Текст книги "Вечное невозвращение"

Автор книги: Валерий Губин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

Потом у меня неделю у меня было странное состояние, будто я сильно простужен, заболеваю и никак не могу заболеть. Но через неделю это ощущение прошло, рассосалось. Я все реже вспоминал Вику, и ее тень, посещавшая меня иногда, становилась более расплывчатой и смутной.

Единственное, что осталось, – это страх перед лунным светом. Когда в полнолуние он пробивается сквозь приоткрытые шторы моей спальни или в комнату на даче, я вижу в нем лицо – страшное, нечеловеческое лицо ведьмы, фурии, исчадия ада и в то же время, лицо самой прекрасной, самой удивительной женщины на свете, которую можно увидеть только во сне.

Старинный вальс “Осенний сон”

Как хорошо спится осенью в предчувствии зимы, когда человек, подобно его первобытным и животным собратьям, инстинктивно готовится к зимней спячке, репетирует ее, спит в октябре по десять – двенадцать часов в сутки, ходит на работу, оглушенный этими снами, временами даже не может определенно сказать – спит он или бодрствует.

Стрелков уже который год проживал в таком состоянии до середины ноября – самого гнусного, по его мнению, месяца года. И в то же время это был самый загадочный месяц, поскольку в это время сон постоянно перепутывался с явью. Часто снилось детство, и все, что с ним случалось там, в детстве, переживалось во сне так ярко и пронзительно, как вряд ли он переживал на самом деле. Снилась старуха-няня, которая вместо прогулок водила его в церковь и требовала целовать одну и ту же икону, а он часто отказывался, поскольку место на стекле, до которого он мог достать, было заляпано следами других поцелуев. Снились школьные друзья и урок математики, на котором он пытался объяснить соседу по парте, что уже давно учился в школе, а сейчас он кандидат наук, но сосед почему-то отказывался его понимать. Снились голуби, тучи голубей, которые вдруг поднимались и летели прямо на него, так что приходилось закрывать лицо. Снился вальс “Осенний сон” в саду Дома офицеров, освещенная веранда, где восхитительные девушки танцевали с этими самыми офицерами, а Стрелков смотрел на них из кустов, не смея себя обнаружить, так как перелез через забор, и ему казалось тогда, что живет он бедно, невзрачно, тускло, а настоящая жизнь проходит там, на веранде, под яркими лампами. Он даже горько сожалел во сне, что и не стал офицером, как мечтал в детстве, и не танцевал с девушками на веранде парка. Снилась ему степь, в которой он никогда не был, и огромное заходящее солнце, на которое можно было смотреть не щурясь и чувствовать, как оно просвечивает тебя насквозь. Иногда он уставал от этих снов и просыпался с тяжелой головой, а иногда они так его увлекали, что Стрелков никак не мог оторваться от них и приходил на работу только к обеду.

И в этом гнусном ноябре он неожиданно встретил удивительную женщину. Познакомился с ней прямо на улице, сам не мог понять, как это получилось и как у него хватило нахальства, проводил домой и добился нового свидания. Но, придя домой и заснув, он увидел сон об этом свидании и, проснувшись на следующее утро, никак не мог понять – было ли все это во сне или наяву. Тем не менее, запомнив адрес, он поехал туда, где они расстались, а там ему сказали, что никакой Ольги Вячеславовны в этой квартире нет, и никогда не было. Тогда он окончательно убедился в том, что и знакомство, и новое свидание ему приснились, потому что в ноябре снятся очень яркие сны, поражающие своей реальностью и правдоподобием. Чем больше спишь, тем более становится реальностью то, что видишь во сне. И уже почти заснув, он услышал телефонный звонок, а потом на автоответчике голос той женщины. Она удивлялась, что он не пришел на назначенное свидание. Он попытался вырваться из сна, взять трубку, но тут же провалился в сон еще глубже – и там, во сне, все же взял трубку и сказал, что хотел увидеться, ездил к ней домой, но там ему сказали, что женщина с таким именем здесь не живет. И услышал в ответ, что, во-первых, она не приглашала его к себе домой – они договаривались встретиться у Казанского собора, что, во-вторых, он перепутал адрес – она живет не на Большом проспекте, а на Малом, но дом и квартира те же. А звонит она ему первой, пренебрегая приличиями, потому что видела его сегодня во сне и там он ей очень понравился, оказавшись красивым, умным и добрым. И она решила увидеться с ним во что бы то ни стало, вдруг он и правда такой необыкновенный. Но, видимо, ошиблась, потому что он оказался ленивым и проспал первое же свидание.

