Текст книги "Божественное вмешательство (СИ)"

Автор книги: Валерий Красников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

Глава 2

– Ахилл! Где тебя носит, песий сын?

Нас разбудил властный голос сенатора. Наверное, он специально покрикивал на рабов: солнце стояло высоко, а мне сегодня предстоял путь в Этрурию.

Целуемся, заводимся, но Спуриния берет себя в руки и говорит: "Нет. Тебе нужно ехать". Сам знаю, но не понимаю причины такой спешки. Хочу спросить: "А как же медовый месяц?" – но, вспомнив, как все началось в этом мире, молчу и с искренней благодарностью обращаюсь к местным богам. Чувствую, как-то хорошо стало!

После скромного обеда опять угощали бобовым супом и сыром с оливками. Спуринний показал мне кусок тонкой кожи ягненка и прочитал письмо консулу.

" Спуринний Маркус Луциус приветствует Прастиния Апиуса Постумуса и так далее (etc).

Направляю к тебе моего сына Алексиуса Спуринна Луциуса. Прошу доверить манипулу (manipula – букв. "горсть", от manus – "рука" – основное тактическое подразделение легиона в период существования манипулярной тактики, численностью от 120 до 200 человек) в твоих легионах, дабы служил сын мой Этрурии"

Пока Спуринний опечатывал свиток и прятал его в деревянный тубус, я запоминал свое новое имя. Алексиус Спуринна Луциус – по-моему, неплохо звучит!

Сенатор торжественно вручил мне тубус и гладиус – простой меч, но с красным камнем в навершии рукояти. Наверное, это, по их меркам, был "крутой" меч. Ножны выглядели богаче: внизу и вверху золотое обрамление, да и самоцветы оружейники куда только не вставили.

Раб подвел коня без седла, только с наброшенной на спину попонной. Выхожу из состояния эйфории. От мысли о предстоящей поездке на жеребце, мутит. На его холке переметные сумы, наверное, с едой. Старый конюх помогает мне взгромоздиться на спину, бъющего от нетерпения копытом о землю, зверю. Я заволновался: "А где же Спуриния?"

Конечно же, она пришла. Поцеловала мое колено и вложила в ладонь кожаный мешочек с наличностью. Очень хотелось поцеловать жену, но все происходящее, похоже, вершилось по каким-то строгим правилам. Засунув кошелек за пояс, лихорадочно соображаю: " Как тронуться с места?"

Бью пятками в бока коня, и он срывается в галоп. Чувствую, что падаю. Молюсь: "О Боже!" Как я удержался верхом, избежав обидного падения, не знаю. Но снова произошло невероятное: мне просто очень хотелось, не опозорится и, мгновенно почувствовав уверенность, я поддал "газку". За спиной слышу одобрительные возгласы. Я как настоящий джигит несусь по дороге. Здорово!

Настроение оптимистично набирает обороты: пусть я не мог пользоваться чудесной силой, исполняющей непостижимым образом сокровенные желания, но в нужный момент вполне мог рассчитывать на Божественное вмешательство.

Жеребец трусит рысью, я ерзаю на нем, пытаясь избавиться от тупой боли в том месте, где спина теряет свое интеллигентное название и жгучей на внутренней стороне бедер. Время от времени напеваю: "Дорога, дорога, ты знаешь так много..." Вокруг виноградники и поля сменяются дубовыми и оливковыми рощами. Кое-где, то справа, то слева вижу усадьбы. Рабов, а, может, и колонов (арендаторов), трудящихся в оливковых рощах, виноградниках и наполях засеянных двузерянкой.

Прямо по курсу вижу облако пыли.

Когда в трех всадниках я разглядел одетых в шкуры здоровяков в рогатых шлемах, подумалось одно: "Галлы!" Безмятежное настроение как ветром сдуло. Неприятный холодок ударил в солнечное сплетение. Чего одинокий путник мог ожидать от встретившихся на дороге оккупантов?

Мой конь с удовольствием перешел на шаг, а я стараюсь "рулить" поближе к дубам, раскинувшимся справа от дороги. Галлы, увидев меня, "притормозили", усугубив тем и без того паническое настроение.

