Текст книги "Атаман Семенов"

Автор книги: Валерий Поволяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 35 страниц)

– Выбираем якорь!

Капитан обеспокоенно глянул на него: о том, что творится во Владивостоке, был осведомлен не хуже Семенова.

– Выбираем, выбираем! – Поймав обеспокоенный взгляд, Семенов усмехнулся, представил, что будет твориться на городской набережной, когда народ узнает, что приплыл сам Семенов – давка будет, как в очереди за бесплатными пряниками.

– Куда плывем?

– В бухту Золотой Рог.

В бухте шхуна «Киодо-Мару» появилась в десять часов утра. Розовое солнышко проворно бегало по владивостокским сопкам, выхватывая то дерево, криво вставшее на взлобке, то одинокий домик, притулившийся к грузному земляному телу сопки, то темный, заросший костлявыми кустами и бурьяном междусопочный провал, в котором явно затаился какой-нибудь зубастый Змей Горыныч с расплавленными форсунками ноздрей.

Атаман вглядывался в земные, странно увеличивающиеся, будто он смотрел в бинокль, предметы и думал о том, как все-таки дорога ему здешняя земля. До крика, застрявшего в глотке, до стона, до дырки в сердце, до слез... Может, потому все предметы так странно и приблизились к нему, что глаза его застилают слезы? Нет, глаза были сухи. Он запустил руку под борт кителя, помял пальцами левую сторону груди – ему показалось, что боль гложет сердце... Но боли не было.

Отсюда, с борта шхуны, было видно, как в порт стекается народ, по косому взлобку серой сыпучей струйкой спускаются солдаты, вот солнечный луч пробежался по ним, на черных штыках – винтовки у солдат были новенькие, только что очищенные от смазки – возник и угас темный, почти неприметный отсвет.

Братья Меркуловы демонстрировали свое гостеприимство. Семенов выругался.

Кто-то тронул атамана за плечо. Семенов резко, с искаженным лицом обернулся – Таскин. Дергающиеся усы атамана обвяли, он спросил недовольно и одновременно расстроенно:

– Чего тебе?

– На берег сходить нельзя, Григорий Михайлович.

– Что от Унгерна? Есть какие-нибудь сведения?

– Пока нет.

– Чешутся моряки, телятся, простой вещи никак сделать не могут.

– Связь с Романом Федоровичем очень сложная.

– Смотри, сколько солдат Меркуловы понагнали! – не удержался атаман от восклицания; маленькие, узко сжатые глаза его влажно блеснули. – Но в то, что все они готовы выполнить приказ братьев Меркуловых и арестовать меня, не верю...

– И я не верю. Но береженого Бог бережет. – Таскин : смахнул с глаз налипь, мешавшую смотреть, на его морщинистом лбу проступило несколько крупных капель, поймал себя на том, что фразу насчет береженого в последнее время он произносит слишком часто.

От берега тем временем отвалил катер, плоско развернулся – атаман увидел его белый, сияющий свежей краской борт – и уверенно раздвинул носом воду. По обе стороны катера вспушились пенные усы, разошлись широко – у катера была хорошая скорость.

– Попроси Буйвида, пусть еще раз свяжется с моряками – нет ли чего от Унгерна? – велел атаман Таскину. – Пора бы Роману Федоровичу уже и отозваться.

– Тридцать минут назад не было. – В голосе Таскина послышались колюче-капризные нотки, морщин на лбу сделалось больше, и неожиданно сгорбившийся, увядший, с кривоватой фигурой и угасшими глазами Таскин стал похож на недоброго старичка, впустую прожегшего свою жизнь.

– Давай, давай, не ленись, – подогнал его атаман, не отрывая глаз от приближающегося катера, – от ответа барона Унгерна будет зависеть наше поведение.

«Киодо-Мару» продолжала тихо ползти к берегу, целя длинным, хищно вытянутым бушпритом в причал, на котором собирались люди. Вдруг атаман увидел капитана шхуны, неожиданно очутившегося рядом с ним.

– Ну? – спросил Семенов, не поворачивая головы.

– Что будем делать, господин генерал? – капитан совершенно по-русски, по-мужицки поскреб пальцами затылок. – Идем к причалу или нет?

