Текст книги "Атаман Семенов"

Автор книги: Валерий Поволяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Именно эта ухоженность немчика вызвала у Семенова приступ какой-то особой злости, он даже захрипел, на скаку загнал плетку за голенище сапога и опечатал конский бок ножнами шашки – не так это страшно коню, как если бы опечатал плеткой, но больно.

Сотник и не заметил, как остался один – скакал и скакал за немчиком, не видя, что происходит вокруг – увлекся, – и оторвался от своих спутников, верных забайкальцев. Но и от добычи своей, до которой оставалось всего ничего – рукой дотянуться, – Семенов не хотел отказываться, словно на этом упакованном в добротную амуницию немчике для него свет клином сошелся; сотник загадал; изловит пухлогубого глазастого вояку – и судьба воинская у него сложится так, как надо, не изловит – все пойдет наперекос.

Тугой встречный ветер свистел у Семенова в зубах, свистел по-настоящему, разбойно, немчик разбойный свист этот, похоже, слышал, корчился на лошадиной спине, стремясь сделаться ниже ростом, неприметнее, меньше, зыркал испуганно глазами назад, верещал что-то – похоже, призывал на подмогу, но куда-там – его однополчане-одноэскадронники спасали собственные шкуры, скакали не оглядываясь.

Сотиик сомкнул зубы. Свист исчез. А без свиста скакать как-то неинтересно, азарта того нет.

– Вр-решь, не уйдешь, – пробормотал сотник вновь, открывая рот. Свист возник опять.

Продолжалась эта странная скачка долго – минут семь, но Семенов заставил немчика уйти с накатанной грунтовой дороги в поле, где лошади увязали в мокрой фиолетовой земле, потом снова загнал на грунтовку – по ней все-таки легче было скакать. В конце концов сытый мерин под немчиком стал спотыкаться и всадник, испуганно вываливая из орбит крупные светлые глаза, остановился, поднял дрожащие, испачканные грязью руки. Сотник неторопливо засунул шашку в ножиы, подъехал к немчику и сдернул с него, будто хомут через голову, перевязь с саблей в блестящих ножнах, проговорил тихо и устало:

– Все, отвоевался ты... Пукалку свою тоже сымай, – показал пальцем на карабин, о котором за все время погони немчик так и не вспомнил, – она тебе ни к чему...

Тут подоспели запыхавшиеся забайкальцы, дружно позадирали лохматые папахи:

– Н-ну, ваше благородие! Вы и даете!

– Чего? Чем недовольны? – Сотник недоуменно глянул на казаков: может, он действительно совершил проступок, требующий наказания?

– Всем довольны, – засмеялись казаки, – только отрываться от народа нельзя. Так и сгинуть можно.

– Бог не выдаст, свинья не съест, – привычно проговорил Семенов, потом понял, что сказанул не то, виновато наклонил голову: – Извиняйте, казаки! Повинную голову меч не сечет. Больше такого не будет. В горячке все произошло.

Казаки были настырны.

– Обещаете, ваше благородие?

– Обещаю, – твердо произнес Семенов.

Но обещание так и осталось обещанием: война – штука горячая, кровь вскипает в несколько секунд, а в бедовом потомке казаков из караула Куранжи Дурулгеевской станицы кровь вообще была на несколько градусов выше, чем у остальных казаков, поэтому Семенов и воевал так лихо, не оборачиваясь назад, не окружая себя большим количеством верных бойцов и не страхуя себя подмогой – исходил из момента, быстро принимал решение и старался бить наверняка. За эту безоглядность, ухарство, всегдашнюю готовность рисковать казаки его корили и одновременно любили.

– Принимайте оглоеда. – Семенов подтолкнул к казакам немчика, круглые водянистые глаза у того вновь едва не вывалились из орбит от страха. Он закричал слезливо:

– Найн, найн, найн!

– Никто тебя не тронет, дурак, ты в плену, – сказал ему Семенов, – значит, лежачий. А лежачих в России не бьют. Жалеют.

