали посла, ну и, как говорится, нарвались: галлы сняли с Клузия осаду и выступили на Рим. В этом мире они сожгли город дотла.

В Мутине меня собираются передать некому Хундиле то ли вождю, то ли жрецу. Будто булавка, что я носил на плаще, принадлежала его сыну Адальгари.

В общем, в Мутине мне делать нечего. Как пить дать, дело сошьют. Нужно бежать и улику изъять.

На ночевку остановились в лесу. Пока похитители разводили костер и варили опостылевшую кашу, я лежал тихо. Как и каждый вечер, меня бесцеремонно выволокли из возка и, сняв веревки, бросили у костра.

Флавий уснул быстро, а Луций, как назло, решил не спать. Более того, парня потянуло на разговор.

– Центурион, вот скажи, как оно, из любимчика консула в такое дерьмо вляпаться? Смотрю сквозь ресницы, вижу, Луций к бурдюку с вином приложился.

– Плохо. Знать бы за что? – намеренно хриплю, как на смертном одре.

– О! Так ты еще говорить не разучился, – обрадовался пьяница. – За что, спрашиваешь? А спроси-ка лучше, чем сейчас занимается центурион Мариус Кизон? Наверное, сейчас он старший центурион в твоей манипуле. А где бы он был сейчас, если бы ты остался в Этрурии? Как ты, сопляк, сам стал центурионом? А как ловко продвинул Септимуса! Для нашего Мариуса места не осталось. И ждать ему назначения пришлось бы до тех пор, пока грозный Прастиний не решил бы снова набирать новобранцев в легион. А ведь только набрали, – устав говорить, Луций глотнул вина.

"Что же, я тоже не отказался бы промочить горло. Просить не буду. Лучше спрошу".

– Зачем вы ввязались в историю с моим похищением? Мариусу – это дело на пользу, а вам? Может, я за свою свободу заплачу больше?

Луций поднялся, пошатываясь, подошел ко мне и с размаха врезал ногой в живот.

– Не твое дело, пес.

После всего, что уже случилось, на этот удар я внимания не обратил. Но для антуража заскулил. Удовлетворенный моим поведением Луций, наконец улегся у костра.

Как медленно иногда течет время. Смотрю на сосновое полено в огне и, каждый раз, когда оно громко трещит, выбрасывая сноп искр, на лицо Луция. Решаюсь, что собственно мне терять? Если, проснувшись, кто-нибудь из них попробует меня остановить – убью.

Встаю, вешаю на плечо мешок Флавия с припасами и, надеюсь, с "вещдоком". Расстегиваю пряжку на поясе Луция, аккуратно тяну, держась за ножны кинжала. Опоясываюсь. Иду во тьму.

Бегу, останавливаясь, чтобы обойти островки подлеска, пока не обессилил. Тьма отступила. Стали видны верхушки сосен на фоне серого неба.

Вышел на крутой берег реки. Прыгнув в парующую воду, лег на спину, поднял мешок над собой и, вяло перебирая ногами, поплыл по течению.

Долго ли плыл, не знаю. Но когда появилось солнце, я, все еще лежа в воде, смотрел на небо.

Всплеск у берега вырвал меня из состояния покоя, напугав. Пробуя ногами нащупать дно, я обернулся на звук. Вижу огромного пса. Его мохнатая голова, торчащая над водой, размером не уступала голове кавказской овчарки, а морда напомнила мне забавных терьеров.

Успокоившись, я доброжелательно обратился к собаке:

–Плыви ко мне, хороший пес, – услышав чужую речь из собственных уст, чуть не захлебнулся.

Пес начал повизгивать. Наверное, понял меня. Подплыв, ухватился зубами за мешок и стал тянуть к берегу.

Выбравшись, я почувствовал слабость и дрожь в спине. Прислушиваясь к себе, понял, что заболеваю. Свернувшись калачиком, решил поспать. Пес заскулил и начал лизать лицо и руки. Мне уже было все равно: от лихорадки дрожало не только тело, но и стучали зубы.

