Текст книги "Божественное вмешательство (СИ)"

Автор книги: Валерий Красников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Глава 19

– Септимус, не надо. Я не готова! – который раз Спуриния смотрит ему в глаза так, от чего телом завладевает странная апатия. Септимус торопливо убрал руки с бедер женщины, мысли о которой не покидают его третий месяц. – Прости, может быть позже, – накинув шерстяную палу (плащ), Спуриния вознамерилась покинуть палатку консула.

– Постой, что хочешь найти ты в лагере?

– Хочу навестить Мариуса. Он ведь еще не совсем здоров?

– Мариус! Здоров как бык! А что хромает, так это пустяк. Ведь это чудо, что Мариус выжил! Когда я увидел его разбитым в кровь, обнажившуюся на ноге кость, то решил, что навсегда потерял друга.

– Я молила Богов об этом чуде.

– Останься, я пошлю за Мариусом. Нам есть что обсудить. Сеноны рыщут вокруг как волки, но не атакуют лагерь. Я намерен взять Фельсину. Может, тогда они отважатся на сражение. – Спуриния в который раз подавила приступ раздражения: "О, Туран! За что ты мучаешь меня? Мой сын не со мной, по ночам я мерзну на солдатском ложе. Этот Септимус, может, и не плохой человек, но его любовь мне неприятна. Почему Боги так жестоки? Алексиус, жив ли ты?" Она смахнула скатывающуюся по щеке слезу и все же решила настоять на своем. Выйти Спуриния не успела – в консульскую палатку вошел Мариус.

– Аве, консул! – Мариус учтиво поклонился Спуринии и подал руку Септимусу.

– Аве, друг мой! – Септимус, вцепившись в предплечье Мариуса, подтянул легата к себе и обнял. Тот, морщась от боли, попытался выскользнуть из объятий, но не тут то было – Септимус, радуясь, что у Спуринии больше нет повода оставить его, не замечал, что причиняет Маркусу боль.

– Постой, не так сильно! Сеноны окружили лагерь.

– Неужели! Боги услышали меня! – проревел Септимус, отпуская друга. – Холодает. Сеноны мерзнут по ночам! Давай выпьем за победу, – Септимус потянул Мариуса к столу. Прихрамывая, Мастама, не имея сил противиться, пошел за консулом.

– Оставь его! Ты груб! – закричала Спуриния и выскочила из палатки.

Септимус, не понимая, чем вызвал гнев обожаемой Спуринии, ища поддержки у Мариуса, только руками развел.

– Никак не могу ей угодить, – пожаловался. – Вот только к тебе собиралась. Ты пришел, а она все равно ушла!

– Септимус! Да что с тобой? Сеноны вокруг, а ты брюзжишь, как обиженный супруг.

– Боги услышали меня, пусть атакуют, – Септимус глотнул вина прямо из кувшина. Бордовыми струйками вино стекло по подбородку, оставив мокрые пятна на пенуле (мужской плащ).

Поставив кувшин на столик, Септимус стянул через голову накидку и покосился на доспехи. "Проклятая женщина! Что она со мной делает? Я не хочу сражаться!"

– Первый манипул за ворота! Посмотрим, на что способны галлы. Командуй, друг мой, я скоро буду.

* * *

Солдаты первой манипулы, маршируя, вышли за ворота лагеря. Галлы, увидев движение в стане противника, подняли невероятный шум. Манипула, промаршировав шагов двадцать, остановилась перед рвом. Ворота в крепость закрылись. Мариус, окинув взглядом затаившихся на стенах велитов, поднялся на башню у ворот.

Отряд галлов человек в пятьсот с гиканьем и воем бросился в атаку. Солдаты легиона, стоящего перед воротами, прислушиваясь к воплям врагов, покрепче сжимали пила, готовясь к броску.

Первый ряд манипулы, метнув дротики в атакующих галлов, встал на колено и прикрылся щитами. После броска из второго ряда, центр галлов просел, а фланги предприняли попытку спуститься в ров, где и нашли быструю смерть. Велиты в одно мгновение забросали отважных галлов легкими пила.

Легионеры, не нарушая строя, атаковали оставшихся в живых галлов. Запела буцина, ворота открылись, и манипула за манипулой легион неспешно стал выходить из лагеря.

Со стороны войска сенонов стали слышны звуки карниксов. Теперь уже все галлы бежали к лагерю в атаку.

