Текст книги "Атаман Семенов"

Автор книги: Валерий Поволяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 35 страниц)

Когда подполковник закончил речь и, ловко подхватив винтовку, сошел с кафедры, встал на изготовку сбоку, Семенов взгромоздился на невзрачную хлипкую трибунку, сжал пальцами узенькие борта, вглядываясь в зал, выдержав паузу, спросил тихо, словно обращаясь к самому себе:

– Большевики – члены партии среди вас есть?

Зал молчал.

Семенов повторил вопрос, на сей раз громче:

– Большевики – члены РСДРП среди вас присутствуют?

Зал и на этот раз промолчал.

– Ладно, – примирительно произнес Семенов, развернул бумажку со списком, пробежался глазами по столбику фамилий и сунул ее в карман. – Объясняю свое отношение к большевикам. Большевиков я не то чтобы не люблю – я их ненавижу. Разделяю большевиков на три категории. Первая – сознательные изменники и предатели типа Ленина, которых я буду уничтожать совершенно беспощадно; вторая категория – мерзавцы такого же ранга, только не идейные – они примкнули к большевикам ради собственного благополучия и выгоды... Этих я также буду безжалостно уничтожать. Третья категория – дураки и ослы, примкнувшие к большевикам по глупости и неспособности разобраться в сущности большевизма. Их я готов простить, если они искренне осознают свое заблуждение и признаются в этом...

Семенов вновь выдержал паузу, как актер, хорошо владеющий сценическим мастерством – не подозревал он, что у него обнаружатся такие способности, – похмыкал в кулак и достал из кармана бумажку со списком. Развернул ее.

– Значит, так... Карушидзе! – Поднял глаза, всмотрелся в зал: где тут находится большевик Карушидзе. Повысил голос: – Ну!

Наконец в середине зала поднялся щуплый, заморенный человек комплекцией не больше воробья, глянул настороженно на есаула.

– Выходи на сцену, – махнул тот рукой. – Становись рядом с трибуной. – Снова глянул в бумажку. – Колмаков.

Поднялся высокий плечистый парень с худым лицом и щелью во рту – два передних зуба у него были выбиты.

– На сцену! – приказал Семенов, выкликнул следующего: – Блаунштейн! – Подумал, что такую фамилию может носить местный доктор, но оказалось, что ее обладатель – счетовод на здешней лесопилке и он как две капли воды похож на Карушидзе, словно они были близнецами-братьями. – Лукин! На сцену! – Семенов сделал повелительный жест.

Через пять минут вся фракция большевиков местного «Учредительного собрания» оказалась на сцене. Есаул прошелся вдоль шеренги, внимательно рассматривая каждого. Хмыкнул:

– Хор-роши гуси! – Остановился на краю сцены, качнулся с каблуков на носки сапог. – Давайте решим, что с вами, господа члены РСДРП, делать? То ли сразу поставить к стенке по приговору полевого казачьего трибунала, то ли отпустить на все четыре стороны?

Стоявший ближе всех к трибуне Крушидзе побледнел. Блаунштейн сглотнул слюну и проговорил едва слышно, сдавленным голосом:

– Отпустить!

– Правильно, вас надо отпустить, – неожиданно благодушным тоном произнес Семенов, – и вы свою коммуняцкую заразу понесете дальше... Э? – Есаул весело хлопнул в ладоши. Звук получился громким, как выстрел.

Карушидзе съежился. Счетовод держался лучше, после хлопка только отвел глаза в сторону, его губы задрожали – неглупый Блаунштейн понял, что казаки могут расстрелять всех восьмерых и надо спасать жизнь. Семенов сделал еще один проход вдоль шеренги, остановился около Карушидзе.

– Вот вы, господин-товарищ по фамилии… – Семенов заглянул в свою мятую бумажку, – Карушидзе... Вы к какой категории большевиков относитесь – к первой, второй или третьей?

– К третьей, – не задумываясь, на едином дыхании ответил Карушидзе.

– Значит, признаете, что вы дурак?

– Признаю.

– Признаете, что вы кто? Полностью, пожалуйста!

– Признаю, что я – дурак.