* * *

Просыпаюсь и обнаруживаю рядом шикарную блондинку: пристроив голову на моей груди, она спит. На маленьком носике смешные веснушки. Провожу рукой по ее спине и останавливаюсь на упругой попе. Переживая интенсивное желание, стараюсь лежать тихо. Не могу. Крепко обнимаю это чудо, целую в губы. Получаю удар головой в нос и, поминая всех богов, скатываюсь со скамьи на пол. Тут как тут и пес объявился: радостно повизгивая, начал облизывать всего меня, где смог достать.

Утерев навернувшиеся после удара слезы, поднимаю голову и вижу валькирию: обнаженная, в руках меч, слава богам, пока еще в ножнах; щечки румяные, голубые глаза мечут молнии. Протягиваю в примирительном жесте руку, шепчу: "Богиня!" Взгляд барышни смягчается. Она вешает меч на стену и, накинув плащ, спускается ко мне, на пол, подает руку.

Помощь принимаю. Поднимаюсь. Красавица почти моего роста, грудь большая, высокая. Ну не могу я контролировать определенные части своего тела! А она смотрит и улыбается. Я, понятное дело, после пережитого удара уже и не знаю как себя вести. Решил не заморачиваться. Спрашиваю:

– Где моя одежда?

Она выходит за дверь и возвращается с полным комплектом: синими штанами, рубашкой какого-то неопределенного цвета, но ближе к красному, и кожаными полусапожками. Еще пояс Луция с ножом прихватила.

– Надень. Это одежда Адальгари, моего брата.

"Знакомое имя. Не того ли галла, чей плащ я по глупости носил?"

– Спасибо, – отвечаю, и начинаю раздумывать, как расспросить эту валькирию о других моих вещах. Ведь если Адальгари тот самый, то, обнаружив его фибулу в моих вещах, девушка начнет задавать вопросы. – А мой мешок?

– Испорченная еда? Я отдала ее свиньям. Там было что-то дорогое для тебя? Или тебе нужен сам мешок?

– Прости. Неважно, что с ним. Как тебя зовут?

"Вещдок исчез. Это к лучшему", – думаю.

– Гвенвилл, дочь Хундилы.

"Ну, точно! Адальгари – тот самый галл. Умеют боги сыграть", – от этой мысли, наверное, что-то в моем лице изменилось.

Гвенвилл, заметив смену моего настроения, обеспокоилась:

– Что с тобой?

– В голове помутилось, – отмазался я, натягивая штаны.

– Это ничего, я думала, что болеть будешь долго. Ты быстро поправился. Как тебя зовут?

"Как назваться? Скажу правду – может боком выйти: Адальгари не вернется. Искать будут. Кто-то, может, и узнает, что был в Этрутии центурион, видели его в плаще с приметной фибулой на плече".

– Не помню.

Поскольку после ее вопроса задумался я крепко, мой ответ Гвенвилл не удивил.

– Позволь называть тебя Алаталом. Ведь ты определенно наделен жизненной силой. Я дочь друида, знаю, – она гордо подняла голову.

Все бы хорошо, но на Гвенвилл по-прежнему ничего не было надето. И горделивая поза с высокоподнятым подбородком, отброшенный за спину плащ, выставленное на показ прекрасное тело – все это снова пробудило во мне только угасшее желание.

"Назовите хоть горшком, только в печь не ставьте", – подумал я и согласился.

– Зови. Только надень что-нибудь на себя.

Гвенвилл молча и совершенно естественно, без ужимок, свойственных в таких случаях поведению женщин, надела через голову белое, с зелеными вертикальными полосами платье, отороченное бахромой.

– Так лучше? – спросила, обворожительно улыбаясь.

– Нет. То есть – да, – бубню в ответ.

* * *

Три дня прошло, как я гощу у Гвенвилл. Когда впервые вышел из дома, глазам не поверил: дом, – нет, домище – деревянный, с крышей из черепицы, как в Этрурии, стоял в центре селения.

Вокруг – дома поменьше, под соломенными крышами. Деревня стоит на опушке дубового леса, куда каждое утро гонят свиней из хозяйств, как у нас коров. За домами – огородики, чуть дальше, до горизонта – желтые поля.