Стрелков огромным усилием воли вырвался из сна, сел и долго сидел ошарашенный, пытаясь поймать ускользавшую нить сна, а главное – вспомнить адрес, по которому она живет. Вспомнив, он решительно оделся и поехал на Петроградскую сторону, несмотря на ранний час. Сначала он пошел к тому дому, возле которого они расстались, чтобы узнать его номер, потом потащился на Малый по какой-то улочке, перекопанной траншеями новой тепломагистрали, и чуть не упал в одну из них. Она открыла ему дверь, и лицо ее сделалось сердитым и темным.

– Как вы меня нашли?

– Мы же договорились о встрече, – несколько разочарованный таким лицом, ответил он.

– Да, но вы не пришли на место встречи, а решили явиться прямо ко мне домой. Откуда узнали адрес?

– Вы его оставили на автоответчике.

– Не может быть! – Она немного посветлела лицом.

– Вы видели меня сегодня во сне?

– Да, – покраснев, ответила Ольга. – Но я вам ничего я вам на автоответчике не оставляла.

– Если не оставляли, то сказали во сне, когда видели меня. Наши сны как-то пересеклись, и я запомнил.

– И что еще я вам говорила во сне? – сказала она, отступая вглубь коридора. Стрелков воспользовался этим и вошел.

– Вы говорили, что я очень умный, красивый и добрый.

– Надо же, какая ерунда! – Воскликнула она, но при этом опять покраснела. – Я во сне ехала без билета, а вы явились в образе контролера и стали весьма грубо требовать штраф.

– Заплатили?

– Вот еще! Я просто взяла и проснулась. – Она пошла на кухню, и Стрелков нерешительно двинулся за ней.

– Хм… Я в детстве целый год мечтал быть контролером в автобусе.

– Ну, вот видите! Эти мечты наложили отпечаток на вашу ауру, и это на меня подействовало при нашей встрече.

– Моя первая жена тоже что-то нехорошее говорила про мою ауру.

– А вторая?

– Она вроде ничего плохого не замечала.

– Почему же она вас бросила?

– Из-за болезни.

– Чем же вы болели?

– Она заболела и умерла.

– Ох, простите.

– Ничего. Это было давно.

– Хотите чаю?

– Хочу. У вас такая уютная кухня.

– А может быть, кофе?

– И кофе тоже. Если можно. Сначала чай, а потом кофе. А то мне все время спать хочется.

– Простите за вопрос. А ваша первая жена – жива и здорова?

– Не знаю, давно не писала. Она уехала в Америку, выйдя замуж за моего друга-еврея.

– Обычно евреи едут в Израиль.

– Это сейчас. А тогда и в Америку пускали. Очень многие предпочитали Америку.

Помимо уюта на кухне, у нее были удивительно красивые чайные чашки, и все это вместе взятое усиливало в Стрелкове чувство нереальности происходящего. У него уже несколько раз мелькала мысль: может быть, он вовсе не вырвался из сна, а продолжает спать? Не мог же он во сне узнать ее адрес! Да и познакомился он с ней во сне – такие женщины на улице не знакомятся!

– У вас и правда глаза слипаются. Может, приляжете?

– Где?

– Да здесь же, на диванчике. А я пойду поработаю. У меня срочная работа.

– А вы не боитесь, что у вас дома на кухне будет спать чужой человек?

– Если вы будете спать, то чего же мне бояться?

– Да, конечно. Но только это очень странно выглядит – пришел в гости и тут же завалился спать.

– Ничего странного. У меня тоже бывают такие дни, особенно осенью, когда целую неделю невыносимо хочется спать. Я даже сплю и вижу сон, как мне хочется спать.

Стрелков прилег и почти сразу заснул. Сквозь дрему слышал, как она собирает посуду со стола. Потом в ванной зашумела вода, потом в коридоре зазвонил телефон и Ольга с кем-то долго негромко разговаривала.

“Как это глупо с моей стороны”, – подумал он и окончательно заснул.

Проснулся он от довольно бесцеремонного толчка. Открыв глаза, увидел, что в ногах у него сидит какой-то седой пожилой мужик, а напротив, на стульях, двое молодых парней: один – типичный плакатный комсомолец пятидесятых годов, а у второго было очень сердитое и почти уголовное выражение лица.

– Ты что тут делаешь? – спросил его седой.

– Я сплю, а вы?

– А мы водку пьем. Уже час пьем, орем, курим – а ты спишь как сурок.

– Где Ольга?

– Не знаю. Когда мы пришли, ее не было.

Стрелков сел на диванчике и зябко поежился со сна.

Седой внимательно оглядел его.

– Ты что, бомжуешь?

– Нет, почему?

– Вид у тебя такой. Чем же промышляешь?

– Я писатель.

– А как твоя фамилия, писатель?

– Диккенс. Моя фамилия Диккенс.

– Вы английский писатель! – радостно заулыбался типичный комсомолец, – Я слышал про вас!

– Цыц, знаток! – оборвал парня седой. – Видишь ли, я отец Ольги и мне не все равно, кто у нее спит на кухне.