– Отлично, – весело проговорил Семенов и снова с пистолетным звуком хлопнул ладонью о ладонь. – Хэ! Дурак, который признает, что он дурак, – уже не дурак. – Семенов остановился около парня с выбитыми зубами. – А вы, Колмаков?

– Отношусь к третьей категории большевиков, – ровным, очень спокойным голосом произнес тот.

«Врешь ты все, братец, – незамедлительно отметил про себя Семенов, – врешь, не верю я тебе, – но вслух проговорил:

– Хорошо, верю. А вы, господин-товарищ Блаунштейн? – Семенов остановился около счетовода. Рот у счетовода дрожал. – Хэ?

– И я... Я тоже отношусь к третьей...

– Как мясо третьего сорта... Ни в суп, ни в жарево употреблять нельзя. Так?

– Так, господин есаул.

– Люблю чистосердечные признания!

Семенов вновь прошелся вдоль всей шеренги, и все восемь человек ответили, что они в партию свою попали по дурости. Случайно. Ослы они, дураки, верно сказал господин есаул.

– Я вас отпускаю, – великодушно произнес Семенов. – Но предупреждаю: если где-нибудь когда-нибудь засеку на большевистской сходке или поймаю с оружием в руках – пощады не ждите. Разойтись мирно, как сегодня, не удастся. Что же касается вашего отношения ко мне, – Семенов повернулся к залу и всмотрелся в него. Вдоль рядов стояли офицеры с винтовками. Есаул специально выдерживал паузу – такие паузы сильно действовали на людей, и ему это нравилось, – того, что я зажимаю ваши революционные свободы, то у меня к вам один вопрос: хотите, чтобы уехавшие солдаты вернулись и вновь бесчинствовали в городе?

– Нет, – раздался в зале одинокий голос.

– А то ведь им очень нравилось избивать прохожих, отнимать у них последние деньги, измываться над молодухами, грабить лавки, прихватывать с собой все, что плохо лежит... Они были бы не прочь вернуться в Маньчжурию и продолжить все это.

– Не надо! – прозвучал все тот же одинокий голос в зале.

– Вот эти революционные свободы я и ограничил. Других ограничений не будет.

Зал зашумел, заволновался. Одна его часть поддерживала есаула, другая осуждала, но все же тех, кто поддерживал, было больше. Семенов посмотрел на зал, стукнул кулаком по хлипкой трибунке, едва не развалив ее, и объявил:

– На этом заседание считаю закрытым.

Через четыре дня из Харбина от генерала Хорвата пришла ответная телеграмма: «Есаулу Семенову, Маньчжурия. Прошу не препятствовать населению устраивать свою жизнь путями, предвозвещенными Временным Всероссийским правительством. Хорват».

После этой телеграммы ехать к управляющему КВЖД расхотелось, да и смысла никакого не было – с Хорватом все было ясно. Нужно было искать других вождей, другие деньги. В тот же день Семенов узнал, что в Шанхае находится адмирал Колчак, и попросил поручика Жевченко немедленно выехать к нему – было бы здорово, если бы адмирал прибыл в Маньчжурию и возглавил борьбу с большевиками. Вот это был бы фокус! Однако адмирал приехать отказался – вместо себя прислал Семенову телеграмму с вежливыми, ничего не значащими словами и пожеланием успеха. Есаул подержал телеграмму и, скривив губы, выругался:

– Чистоплюй!

Но были и удачи, жизнь ведь – полосатая штука, за темными полосами обязательно следуют светлые: на станцию Маньчжурия неожиданно прибыл транзитом из Сибири итальянский батальон, сформированный из пленных. Командовал батальоном майор со звонкой фамилией Гарибальди. Семенов незамедлительно пригласил его на обед в лучший ресторан города. Майор оказался человеком обаятельным, податливым, все понимал с полуслова. Спешить ему было некуда, на родину возвращаться было еще рано, ведь Первая мировая война не закончилась и соотечественники майора молотились на различных фронтах до изнеможения, поэтому Гарибальди решил поступить на службу к Семенову.

Формирование огромной семеновской армии продолжалось.