Проживает в этом селении человек двести. Живут свободно, можно сказать, демократично, но кормят семью Адальгари как всадника Мутины.

У галлов нет постоянной армии, но уже сформировалась племенная знать. Кстати, галлами они себя не называют. Я гощу в деревне племени Бойи. Это селение обеспечивает тримарцисий (три всадника – подразделение галльской конницы) Адальгари. Где, понятное дело, брат Гвенвилл был главным.

Их отец – Хундила – не так уж крут, как я думал. Столица Бойев – Боннония, захваченная у Этрутиии во времена разрушения Рима – этрусская Фельсина (современная Болонья). Знатные воины предпочитают жить там.

Этрусские нравы уже успели укорениться в среде галлов, и друид Хундила, вместо того, чтобы в лесной глуши воспитывать учеников, живет в Мутине как этрусский сенатор. Судит и милует, иногда учит. Но за деньги. Галлы не имеют письменности, и все знания передаются устно от друидов к ученикам.

С Гвенвилл мы собирали в лесу грибы и ягоды, удили в реке рыбу. Она была приветлива со мной, но держалась на расстоянии, буквально не приближаясь ко мне ближе, чем на метр.

Я же влюбился первый раз в жизни по настоящему. Засыпая, мечтал хотя бы прикоснуться к ней, взять за руку, вдохнуть запах волос, пахнущих полевыми цветами, уткнувшись носом в роскошную "гриву".

Она все ждала Адальгари и рассказывала мне о своей мечте – увидеть, как брат станет лучшим среди первых всадников Бойи. И хоть не от моей руки он потерял жизнь, слушая Генвилл, чувствовал я себя скверно. Отводил взгляд, хмурился, созерцая землю у ног. Тогда Генвилл просто уходила от меня, не задавая никаких вопросов.

Сегодня утром она предложила сразиться на мечах. Я, демонстрируя энтузиазм, согласился. Вышли из дома, к плетню. Изготовились. Смотрю, Гвенвилл подняла над головой меч, а ноги держит согнутыми, на ширине плеч. Вложив меч в ножны, говорю ей:

– Я и без меча с тобой справлюсь!

Ее глаза вспыхнули.

– Попробуй, – прошипела и ударила сверху, чуть развернув меч, что бы не разрубить мою буйную головушку.

Вполне ожидаемо, нанося удар, она чуть с запозданием сделала шаг левой вперед. К этому моменту моя левая нога уже стояла рядом, а рукой я прихватил ее кисть, зафиксировав большой палец.

Меч просвистел, разрубив воздух. Гвенвилл, теряя равновесие, подалась вперед. Опираясь на правую ногу, я развернулся лицом к ней и, слегка надавив рукой на кисть, отобрал меч.

– Как ты это сделал? – любопытство, отразившееся тут же на ее лице, граничило с обидой.

Долго объяснял, показывая основной принцип фехтования чем угодно: какая рука с оружием – та нога, впереди. Как рубить сверху вниз, наносить косые удары и с разворотом. Научить не смог, но она поняла – нужно тренироваться.

Я, поблагодарив местных богов, хорошо подумал и о японцах, чей наукой я сегодня смог воспользоваться.

После обеда, а трапезничают тут куда сытнее, чем в Эртурии, у Сенатора, Гвенвилл предложила пострелять из лука. Я честно признался – не умею. Она вручила мне кожаный наруч, взяла с собой лук и отвела меня на опушку рощи.

Наверное, это место давно использовалось для такого рода тренировок. Я увидел деревянные щиты, установленные с интервалом в пятьдесят метров друг от друга. Став напртив, натянул с трудом лук. Вспоминая, как когда-то стрелял из спортивного, прицелился. Отпустил тетиву.

В ближний щит я попал с первого раза, а попасть в нарисованного красной краской человечка, удавалось не часто. Гвенвилл, попадавшая в названное мной место на мишени практически не тратя времени на прицеливание, радовалась.