«Обозы всей нашей бригады и наше полковое знамя были отбиты и спасены, – написал впоследствии Семенов. – Всего было захвачено немцами и отбито мною свыше 150 обозных повозок: головные эшелоны артиллерийского парка 1-го конно-горного артиллерийского дивизиона и около 400 человек пленных, кроме того, наша бригада получила возможность закончить свою операцию по овладению Цехановом, который был занят нами.

По результатам это дело кажется маловероятным, и осуществление этого подвига разъездом в десять коней объясняется внезапностью налета, быстрым распространением паники среди противника, эффект которой завершил начатое, не требуя легендарного героизма от исполнителей. Мои потери в этом столкновении выразились в одной раненой лошади.

За описанное дело я получил орден Св. Великомученика и Победоносца Георгия 4-й степени, а казаки была награждены Георгиевскими крестами»[11] 11
  Орден Св. Великомученика и Победоносца Георгия – учрежден в России в 1769 г. для награждения офицеров и генералов, в 1807 г. – для награждения солдат и унтер-офицеров. Имел четыре степени.


[Закрыть].

Ну что ж, по делам и награды. А награды были достойными.

Прошло двадцать дней. Немцы начали вытеснять наши части из Восточной Пруссии – делали они это умело, жестко, и тогда русское командование решило: хватит немчуре наступать! Пора ворога остановить. Наметили ударить по Млаве – неприметному тихому городку, имевшему узловое значение – городок копной сидел на шоссе, по которому немцы подвозили в свои войска питание, боеприпасы, оружие, фураж.

Млаву надо было взять во что бы то ни стало. Поручили эту операцию Четвертой Туркестанской стрелковой дивизии. И дивизия увязла в боях. Германские позиции наши орудия рубили как хотели, только тряпки вперемежку с комьями земли взлетали к облакам, окопы после обработки огнем делались мелкими, как огородные грядки, казалось, в них ничего не должно сохраниться, но стоило подняться в атаку, как «грядки» эти оживали: немцы начинали вести огонь буквально из-под земли.

Обе стороны несли тяжелые потери, но оставались на своих позициях. После четырехдневных боев решено было подключить к операции казаков, точнее – Уссурийскую конную бригаду.

Штабом бригады командовал капитан Бранд – человек осторожный, который решил, что надо провести подробную разведку – затребовал от каждого полка по три разъезда разведчиков. В каждом разъезде – по десять коней.

В числе тех, кто был назначен в разъезд от Первого Нерчинского полка, был Семенов.

Бранд собрал начальников разъездов, объяснил, чего он ожидает от разведки, затем произнес:

– Самый трудный участок – шоссе, ведущее на Млаву, там все простреливается. Каждый человек виден как на ладони. Но на шоссе обязательно должен пойти один казачий разъезд. Какой именно?

Все молчали. Бранд покхекал в кулак и проговорил огорченно:

– Вот и я не знаю какой. Поэтому поступим так: кто вытянет спичку с обломленной головкой, тот и пойдет на шоссе.

Бранд достал из кармана коробок со спичками, отсчитал девять штук, у одной отщипнул головку и крепко зажал пальцами всю щепоть.

– Тяните, господа!

Все прекрасно понимали – разъезд, который пойдет на шоссе, меньше всех имеет шансов вернуться. Сотник Семенов шагнул к начальнику штаба первым. На лице его под усами блуждала некая победная улыбка. Уж кто-кто, а он хорошо знал, что от судьбы не убежишь, и если человеку уготовано задохнуться в канаве посреди крапивного гнилья, то он никогда не умрет от пули.

– Браво, сотник! – похвалил решительность Семенова капитан.

В ответ сотник качнул головой, ухватился пальцами за одну из спичек – она была тонкая, ускользала из рук, огрубелыми пальцами трудно взять – Семенов сморщился, будто поднимал что-то тяжелое, и выдернул спичку из щепоти. У спички оказалась обломлена головка. Семенов поднял спичку повыше, чтобы ее видели все.

– Вот так со мною бывает всегда, – подкинул спичку, показывая ее начальникам разъездов, добавил с незнакомой едкостью: – Будет чем ковырять в зубах.

– Браво, сотник! – еще раз похвалил его капитан Бранд.