Они приблизились настолько, что я рассмотрел и круглые щиты на крупах коней, и мечи на поясах всадников, и копья, непонятно как притороченные к седлам. "Вот повезло же им! Седла, однако!" – вымученно улыбаясь, машу им рукой. Мол, привет, я тут так, просто мимо еду и никого беспокоить не собираюсь.

Когда один из них гнусаво заговорил, мое воображение подкинуло образ братка из буйных девяностых: "Здравствуй дорогой! Куда торопишься? Стоять! Бояться!" – а я очень испугался.

Ловлю себя на том, что наблюдаю все происходящее со стороны. Только осознал этот непостижимый факт, как вернулся в себя, чувствуя дикую встряску в теле. Снова вижу плавящуюся пленку, но уже как-то мимолетно.

Всадников вмиг что-то сбило с коней и приложило об укатанную до состояния камня дорогу. Рогатые котелки галлов слетели с их буйных головушек, и понял я, что не жильцы они теперь.

"Слава Марсу и Юпитеру!" – кричу фальцетом, сбрасывая напряжение момента. Может, показалась, но над дубами кто-то хохотнул.

Я, как человек цивилизованный, почти атеист с одной стороны, с другой – реальный попаданец, не первый раз наблюдающий эффект "Божественного вмешательства", на всякий случай от всей души кричу еще: "Слава богам!", – прислушиваюсь. Тихо вокруг. Галлы валяются на земле. Кони варваров спокойно стоят рядом. Хорошо!

Спешиваюсь. Делаю пару шагов и останавливаюсь. С недоумением смотрю на свои ноги. Включаю мозги и только так подхожу к трофеям. Потребовалось определенное усилие для контроля над заплетающимися ногами.

Веду лошадей в рощу. С горем пополам нашел молодой дубок среди исполинов и привязал животных уздечками к ветке. В голове одна только мысль – поскорее убрать с дороги трупы!

Затащил тела в рощу, метров на десять от дороги. А подлеска-то в роще нет! Бегаю как угорелый от дуба к дубу, прикидывая – можно ли усадить галлов под дерево так, чтобы с дороги их не было видно.

Метрах в двухстах натыкаюсь на овраг, заросший густым кустарником. Помня, с каким трудом, оттащил мертвяков с дороги, понимаю, что в Этрурию сегодня попасть не светит. С надеждой поглядываю на лошадей, замечаю притороченную к седлам поклажу галлов.

Сыр, хлеб, соленая рыба, фляги, тряпье, безделушки... Удача! В одном из баулов обнаружился кожаный ремень длиной около трех метров. С узлами, конечно, но на вид крепкий.

Мой верный конь быстро перетаскивает галлов к оврагу. Там, наконец, успокаиваюсь и приступаю к банальному мародерству.

На варварах неплохие плащи из грубой ткани, практически новые, чистые и без заплат. Оставляю себе красный и большую, позолоченную круглую фибулу с камнями, как на рукояти моего гладиуса. Снимаю с бедолаг пояса и сталкиваю тела в овраг.

Завернув добычу в оставшиеся плащи, прячу клад в естественном углублении между корней дуба-великана. Накрываю сверху галльскими щитами, старательно присыпаю листвой и сухими ветками. Возвращаюсь к лошадям.

Седла варваров не производят на меня впечатления. Деревянные, жесткие, они хорошо защищают спину лошади, распределяя вес всадника по большой площади, но вряд ли смогут уберечь мою задницу от бесконечных ушибов. От одной мысли, что уже побаливающим местом стану биться об эти деревяшки, передергивает. Расседлываю коней и тащу седла в овраг, к хозяевам.

Решаю перекусить. С мыслями о еде приходит отвращение ко всему, чем занимался последний час. Сдерживая позывы к рвоте, бегу к флягам галлов, оставленных у лошадей. Жадно пью кислое вино. Успокаиваюсь.