– Нет, – атаман дернул головой. – Нет!

– И что же? – капитан вопросительно приподнял брови. – Что будем делать?

– Бросим якорь здесь. На рейде.

Капитан кивнул согласно, он хоть и знал многое, но не все, нутром чувствовал: генералу, который заплатил ему за этот рейс хорошие деньги, грозит опасность, эти сумасшедшие русские могут снести его именитому пассажиру голову. Капитан, добрая душа, очень не хотел этого – вдруг в будущем жизнь снова сведет его с этим человеком и он вновь отвалит ему кучу денег за какой-нибудь незначительный рейс? Он еще раз кивнул, одобряя решение генерала, и исчез.

В корпусе шхуны что-то беззвучно дрогнуло, под ногами пробежала дрожь, но свое движение к берегу «Киодо-Мару» не остановила – как медленно наваливалась своей тяжестью на пузырчатую, испятнанную медузами воду – чем ближе к берегу, тем больше становилось медуз, – так и продолжала плющить корпусом рябь волн.

Катер приближался к шхуне. Атаман, не сводя с него глаз, достал из кармана старую сохлую травинку, случайно оказавшуюся там, начал нервно покусывать ее зубами.

Через минуту около него вновь обозначился Таскин, смахнул пальцами пот со лба.

– Похоже, жара собирается, – проговорил он. – Жарища, как в Африке.

– Не тяни кота за резинку. Чего там с Унгерном?

– Пока ничего. Связи нет.

– Тьфу! – Семенов выругался, сплюнул и растер плевок носком сапога.

Раздался скрежет – на носу «Киодо-Мару» дернулась н, цепляясь звеньями за ржавый обод клюза[82] 82
  Клюз – отверстие в палубе и надводной части борта судна для пропуска якорной цепи.


[Закрыть], поползла вниз цепь – боцманская команда шхуны освобождала якорь.

Едва якорь ушел на дно, как около борта, взревев двигателем, лихо развернулся катер. На корме его висел французский флаг.

Около флага, держась рукой за древко, стоял одетый в черный костюм высокий носатый человек, похожий на ворону.

– Пакет его высокопревосходительству генералу Семенову, – хрипло прокаркал он.

Атаман почувствовал, как у него дернулись усы – ни этот человек, ни его голос Семенову не понравились.

– Пакет пусть примет дежурный офицер штаба, – не оборачиваясь, приказал он.

– Пакет его высокопревосходительству генералу Семенову, – вновь хрипло прокаркал француз, помахал в воздухе белым конвертом, украшенным толстой сургучной нашлепкой.

– Хватит орать, не на плацу! – довольно грубо оборвал француза дежурный офицер – тучный поручик с солдатским Георгием на кителе.

Посыльный передал пакет, приложил два пальца ко лбу, и рулевой на катере незамедлительно заложил крутой вираж, отходя от «Киодо-Мару».

Пакет подали атаману. Семенов небрежно сколупнул сургучную нашлепку, швырнул ее в воду, разорвал конверт. Прочитал, медленно шевеля губами, будто не верил тому, что было написано в бумаге. Выругался:

– Вот собаки! – Передал конверт Таскину: – Прочитай, что они тут наваляли.

– Кто? Братья?

– Если бы братья. Бумагой братьев Меркуловых я бы подтерся и спустил в ватерклозет.

Это было постановление консульского корпуса города Владивостока, подписанное дуайеном – старейшим консулом, французом, это объясняло, почему к шхуне и прибыл катер под французским флагом, – с требованием, чтобы атаман Семенов воздержался от появления во Владивостоке... Иначе здесь могут возникнуть большие беспорядки.

– Ну и наглец этот дуайен! – воскликнул Таскин. Не сдержавшись, постучал себя пальцем по виску. – Если и есть у него извилины, то только в заднице. Он хоть понимает, что за бумагу подписал? И главное, как казуистически все сформулировал, а! «Во избежание могущих быть на почве враждебного отношения к Вам, Ваше высокопревосходительство, правительства и населения беспорядков...» Похоже, этого господина никто никогда не бил по лицу. – Таскина от возмущения трясло.