Полдня Семенов провел в штабе, в оперативном отделе у карт, где были зафиксированы все изменения позиций, затем несколько часов проспал в дощанике, установленном в лесу, под гулкими высокими соснами, а в предрассветной темноте он был уже на ногах.

Надо было спешить – в утреннем сумраке, в тумане успеть проскочить на ту сторону фронта.

– Быстрее, быстрее, братва! – подогнал Семенов казаков и первым вскочил в седло. Забайкальцы также проворно попрыгали в седла, а сотник добавил: – Своим замом я назначаю Белова. Он не раз бывал со мною в деле, я видел его в поиске и в атаке. Лучшего помощника не найти. Возражения есть?

– Возражений нету.

– Прямо стихи какие-то. – Семенов не удержался, хмыкнул. – А теперь – вперед!

Поскакали наметом, или, как говорили учителя Семенова по Оренбургской юнкерской жизни – быстрым аллюром.

Через полчаса разъезд уже спешился у одной из пехотных сторожевых застав, которой командовал прапорщик с желтым лицом. На шее у него вздулся крупный фурункул. Когда в окопе появился Семенов, прапорщик как раз занимался им – солдаты нашли где-то несколько полудохлых стрелок столетника, распластали их, и теперь несчастный прапорщик пытался приладить их к фурункулу. Небритый унтер в мятой папахе помогал ему.

– Ну, чего тут нового? – бодрым голосом поинтересовался сотник.

Прапорщик поморщился.

– Ничего нового. Главная новость на войне всегда одна – количество убитых. А мы, слава богу, нынешней ночью потерь не понесли.

– Как лучше пройти на ту сторону?

Прапорщик поморщился вновь и, придерживая пальцами повязку на шее, приподнялся, выглядывая из окопа.

На немецкой стороне было тихо. Предрассветные сумерки затянулись: было сокрыто в этой затяжке что-то обещающее; вязкий серый воздух подрагивал, будто студень, пахло горьким – со стороны немецких окопов ровно бы весенним черемуховым духом потянуло, залах этот родил в Семенове тревожные воспоминания; он ощутил, как под глазом справа невольно задергалась мелкая жилка, в груди родилось что-то слезное, размягчающее душу, словно он провалился в собственное детство, в прошлое – нырнул в некую реку и не вынырнул из нее.

Он спросил недовольно у прапорщика:

– Чем это пахнет? Неужто газы?[12] 12
  Неужто газы? – Впервые в истории войн германское командование применило атаку хлором 22 апреля 1915 г. в Бельгии, под Ипром, отравление получило 15 тысяч человек, из них 5 тысяч умерло.


[Закрыть]

Тот в ответ махнул рукой успокаивающе:

– Это германцы вырубают у поляков вишневые сады и топят ими печи, и пахнет горелой вишневой смолой, а никак не черемухой.

Сотник с сомнением качнул головой.

– А мне кажется, что черемухой... Ладно, не будем об этом.

– Мои разведчики вернулись с той стороны тридцать минут назад, – сказал прапорщик. – Ничего нового не принесли. Что же касается прохода к немакам, то лучше всего идти вам по левому боку лощины, она через двести метров вообще рухнет вниз, в овраг. Ну, а в овраге до десяти часов утра будет стоять туман – в тумане можно целую дивизию провести, не то что казачий разъезд.

– Овраг длинный?

– Километров пятнадцать. Вам надо будет пройти по оврагу километров семь, до поворота на север... Мимо поворота вы никак не пройдете – он обязательно бросится в глаза. Наверху, в сотне метров от кромки оврага, – немецкий полевой караул.

– Уже на шоссе?

– Да. У немцев там установлена деревянная будка с печкой, а из мешков, набитых песком, сооружены два пулеметных гнезда, а через саму дорогу, как и положено по германским порядкам, перекинута полосатая слега. Словом, это обычный комендантский караул. Народу в карауле немного – человек двадцать.

Сотник присел на корточки и химическим карандашом на листке бумаги быстро настрочил донесение – возникли кое-какие соображения по части захвата дороги... Отправил с мрачным бровастым казаком по фамилии Луков донесение в штаб бригады лично Бранду, пожал руку мучавшемуся от фурункула пехотному прапорщику и скатился в лощину, к коням.