– Конечно, конечно, я вас понимаю. Мне бы тоже не понравилось, если бы у моей дочери на кухне спал кто-то неизвестный. Да еще похожий на бомжа. Меня зовут Олег.

– А меня Константин Эдуардович.

– Как Циолковского?

– При чем тут Циолковский?

– Да нет, это я так. Приятно познакомиться.

– Ну, так давай выпьем за знакомство, Олег Диккенс.

– Вы давно из Англии к нам? – снова спросил парень напротив.

– Вчера приехал, – пробормотал Стрелков, глотая колбасу, чтобы побыстрее заесть кошмарный привкус явно паленой водки.

– А я из англичан больше люблю Агату Кристи. Вы с ней не встречались? – спросил парень с уголовным лицом.

– Да ты что! – возмутился плакатный. – Агата еще до войны умерла! Олега тогда и в проекте не было.

Стрелков внимательно посмотрел на парней: не издеваются ли? Но те сидели размякшие, осовелые от выпитого и почтительно его разглядывали.

– Ну что ж, пойдемте ребята, пусть писатель отдыхает.

– Да я вроде уже отдохнул.

– Если отдохнул, то садись за стол и пиши. А у нас дела.

– Константин Эдуардович! Какие у нас сегодня дела? В кои веки с английским писателем встретились. Поговорить бы о его творческих планах.

– Да план у меня один: создать яркий образ нашего современника. Английского.

– Вот это правильно!

– Пошли, пошли. А то вернется Ольга, она нам покажет – за то, что устроили шалман и Диккенса разбудили.

Они ушли, а Стрелков решил ненадолго прилечь и опять заснул. И засыпая, думал: “Что это я все сплю и сплю, пора выходить из такого состояния”.

Тут он увидел Ольгу, она стояла в дверях и улыбалась.

– Ну, вы и соня. Сколько можете проспать, если вас не будить?

– Суток двое, – засмущался Стрелков, – я так думаю. Но последний раз мне это удалось, когда я был студентом.

– Пока вы спали, пошел снег. Он и сейчас идет. Пойдемте, погуляем.

Выбираться из дому с теплого дивана под снег, не очень-то хотелось, но Стрелков не подал виду и бодро встал.

Снег и правда шел – не просто падал медленно и нерешительно, как положено первому снегу, а шел сплошной стеной, за которой не было видно другой стороны улицы; а потом стало не видно и самой улицы и только по фонарям ползущих машин угадывался край тротуара. Ольга убегала вперед, скрывалась за этой стеной, а потом кричала:

– Я здесь, здесь, идите сюда! – и радостно смеялась.

Он наталкивался на нее, идя на голос, хватал под руку, но она вырывалась и снова скрывалась за снежной пеленой.

“Все у нас через край, – думал Стрелков, догоняя Ольгу. – Даже первый снег не как у людей, у каких-нибудь там англичан или бельгийцев, совершенно дикий и необузданный – валит стеной, и даже в центре города можно заблудиться”.

Ольга, наконец, набегалась, притихла, взяла его под руку и стала рассказывать о том, какая у нее сейчас интересная работа. Она пишет книгу о Пушкине. Вернее, пишет работу, которая, может быть, выльется в книгу. В этом труде она хочет показать, что было бы, если бы Пушкин в 1834 году не послушался гневных слов Жуковского и вышел в отставку, уехал в деревню, “в обитель дальнюю трудов и чистых нег”. По его наброскам, письмам, разговорам с друзьями Ольга, как ей кажется, восстановит ту грандиозную картину творческих замыслов, которые, несомненно, осуществились бы.

– Какой смысл писать о том, что не случилось, а только могло случиться?

– Мне кажется, о любом человеке нужно судить не только по тому, что он сделал, но и потому, что должен был сделать, по тому неосуществленному будущему, в которое он постоянно заглядывал, которое предчувствовал, и это делало возможным его творчество. То, что не сделано, стало условием сделанного. Мы часто даже не подозреваем, в какой степени будущее определяет нашу сегодняшнюю жизнь. Да Пушкин и сам писал: “Сердце в будущем живет; Настоящее уныло…”.

– Конечно, ему надо было бежать из Петербурга, – пробормотал Стрелков. – Но отчего это у нас все время бегут? Кто в деревню, кто за границу, кто в смерть. И только в этом побеге видят осуществление жизни.

Ольга опять отошла за пелену снега и сказала оттуда:

– Пушкин всю жизнь хотел уехать за границу. В Париж.

– Да, Бухарин уехал в Париж, погулял там немного и вернулся на верную погибель. И Пушкин тоже бы вернулся из Парижа или из деревни и обязательно бы погиб, иначе бы не был Пушкиным.

Они дошли до Петропавловской крепости, которая была еще открыта, вошли внутрь. К этому времени снег немного поутих, но все еще сыпал достаточно сильно. Навстречу шли толпы экскурсантов.