Тренировались, пока мои пальцы от прикосновения к тетиве не стали испытывать жгучую боль. Судя по разочарованному выражению лица Гвенвилл – недолго.

Чтобы поднять ей настроение, я предложил прокатиться верхом. Мы вернулись в усадьбу, и Гвенвилл попросила единственного в доме слугу Габа оседлать коней.

До заката мы путешествовали по округе, и мое умение наездника, подаренное кем-то из небожителей, восхитило ее. Возвращаясь с прогулки, мы держались за руки, и я от всей души славил богов.

* * *

Меня разбудил собачий лай. Иногда по ночам пес Гвенвилл лаял, но сейчас он бросался грудью на дверь и рычал. Подкинув в жаровню щепок, снимаю со стены меч и открываю дверь.

Дома на краю деревни горят.

Пес выскочил из дома, я вышел за ним. У плетня, с топором в руках притаился Габ. Слышу конское ржание и стук копыт. На улице появились всадники.

Человек десять остановились у плетня и, спешившись, полезли во двор. Габ ударил одного из них топором и тут же упал пронзенный копьем.

С криком атакую непрошенных гостей. Двоих удалось упокоить сразу. Остальные во двор не полезли. Беспокоясь о Гвенвилл, возвращаюсь в дом и запираю дверь.

Прислушался. На дворе тихо. Поднимаюсь наверх и вижу затаившуюся у окна Гвенвилл с луком в руках.

– Если их много, в доме не отсидимся. Все равно сожгут. Нужно выходить сражаться или бежать, – говорю тихо, словно нас кто-нибудь может услышать.

– Возьми в сундуке броню и одевайся, – отвечает Гвенвилл, уже не заботясь о скрытности.

– А ты?

– Кто-то должен охранять дом. Я позже. Давай, быстрее.

Из сундука у кровати Гвенвилл я достал короткую кольчугу, серебряный пояс и шлем – шишак с личиной, украшенный конским хвостом. Надел. Повесив на пояс ножны с мечем, взял копье.

– Я готов, собирайся.

– Иди на двор, я быстро, – ответила Гвенвилл, не отрывая взгляда от окна.

У плетня стояли кони. Я вышел на улицу и увидел их хозяев, пронзенных стрелами Гвенвилл.

В метрах пятидесяти по улице от дома за телегами собрались мужчины селения, вооруженные рогатинами и топорами. Заметив меня, они закричали "хэй!", потрясая оружием.

Когда ко мне присоединилась Гвенвилл, я увидел на ней только штаны и куртку из толстой воловьей кожи. На плече – перевязь с колчаном, набитым стрелами.

Она приказала крестьянам идти за нами. Сев на коней пришельцев, в сопровождении "колхозников" мы, не спеша, двинулись к догорающим на краю деревни домам.

Врагов там уже не было. Только трупы деревенских и собак. Пришельцы, убив пастухов, угнали с пастбища табун лошадей и овец. От жадности решили заглянуть в деревню. Понеся потери, в основном, от нас, свалили с добычей.

Народ разошелся готовиться к погребению погибших. Но не все ушли. С десяток крестьян стояли на улице, словно чего-то ожидая.

Гвенвилл, отсекла голову у трупа и водрузила ее на плетень, затем подошла ко второму. Крестьяне потащили обезглавленное тело к реке.

Я равнодушно взирал на дикий ритуал, мысленно обращаясь к местным богам: "Славьтесь, это для вас украшается человеческими головами плетень!" Странно, но с каждой отсеченной головой я будто чувствовал прилив сил...

Закончив с врагами, Гвенвилл вознеся к небесам окровавленные руки, поклялась Марсу (!) отомстить инсубрам (кельтское племя, соседи бойев), посмевшим напасть на деревню.

Затем мы хоронили Габа. Вначале сожгли, положив рядом с телом топор, потом останки захоронили на холме у рощи.

На душе скребут кошки. Гвенвилл весь день молчит. Завтра с утра собирается в Мутину к отцу за войском. Я с ней, куда деваться. Теперь точно на войну попаду.