Соорудив из галльского ремня жалкое подобие стремян, набрасываю его поверх переметных сумок. Свернув плащ, аккуратно укладываю на попону, заправив край под ремни сумок. Все же мягче будет. Вывожу лошадей на дорогу и какое-то время тренируюсь, пытаясь забраться на коня, не выпуская уздечек коней галлов. Не получилось. Слава богам, отпущенные кони никуда не собирались скакать. Чувствуя определенное облегчение от возможности упереться ногами в "стремена" и относительное смягчение под болящим седалищем, спокойно собираю табунчик по правую руку. Попивая винцо, еду уже не спеша.

Часа через пол снова вижу оливковые рощи и виноградники. За поворотом, почти у дороги – небольшое имение: деревянный дом с черепичной крышей и несколько сараев вокруг. Подъехал, вокруг – ни души. "Is there anybody home?" – Кричу. Из дома появляется перепуганный молодой человек, одетый в грязную тунику. Лепечет:

– Я не понимаю, господин.

Конечно, не понимает. Это я так, прикололся. На чистом местном спрашиваю

– Как тебя зовут?

– Децимус, господин.

– Я Алексиус Спурина Луциус. Приветствую тебя, Децимус. Думаю, что сенатор Спуриний отблагодарит тебя, если ты найдешь время отогнать в его имение этих коней.

– Я с удовольствием сделаю это, – Децимус забрал лошадей и, тут же взгромоздившись на одного из галльских коней, собрался ехать.

– Постой. Это дело не срочное. Как далеко стоит Этрурия?

Децимус, скрыв улыбку, ответил:

– Если ты едешь от поместья Сенатора, то большую часть пути уже проехал. Поспешишь, к закату будешь у города.

Обрадовавшись, я отдал Децимусу галльские фляги и, пожелав удачи, попрощался.

* * *

Когда солнце садилось за горизонт, увидел белые стены Этрурии. Я еще не спустился с холма, и город, стоящий на следующем, но ниже, был виден как на ладони. Ровные квадраты кварталов, широкие улицы, колоннады храмов и акведуки – одним словом, цивилизация!

Подъехав к воротам, оценил высоту стен: где-то под потолок второго этажа панельной многоэтажки. Впечатлило. Как и ров, ощетинившийся кольями.

У ворот околачивался десяток легионеров. Я спросил, не проводит ли кто-нибудь меня к консулу. На лицах вояк прорисовалось уважение. В провожатые вызвался некий Квинтус.

За воротами начиналась широкая, мощеная камнем улица с аккуратными одноэтажными домиками из обожженного кирпича с крышами, крытыми черепицей. Мы направлялись к центру города. По пути проезжали и перекрестки. Узкие переулки, тем не менее, не производили впечатления убогости, кое-где жители разводили цветники. Заборов в Этрурии не было, почти за каждым домом зеленел парк. Форум, он же центр, оказался небольшой площадью, над которой высились невзрачные храмы, к моему удивлению по большей мере деревянные, но все крытые черепицей.

Самое величественное здание на площади было каменным: центральная цела возвышалась над боковыми, портик поддерживали два ряда колон. Балку на колонах украшали барельефы грифонов, пегасов, сцен из жизни богов и людей. По обеим сторонам широкой улицы слева от храма стояли величественные терракотовые скульптуры в эллинском стиле. В общем, я с удовольствием побродил бы по городу. Тут есть на что посмотреть, но провожатый уж очень часто стал посматривать на меня, недоумевая тому восторгу, что по всей вероятности отразился на лице от искреннего восхищения увиденным.

Улица со статуями уперлась в одноэтажное, но на высоком, из больших камней, фундаменте здание, охраняемое солдатами. Квинтус, взявшись за уздечку, остановил коня. Я спешился и забрал у него повод.

Мой провожатый крикнул караульному, что бы тот позвал центуриона (младшее офицерское звание). Не задавая вопросов, легионер поднялся по широким ступеням и скрылся в здании.

Вернулся он быстро и не один. Широкоплечий, но на коротких кривых ногах центурион недовольно пробасил:

– Какой демон притащил тебя на ночь глядя?

– Я, Алексиус Спуринна Луциус, доставил письмо от сенатора Спуринния к консулу Прастинию, – доложил, вытянувшись по стойке "смирно", мало ли, может, этот центурион и будет моим командиром.