Вернувшись вечером в номер гостиницы, есаул положил перед собой лист бумаги и написал на нем: «Мои враги (декабрь 1917 г. – январь 1918 г.)». Задумчиво погрыз кончик ручки. Тяжелая это штука – писанина. Потом решительно провел под заголовком одну линию, за ней другую и третью. После скобок поставил восклицательный знак, через минуту добавил еще два знака. Снова подумал о том, что пером царапать – не шашкой махать. Дело это тяжелое. Поставил цифру один и написал: «Генерал Хорват плюс маньчжурская общественность».

Впоследствии из-под пера Семенова появились такие строки: «Мои отношения с генералом Хорватом состояли из сплошных недоразумений, т. к. генерал, дороживший своей дружбой с китайцами, весьма косо смотрел на мою работу среди монгол, вызывающую острое недовольство китайских властей».

Следом Семенов вывел цифру два. Задумался.

В дверь раздался тихий, какой-то излишне аккуратный стук. Есаул посмотрел на револьвер, лежавший в стороне от бумаг, сунул его под расстегнутый китель за ремень и тихо прошел к двери. Рывкам открыл. За дверью стоял морщинистый, с улыбкой от уха до уха китаец. Поклонился Семенову в пояс:

– Мозет, каспадина хоцет цаю?

Семенов резко захлопнул дверь и уже из-за нее проговорил:

– Не надо, бачка!

Снова сел за стол. Цифру два обвел кружком и написал: «Китайцы».

Когда Семенов всерьез занялся писательством, он заметил по поводу китайцев: «Вторая группа, опасавшаяся меня и старавшаяся помешать созданию моего отряда, возглавлялась тогдашним командующим китайскими войсками в Маньчжурии. Он поверил заявлению большевиков об отказе их от прав России на КВЖД и смотрел на меня, как на препятствие к полному подчинению Маньчжурии китайской администрации. Отношения с ним так и не наладились, и только замена его другим генералом разрядила остроту обстановки...»

Семенов вывел цифру три и, не раздумывая ни секунды, стремительно, заваливающимся от быстроты вправо почерком написал: «Большевики».

С большевиками ему было все ясно: они есаулу Семенову – враги до гроба.

-...Следом за Маньчжурией Семенов разоружил гарнизон в Хайларе, где находилась железнодорожная бригада и конные части Корпуса пограничной стражи. Все было сделано по тому же сценарию, что и в Маньчжурии.

Китайские военные в этот раз восприняли разоружение . болезненно, но виду не подали. А вскоре барон Унгерн, которого Семенов назначил комендантом Хайлара, был ими арестован. Сделали это китайцы по-восточному, с улыбкой...

В Хайларе на сторону Семенова перешла конная сотня штабс-ротмистра Межака и двести пятьдесят человек баргутов[44] 44
  Баргуты – субэтническая группа в составе монголов, говорят на баргу-бурятском диалекте монгольского языка.


[Закрыть] – монголов, живущих в Барге, а с правителем Барги, киязем Гуйфу, Семенов был знаком давно и поддерживал добрые отношения. Из баргутов Семенов образовал дивизион – первую полновесную боевую единицу, вошедшую в состав Монголо-Бурятского полка.

Унгерн взял с собою сто пятьдесят человек из этого дивизиона и переместился на следующую станцию КВЖД – Бухэду. На перроне Бухэду его встретили кланяющиеся, улыбающиеся китайцы, угостили стопкой рисовой водки и каким-то сладким, начиненным курятиной пирожком. Унгерн стопку опрокинул лихо, остатки – несколько капель – выплеснул себе на ладонь и смазал усы, затем съел пирожок и выжидающе глянул на китайцев. Произнес довольно:

– Ох, хорошо!

– Харасо, харасо, – закивали китайцы. – Это мы у русских науцились так встрецать дорогих гостей – воткой и хлебом. Мы люпим российские обыцаи. А вы?

– И мы любим, – подтвердил Унгерн.

– Поэтому, согласно российским обыцаям, просим позаловать на опед к нацалытку насего гарнизона.

И Унгерн пошел на обед. Сделал ошибку – ему показалось, что обстановка благодушная, располагает к милой беседе на международные и прочие темы, он размяк и принял приглашение.

Начальник гарнизона оказался очень приятным человеком. Это был рослый китаец с широким лицом и большой лысиной, которая у него смыкалась с затылке. Стол был накрыт в темной комнате, завешенной бамбуковыми шторами. Хозяин поклонился Унгерну и указал на стул:

– Прошу!