– Готовь ответ, – приказал атаман. – На берег пошлем Лучича. Пусть отвезет этому... как его… – Семенов заглянул в бумагу, – дуайену и посмотрит хорошенько ему в глаза.

Лучич был начальником иностранного отдела личной канцелярии атамана.

Впоследствии Семенов написал, что «ответ был средактирован в форме запроса, адресованного консульскому корпусу Владивостока о том, что «не находят ли гг. консулы, что я, как Главнокомандующий российской армией, имею право предложить им покинуть российскую территорию, и не находят ли они, что их письмо ко мне как к главе Российской национальной власти является не чем иным, как вмешательством во внутренние политические дела России».

Язвительный тон запроса подействовал: уже через два часа Лучич привез ответ. Дуайен был сама любезность – приносил атаману свои извинения, пояснил, что был введен в заблуждение правительством Меркуловых, которые просили его воздействовать на атамана – не следует, дескать, господину Семенову рисковать и появляться на владивостокском берегу – это чревато последствиями. Сам же дуайен не имеет к атаману никаких претензий и готов в любое удобное для его высокопревосходительства время пригласить в консульство на обед...

– Вот так, – довольно произнес Семенов, листок с ответом сложил по длине в несколько раз, звонко хлопнул им по голенищу.

Вечером к борту «Кнодо-Мару» пристал катер с несколькими владивостокскими богатеями. Двое из них занимались рыбным промыслом, один – лесом, третий – тучный молодой человек с неподвижным взглядом базедовых глаз – держал под своим началом четыре банка. Прибывшие поспешили расписаться в своей преданности Семенову.

– Мы всецело поддерживаем вас, Григорий Михайлович, вас и только вас, – заявил банкир, не сводя с атамана тяжелого деревянного взгляда.

– А чего допустили к власти этих дураков Меркуловых?

– Таков получился политический расклад.

– Расклад, – правый ус у атамана нервно дернулся, – расклад... Тоже мне, нашли игру в карты.

Когда гости отбыли, Семенов выругался:

– Шкуры продажные!

«Мое пребывание на владивостокском рейде вызвало посещение меня большим количеством делегаций от разных групп населения и политических партий, – написал атаман. – Все они выражали негодование образом действий Меркуловых, находя их преступными перед делом борьбы с Коминтерном. Конечно, я ни минуты не обольщал себя надеждой, что мне удастся заставить Меркуловых уйти без того, чтобы не пришлось вступить в вооруженный конфликт с поддерживающими их частями армии, чего я совершенно не допускал, и все делегации, посетившие меня, расценивались мною лишь как фактор, подтверждающий лживость Меркуловых о неприемлемости меня для большинства населения Приморья.

Тем не менее надо было искать какой-то выход из созданного Меркуловыми тупика».

К полуночи атаман, совершенно вымотанный речами, поцелуями, стопками водки, которые надлежало пить до конца, хлебом-солью, заверениями, признаниями в верности, обессиленно опустился в кресло, тщательно отер надушенным платком усы и повторил то, что сказал утром:

– Шкуры продажные!

Таскин тоже был вымотан донельзя – сидел в каюте атамана, растекшийся по креслу, будто мешок с жидко сваренной кашей, и вяло крутил головой. Атаман невольно подумал о том, что он выглядит точно так же, как и Таскин, – сделалось неприятно, и он поморщился. Несмотря на дряблое дребезжанье, прочно засевшее в голосе, атаман произнес жестко:

– Таскин, не раскисать!

– Й-есть не раскнсатъ! – раздалось из кресла.

– Срочно сходи к Буйвиду, пусть снова отправляется к офицерам Русского острова, узнает, есть связь с Унгерном или нет?

Буйвид уже устал от челночных бросков со шхуны на Русский остров, где он здорово надоел, матросня уже тыкала в него пальцами, а офицеры деликатно отводили взгляд в сторону, делая вид, что не замечают полковника.

Через полчаса Буйвид вернулся с острова.

– Связи с Унгерном нет, – доложил он.

– Надо срочно посылать человека к Роману Федоровичу. – Семенов поднялся из кресла, нервно походил по каюте, стукнув кулаком о кулак, повторил ставшее любимым движение, в котором теперь будто была заключена формула жизни атамана. – Только вот кого? – произнес он задумчиво.