– Я Антониус Тулий, – он, улыбаясь, прилично врезал мне по плечу ладонью. – Приятно видеть таких молодых людей, пойдем со мной. Квинтус, отведи коня на конюшни.

Квинтус кивнул, со щелчком приставив ногу к ноге, сноровисто снял со спины лошади сумки, с удивлением взглянул на помятый галльский плащ. Вручил мне вещи и ушел, уводя коня на поводу.

Немного смущаясь, я встряхнул плащ, аккуратно сложил и спрятал в сумку. Антониус, как мне показалось, взирал на эти манипуляции с имуществом одобрительно.

Центральная часть дома – несколько помещений с арочными входами, по-моему, называлась анфиладой. Мы прошли ее и вышли на террасу, освещаемую горящим в бронзовых фонарях маслом. У рукотворного водопада молодой юноша декламировал что-то героическое, два десятка мужей в туниках и тогах живописно разместились на террасе, устроившись кто в плетеных креслах, кто на деревянных ложах, приставленных к стене дома.

Антониус указал взглядом на свободные раскладные стулья с высокой спинкой, и мы тихонько присели на них. Монолог актера как раз вступил в финальную часть. Военачальник и отец отдал приказ о казни собственного сына, хоть и совершившего подвиг, но при этом нарушившего приказ: "Мораль – сказано, сделано (dictum factum)", – юноша поклонился публике и получил аплодисменты. Поаплодировал и я.

Центурион между тем подошел к человеку о возрасте которого нельзя было сказать наверняка – тому в равной степени могло оказаться и тридцать и сорок лет, – и что-то сказал ему.

Тот поднялся с ложа и направился ко мне. Я тоже встал. Рабы угощали гостей вином, на террасе стало немного шумно.

– Приветствую тебя, Алексиус. Как поживает старик Спуринний?

Мне показалось, что консул хотел обняться со мной. Он так радушно развел руки, будто приглашал упасть в его объятия, как это делают старые друзья. Я все же решил придерживаться уже доказавшей эффективность, линии поведения. Поэтому вытянувшись в струнку, доложил:

– Приветствую консула Эртурии! Сенатор Спуринний здоров и весел, чего и тебе желает. Я привез от него письмо.

Достав из сумки тубус, вручил письмо консулу. Жду. Тот скривился, словно лимон разжевал, резко сорвал печать и, приблизив развернутый свиток к огню, быстро прочитал послание.

– Ну, что же, Алексиус, наверное, тебе известно о том, что самниты перекочевали на территории сабинян и оба племени вполне мирно сосуществуют там? – Киваю, соглашаясь. – Быть войне. Вряд ли они объединились против других племен Италики. Мы готовимся к сражению и обучаем новобранцев. Завтра второй легион выходит на учения. В нем служат и гастаты (обученные легионеры) и новобранцы, но нет ни одного принципа (обученный и участвовавший в боевых операциях легионер) или триария (ветеран, обычно становившийся в третью линию). Весь день манипулы легиона будут сражаться друг с другом за окрестные холмы. Мы определим победителя и лучшего центуриона, что бы поощрить его должностью трибуна (старший офицер при командующем легионом). А ты получишь худшую манипулу в легионе. Поздравляю, центурион! – Прастиний, довольный своим решением, от души захохотал. – Антониус, проводи сына уважаемого сенатора к южным казармам.

Мало того, что о моем родстве с родом Спуринна консул упомянул с сарказмом, он тут же, не попрощавшись, встрял в разговор пьянствующих поблизости мужчин. Мне, в принципе, все равно. Славлю богов. Чувствую, кто-то дергает за сумку сзади. Оборачиваюсь – центурион Антониус Тит прячет улыбку и, пропуская меня вперед жестом руки, говорит:

–Пойдем.

Какое-то время мы шли молча. Вдруг Антониус спрашивает:

– Алексиус, не сочти мое любопытство оскорбительным, но уж очень хочу я понять, как такой молодой человек ради карьеры военного смог навеки отказаться от счастья обладать женщиной?

Пытаясь осмыслить услышанное, остановился. Но, даже разогнав свой процессор, не смог определить логических связей в его вопросе.