Унгерн сел, огляделся.

– Славно у вас тут...

– Да-а, – неопределенно отозвался китаец, – тепло.

– И тепло, – согласился Унгерн.

Солдат перед ним поставил чашку с теплой водой, заправленной несколькими дольками лимона, протянул полотенце. Унгерн вымыл руки. Похвалил:

– Хорошее дело. В походах мы обычно снегом обходимся.

– Мы тоже, – произнес начальник гарнизона ровным приятным голосом. Русский язык он знал прилично – видимо, давно работает в зоне отчуждения КВЖД, – в разговор включался охотно, но на гостя поглядывал исподлобья, настороженно, и этот его взгляд рождал в Унгерне неясную тревогу. Впрочем, это неприятное ощущение вскоре пропало – раза два шевельнулось что-то в душе, и только...

Подали куриную похлебку, заправленную острым соусом.

– Люблю китайскую кухню! – искренне проговорил Унгерн, ухватил полотенце, которым только что вытирал руки, и заткнул его за твердый стоячий воротник кителя.

– Китайская кухня – хорошая кухня, – подтвердил начальник гарнизона, глянул остро на гостя и тут же прикрыл глаза тяжелыми, складчатыми, как у черепахи, веками. Лысина его при свете двух ярких ламп блестела будто лакированная. – Лучшая кухня в мире.

– Самая изобретательная, – поправил Унгерн, – изобретательнее кухни, чем китайская, в мире действительно нету.

Едва была съедена куриная похлебка, как в комнату вошел высокий молодой офицер и что-то сообщил начальнику гарнизона. Унгерн пожалел, что не знает китайский язык, но тем не менее в певуче-лающих словах неожиданно обнаружил что-то угрожающее для себя.

Так оно и оказалось. Начальник гарнизона поднялся из-за стола и вежливо поклонился Унгерну:

– Обед окончен.

Тот растерялся:

– Ка-ак? А второе?

– Второго не будет. Вы арестованы. Отряд ваш разоружен. Все сто пятьдесят человек.

Унгерн выматерился, выдернул из-за воротника полотенце и швырнул на пол. Офицер немедленно наставил пистолет на барона.

– Гостеприимные же вы люди, оказывается, господа китайцы, – произнес Унгерн удрученно.

– Такими нас сделали вы, русские, – немедленно парировал начальник гарнизона.

Через полчаса о происшедшем стало известно Семенову – телеграфная связь между станциями продолжала работать, ее поддерживали всеми силами; одно было плохо – если мороз перегибал палку, нырял за отметку сорок, провода, какую бы слабину ни имели, натягивались, как струны на гигантском музыкальном инструменте, и с тихим стоном лопались. Очень часто сразу в нескольких местах. И тогда в тайгу, отчаянно матерясь, укатывали на ручной дрезине связисты – железная дорога без связи существовать не могла.

Несколько минут Семенов постоял молча у окна, глядя, как два мукденских купца в толстых бархатных халатах, подбитых изнутри бобровым мехом, и в роскошных рысьих малахаях, из-под которых сальными темными прутиками выползали, устремляясь к поясу, длинные тонкие косички, пытались войти в русскую ресторацию с песенным названием «Сопки Маньчжурии». Купцы были толстые, бокастые, денег у них в карманах было набито много, это еще более увеличивало их бокастость, и оба хотели услужить друг другу, но из этих благих намерений ничего не получилось; купцы застряли в дверях.

Хмурое выражение, припечатавшееся к лицу Семенова, исчезло. Он приложил палец ко лбу и произнес внезапно загустевшим басом:

– О! – Накинул на себя шинель и поспешно выскочил на улицу, дважды повторив про себя пресловутое «о»: – О! О!

Это означало: Семенов придумал, как надо действовать, чтобы выручить Унгерна с его безмозглыми цириками, так бестолково угодивших в лапы к коварным китайцам.