– Кого-нибудь из тех, кого и Меркуловы не могут арестовать, и в Китае с Монголией не могут задержать...

– Уж не тебя ли? – Атаман презрительно сощурил глаза.

– Нет, не меня.

– Тогда кого же?

– Монгольского князя Цебена.

Атаман фыркнул.

– Где его взять-то, Цебена? Это топор можно взять под лавкой; если его туда положил – потянулся и взял... А Цебен?

– Князь находится во Владивостоке, – торжественно сообщил Таскин.

Брови на лице атамана сложились горкой.

– Ну да!

– Более того, он находится здесь, на судне.

У атамана нервно дернулась щека, и он произнес восхищенно:

– Ну, Таскин, ну, фокусник!

Оказывается, десять минут назад монгольский князь Цебен прибыл на шхуну и теперь в каюте Таскина приводил себя в порядок.

Лучшего посыльного, чем Цебен, и придумать было трудно: его хорошо знал и Унгерн, и генерал Чжан Куйю, с которым атаман также хотел связаться, и князья Внутренней Монголии.

Атаман потер руки и вновь произнес восхищенно:

– Ну, Таскин, ну, фокусник!

Ночью от «Киодо-Мару» отчалила весельная шлюпка, доставила князя на берег. Цебен проворно спрыгнул на песок, отпихнул шлюпку ногой и исчез в тревожной гулкой темноте.

Стрелки часов показывали пятнадцать минут четвертого.

Ночь прошла тихо, а вот утром, в предрассветном туманном сумраке, на берегу раздалась частая стрельба.

Семенов закряхтел, поднялся с постели и переместился в каюту Таскина:

– Уж не Цебен ли наш попал в молотилку? А?

– Нет. Цебен уже далеко. По моим подсчетам, он два часа назад пересек городскую черту. – Таскин зевнул и так выразительно посмотрел на атамана, что тот только крякнул и громко хлопнул дверью каюты – еще немного, и дверь от удара вылетела бы из проема.

– Ну, Таскин, ну, Таскин! Совсем обнаглел!

Пулемет на берегу ударил снова, прострочил вдоль кромки берега, достал до воды – на шхуне было слышно, как пули с жирным чавканьем всаживаются в беспокойную морскую рябь, – на пулеметное гавканье поспешно отозвались две винтовки, затем трижды ударил маузер – раз за разом вогнал в воздух три раскаленные свинцовые плошки и смолк.

Что-то там происходило, но что, отсюда, с рейда, невозможно было понять. Впрочем, Семенов за свою жизнь мог не опасаться, Буйвид ночевал здесь же, на шхуне, на берегу находились его казаки, прочесывали проулки и тупики, в нескольких местах на всякий случай вообще были выставлены засады – вдруг кто-нибудь попадется в эту сеть? И все-таки, когда на берегу бьет пулемет, способный достать до шхуны, – это тревожно.

Семенов вспомнил, что жена дала ему с собою пузырек брома – она всегда навязывала атаману это успокоительное, даже когда он выезжал на фронт под Читу, где шли костоломные бои, и то брал его с собою.

– Возьми, Григорий, – едва ли не со слезами упрашивала она, – хорошее лекарство. Снимает усталость, нервные тики, дрожь. Дергаться меньше будешь. Возьми!

Правда, после капель этих Семенов чувствовал себя полумужчиной – не тянуло смотреть даже на хорошеньких задастых официанток, обслуживающих его стол, но зато спал он действительно хорошо. Даже в грохочущем стальном нутре бронепоезда, где всякий звук усиливается многократно и где человек чувствует себя как в большой консервной банке, он с бромом спал очень хорошо... Цель, вернее, несколько целей, которые жена ставила перед собой, были достигнуты.

Он вздохнул, достал из модного фанерного чемодана, украшенного эмблемой крупного парижского магазина, пузырек брома и накапал себе целую ложку. С отвращением выпил и, натянув на голову подушку, завалился спать. Засыпал он с единственной мыслью: как только проснется, снова послать к морякам Буйвида – пусть поэнергичнее потолкает их локтем в раздобревшие бока. Если с Унгерном удастся связаться раньше, чем до него доберется Цебен, будет сэкономлено много времени.