– И ты прости меня, Антониус, но я всю прошедшую ночь только и занимался тем, что обладал женщиной. Может, уточнишь свой вопрос?

В сумерках лица центуриона разглядеть не могу, но клянусь, я физически ощутил его растерянность и даже недоверие после моего ответа.

– Говорят, что Спуриния, дочь сенатора, не знала мужчин, потому что никто не сумел лишить ее девственности. А те, кто пробовали возлечь с ней, уже никогда не могли овладеть женщиной, поскольку мужская сила ушла от них в ее демонические глаза.

Наступил мой черед удивиться по – настоящему: "Вот чертов старик! Значит, узнав, что я типа влюблен в такую же ведьму, как и его дочь, решил устроить ее семейное счастье? Слава Богам!", – едва я мысленно восславил небожителей, как над головой зазвучал раскатистый смех.

Я посмотрел на Антониуса, тот стоял спокойно и никак не реагировал на звуки, сродни грому.

Который раз решив, что после того, как тут оказался, выучил язык и одним только страхом прибил трех галлов, не стоит ставить под сомнение Божественное покровительство. Да и избитая фраза "По воле богов" сейчас воспринимается как-то иначе, в ней появился смысл.

– Это все слухи. Поверь, моя жена, напротив, вызывает такую страсть, что уснуть с ней в одной постели почти невозможно.

Центурион только хмыкнул в ответ и почесал затылок. Наверное, он не поверил мне. Мы пошли дальше, и Антониус объяснил, что сейчас побеспокоим хозяйственную крысу Секстиуса, получим обмундирование и крышу над головой, а утром Квинтус как человек, знающий меня в лицо, приведет коня и расскажет, что делать.

Казармы, обычные деревянные бараки, стояли метрах в пятидесяти от стен, за частоколом, с часовыми и КПП (командно пропускной пункт) на воротах. То есть служба неслась по-взрослому. Хоть и в черте города, но настоящая воинская часть.

Секстиус, действительно, оказался похожим на крысу. Длинный заостренный нос мало походил на римский. Из-под тонкой верхней губы выступали зубы. Он даже имел когномен ( индивидуальное прозвище) – Остроносый (Nasica). И очень не любил, когда к нему официально обращались как к Секстиусу Насика.

Впрочем, не взирая на поздний визит, он вполне доброжелательно выдал калиги ( лат. călĭgae – "сапоги"). Сразу сказал, что, мол, поножей нет. Подержав в руках кольчугу и уловив недобрый взгляд Антониуса, расщедрился на панцирь и шлем центуриона с красным поперечным гребнем.

Кинув взгляд на гладиус, висевший на моем ремне, пошел к стойке с пила (множ. от пилум) и копьями, но его остановил Антониус, сказав, что у меня есть конь. Я было обрадовался такой "справедливости" в армии Этрурии, но надежда, что и щит таскать не придется, не сбылась. Огромный, около полутора метров высотой, с железными полосами по краям и умбоном (металлическая бляха-накладка полусферической или конической формы, размещённая посередине щита) щит (скутум) оказался ожидаемо тяжелым. Его вес приблизительно был равен весу доспеха. От перспективы таскать около двадцати килограммов на себе и в руках весь день, да еще как-то сражаться, стало грустно.

Только я смирился с обладанием полученным имуществом, как Секстиус притащил пояс с кинжалом и фартуком. Еще килограмм пять! А в заключение меня проинформировали, что стоимость полученного будет вычтена из жалования.

Я поблагодарил Секстиуса за потраченное время и пожелал ему спокойной ночи. Тот как-то странно взглянул на меня и пробурчал:

– Глупый мальчик. Где это видано, что бы безусые юнцы становились центурионами, да еще высшего ранга! – я все хорошо расслышал, а тыловик уже четче добавил: – Береги себя, центурион.

Антониус, приложив палец к губам, легкой кошачьей походкой направился к ближайшему бараку, что мне, нагруженному, было не по силам. Но я старался. Правда, в такой скрытности необходимости не было, из барака доносился богатырский храп.