Через несколько минут казачий разъезд растворился в серой мге, которая предвещала скорое утро, но утро это никак не могло наступить.

Овраг был глубоким, поросшим высоким трескучим чернобыльником и на удивление чистым – ни соринки в нем, ни бумажки, ни ржавой железяки, ни старых гильз, будто его кто-то специально убирал. В России таких оврагов нет, в России в овраги положено сбрасывать все ненужное, что скопилось в хозяйстве, всю грязь, а потом с гиканьем гонять по оврагам волков. А здесь волки, наверное, вообще не водятся.

Вскоре на востоке порозовели облака, у них появился рисунчатый подбой, туманный воздух стал прозрачнее. Туман действительно держался в овраге, но не везде.

Когда достигли крутого поворота – приметной детали, живо обрисованной прапорщиком, – было совсем светло. Казаки спешились. Семенов поднялся наверх, на закраину, и примерно в ста пятидесяти метрах от оврага сотник увидел проволочные заграждения, за ними, вдали, – темные, словно пропитанные влагой дома с высокими крышами.

«Они тут в Европах своих – молодцы, крыши высокими делают, – невольно отметил Семенов. – Снег на них не удерживается, самоспуском сваливается вниз. А у нас крыши плоские, снегу на них иногда набирается столько, что он проламывает их. Век живи – век учись. Надо бы ононским дедам рассказать про это».

Семенов наскоро, карандашом зарисовал расположение проволочных заграждений и отправил в штаб бригады, отрядив для этого еще одного казака – у капитана Бранда сведения должны быть самые свежие.

Тут к Семенову на закраину, пригнувшись, словно по нему стреляли, вскарабкался младший урядник Заметнин – шустрый скуластый казак в длинной шинели, шлейфом волочившейся за ним. Заметнину несколько раз предлагали укоротить шинель, чтобы было удобнее вспрыгивать в седло, но тот решительно пресекал все попытки.

– Вот этого как раз и не надо делать. Такая шинель не только меня – лошадь греет. Разве вам не ведома старая казачья истина: держи лошадь в тепле, голову в холоде, пузо в голоде? А?

Истина была известна, поэтому казаки со смешком отскакивали от Заметнина.

– Смотри, как-нибудь запутаешься в полах – оконфузишься.

– А потом, в собственной шинелке оправляться можно, как в сортире, очень это удобно, – наставлял своих товарищей Заметнин. – Я видел одного солдатика в длинной шинели на вокзале. В стороночке он поставил свой фанерный чемоданишко, сел на него, прикрылся шинелью и вроде бы задумался. Потом встал и ушел. После него что осталось? Правильно – дымящаяся кучка дерьма. Так что не замахивайтесь на длинные шинели, станичники. Коротких шинелей много, длинных мало...

– Ваше благородие, немцы, – проговорил Заметнин почему-то шепотом.

– Где? – спокойно спросил Семенов.

– В низинке, у шоссе. Около костра сидят. Картошку, похоже, пекут.

– Как же, станет тебе немчура лопать картошку, – Семенов хмыкнул, – им гусиную печенку подавай, свиные ножки, начиненные чесноком, сосиски и тушеную брюкву. А ты, Заметнин, картошку... Низко летаешь.

В низине справа горел небольшой, совершенно невидимый на расстоянии костер – дым растворялся в воздухе, около огня сидело человек восемь немцев, люди загораживали костер.

На шоссе, около проволочной рогатки, еще два человека – часовой и подчасок постукивали сапогами друг о дружку, колотя ими громко, чтобы не замерзнуть. Шоссе было пустынным. В стороне от костра был отрыт окоп и накрыт кусками фанеры, несколькими старыми дерюгами, ветками. Это и был окоп сторожевого охранения. Из-под дерюг торчал шпенек трубы, похожей на самоварную: у теплолюбивых немцев в окопе стояла печушка. Воевали они с удобствами.

Если осмотреть местность получше, то, надо полагать, найдется и сортир. Сотник не выдержал, насмешливо дернул головой, словно унюхал что-то нехорошее. Сортир на фронте – опасная штука, особенно если в него попадет снаряд.