Утром стало известно, что за стрельба вспыхнула на берегу. Оказалось, банда мазуриков, вооруженная несколькими винтовками и маузером, попыталась ограбить пароход, прибывший из Сингапура с колониальными товарами – индийским шелком, дешевыми золотыми цацками, добротным чаем и традиционными восточными приправами. Мазурики хотели взять золото и почти уже взяли, да помешали казаки Буйвида, сидевшие в двух засадах.

Мазурики огрызались яростно, и хорошо, что у казаков был пулемет, он все и решил... Половина банды осталась лежать на причале.

Буйвид без всяких команд сладко заснувшего под утро атамана смотался к морякам, но новостей не было, и он эту грустную весть привез на «Киодо-Мару».

Отсутствие связи наводило на печальную мысль: Унгерна нет ни в Урге, нет даже в Монголии, он выступил на Байкал, на Мысовск.

Эх, переиграть бы все, повернуть бы Унгерна назад, заставить его двинуться на Гродеково, а оттуда – на Владивосток.

И вообще – затормозить бы время, повернуть его вспять, возвратиться хотя бы дней на десять в прошлое, к точке отсчета, с которой все началось. Но чего не дано, того не дано.

Первым вопросом, соскользнувшим у атамана с языка, когда он проснулся, было:

– Ну что там от Романа Федоровича? Срочно надо послать к морякам Буйвида – пусть тряхнет мокропутных!

Таскин, незамедлительно, как по мановению волшебной палочки, появившийся в каюте атамана, развел руки в красноречивом жесте:

– Новостей от Романа Федоровича никаких. Буйвид уже побывал у моряков.

Семенов помял пальцами виски, затылок, переносицу, пошлепал себя по щекам, освобождаясь от остатков сна.

– М-да. Это называется – подтереть пальцем задницу. Ох и вонять же будут братья Меркуловы, когда узнают, что мы не так сильны, как они себе представляли. Вот покуражатся вонючки.

– Покуражатся, – согласился с атаманом Таскин.

– Что посоветуешь?

– Только одно – вступить с Меркуловыми в переговоры.

Семенов досадливо потеребил пальцами усы, выбил из горла в кулак хрипоту, откашлялся. Он соображал.

– Не хотелось бы, – наконец произнес он.

– Но выхода другого нету. – Таскин вновь развел в красноречивом жесте свои маленькие, хорошо ухоженные руки. – Главное сейчас – зависнуть на несколько дней в том состоянии, в котором мы находимся, а там все станет ясно... Там будет полная ясность.

– Зависнуть, зависнуть, – пробормотал атаман недовольно. – Ты прямо циркач какой-то, Сергей Афанасьевич.

– Вся жизнь наша – это цирк. И будущее наше – тоже цирк. Я уж не говорю о политике, там – сплошной цирк.

– Но-но-но! – грозно прикрикнул на него атаман. Насчет будущего он имел свои оценки.

– Беру слова обратно, – произнес Таскин с улыбкой.

– А насчет Меркуловых ты прав, – сказал атаман. – С ними придется встречаться.

На завтрак повар «Кнодо-Мару» приготовил тушеного осьминога с овощами. Семенов хоть и не любил разных морских тварей, кроме рыбы, естественно, – не употреблял в еду даже знаменитых королевских крабов, привозимых с Камчатки, но осьминога одобрил:

– Не думал, что эта гадость может быть вкусной.

– Главное – не осьминог, а соус, в котором он подан. Наполеон считал, что под хороший соус можно съесть что угодно.

– Эх, съел бы я сейчас молодой картошечки с малосольным байкальским омулем. – Атаман сладко потянулся. – Нет лучше рыбы на белом свете, чем малосольный байкальский омуль.

Таскин был знаком с этой манерой атамана – говорить о чем-нибудь незначительном, мелком, совершенно постороннем и параллельно обдумывать главное, обкатывать его в мозгу, делать прикидки; вот и сейчас Семенов обмозговывал, как ему лучше вести себя с Меркуловыми, какой тон избрать, какое лицо сделать при встрече – добродушное или злое, хитрое или простецкое, льстивое или же неприступное, умное либо сыграть под дурачка? За последние годы атаман многому научился у политических лицедеев, в том числе и таким тонкостям, как и какое делать лицо при встрече с недоброжелателями.