Есаул приказал подогнать к воинской платформе два товарных вагона, на которых были установлены чугунные печки, и открытую платформу. На нее поставил колеса от обозной двуколки, велел водрузить на них обычное бревно и накрыть эту декорацию брезентом. По виду она напоминала орудие. В теплушки Семенов загнал по тридцать баргутов, товарищей тех солдат, что сопровождали Унгерна, велел посильнее раскочегарить печки-буржуйки, чтобы солдаты не замерзли по дороге, и гнать в Бухэду. Сам же есаул отправился на станционный телеграф, которым заправлял старенький интеллигентный связист с хрящеватыми крупными ушами, украшенными железными дужками очков, буквально вросшими в кожу.

– Отстучите телеграмму начальнику гарнизона станции Бухэду, – велел он старичку.

– Сей момент! Сей момент! – засуетился тот около аппарата, покрутил озабоченно головой; – Совсем обнаглели китаезы! Раньше они себя так не вели.

– Текст следующий: «Прошу немедленно освободить моих людей и вернуть им оружие. В противном случае бронепоезд, высланный в Бухэду, разгромит и станцию и поселок».

Телеграфист отстучал текст, выжидательно поднял голову:

– Подпись ставить?

– Обязательно. Подпись такая: «Военный комиссар Временного правительства по Дальнему Востоку Семенов».

Получилось очень внушительно, это подтвердил и старичок, он покивал довольно, одобрительно и произнес:

– Оч-чень хорошо!

Через два часа Семенова позвали на станционный телеграф. Старенький связист, победно улыбаясь, протянул ему узкую бумажную ленту – начало разговора с абонентом, находящимся по другую сторону «электрической проволоки».

– Станция Бухэду.

На той стороне «проволоки» находился сам Унгерн. «Меня освободили», – сообщил он.

– Отстучите вопрос: «Солдатам оружие вернули?»

«Так точно, – ответил на вопрос Унгерн, – начальник гарнизона станции Бухэду приносит извинения».

– Спросите: «Что намерены предпринять?»

Связист ловко, будто птица, решившая раздолбить старый, начиненный разной съедобной пакостью пень, отстучал вопрос. Унгерн ответил незамедлительно.

«В Бухэду стоит сильный гарнизон. Инцидент может повториться. Оставаться здесь нельзя».

Подержав ленту с ответом в руках, Семенов недовольно шевельнул ртом и велел телеграфисту:

– Отстучите приказ барону Унгерну: «Возвращайтесь вместе с отрядом в Маньчжурию».

Телеграфист, одобрительно кивнув, вновь склонился над аппаратом.

Утром следующего дня «бронепоезд» вместе с Унгерном и баргутами вернулся домой, остановился напротив длинного кирпичного здания станции. Паровоз устало выпустил длинную струю пара, скрылся в нем по самую трубу и затих. Семенов, не выходя из здания станции, посмотрел на творение рук своих – несуразный «бронепоезд» с бревном вместо пушки – и мстительно улыбнулся.

Пушки надлежало добыть. Хоть и выступал генерал Хорват против Семенова, хоть и противно было обращаться к нему с какими-либо просьбами, а все-таки Семенов, поразмышляв немного, решил преодолеть себя и съездить в Харбин. В конце концов, от одного-двух поклонов спина кривой не станет. Зато можно обзавестись пушками. В том, что у Хорвата полно этого добра, Семенов не сомневался – ведь перестали существовать и многочисленные дружины, охранявшие КВЖД, и Корпус пограничной стражи, и артиллерийские дивизионы, которые прикрывали тоннели, крупные станции и железнодорожные склады, набитые разным барахлом. Кроме пушек нужны были и винтовки, и пулеметы, и патроны, и обмундирование, и обувь... Голова шла кругом от одних только снабженческих забот.

Есаул, конечно, понимал, что ехать опасно: у генерала Хорвата – семь пятниц на неделе, вдруг встанет не с той ноги и пошлет целую роту, чтобы арестовать его за неподчинение. Семенов задумчиво пожевал губами, кинул в рот несколько кедровых орешков, оказавшихся в кармане, и усмехнулся. Конечно, усы у генерала Хорвата знатные, любой дворник может позавидовать, но и есаул Семенов тоже умеет носить усы...

С собой в Харбин он взял взвод монголов из нового пополнения: монголы были хорошими солдатами, китайцев видеть не могли, а уж вряд ли уступят цирикам[45] 45
  Цирик (церик) – боец армии МНР; здесь – воин, солдат.


[Закрыть] Хорвата в боевом азарте, в хватке и в желании победить.