Первый легион Этрурии компактно выстроился справа от ворот и ожидал атаки галлов. Две манипулы второго стали слева. И галлы, увидев, что тусков там так мало, стали смещаться вправо, мешая друг другу.

Манипулы выдержали первый удар. Галлы завязли в плотном строю легионеров, мешая друг другу орудовать длинными мечами. А между тем выходящие из лагеря тусков манипулы вгрызались в плотную массу сенонов, прежде выкашивая изрядные бреши в толпе врагов дротиками.

Галльские вожди, видя, что плотный строй тусков их отважным воинам сломать не удалось, призвали соплеменников атаковать стены. Мало-помалу фронт галлов растягивался, сеноны под градом дротиков и стрел, летящих сверху, умирали во рву, но кое-где смогли развить успех и взойти на стены. Не встречая там сопротивления, они подавали знаки своим братьям по оружию, и все больше галлов устремлялись туда, где, как им казалось, ждет их добыча и слава.

В тот день около тридцати тысяч сенонов нашли свою смерть, попав в железные тиски между легионами Этрурии.

Десятки тысяч обессиленных мужчин, женщин и детей уже рабами шли в Арреций и дальше – на юг Этрурии. Рим остро нуждался в новых рабах.

Разбив основные силы сенонов, Септимус Помпа без особых усилий взял Фельсину и, оставив там небольшой гарнизон, отправил легионы грабить мелкие оппидумы и селения галлов. Сам он вернулся в Арреций и, проводя дни в пиршествах, принимал послов от своих легатов, извещавших о добыче, состоящей не только из галльского золота, но и прекрасного урожая этого года – пшеницы и ячменя.

За два месяца, прошедших после разгрома галлов, сенонская Галлия обезлюдела.

* * *

Ранним солнечным утром консул Этрурии Септимус Помпа по воле народа и указу сената именуемый нынче «Fides» (что-то вроде доблести и благочестия, дарованных Богами) вышел из дома, пребывая в абсолютном состоянии счастья.

То ли морозная ночь, то ли, может, свет славы привели Спуринию на его ложе. Больше телом не овладевала странная апатия, кровь, разгоняемая ударами сердца, снова бурлила, даря ощущения силы.

Земля вокруг дома и терракотовые плитки на дорожке намокали от разогретого Солнцем инея. Септимус потянулся, ловя струящееся от Божества тепло. Звон амуниции неприятно отразился в теле, Септимус открыл глаза и увидел солдат, поддерживающих на плечах окровавленного офицера. Бедняга еле переставлял ноги. Непонятная тревога обручем сковала грудь, Септимус побежал навстречу идущим к нему.

– Нумерий! Кто посмел? – в раненном офицере Септимус узнал Нумерия – трибуна в легионе Руфуса. – Что с Руфусом? Легион...

– Разбит, – ответил Нумерий. Его лицо в корках засохшей крови производило ужасное впечатление, но сам Нумерий не был даже ранен, он еле держался на ногах от усталости. А что до крови на его лице, скорее, это была кровь павших в бою товарищей, а не врагов. – В двадцати милях от Мутины мы выбрали место для лагеря. Вскоре, увидели конных галлов. Руфус скомандовал боевое построение, легион построился. Галлы ушли. Мы стояли до полудня. И как только запели наши буцины, сигналя отбой, тысячи всадников, сверкая на солнце, обрушились на нас. Легион не устоял. Мне показалась, что нас смели быстрее, чем клепсидра потеряла хотя бы каплю. Те, кто пережил удар этих грозных всадников, побежали. Я был в их числе. Мы наткнулись на воинов, чьи доспехи тоже сверкали на солнце, а длинные хасты и высокие щиты не оставили нам ни единого шанса пробиться. Я притворился мертвым. Эти грозные воины, пленив наших братьев, под звуки карниксов и барабанный бой ушли. А вечером пришли мародеры. Я, убив парочку, забрал их лошадь и скакал к тебе без отдыха.

– Алексиус! – закричал Септимус, разрывая на себе палу.

– Успокойся, брат, мертвые нам не смогут помочь! – Нумерий попытался остановить безумствующего друга, но, попав под взмах тяжелой руки консула, рухнул к его ногам.

Глава 20

– Мы снова собрались вместе спустя столько лет, – Септимус Помпа окинул взглядом друзей по контубернию. – Нас сплотила тогда не служба и не солдатская доля, а измена и, как мы все считали, смерть нашего командира от руки негодяя и карьериста.