– А мы в детстве рыбу обмазывали глиной и запекали, – произнес Таскин, – очень вкусно получается, рыба тает во рту. Из соков ничего не уходит, все остается внутри... М-м-м-м! – Таскин не выдержал, восхищенно покрутил головой.

– Не знаю, как рыба в глине, я такую не ел, а вот на рожне... насадишь ее на длинный прут и – на две рогульки... – Семенов неожиданно замолчал, в упор глянул на Таскнна. – Вот что мы сделаем... Давай-ка позовем братьев Меркуловых на «Киодо-Мару», на обед.

Глаза у Таскина изумленно округлились.

– А если не приедут?

– Надо уговорить. Должны приехать. Вот я тебе, Сергей Афанасьевич, и поручаю уговорить этих разбойников. – Семенов хлопнул рукою об руку, потер ладони. – Пусть плывут и не гужуются – угощенье будет первоклассным. В другой раз не пригласим – только сегодня, сейчас, и больше никогда!

Семенов дозрел, он окончательно понял, что Унгерна не вернуть, он ушел из Монголии, и вполне возможно, что барон сейчас дает хорошую трепку красным, поэтому надо срочно изменить тактику поведения. Насчет братьев – ход правильный.

– М-да, задачка. – У Таскина от этого поручения даже голос изменился, сел.

– Все, Сергей Афанасьевич! – Атаман привычно разрубил рукой воздух. – Начинай действовать.

И все-таки, если честно, атаман Семенов не рассчитывал, что кто-то на братьев Меркуловых осмелится принять его приглашение – кишка у этой породы людей тонка, но тем не менее на «Киодо-Мару» прибыл один из братьев, Николай Дионисьевнч, военный министр.

Был он сух и деловит, все время поглядывал на часы, словно боялся куда-то опоздать. Рот у младшего Меркулова был твердо сжат, казалось, что он собирался навесить на него замок с маленькой дужкой и никогда не размыкать.

Прибыл Меркулов на юрком катерке с хорошей машиной – ход у катерка оказался завидным, в волну, поднимающуюся крутым бугром за его кормой, опасались садиться даже чайки, хотя из бугра этого, выплюнутые страшной силой, вылетали мелкие рыбехи, призывно серебрились в воздухе и шлепались обратно в воду. Следом за катерком, гулко ухая машиной, приперся миноносец и встал едва ли не в пятидесяти метрах от «Киодо-Мару», навел на шхуну свои пушки.

Вполне в духе этих собачатников, – мрачно прокомментировал прибытие миноносца атаман и, подвигав из стороны в сторону нижней челюстью, добавил: – Впрочем, чего другого можно ждать от Меркуловых? Они способны на все.

Появился Меркулов в каюте атамана в сопровождении секретаря – худющего, похожего на жердь молодого человека с длинным костистым носом-клювом, на котором, казалось, вот-вот повиснет капля, вытекшая из глубины этого нескладного существа, но капля не появлялась, клювастый секретарь даже не шмыгал носом. «Интересно, куда спрятал военный министр свой револьвер? – неожиданно подумал атаман, ощупал глазами фигуру гостя. – Не видно. Может, в кальсонах спрятал? Такие люди в гости без револьверов не ходят».

Атаман молча ткнул рукой в кресло, приглашая Николая Диоиисьевича сесть. Секретаря он не замечал, тот продолжал стоять около двери и так, стоя, распахнув твердую папку, приготовился работать.

– То, что вы сделали, в конце концов вас и погубит, – сказал атаман гостю.

– Не будем обсуждать мои действия и действия моего брата. – Меркулов резко выпрямился в кресле, с тонких губ его слетел прочный нервскрывающийся замочек. – Я не за этим сюда приехал.

– А вы не дергайтесь, не дергайтесь, Николай Днонисьевич, – прежним недобрым голосом произнес Семенов, – лучше скажите мне какую-нибудь гадость, и мы будем квиты.

– Положение не всегда позволяет мне говорить гадости.