Остановился Семенов в Харбине в гостинице «Ориант» – добротной, каменной, с гулкими коридорами и, что важно – с несколькими запасными выходами. Обследовал выходы, остался доволен.

Воздух Харбина пахнул ананасами – свежим заморским ананасом, похожим на большую сосновую шишку. Купить бы сейчас десятка два ананасов да накормить сопровождавших его монголов – вот бы их крохотные черные зенки полезли бы на лоб, – но где сейчас в Харбине найдешь ананасы?

Из «Орианта» он решил пока не выходить. По длинной пустынной улице, уже накрытой вечерней синью, будто некой таинственной кисеей, катилась мелкая кудрявая поземка, в домах начали зажигаться бледные электрические огни. Семенов подумал о том, что Харбин в сущности – российский город, и народ тут живет такой же, и дома такие же, и нравы, и бани так же топятся, только запах в городе заморский. Губы у него зашевелились сами по себе, словно он что-то хотел сказать, на лице появилось вопросительное выражение, в следующую минуту оно исчезло, глаза угасли, сделались настороженными и жесткими.

Семенов запросил канцелярию Хорвата, потребовал аудиенции у генерала, но ответа пока не было, и, с одной стороны, это беспокоило, а с другой – есаул понимал, что Хорват – человек честолюбивый, мелочный, осторожный, пятнадцать раз обмерит тряпку, чтобы раз отрезать от нее клок, все обдумает и только потом промычит что-нибудь невнятное.

Ответ пришел утром следующего дня – генерал ждал Семенова.

Дмитрий Львович Хорват был сама любезность; разговаривая с Семеновым, он любовно разглаживал свои роскошные пышные усы и старался походить на знаменитого генерала Скобелева, но это у него не получалось – Хорват больше напоминал сытого, отобедавшего свежей сметаной кота, щурился маслено, разглядывал есаула, похрюкивал что-то в кулак, на все вопросы отвечал осторожно, будто боялся испортить отношения с самим собою.

Семенов, примеряясь к собеседнику, также говорил осторожно, но потом его кольнуло что-то обидное – ему показалось, что Хорват не понимает его, и вообще генерал так же далек от России, как Земля далека от Луны, изображает из себя небожителя, – и тон его голоса изменился. Умный Хорват заметил изменения и улыбнулся понимающе. Семенова, который также был не глуп и по-мужицки приметлив, это разозлило еще больше, он нагнул голову, будто борец, вступающий в решающую стадию схватки, и произнес:

– Мне нужно оружие. Главным образом – артиллерийские орудия.

Хорват вспушил кончиками пальцев вначале один ус, потом второй и развел руки:

– У меня орудий, батенька, нет. Не-ту. Те, что остались, находятся при деле. Каждое орудие – на своем, утвержденном царем-батюшкой месте.

Высоко хватил Хорват насчет царя-батюшки, будешь из ружья стрелять – не достанешь.

– А артиллерия Пограничной стражи?

– Все вооружение Пограничной стражи я должен по договору с китайцами передать им. Вы знаете, они не сегодня-завтра войдут в полосу отчуждения КВЖД.

Семенов поморщился – быть стычке с китайцами.

– Это тоже обусловлено договором? – спросил он.

– Тоже обусловлено. Но... – Хорват поднял указательный палец, лицо его сделалось хитрым. Семенов неожиданно подумал, что Хорват сейчас произнесет примерно следующее: «Я для вас тут кое-что приберег... Пяток пушек и тридцать ящиков со снарядами. Можете сегодня же их забрать. И лучше сделать это сегодня во всех случаях» пока на них не наложили руку китайцы». Однако услышал есаул другое: «Я вас снабжу кое-чем обязательно. Только... позже».

– Позже и меня может не быть, и солдат моих – тоже. Мы все погибнем.

– Ну, не надо так мрачно, есаул.

– Что есть, Дмитрий Львович, то есть. В артиллерии я нуждаюсь немедленно... Немедленно! – повторил Семенов, напористо и поднял, как Хорват, указательный палец, – Иначе мне не выстоять. Сомнут.

Визит к Хорвату оказался обычным визитом вежливости, другими словами – пустым: Семенов не получил не то чтобы ни одного пушечного ствола, но даже одной латунной пуговицы для мундира.