У входа, чуть в стороне, барак имел пристройку, больше похожую на собачью конуру, не более трех квадратных метров. Центурион вошел туда первый. Погремев там немного, зажег светильник и довольный собой сказал:

– Располагайся, мне пора.

– Спасибо, – пробормотал я в ответ и ввалился в конуру, гордо именуемую офицерскими апартаментами. Чудом, не вступив в таз с водой, я сбросил поклажу на деревянный топчан и осмотрелся. Несколько крюков на стене – на них пристроил доспехи и оружие, топчан и маленький стол – не богато. Под ним сундук.

Я посмотрел на сумки и решил взглянуть, что в них.

Кроме отобранного у галлов плаща, из сумок я извлек штаны и рубаху, тогу, полоски ткани, используемые в качестве нижнего белья, бронзовый кубок, фляги с вином и водой, головку сыра и каравай хлеба. Сразу же почувствовал жажду и голод.

Утолив и то и другое, решил заглянуть в кошелек, подаренный Спуринией. Я не знал, что тут сколько стоит, но решил, что десяток золотых и тридцать серебряных монет достаточная сума для того, чтобы хоть питаться лучше, чем поужинал.

Подивившись тому, что на золотых монетах одна сторона, угадать аверс или реверс не представлялось возможным – гладкая, быстро уснул.

Пронзительный визг буцины (buccina или bucina, от латинского bucca -"щека", медный духовой инструмент, используемым в древней римской армии) разбудил меня вместе со вторым легионом Этрурии.

Купание в тазике закончилось мечтами о помывке в баньке. Надев рубаху, штаны и калиги, я стал разбираться с доспехом. На удивление, получилось облачиться без особых проблем. Взяв скутум, я вышел на воздух.

Манипула за манипулой легион покидал казармы. Ко мне подошла девушка с плетеной из виноградной лозы корзиной в руках и поинтересовалась, есть ли у меня белье в стирку. Такой сервис порадовал, и я с благодарностью отдал ей тогу и плащ.

–Центурион, если тебе станет скучно, спроси Камелию, а твою одежду я скоро принесу чистой, – скромно улыбнувшись, она пошла вдоль казармы.

Я невольно залюбовался ладной фигуркой прачки и вздрогнул от неожиданности, услышав за спиной голос:

– Она сирота, центурион. Не стоит ее обижать. Если нужно почистить одежду, просто оставляй ее на лежаке и не забудь время от времени делать ей маленькие подарки. Скутум оставь, он не понадобится.

– Конечно, Квинтус.

Я не ошибся. Вчерашний провожатый сидел на лошади и держал под уздцы моего коня.

– Ты поедешь со мной? – спросил я.

– Да, центурион. Я триарий первого легиона. Сегодня буду арбитром состязаний. Нам нужно поспешить.

Я с легкостью вскочил на коня, заставив его обернуться вокруг. Уже привычно восславив богов за очередной дар, заметил восхищенный взгляд Квинтуса. "Ну, хоть что-то умею делать лучше местных вояк!"

По городу мы ехали шагом, триарий рассказал, что главная задача арбитра заключается в наблюдении за действиями сражающихся учебным оружием: если пилум попал в скутум, то легионер должен бросить его на землю; получивший укол от любого оружия покидает сражение.

Далеко ехать не пришлось. За опоясывающим Этрурию рвом, в холмистой излучине Тибра я увидел консульскую палатку и уже построившиеся в три ряда манипулы, стоящие друг против друга. Как пояснил Квинтус, одна сторона атакует, другая – защищается. Чтобы не опоздать к началу состязаний, мы пустили лошадей галопом в направлении штаба.

Заехали на холм, где с комфортом расположился консул – от вида мяса на грубо сколоченном столе у меня заурчало в животе, – и тут же получили от вестового приказы. Квинтусу достались шестая и девятая, мне – первая и двенадцатая манипулы второго легиона Этрурии.

Квинтус уехал, и вестовой уже бегом возвращался к рассевшимся на раскладных стульях офицерам. А я все не мог сообразить, как найти эти манипулы.

Повезло: на штандарте первой же манипулы, стоящей напротив ставки я увидел римское (на самом деле Риму цифры дали этруски) "двенадцать" ("ХІІ").