– Полноте! – Семенов махнул рукой и неожиданно скрипуче, как-то по-старчески, захлебываясь собственным скрипом, рассмеялся. – Положение... Положение бывает, когда ноги в брюки не попадают, Николай Дионисьевич, – вот это положение. А ваше... это легкий флирт с дамой по имени История, который закончится вашим поражением. А точнее – положением... Интересным положением, – Семенов двумя руками нарисовал себе живот, для пущей убедительности поцокал языком. – Вот так-то, Николай Дионисьевнч.

Атаман взмахнул кулаком и рассек воздух длинным, с оттяжкой, ударом. Меркулов невольно вжался в кресло.

А Семенов рассмеялся и, показав гостю колокольчик, который невесть откуда взялся у него в руке, позвонил.

Появился адъютант-хорунжий. Несколько раз атаман собирался его выгнать, но так и не выгнал.

– Что у нас там есть из французских вин? – небрежно спросил Семенов, которому важно было показать этому червяку Меркулову, что атаман может хорошо себя чувствовать не только во дворце, но и на этом хлипком пароходике.

– Кларет из провинции Кат дю Гон, – не моргнув глазом ответил адъютант.

Молодец, хорошо сыграл свою роль.

– Подай-ка, голубчик, нам пару бутылок, – потребовал атаман, потом пощелкал пальцами: – А что у нас имеется к вину? А?

– Вяленое мясо по-монгольски, шашлык по-турецки, шашлык по-кавказски, бастурма...

– Вот все это нам и подай, – велел атаман.

– Все сразу?

– По очереди. Мы с Николаем Дионисьевичем все сразу не съедим.

– Я сюда не есть пришел, – мрачно произнес Меркулов, запустил палец под воротник рубашки, оттянул его, словно ему нечем было дышать.

– Отпустить вас без угощения было бы не по-русски. – Семенов опять скрипуче, по-старчески одышливо рассмеялся. – Или вы боитесь, что я вас отравлю?

В глазах гостя метнулась и исчезла тень – наверное, действительно боялся, что атаман его отравит, рот у Меркулова снова плотно сжался, губы сплюснулись.

Атаман обрезал смех.

– Однажды на фронте, когда мы воевали с германцами, меня угостили шашлыком по-оттомански. Его готовят в большом лаваше – это лепешка такая... Объедение получается еще то, доложу я вам. Служил у меня в сотне казак, который побывал в рабстве у турок. У басурманов он прислуживал на кухне, там и научился всяким фокусам-покусам. Брал он, значит, свежую баранину и прокручивал ее на мясорубке полтора раза...

– Как это полтора раза? – неожиданно разжав плотно стиснутые губы, спросил Меркулов озадаченно.

– Ну, вначале прокручивается все мясо, а потом половина его...

– А-а, – с поглупевшим лицом протянул Меркулов, и атаман понял, что переиграет гостя, неведомо, что будет завтра, а вот сегодня переиграет.

– В детстве мы с вами, Николай Дионисьевнч, ведь часто моргали полтора раза. Помните? Была и у вас такая игра, вспомните! Признайтесь, была! – Атаман навис над Меркуловым, и тот снова вжался в кресло. – А тут мясо. Полтора раза через мясорубку... В общем, казачок потом засовывал в фарш специи – все, что положено: чеснок, лучок, петрушку, немного укропа, еще что-то. Дух от фарша поднимался такой, что даже кони облизывались, как коты. Потом бывший раб наш ставил перед собой тарелку с водой, окунал в нее руки, чтобы мясо не прилипало, и лепил маленькие котлетки. Насаживал их на шампур, жарил, затем снимал и засовывал в лаваш. Добавлял приправы уже в лепешку и запечатывал ее края. Жарил все это в духовке либо просто на сковороде и подавал на стол...

На шее Меркулова гулко дернулся кадык – он сглотнул слюну. Ага, проняло человека до самого донышка. И превратился Меркулов в крохотное подобие самого себя – в маленького-премаленького жучка, у которого только контур человечий, а все остальное – жучковое. У атамана тем временем в ладони вновь оказался колокольчик – просто наваждение какое-то, – атаман тряхнул нм, рассыпая по воздуху тонкий стеклистый звон. Отзываясь на звон, распахнулась дверь каюты. В проеме показался хорунжий с подносом в руках.