– Все так, Септимус, но я не помню тебя столь красноречивым, – отозвался Мариус Мастама. – Не темни, говори по существу, зачем ты отозвал из Галлии легионы и призвал нас на совет? Что значит твой намек об Алексиусе? Он жив?

– Он жив. Это его воины разгромили легион Руфуса, – только Мамерк и Нумерий не улыбнулись, услышав утверждение Помпы.

Мариус Мастама поднялся с места и, опираясь о край стола, заговорил с нескрываемым раздражением:

– Боги видят, ты, видно, сошел с ума от вина, что пьешь каждый день! Даже если Алексиус и выжил, то как ему, всего лишь центуриону, удалось собрать и вооружить армию, с легкостью уничтожившую легион Этрурии?

Столь обидную речь Септимус выслушал спокойно. Снисходительная улыбка лишь скользнула по его губам и спряталась за маской добродушия.

– Да, я славлю Бахуса и пью лучшие кампанские вина, но если бы я выжил из ума, то не победил бы италиков и кампанцев, и луканы не тряслись бы от страха, слыша мое имя. Вольски, сабины... А сеноны, навеки изгнанные из Галлии только вчера?! – голос Септимуса уже гремел, эхом отзываясь в стенах атриума. – Спроси у отца, почему он доверил эту тайну мне, выжившему из ума, но скрыл ее от тебя? – Септимус бросил на стол монетку и та, прокатившись по самому краю, упала, столкнувшись с рукой Мариуса. – Смотри! Смотри внимательно! Он чеканит свой портрет на золоте! – Мариус лишь мельком взглянул на монетку и опустился на стул. – Молчишь? Когда-то Этрурией правили цари, а наш Алексиус нынче у инсубров в царях! Богам ведомо, как он смог провернуть это дело. Ведь Мариус Кезон не врал нам, когда говорил, что расправился с Алексиусом.

– А если поговорить с ним? Ведь он не станет сражаться с нами! Мы не враги Алексиусу! – воскликнул Прокулус, нынче самый молодой трибун в Этрурии.

– Поговорим. Но кто вернет нам Руфуса и его легион?

– Руфус нарушил твой приказ и вторгся на землю бойев! – подал голос Мариус, смирившийся и с ошеломительной новостью об Алексиусе, и с тем, что отец не поведал ему о том, что счел необходимым рассказать Септимусу.

– А что Алексиус там искал? – парировал Септимус, умолчав о родстве Алексиуса по линии жены с боями. – Готовьтесь сражаться. Если Алексиус более нам не друг, то и бойев и инсубров постигнет участь сенонов. Клянусь Юпитером! – Мастама не стал возражать, а Септимус между тем продолжил: – Мы снова собрались вместе. И я бы хотел сейчас попросить вас дать мне то, что издавна считается величайшей из всех человеческих клятв! Клятву верности...

– Септимус! Мы и так верны тебе как другу и консулу Этрурии. Сегодня ты просишь, а завтра ты станешь поступать, как древние цари Этрурии.

"Просьба" Септимуса показалась Мариусу, по меньшей мере, преступной. "Слышали бы тебя сенаторы Этрурии", – хотел добавить он, но Септимус не задумываясь, ответил:

– Алексиус – rex (царь) у инсубров. Он властен над судьбами своих людей. Восемьдесят тысяч бойев и инсубров со дня на день вторгнуться на нашу землю, и я хочу иметь возможность защитить Этрурию. Сегодня вы поклянетесь мне, завтра – легионы, и тогда никто не сможет помешать нам выполнить свой долг. Я намерен выгнать всех галлов с земель, на которых жили и работали наши предки. И даже если Алексиус захочет мира, то ему придется вспомнить о том, что он центурион Этрурии, а не повелитель галлов. И напомнить ему об этом должен кто-нибудь, обладающий властью, не меньшей, чем у него сейчас, – Септимус подошел к Мариусу и, положив ему на плечи руки, спросил: – Клянешься ли ты, Мариус Мастама, в верности мне, своему командиру и другу? – не дожидаясь ответа, Септимус набрал горсть соли и высыпал ее у ног Мариуса.

"Ах, отец, как ошибался ты, как я ошибся!" – сокрушался Мариус, но все же поднялся и переступил рассыпанную у ног соль.