Остановив коня между соревнующимися отрядами, приготовился к судейству.

Первая манипула построилась на возвышенности фронтом к ставке. И хоть по численности легионеров в линиях казалась меньше чем двенадцатая, имела двух центурионов в строю.

Ее первая линия стояла, плотно сомкнув скутумы, ощетинившись, подобно ежу, затупленными пила. Легионеры второй линии стояли в метрах тридцати, сзади. На внутренней стороне их скутумов я увидел закрепленные пучком облегченные пила. Опытные воины третей линии, почти никогда не вступающие в бой, поставили длинные копья (лат. hasta) на землю и стояли, расслабившись.

Двенадцатая манипула выглядела внушительно за счет числа легионеров. Ее первая и вторая линии казались длиннее линий первой манипулы раза в полтора. В третьем ряду рядом с центурионом и вексилярием (знаменоносец от лат. vexillarius, от vexillum – знамя, штандарт) стояло человек сорок.

Наверное, центурион собрал в третью линию только гастатов. Странное решение. Я бы "разбавил" новобранцев обученными легионерами. Да и преимущество в растянутом строю первой манипулы выглядело сомнительным. Любой атаке нужен "кулак".

Находясь в предвкушении незабываемого зрелища, я забыл обо всем, что приключилось со мной. Я наслаждался видением воочию не каких-нибудь ролевиков, а настоящих солдат древнего мира. И все гадал, кто победит. Смогут ли новобранцы числом одолеть обученных, но не "нюхавших пороха" гастатов первой манипулы?

Наконец буцинатор (горнист) ставки затрубил, и воздух наполнился криками командующих центурионов. Двенадцатая манипула медленно тронулась с места. Приблизившись к обороняющимся метров на сорок, легионеры перешли на бег.

Атаковали! Нет! На секунду раньше легионеры первой слаженно сделали выпад вперед и дружно ударили затупленными пила в щиты нападающих.

От такой встречи многие из атакующей линии рухнули вместе со своими скутумами.

От второго акта же захватывающего зрелища я пришел в полный восторг! После столь эффектно выполненного маневра легионеры первой, отбросив противника, развернулись и быстро побежали ко второй линии своей манипулы. Одновременно бойцы второй линии сняли со щитов легкие пила и медленно пошли на встречу бегущим.

Увидев, что "враг" бежит, вторая линия двенадцатой манипулы перешла на бег и сильно сблизилась с легионерами первой, еще не ставшими в строй после неудачной атаки. Чуть ли не подталкивая друг друга в спину, толпой, они бросились догонять противника, рассчитывая на численное преимущество.

Их просто забросали дротиками. Потеряв щиты, легионеры двенадцатой падали от метких попаданий и пятились, не зная, что предпринять.

Центурион двенадцатой со своими гастатами участие в атаке не принимал. Они стояли на прежней позиции, равнодушно наблюдая за боем.

Я мысленно подводил итоги увиденного, но оказалось преждевременно. Легионеры первой манипулы, взяли в руки деревянные гладиусы и приступили к избиению деморализованного, сбившегося в кучу противника.

Били с неоправданной жестокостью в лицо, по рукам и ногам. Я невольно представил, что мог бы почувствовать от таких ударов, и под шлемом зашевелились волосы. Арбитраж утратил смысл: те, кто в полной мере ощутили на себе удары скутумом или гладиусом, корчились от боли на земле. Другие, видя, что происходит с товарищами, падали сами, так и не вступив в бой.

Буцинатор затрубил отбой, сражение прекратилось почти мгновенно. Легионеры первой манипулы отошли на свои позиции.

С холма, где расположилась ставка, спустился всадник.

Антониус Тит подъехав ко мне, дружелюбно улыбнулся и передал приказ консула – взять под командование двенадцатую манипулу. А через неделю, ко дню Меркурия (к среде) подготовиться к повторному состязанию с первой манипулой.

Он говорил громко, так, чтобы его слова услышал не только я. Потом тихо добавил:

–Мне жаль, Алексиус. Первая манипула – одна из лучших в этом легионе, – развернул коня и поскакал назад.