– Пришивать к мундиру нечего, – грустно и в ту же пору озабоченно проговорил Семенов, шагая по растрескавшемуся обледенелому тротуару в гостиницу «Ориант». Несколько монголов-охранников двигались следом, пугая своим решительным видом прохожих.

Через полтора часа есаул забрался в свой вагон и дал команду к отправке – мандат военного комиссара Временного правительства продолжал действовать, он имел не только свой собственный вагон, но и целый поезд. Около тоннеля на станции Хинган Семенов приказал машинисту остановиться.

Въезд в длинный, черный, пахнущий холодом и дымом тоннель охраняли две полевые пушки с изрядно поредевшими расчетами – на всю батарею осталось только три артиллериста, видно, большинство батарейцев, покидав в мешки свое нехитрое барахлишко, поспешили исчезнуть в туманных далях, именуемых Родиной.

– Все равно эти пушечки тут – не пришей кобыле хвост, – сказал вылезший из вагона на колючий снег будущий атаман и скомандовал монголам: – Грузи пушки на платформу, ребята!

Монголы хоть ни слова не понимали по-русски, а команду поняли правильно: на одном дыхании, подставив под колеса пушек плоские слеги, заволокли орудия на платформу; станины пушек, чтобы те не дергались при движении, связали веревками; под литые резиновые скаты вогнали отесанные в виде клиньев чурбачки, покидали зарядные ящики, рядом положили несколько снарядов россыпью – все, что имелось в каменном погребке, выбитом в скале. Это богатство накрыли брезентом, и Семенов махнул машинисту рукой:

– Поехали дальше!

Паровоз загудел победно, чихнул, выбивая из воронки, нахлобученной на торец трубы, дымный взболток, и аккуратно стронул вагоны с места – железная махина словно понимала, какой дорогой груз везет...

В Маньчжурии есаула с пушками встретили криками «Ура!» – с артиллерией люди почувствовали себя увереннее.

Через два дня Семенову сообщили, что генерал Хорват, узнав, каким наглым образом у него умыкнули два орудия, вскричал в сердцах: «Сукин сын!» Но поделать генерал ничего не мог – дотянуться до Маньчжурии было не в его силах.

«Пушечная» история испортила отношения Семенова с Хорватом окончательно – так что недаром есаул внес генерала в число своих врагов. Впрочем, Семенов мало с кем сохранил хорошие отношения – такой у него был характер: нахрапистый, въедливый, злой. Ошибок есаул не прощал ни себе, ни другим, на всякий выпад отвечал тем же; человеку, случайно бросившему на него косой взгляд, показывал кулак, а затем лупил им по косому глазу без всякого предупреждения – такой характер был у будущего атамана.

Вечером есаул Семенов вместе с войсковым старшиной Унгерном завалился в ресторан – низкий, дымный, уютный, слабо освещенный электричеством, полный вкусных запахов и некого таинственного очарования, присущего только русским кабакам, где и накормить могут вкусно, и возвысить до высот воистину царских, и избить так, что потом будешь долго вспоминать собственное имя.

На всякий случай Семенов около ресторана поставил два монгольских наряда.

Едва сели за стол, как перед гостями появился завитой, с жесткими светлыми кудрями молодец в красной рубахе, выложил две толстенных папки:

– Прейскурантик пожалуйте-с, господа.

Семенов окинул краснорубашечника опытным взглядом: по росту, по стати вполне в гвардию подходит, но киснет здесь, в тылу, у котла со щами. Спросил напрямик:

– В армии, на фронте был?

Краснорубашечник показал чистые крупные зубы:

– Не был.

– Сейчас идет запись добровольцев в освободительную дальневосточную армию... Пойдешь?

Краснорубашечник ответил не задумываясь, на одном дыхании:

– He-а, господин хороший!

– Отчего так? – Семенов сощурился.

– А мне и без армии хорошо.

– Так и будешь тухнуть здесь, в ресторации, среди бабьих подолов?

Парень неопределенно приподнял плечо, улыбнулся обезоруживающе:

– Пора прейскурантик изучить, господа. Я готов принять у вас заказ.