Это был тот самый пост, о котором Семенова предупреждал прапорщик.

– Молодец, Заметнин! – похвалил он младшего урядника. – Возьми казака и ползи по-пластунски к шоссе... Там замри до моего сигнала. Мы устроим немакам маленький фейерверк.

Заметнин понимающе кивнул и, прихватив с собой одного казака, растворился в утреннем пространстве. Еще четырех человек Семенов отослал на другую сторону оврага, приказав залечь там.

Было по-прежнему тихо – немцы сидели у костра молчаливые, сгорбленные, чем-то подавленные, один из них – крупный, носастый, хорошо видимый в бинокль, – ворошил железным прутом огонь.

– Сейчас тебе не до костра будет, – пообещал Семенов и, пристроив на глиняной колтыжине цевье карабина, поймал на мушку носастого, нажал на спусковой крючок. Раздался выстрел.

Немец поднялся над костром во весь рост и рухнул в огонь.

Слева от Семенова грохнул залп – казаки поддержали своего сотника. Немцы бросились от костра врассыпную. У огня остались лежать еще двое. Казаки, поспешно перезарядив винтовки, дали еще залп, но залп этот ушел в белый свет – немцы прыгали, как зайцы, поймать такую цель – мятущуюся, нервно двигающуюся, неуловимую – штука непростая даже для охотника, привыкшего стрелять в глаз верткой белки.

И все равно сотник воскликнул довольно:

– Хар-рашо!

У проволочной рогатки, где только что топтались, поухивая сапогами, часовой с подчаском, уже никого не было – доблестные солдаты кайзера покинули пост со скоростью сусликов, почуявших лису.

– Заметнин, убери рогатку! – прокричал Семенов, боясь, что младший урядник не услышит его, но тот услышал и через минуту оказался на шоссе, ухватился за столб с рогаткой; его менее проворный напарник малость запоздал, но все равно кривоногим медведем, задевая ножнами за землю, пригибаясь, выскочил на шоссе, помог Заметнину.

Из окопа сторожевого охранения, из-под дерюг ударил выстрел, за ним второй. Семенов птицей взлетел на коня и вымахнул на пологую кромку оврага.

– За мной! – прокричал он, оглушая криком и самого себя, и своего коня, и казаков, оказавшихся рядом. Выдернул из ножен шашку.

Через несколько минут все было кончено. Казаки зарубили двоих немцев, пытавшихся отстреливаться, остальные – сторожевая застава под командой пожилого гауптмана с пушистыми седыми висками и лысиной размером почти во всю голову – сдались Семенову в плен.

От гауптмана Семенов узнал то, чего не знал еще никто: немцы, не выдержав противостояния с туркестанцами (все-таки не выдержали), начали поспешно отступать. На дорогах ими решено было оставить только прикрытие.

В Млаве тоже оставалось только прикрытие, основные силы ушли за укрепленную линию примерно час назад.

– Пленных – в тыл! – распорядился Семенов и отрядил на конвоирование двух казаков.

Оружия, сданного немцами, набралось много – целая гора, Семенов послал еще одного человека искать подводу, чтобы на ней увезти трофеи, асам с оставшимися казаками поскакал по обочине шоссе на запад, к темным высоким домам – там на его глазах целая рота немцев поспешно выстраивалась в походный порядок.

Ввязываться в бой с ротой было глупо, поэтому Семенов свернул вместе с казаками в прозрачный черный лесок, засыпанный мелким снегом, заваленный сохлыми, гремящими как жесть листьями и сбитыми ветками. Немного оглядевшись, перекочевал в другой лесок – ему важно было не потерять из виду немецкую роту, потом, послав еще одного казака к капитану Бранду, переместился в третий лесок.

В результате он оказался на окраине Млавы, спешился около одинокого кирпичного сарая с продавленной крышей.

От разъезда осталось лишь три человека – сам Семенов, молчаливый бровастый Луков, который иногда в течение суток не произносил ни слова, да Никифоров – такой же «разговорчивый» забайкалец – оба были людьми надежными; Семенов окинул взглядом головастого низкорослого Лукова, затем оглядел с макушки до пяток Никифорова и крякнул сожалеюще:

– M-да, маловато нас! С такими силами не с немцами воевать, а жареную картошку есть. Как считаешь, Луков?