Какой-то червячок внутри терзал сомнениями о грядущей подставе, но, поскольку мотива я не понимал, решил пока не заморачиваться.

Антониус сумел привлечь внимание легионеров, и около двух десятков из поверженной манипулы, подобрав оружие, уже стояли рядом со мной, ожидая распоряжений.

Поймав взгляд здоровяка с подбитым глазом, я обратился к нему:

– Как тебя зовут?

– Новобранец второго легиона двенадцатой манипулы второй центурии четвертого контуберния (подразделение центурии от 8 человек) Септимус Помпа, центурион!

– Как зовут центуриона? – я указал рукой на не вступавших в бой легионеров, по-прежнему стоящих в некотором отдалении, но уже обративших на меня внимание.

– Мариус Кезон, центурион!

– Позови его, Септимус, – солдат опустил обе руки, сжатые в кулаки, и голову, развернулся на пятках и побежал исполнять приказ.

"Нужно запомнить этого Септимуса Помпо", – мне этот солдат понравился. А то, что его центурион допустил избиение солдат и сейчас на полном морозе стоит со своими гастатами вместо того, чтобы командовать – было не очень: "Чувствую, проблемки с ним у меня возникнут".

Септимус передал мой приказ Мариусу и уже возвращался, причем бегом, а центурион все еще оставался на месте. Он что-то сказал окружающим его легионерам, те заржали. Неторопливо, в сопровождении ухмыляющихся рож, он все же соизволил подойти. Остановившись в метрах трех от коня, уставился в небо, словно не замечая меня.

Командовать таким отморозком – себя не любить. Я уверен, что Мариус, услышав любой приказ, начнет ломать комедию. В школе я любил предмет "История древнего мира" и с удовольствием читал все, что попадалось в руки от учебника и хрестоматий до исторических романов. Помниться, в армии Древнего Рима существовал широкий арсенал наказаний, но я в Этрурии. И пусть это государство очень похоже на Рим, но такое поведение подчиненного позволяло сделать вывод о мягкости наказаний, если они вообще применяются.

Впрочем, возможно, что этот центурион как-то участвует в подставе. Наверное, я не зря занимался в школе айкидо. Решение пришло практически сразу: коль он меня игнорирует, я буду делать то же самое!

– Всем построиться! Манипула идет в казарму! – я постарался не кричать, но отдал команду громко и с чувством. И тут меня Мариус удивил. Быстро он сообразил, что если манипула начнет построение без его участия, то мне и дальше ничто не помешает обходиться без него.

– Строится в колонну! Быстро! – закричал Мариус и стал раздавать новобранцем пинки.

Я тут же сделал второй ход:

– По прибытии в казарму, привести себя в порядок. Всем, кто нуждается в помощи врача (medicus castrorum) позаботиться о скорейшем выздоровлении.

Решив, что сейчас и так сделал все, что мог, я с места пустил коня в галоп, мечтая о куске мяса и термах (римские бани). У ворот стал расспрашивать стражника о термах. Он не понял меня. Значит, термы в Эртурии еще не строили. Пообщавшись с ним немного, я понял, что только в особняках богатых горожан могли быть оборудованы балинеи (бани). Я получил совет обратиться с пожеланием омыть тело к хозяину термополия (лат. Thermopolium, от греческого thermós -"тёплый" и poléo "продавать").

Узнав о расположении конюшен, я попрощался и поехал к ипподрому. Там при школе возниц (factio) обеспечивался уход и за лошадьми легиона за счет магистрата.

Без проблем пристроив коня, я пошел в направлении казарм, по пути с интересом разглядывая лавки. Дома в Этрурии строились так, что на улицу выходила глухая стена. Лавки, хоть и не имели витрин, но за каменным прилавком суетились продавцы и приносили на показ нужный товар.

Уловив запах еды, я, как пес, взявший след, поспешил к источнику.

Поначалу мне показалось, что в обычной лавке кто-то решил перекусить, но встроенные в каменный прилавок печь, большие чаны с супами и кашами, источающие аппетитный запах, не вызывали сомнений – я набрел на термополий.