За остальными дело не стало, они с радостью поклялись в верности Септимусу. На двенадцатый день девятого месяца (по-vem – девять, месяц ноябрь) легионы Этрурии поклялись в верности консулу Септимусу Помпе, спустя два дня – жители Арреция.

Мариус Мастама получил приказ с одной лишь турмой немедленно отправиться в Мутину, чтобы встретиться с Алексиусом. "Напомни ему о том, что он из рода Спурина и центурион. Пусть галлы разойдутся по домам, а я приглашаю друга и брата встретиться с нами, чтобы мог он увидеть сына и жену", – наставлял Мариуса Септимус. При этом когда речь пошла о Спуринии, от холодных огней в глазах консула Мариус почувствовал, что отныне волоски, удерживающие его и Алексиуса жизни могут в любой момент оборваться.

Септимус не дал Мариусу Мастаме взять в сопровождающие всадников из своих легионов. Командовал турмой сопровождения декурион Агрипа, о котором Мариус ранее ничего не слышал. Да и сама турма большей частью была укомплектована всадниками-сабинами.

Агрипа с самого начала дал понять Мариусу, что, хоть тот и легат, но командовать турмой его, Агрипу, назначил консул Септимус, а Мариус – посол и, стало быть, дело его – говорить, а не командовать.

Поеживаясь, Мариус рукой придерживал на груди плащ. Под порывами холодного ветра, пронзительно дующего со стороны Альп, он, стоило только отпустить ткань, то и дело оказывался за спиной. Такой ранней зимы да еще с мокрым снегом Мариус не припоминал.

Всадники шли волчьей тропой по двое. Мариус ехал в центре колоны и не видел ни головы, ни хвоста. Низкое небо с темными тучами и дрянная погода портили и без того упавшее настроение, Мариуса клонило в сон. Вскоре он задремал. Крики и шум впереди вырвали его из объятий Сомна (бог сна). Сонное состояние улетучилось в считанные удары сердца, разогнавшего кровь, наполненную адреналином. "Галлы! Если они не убьют меня, то встреча с Алексиусом неизбежна. Да простит меня Фидес (богиня верности клятве), лучше поведать ему о коварстве Септимуса. Или – нет?"

В компании полутора десятков галлов подьехал Агрипа.

– А ты везучий, легат. Галлы не стали атаковать сразу. Готовься, посол, очень скоро ты сможешь явить галлам свое красноречие.

Мариус приосанился и, глядя в слезящиеся глаза декуриона, ответил:

– Я сделаю то, что должен, но клянусь, декурион Агрипа, мои Фурии (богини мести) отныне всегда будут рядом с тобой, и когда-нибудь ты пожалеешь, что родители не научили тебя почтению.

Агрипа только рукой махнул и, развернув коня, поскакал вперед. Галлы остались. И до самой Мутины только они сопровождали Мариуса. Турма Агрипы шла в стороне.

К Мутине подошли глубокой ночью. Мариус таращился, пытаясь разглядеть опидум галлов, но горящий факел в руке у сопровождающего его воина, освещал разве что землю под ногами.

Его ввели в большой деревянный дом. Застоявшийся запах старых шкур и еды неприятно ударил в ноздри. Еще недавнее чувство голода тут же угасло. Как оказалось, и омыть тело с дороги галлы Мариусу не предложили. Воин, что подсвечивал дорогу факелом, указал на лавку у стены. Мариус прилег и тут же уснул.

С первыми лучами солнца в доме захлопали двери, десятки людей сновали туда-сюда, кричали, судя по новым запахам, чуть приятнее, чем вчера, ели. На Мариуса никто не обращал внимания. Он просыпался, чтобы перевернуться на твердом ложе и снова засыпал, желая хоть таким образом восстановить силы. Его беспокоила ноющая боль в ноге. В какой-то момент именно боль прогнала сон. Мариус сел на лавку и, вытянув изувеченную ногу, стал массировать колено и бедро.

– Как спалось, посол? – Агрипа выглядел отдохнувшим и вполне довольным. Тонкие губы улыбающегося декуриона заострились.

– Я доложу консулу и сенату Этрурии, как провел эту ночь, – ответил Мариус. Круглые глаза Агрипы сверкнули желтым огнем, улыбка исчезла.

– Бренн галлов, Алатал, готов принять посла Этрурии.

Мариус испытывал острый голод, запах собственного тела был ему противен, но просить Агрипу о чем-либо он не стал бы ни при каких обстоятельствах. Поднявшись с лавки, Мариус встряхнул плащ и кивком дал понять декуриону, что готов следовать за ним.