Луков молча вскинул руку к папахе: так, мол, оно, ваше благородие, и есть. Зачем только лишние вопросы задаете?

Семенов вновь удрученно крякнул.

– А ты, Никифоров, как считаешь?

В ответ Никифоров лишь блеснул жгучими черными глазами и так же молча, как и Луков, приложил руку к папахе.

Семенов крякнул в третий раз и произнес многозначительно:

– Воинство!

Арьергардная рота тем временем, поблескивая тусклыми стволами винтовок, исчезла на одной из улиц Млавы.

– По коням! – скомандовал сотник. Немецкой роте осталось пройти немного, скоро она исчезнет. Рота эта сильна, в ней много опытных солдат, она хорошо вооружена, поэтому Семенов с ней и не связывался. Если бы у него оставался полный разъезд, десять коней, можно было бы связаться, а когда разъезда нет – пехотинцы в шишкастых шлемах поднимут его на штыки, и этим дело закончится.

Остановились они около дома со старой черепичной крышей, такой старой, что она целиком, от конька до нижнего среза, была покрыта густым зеленым мхом, будто одеялом, снег на крыше не задерживался, сползал вниз, и мох зеленел ярко, вызывая удивление и улыбку.

Через десять минут Семенов переместился с казаками к другому дому, огляделся. Млава была пуста. Окна в домах плотно завешены, двери заперты, по булыжным покрытиям улиц стелется жесткая серая крупка, вызывающая ощущение пустоты и некого внутреннего онемения, холода. Захотелось забраться в какое-нибудь теплое место, плюнуть на войну, выпить пару стопок водки и закусить расстегаем, забыться. Крупка, низко стелющаяся по мостовой, вдруг поднялась вверх тяжелым столбом и рухнула прямо на людей. Семенов выругался, хлопнул коня плеткой, вынесся на середину улицы.

Вскоре он уже находился в центре Млавы, на широкой площади, украшенной старым обледенелым фонтаном; в углу площади высился угрюмый, со стрельчатыми черными окнами костел – хорошее место для наблюдения. Особенно для артиллерийского корректировщика, засекающего цели.

Сотник, пристроившись к стенке какого-то ларька, обитого крашеным железом, достал лист бумаги и написал на нем: «Млаву занял. Прошу подкрепления для преследования отступающего противника. В моем распоряжении остался один конный вестовой». Сложил бумагу в несколько раз, написал на ней «Г-ну к-ну Бранду», отдал Лукову:

– Гони в штаб бригады. Отдай это лично в руки начальника штаба. Понял?

Луков сунул донесение за отворот лохматой папахи и ускакал.

Сотник достал из кармана часы, открыл, даже не услышав их нежного малинового звона – не до того было, глянул на циферблат и огорченно покрутил головой – скоро начнет темнеть.

Серый мозготный день пронесся со скоростью пули – ветер, а не день, ураган, в котором нет ни четких очертаний, ни теней, все растворилось в нем. Иногда откуда-то сверху сыпалась мелкая колючая пыль, обдавала людей с головы до ног едкой стылой белью, приходилось продирать глаза, чтобы что-то увидеть. Было сыро и холодно, тянуло в тепло, за стол, Семенов давил в себе это желание и делался раздражительным.

Раздражало и то, что ни один из посланных им в штаб казаков не вернулся – разъезда, с которым Семенов выехал на задание, не стало, он его растряс на посыльных – люди растаяли вместе с донесениями. Непонятно, дошли ли они до штаба... Кто знает? Односторонняя какая-то связь получилась. Сотник раздраженно кутался в бурку, продолжая наблюдать за немцами.

И другое также вызывало в нем раздражение: если немцы – боевое охранение той же арьергардной роты – сейчас обнаружат его и вздумают напасть, то двумя саблями, своей и Никифорова, он не отобьется.

Помощи ждать было неоткуда, до своих далеко – он ушел за линию фронта в немецкий тыл верст на восемь, не менее.