– Торопыга! – Семенов осуждающе качнул головой, глянул на бесстрастное сухое лицо Унгерна. – Ну что, Роман Федорович, махнем по полной программе? Или как?

– Махнем по полной программе.

– Наливку будем брать или водку?

– Давайте наливку, Григорий Михайлович, здесь бывают очень вкусные наливки – из красницы, лимонника, черемухи и маньчжурской вишни.

– Значит, так, – сказал Семенов, – для начала – пару графинчиков наливки... Вишневая есть? – Уловив легкий наклон головы, Семенов похвалил парня: – Добре! Один графинчик черемуховой выпьем – далее закажем по кругу. На первое что есть посвежее, погорячее, повкуснее?

– Уха стерляжья с налимьей печенью.

– А стерлядь откуда берете? Она ведь тут не водится.

– С Ангары. Оттуда возим.

Есаул так и охнул:

– Эхма! Прямой тракт, что ли, проложили?

Молодец вновь едва приметно наклонил голову.

– Берем стерляжью уху, – решил Семенов, – принеси нам с Романом Федоровичем целый чугунок.

– Будет исполнено.

– На второе что? Из того, от чего сам бы не отказался?

– Молочный поросенок с хреном, кореньями и кашей. Есть индейка в ягодном соусе с черемшой, есть пулярка, есть цыплячьи лопатки, приготовленные по-китайски, со сладким соусом.

– К черту китайский кисель. Давай поросенка! – Есаул перевел взгляд на Унгерна: – А?

– Да, – подтвердил тот.

– На десерт есть южные плоды: корольки, персики, ананас...

– Это – потом.

– Господа забыли закусочки-с. Вы не выбрали закусочки-с. Есть сыр, свежепросоленные огурцы, редиска, прямо с грядки – ее нам зимой корейцы поставляют, выращивают у себя в домах, есть редька.

– К вишневой настойке – редька? – усмехнулся Семенов.

– Начальник городской милиции капитан Степанов очень любит вишневую настойку с редькой, прямо млеет. – Официант не удержался, прыснул по-кошачьи, подставил ко рту кулак.

Унгерн улыбнулся – вспомнил, как он отделал капитана Степанова ножнами шашки. Старался, правда, бить в основном по толстой твердой заднице – это и больно и обидно.

– Этот начальник – извращенец, – резко произнес Семенов, – за такой вкус надо сажать на «мягкую турецкую мебель»...

Официант вопросительно глянул на него.

– Иначе говоря – на кол, – пояснил Семенов. – А нам, любезный, давай что-нибудь посущественнее, для русской души.

– Есть осетровый балык, есть балык севрюжий, свеже-просоленный, есть лососина-двухдневка, во рту тает без всякого масла, есть провесная белорыбица, холодная телятина в желе с ягодами, мелкая дичь с французским салатом.

– Давай эту самую... белорыбицу провесную, – приказал Семенов, – не знаю, что это такое, но, наверное, вкусно, давай мелкую дичь... Только не такую, чтобы она в зубах застревала – покрупнее, А то застрянет птичка в зубах – не вытащишь. Икра есть?

– А как же-ть? И зернистая, и паюсная в пластинах – привезена через Китай и Туркестан с Каспия. Есть красная икра, местная.

– Красной не надо. Этой икры мы уже объелись. Давай паюсную. Ее жевать, как шоколад, можно.

Унгерн не выдержал, усмехнулся – все-таки он был из баронов, а Семенов – из тех дворян, которым дворянскую грамоту жаловали только после определенного числа офицерских звездочек на погонах. Впрочем, Унгерн слышал, что у Семенова то ли бабка, то ли дедка – из чингиситов, царственных кровей... Хотя, если честно, размышлять на эту тему Унгерну не хотелось, он согласно кивнул: если есаул считает, что паюсную икру можно поглощать, как шоколад, дольками, значит, так оно и есть.

– Ну все, – сказал Семенов официанту, тот в ответ весело тряхнул тугими кудрями, и есаул не выдержал, вспомнил строчки из собственного детства: – Катись колбаской по Малой Спасской. И-и, – он задержал официанта, взяв его пальцами за рукав рубахи, – все-таки для полноты чувств принеси нам граммов двести чистой водочки, без всяких примесей. Холодной. Чтобы зубы ломило.