На дворе к ним присоединились пять кавалеристов из турмы и столько же галлов, одетых в яркие одежды с одними лишь мечами на поясах.

Перейдя двор, они вошли в другой дом, где за длинными столами пировали галлы. Мариуса и сопровождающих его тусков усадили на краю, почти у самой двери. Разодетые галлы вернулись на свои места. Должно быть, они покинули пир, чтобы привести посла.

Поскольку на этрусского посла никто из галлов внимания не обращал, Мариус с удовольствием приступил к трапезе. Не отставали от него в этом занятии и другие туски.

Утолив голод, Мариус стал рассматривать пирующих. Алексиуса он не узнал, хоть и догадался, что сидящий во главе стола галл в рубахе с золотым шитьем и плащем с меховым воротником на плечах и есть rex Алатал. Глупая мысль о том, что Алатал может и не быть Алексиусом, вызвала улыбку и надежду.

Крепкий старик в платье, скрывающем ступни, и меховой куртке, сидящий по правую руку от Алатала, поднялся, и галлы тут же успокоились. В трапезной воцарилась тишина.

– Туски просят мира. Они дарят брену Алаталу знаки своей покорности, – он поднял над головой венец и торквес.

"Вот это новость! Ай да Септимус! Что ждет меня, если Агрипа сам вручает дары?" – впрочем, эта мысль, едва появившись, тут же сменилась удивлением – галлы закричали, выражая таким образом радость, и заговорили о том, что дома их заждались дети и женщины. Бренн Алатал покинул застолье.

Мариус, прислушиваясь к разговорам галлов, окончательно уверился в том, что они более не собираются воевать и вот-вот разбредутся по своим опидумам. Бросив взгляд на Агрипу, Мариус прочел на лице декуриона нескрываемое торжество. Сердце сжалось от тоски. Еще вчера он знал, чего хотел от него Септимус, сейчас неизвестность томила, и приступ страха вызвал в желудке спазм.

Широкоплечий галл в длинной кольчуге с большим щитом на руке и копьем в другой, подойдя к Мариусу, сообщил о том, что бренн Алатал готов принять посла тусков. Поскольку Агрипа и бровью не повел, то Мариус поднялся с лавки. Воин тут же направился мимо столов, и Мариусу ничего не осталось как, прихрамывая, пойти за ним.

Они поднялись на второй этаж, и галл открыл перед Мариусом дверь. Маленькая комнатка с большим деревянным корытом, установленным посредине, никак не могла быть покоями предводителя галлов. Переступив порог, Мариус замер, пытаясь найти объяснение происходящему. Выпорхнувшая из-за тряпичного полога девушка, услужливо расстегнув булавку на его плече, теперь пыталась стянуть с него палу. Мариус понял, что вместо чего-то неприятного его ожидает столь желанное омовение.

Насладившись купанием и обществом юной банщицы, Мариус надел предложенные девушкой штаны, рубаху и сапоги. Девушка позвала воина, и тот проводил посла в покои бренна.

Теперь Мариус узнал Алексиуса. Он возмужал, раздался в плечах. Лицо его, по обычаю тусков, было выбритым, но одет он был так же ярко, как одевались знатные галлы.

Алексиус сидел в большем кресле у высокого стола. А на столе Мариус увидел подарки Септимуса – венец и торквес. Одинаковая надпись, на обоих предметах, завладела вниманием Мариуса, лоб покрылся испариной, губы беззвучно шевелились, читая текст: " S P REX ROMA" (Септимус Помпа – король Рима).

Часть 6

Алексей

Глава 21

Царствовать над инсубрами для меня оказалось не только хлопотно, но и приятно. Порой даже мысль в голову приходила: «Жизнь удалась!»

Спустя год после покорения Генуи деревушка разрослась. В порт стали заходить финикийские и греческие корабли. Лигуры, должно быть, поняли, что жить по закону не так уж и плохо, их вожди теперь имеют дружины по подобию кельтских и признают над собой власть бренна.

И пусть прогрессор из меня вышел "никакой", но кельты уже привыкли платить деньгами и налоги бренну, и за товары.