Капитан Бранд – сухой, с гладко выбритым лицом и тщательно подрезанными висками – веером разложил перед собой донесения Семенова. Тщательно прочитал их и озадаченно качнул головой, соображая, все ли в порядке у этого Сотника с мозгами?

Он что, Семенов этот, нормальный мужик или нет? Лечить его не надо?

На голос начальника в кабинет заскочил старший помощник, штабс-капитан с высокими, как у Наполеона, залысинами и римским – опять-таки как у Наполеона – носом человек, тщательно следивший за своей внешностью я среди офицеров известный стремлением отличаться от других.

– О ком речь? О сотнике Семенове?

– О нем, любезном. Справный офицер или так себе?

– Семенов, Семенов... Человек он, конечно, без царя в голове, но нахрапистый.

– Своенравный, что ли?

– Будем считать, так.

– А у него не может быть... – Бранд повертел около виска пальцем, – не может быть слишком хорошо развита фантазия?

Старший помощник неопределенно приподнял одно плечом

– Кто его знает! Раньше вроде бы не замечалось. Война ведь штука такая: сегодня человек нормальный, а завтра, хватив немецких газов, неожиданно лезет на стенку, изображая таракана, либо, раздевшись до пупа, нарисовав на плечах кресты, всем сообщает, что он – немецкий генерал... А что, собственно, случилось?

– Да вот. – Бранд придвинул помощнику донесения Семенова. – Почитай. Особенно последнюю депешу. – Очень похоже на писательское сочинительство.

Старший помощник взял в руки последний листок, прочитал громко, со смаком, с выражением в голосе:

– «Млаву занял». – Брови у него дернулись, встали домиком, нос округлился» превращаясь в пуговку, будто у коверного комика. – Он занял Млаву? Хе-хе-хе! Во дает сотник! Он что, бочку сливовицы в брошенном шинке нашел и перебрал со своими казаками? Хе-хе-хе! «Прошу подкрепления для преследования отступающего противника. В моем распоряжении остался один конный вестовой». Один вестовой... А остальные где?

– Остальные здесь.

– Это дело, как говорят в милой моему сердцу Хохландии[13] 13
  Хохландия – в просторечии название Украины (от хохол).


[Закрыть], трэба разжуваты. Надо послать к Семенову разъезд. С толковым офицером во главе. Он на месте во всем разберется – у вас будет точная картина того, что происходит.

– А вдруг этот сотник действительно занял Млаву?

– Исключено. Не верю. Целая дивизия уже столько дней топчется на месте, ничего не может сделать, казачью бригаду в помощь бросили – и вновь результат нулевой...

– Бригада в бой пока не вступила, – поправил своего помощника осторожный Бранд.

– Все равно... А тут на тебе – разъезд из двух носов и трех папах занял целый город. Не верю. Побасенки это из собрания сочинений господина Салтыкова-Щедрина. Болтовня!

– Хорошо. – Бранд придавил белыми ухоженными ладонями стол. – Посылаем к Семенову разъезд с толковым офицером.

Через четверть часа в Млаву поскакал казачий разъезд из пятнадцати человек во главе с корнетом Коншиным.

А Сотник Семенов в эти минуты пытался отбить у немцев русских пленных – девятнадцать человек в приморской драгунской форме, из которых четверо были офицерами. Пленные появились на безлюдной улочке недалеко от костела; были они измученные, ослабевшие, конвой окружал их крепкий, в два кольца, при конях и телегах, с пулеметом, и сотник понял – ничего он не сумеет сделать. Были бы при нем его люди – отбил бы. А так – увы. Только сам в беду попадет и разделит участь драгунов-приморцев.

– Эх, земляки, земляки! Как же вы так оплошали? – Он взял в рот кончик уса, с досадою пожевал его. – Тьфу! – выплюнул несколько откушенных волосинок, прилипших к языку, затем с лязганьем выдернул из ножен шашку и с силой загнал ее обратно. Покрутил головой, словно его оглушили, снова приложился к винтовке, целясь в офицера, ехавшего впереди конвоя на короткохвостом артиллерийском битюге, и опустил ствол: освободить этих людей он не сможет.