– Красное вино, говорят, идет к мясу, – атаман азартно потер руки, – белое – к рыбе и к сыру, а к чему идет розовое вино?

– И к тому, и к другому, – вновь с трудом открыл рот Меркулов.

– Неверно. Розовое вино идет к любви. – Атаман поставил рядом с креслом Меркулова еще одно кресло, ногою придвинул низенький столик, к которому за едой надо было сгибаться в три погибели, по-японски приказал адъютанту; – Поднос – сюда!

Семенов по-прежнему делал вид, что не замечает клювастого меркуловского секретаря, словно того не было в каюте. Секретарь, угрюмо вжав голову в плечи, водил клювом из стороны в сторону и переминался с ноги на ногу, чувствовал себя здесь неуютно, не в своей тарелке. Атаман налил вина Меркулову, налил себе, с удовольствием отпил глоток, звучно поболтал языком во рту и прикрыл глаза тяжелыми сизоватыми веками.

– Умеют, однако, французики готовить вкусное пойло, – похвалил он. – Умеют.

Ему было интересно, решится все-таки Меркулов выпить вина или нет. Тот колебался. Правая щека начала у него нервно подрагивать, в хрупких височных выемках появился пот. Меркулов смахнул его пальцами и, преодолев себя, решительно взялся за бокал. Глухо, съедая слова произнес:

– За победу нашего оружия! – И – выпил.

А Семенов решил продолжить наслаждение, поднял бокал, посмотрел, играет ли в нем вино? Вино играло, в жгуче-темной красной глуби его происходили некие перемещения, вспыхивали и гасли крохотные таинственные огоньки. Атаман восхищенно чмокнул губами, втянул в ноздри терпкий виноградный дух, исходящий от напитка, потом осушил бокал до дна, стараясь делать глотки маленькие, изучающие, продлевая наслаждение.

– Тост ваш был хороший, Николай Днонисьевич, – сказал он. – Я тоже за него выпил. – Семенов запоздало крякнул и обвел рукою еду, выставленную на подносе: – Угощайтесь. На голодный желудок нам будет трудно разговаривать.

В ответ Меркулов только поморщился, затем сделал рукой вялый невыразительный жест.

– Нет, вы ешьте, ешьте, – напористо воскликнул Семенов, – из дома атамана еще никто не уходил голодным! – Он совсем забыл, что и дома-то своего у него нет, что дом его остался за дальними далями, в добрых двух тысячах километров отсюда, в станице Куранжа. Иногда он видит его во сне и тут же просыпается: очень бывает ему охота вернуться хотя бы на мгновение в собственное прошлое. Однако все-таки он – Верховный правитель России, а посему значит, что дом его – вся Россия. – Ешьте! – Семенов ухватил вилкой несколько скибок[83] 83
  Скибки – ломтики, кусочки.


[Закрыть] жесткой бастурмы, отправил в рот и неожиданно спросил: – Скажите, Николай Дионисьевич, большевики – это ваши друзья или все-таки враги?

– Враги, – поспешно отозвался Меркулов.

– Тогда почему же вы объявили о прекращении вооруженной борьбы с ними? – Атаман перестал жевать, сжал глаза в щелки, остро впился ими в военного министра Приморья.

– По одной причине. Большевики, если бы мы не пошли на мир с ними, раскатали б нас в лепешку, сделали плоскими, как камбалу. А в остальном ни дели, ни ориентиры наши не изменились – мы считаем большевиков своими врагами.

– Ах, какое вино! – Вновь уводя Меркулова в сторону, воскликнул атаман. – М-да, молодцы, господа французу! Умеют потешить брюхо – и свое, и чужое. В отличие от нас, русских дураков. – Он помотал рукою в воздухе, будто ожегся обо что-то.

– Это – временное отступление, – добавил Меркулов и на манер атамана также рубанул рукою воздух: – Ы-ы-ых! – Только получилось это не столь лихо, как у Семенова, и Меркулов сделал сожалеющий жест.

– Попали бы вы ко мне, Николай Дионисьевич, в четырнадцатом году в сотню, когда мы немцев рубали как капусту, я бы из вас лихого кавалериста сделал.

– Чего не получилось, того не получилось. – Меркулов невольно рассмеялся. В смехе послышались торжествующие нотки.