Деревни инсубров и лигуров обеспечивают боеспособность тримарцисиев, а опидумы содержат тяжелую пехоту. Случись что, соберу дружину – пару тысяч тяжелой конницы и тысяч пять пехоты. Эта дружина – почти профессионалы. По крайней мере, тренируются регулярно, да и службу несут кто за плату, а кто – за лен (лат. feudum). Ополчение в расчет не беру. По моим прикидкам, боеспособное мужское население королевства составляет около двухсот тысяч человек. Свои дома станут защищать без принуждения, а завоевывать чьи-то земли в мои планы не входит. Дочь родилась!

Хундила, имея такого могущественного зятя, подмял бойев под себя. Рулит советом, как заправский "серый кардинал". На мои намеки, что, мол, хорошо бы объединиться, "морозится" по полной программе. Но как только этруски прижали гордых сенонов, Хундила тут же попросил меня собрать дружину и защитить бойев. Проницательности ему не занимать: уже на второй день после прибытия в Мутину дружина отлично показала себя в бою, раздавив этрусский легион, как букашку.

Многие из знатных бойев в родстве с сенонами. Эта коалиция – за войну, хоть и зима на носу. Смотрю, шумят они громче всех, но тех, кто помалкивает – куда больше. Дружины у бойев маленькие, а ополченцы воевать не хотят.

Этруски прислали посла. Странного посла. Замученный он какой-то. Сопровождающий его декурион, напротив – нагл и самоуверен, позволил себе от имени консула Этрурии вручить мне дары.

Смотрю я на этого посла и понимаю, что лицо его мне знакомо. Стоит у дверей, чуть склонив голову, молчит.

– Приветствую посла Этрурии, о чем говорить будем, – улыбаюсь.

– Здравствуй командир, – Слышу в ответ и ушам не верю.

– Командир?

– Старший центурион Алексиус Спурина Луциус был моим командиром.

Наверное, посол обиделся. Показалось мне, что вспомнил он об этом с болью в голосе.

– Да, был я как-то центурионом. Теперь, как видишь, бренн у инсубров. Что случилось в Этрурии за время моего отсутствия, коль послами посылают солдат? – смотрит на меня с осуждением. Странный он какой-то. – Как зовут тебя?

– Я Мариус Мастама, легат, командую тремя легионами, – опускает глаза, вздыхает: – Командовал, бренн. – Отец мой – консул-соправитель Этрурии. Наверное, он не допустил бы, чтобы я отправился к тебе послом. Меня послал консул Септимус Помпа, его-то ты помнить должен. Ведь сам сделал его центурионом.

– Септимус – консул Этрурии? – я едва на месте усидел.

– Это случилось утром, после твоего исчезновения. В казарму пришел Мариус Кезон и стал похваляться, что разделался с тобой. Септимус убил его. Не сам, мы помогали ему. Потом случилась война с сабинами и самнитами. Консул Прастина потерпел поражение, а Септимус спас второй легион от истребления. Ты просто исчез, а сенатор Спуриний отправился в последний путь. Жена твоя, Спуриния, будто видела, что консул Прастина лично подсыпал сенатору яд в вино. Партия моего отца обвинила консула в убийстве, а Спуриния, ворвавшись, в зал совета, прирезала его, как овцу. И никто ей не помешал сделать это. Тогда мой отец стал соправителем, а Септимус Помпа – консулом.

Конечно, эти новости для меня стали полной неожиданностью. Я не стал скрывать радости. Все-таки мой протеже смог сделать головокружительную карьеру, к тому же ребята за меня с центурионом Кезоном посчитались. Смерть Спуриния и напоминание о Спуринии, да еще в таком контексте! Чувствую себя странно. Хочу спросить, мол, как она? Язык не поворачивается.

– Присядь, легат, и расскажи, что хочет Септимус.

Мариус не стал кочевряжиться, присел на табурет. Потер колено и заговорил:

– Он просил, чтобы я напомнил тебе, что ты центурион и нобель Этрурии, и приглашает тебя увидеть новый Рим, жену и сына.

– Сына?!

– Спуриния родила тебе наследника.

Вот так дела! В какой-то момент ловлю себя на том, что готов прямо сейчас уехать с послом, но тут же приходит ясность – меня "разводят". И Спуриния, и сын теперь заложники большой политики. Надеваю маску равнодушия, спрашиваю:

– Не думаешь ли ты, Мариус Мастама, что я тут же отправлюсь с тобой к Септимусу?

– Нет, командир, не думаю. Септимус метит в тираны Этрурии. Узнав, что ты жив и рекс галлов, он теперь сам хочет стать царем тусков, как Тарквинии в старые времена. И неискренен он. Зовет тебя увидеть жену и сына, а сам обманом стал Спуринии мужем.