Выругался виновато: приморцев было жаль – попадут в какую-нибудь картофельную латифундию, либо давильню проса в Лотарингии, либо на выпасы поросят в Саксонии, либо того хуже – за колючую проволоку лагеря военнопленных и вряд ли выберутся оттуда до конца войны.

– Эх, земели вы мои, родные!

В очередной раз возникла досада: если бы капитан Бранд вернул людей, которых сотник направил в штаб с донесениями, тогда был бы совсем другой коленкор. Но нет, не хватило на это у Бранда шурупов... Тьфу!

Сотник грохнул кулаком по кирпичу, вылезающему из угла стены. Вместе с Никифоровым они лежали на колокольне. Кони были привязаны в глухом дворе внизу, к старому каменному отбойнику, специально врытому в землю для того, чтобы кареты своими колесами не вырубали крошку из стен. Отсюда, с верхотуры, было все хорошо видно: не только кони, мирно жующие овес внизу, и не только цепочка несчастных пленных – была видна вся Млава, Казалось, что город находился в ладонях у сотника.

На западной окраине Млавы что-то горело, черный дым косо струился над домами. Полыхали то ли штабные бумаги, для верности облитые химической либо бензиновой дрянью, то ли резиновые противогазовые комбинезоны, завезенные немцами на этот участок фронта, о чем у русских имелись данные разведки, то ли чаны со скипидаром, которые германские медики, пуще косоглазия и поноса боявшиеся всякой заразы, всякий раз пускали в ход, когда подыхала лошадь или для покойников была вырыта слишком мелкая могила. Черный косой дым, тянувшийся над землей, оставлял в душе ощущение беды. Город был пуст – на улицах ни одного жителя.

Сверху было видно, как во дворе аптеки, украшенной зеленым крестом и рогами неведомого зверя – костяные сучья были диковинно изогнуты, торчали вкривь-вкось, – около убитой лошади крутится беспородная собачонка с поджатым хвостом, клацает зубами, трусливо оглядывается, не огреет ля кто ее палкой сзади? Рядом с домом, крытым крашеным железом, тлеет воронка – из круглой ямы вьется свежий парок, похожий на дым, будто на дне воронки разложен костерок, и снежный мусор тает на жарком огне. А может, там догорает чья-то душа...

Стыло в городе Млаве, тоскливо, пусто.

Хотелось есть. Та малая часть продуктов, которую казаки взяли с собою, была израсходована, животы подвело, подступала сосущая голодная боль.

– Ваше благородие, а немчуки не могли угнать из города жителей? – спросил Никифоров, обеспокоенный давящей пустынностью пейзажа. – А? Ни одной живой души в нем...

– Не должны, – неуверенно ответил сотник.

Корнет Коншин со своими драгунами прискакал уже в ночи – хорошо, ночь на этот раз выдалась светлая, невидимый месяц неглубоко спрятался в облаках, время от времени выглядывал в промоины, словно ему было интересно, что происходит этой ночью на земле.

– Ба-ба-ба, сотник, – громко провозгласил корнет Коншин, – а ведь вы действительно с одним казаком взяли этот твердый орешек – город Млаву!

– Не с одним казаком, а с десятью, – сухо поправил его сотник. – В начале операции нас было десять человек.

– Поздравляю! – горячо воскликнул Коншин, огляделся повнимательнее; молодое розовое лицо его передернулось, будто от холода, и он невольно поежился: – Неуютно тут как-то. Нечистой силой попахивает.

В штаб бригады корнет отрядил двух драгунов с донесением, подтверждающим донесение сотника Семенова: «Млава взята!»

В первом часу ночи бригада забайкальцев вступила в город. Впереди казаков на белом, четко выделяющемся в лунном сумраке коне двигался начальник бригады генерал-майор Киселев.

Увидев Семенова, он согнулся в седле, хлопнул перчаткой по погону:

– Молодец, сотник! Всем нос утер, показал, как надо воевать. – Киселев повысил голос: – Капитан Бранд!

Капитан молча вытаял из ночного сумрака.

– Представьте телеграфно сотника Семенова к награждению Георгиевским оружием.

– Сотник уже представлен к ордену Святого Георгия... Не успел получить.

– Вот и получит... И орден и оружие. Все вместе.