Наверное, на моем лице отразились переживания от новости, что Септимус спит с женщиной, которая родила мне сына. Собственно, как человек двадцать первого века я должен был бы нормально воспринять такую новость. Признаюсь, что, на самом деле, услышать это мне было неприятно. Мастама по-своему воспринял мои мимические метаморфозы.

Спуриния до сих пор не ведает, что ты жив и здоров. Сам не знаю, как так вышло, но долгое время она тяготилась обществом Септимуса.

– Почему ты рассказал мне то, что обычно послы держат при себе? – интересуюсь. Мастама, наверное, к такому вопросу был готов. Ответил сразу и без раздумий.

– Я помню, каким ты был командиром и, если чужой народ принял тебя, то ты лучше того Септимуса, каким он стал.

– Ты обижен на него?

– Нет. Обида слишком мелочный повод для предательства. Я предаю Септимуса, потому что хочу остаться верным своему народу, Этрурии.

– И что ты можешь мне посоветовать?

– Не ехать, – просто ответил Мариус.

– Останешься со мной?

– Если позволишь.

– Что с ногой?

Я заметил, что Мариус постоянно трет колено. Да и тему не мешало бы сменить. Односложные ответы не способствуют разговору.

– На консуалиях под квадригу попал.

– Где? – само вырвалось, Мариус сказал что-то непонятное для меня.

Слава Богам, он сразу ответил:

– В Риме. Сейчас это город Септимуса. Он и на дарах тебе неспроста приказал набить "Септимус – царь Рима". А недавно, когда ты разбил легион Руфуса, и Арреций присягнул ему.

– Так чего же сейчас больше хочет Септимус – мира или войны?

– Рано или поздно он нападет. Но не сейчас. Сейчас за его спиной Этрурия, в которой не всем понравятся его амбиции и луканы с Тарентом на юге.

– Тарент?

– Влиятельный город. Два года назад Тарент помог эпирскому Пиру захватить Керкиру и теперь вполне может рассчитывать на помощь Эпира. А Пир хорошо укрепился в Македонии и сейчас располагает прекрасной армией, солдаты которой выиграли не одно сражение. Септимус, разбив кампанцев, расширил южные границы Этрурии до лукан. На том бы мог и остановиться. Ведь греки с луканами в давней вражде. Так нет же! Фурии попросили защиты то ли от лукан, то ли от Тарента, и Септимус оставил там две манипулы. Теперь луканы с севера прижаты Этрурией, с юга им угрожают Фурии, а с запада – усилившийся союз Эпира с Тарентом. И в такой момент сеноны потребовали больше золота!

– Помпа свернул южную кампанию и разбил отважного Артогена. Гордец так и не решился обратиться ко мне за помощью.

– Прости меня, но этому обстоятельству я искренне рад.

– Бойи успокоятся и разойдутся по домам. Я уведу инсубров и перезимую в Мельпуме. Септимус поведет легионы на юг, может быть, покорит лукан и затеет войну с Тарентом. И тогда Этрурию можно будет взять голыми руками.

Мариус Мастама нахмурился. Не по душе ему пришлись мои выводы.

– Если ты хочешь золото, я готов отправиться в Этрурию и договориться с отцом. Что делать галлам в Этрурии?

На лбу Мариуса капельками выступил пот, он ждал моего решения, будто от него зависела его жизнь. Что ответить ему? Рассказать о пирровой победе? Этрурия – не Рим. То, чего Рим достигал в истории моего мира десятилетиями, наращивая мускулы, Септимус добился за три года. Шансы победить Пирра у него ничтожны. Тому помогут и луканы, и самниты, возможно, вспыхнет восстание в Кампании, ну и, естественно Тарент в сторонке стоять не будет. Если царь Эпира разобъет Септимуса, то война рано или поздно дойдет и сюда.

– Не ты ли мне напоминал о том, что я центурион и нобель Этрурии? – искренне улыбаюсь в надежде, что Мариус расслабится.

– Напоминал. Значит ли это, что ты не поведешь своих галлов в Этрурию?

– Я не поведу. Но, возможно, ты сам когда-нибудь попросишь меня об этом.

– Клянусь Юпитером, как могу я просить тебя об этом?

"Пути господни неисповедимы", – думаю, а сам беру в руки венец и показываю Мариусу надпись.

– Дождемся весны.