– Охота им в такую погоду здесь гулять! – проворчал Стрелков.

– Поднимемся на бастион, – предложила Ольга.

– Туда нельзя. Вон видите, заборчик стоит.

– Заборчик перешагнем, а в такой снег нас никто не увидит.

Они перебрались через загородку и быстро пробежали по узкой лестнице наверх. Там им показалось, что снежный заряд ударил с новой силой – не только противоположный берег с дворцами, но даже сама Нева скрылась в снежном крошеве. Они постояли несколько минут молча, и Стрелкову показалось, что он сквозь сильный шум ветра слышит плеск волн внизу.

– Давайте, возьмемся за руки и прыгнем вниз, – сказала Ольга ему в ухо.

– Хорошая идея, я давно ног не ломал.

– Не сломаете. Представьте себе, что вам это снится, и прыгнем. Вы ведь во сне часто прыгали с большой высоты?

– Много раз. Но при этом всегда было страшно – а вдруг это не сон?

– Сейчас это явно сон! – она взяла его руку, и он почувствовал, какие у нее странные пальцы: не теплые, не холодные, – и поверил, что спит.

Они подошли к самому краю, немного постояли еще и прыгнули прямо в очередной снежный заряд. Летели довольно долго. Стрелков уже начал волноваться – когда же будет земля. Ему даже показалось, что ветер выносит их прямо в реку. Ольга повернулась и крикнула ему в ухо:

– Ты опять дрыхнешь, Диккенс!

Он вскочил с бешено колотящимся сердцем и стал протирать глаза. Около него сидел Ольгин отец и сердито смотрел на него.

– Я не дрыхну, я с Петропавловской крепости прыгаю.

– Хорошее занятие, особенно для англичан. Ольги до сих пор нет, а мне позарез нужен стольник. Не одолжишь на неделю?

– Одолжу. – Стрелков, порывшись в карманах, вытащил несколько смятых десяток и даже одну пятидесятирублевую бумажку. – Вот, только девяносто, больше нет.

– У тебя что, последние?

– Нет, у меня еще в банке несколько сотен фунтов.

– А, тогда ладно, – седой взял деньги и скрылся в темноте коридора.

Услышав, как хлопнула входная дверь, Стрелков хотел снова лечь на диван, но внезапно устыдился этого намерения.

“Подожду еще немного и пойду домой, сколько же можно спать”, – решил он, понимая, что дома тем более завалится и проспит до самого утра или даже до обеда, тем более что завтра суббота.

Тут он услышал смех и увидел стоявшую в дверях Ольгу.

– Неужели вы все это время спали?

– Нет, я еще ходил в Петропавловскую крепость.

– Зачем?

– Прыгать с бастиона. Скажите мне честно, сплю я или нет? Потому что один раз вы уже приходили, а потом оказалось, что это сон.

– Вы нажмите на глаз слева. Если я раздваиваюсь – это не сон, а если ничего не изменилось – значит, по-прежнему спите.

– Вроде раздваиваетесь.

– Тогда давайте пить чай, а потом пойдем гулять.

– Под таким снегом?

– Да какой там снег? Редкие снежинки падают.

Стрелков налил себе полстакана заварки и почувствовал, как сон постепенно выветривается из него, голова очищается.

– Вы действительно пишете книгу о Пушкине?

– Что, рылись в моих бумагах на столе?

– Упаси Бог! Я ни разу не вышел из кухни. Даже в туалет.

– Откуда же знаете про мою работу?

– Вы мне сами рассказали. В том сне, который я только что видел.

– Странные у вас сны: то я вам адрес свой говорю, то тему своего исследования, и все оказывается верным.

– Я и сам удивляюсь не меньше вашего. Это, наверное, у вас такая мощная аура, что даже в мои сны вторгается. Ваш первый муж ничего не говорил вам про нее?

– Нет. И второй тоже, потому что его не было.

– От всех красивых и умных женщин исходит очень сильное излучение. Как-то много лет назад я был в гостях у приятеля, он живет недалеко от вас. Мы сильно выпили, я остался ночевать и всю ночь во сне занимался любовью с Алисой Фрейндлих. Утром проснулся озадаченный, поделился с другом, а тот сказал: “Ничего удивительного! Она напротив живет, вон ее окна!”

– После этого вы должны были на ней жениться.

– Я бы с удовольствием. Но, может быть, мы действительно пойдем погуляем?

– Куда пойдем?

– Хорошо бы завернуть к кому-нибудь на бал, например в австрийское посольство или к графине Бобринской.

– К сожалению, у меня нет подходящего платья.

– А у меня фрака. Сгодился бы мундир венгерского гусара, но его у меня тоже нет.

– Тогда пойдемте просто погуляем. До Петропавловки и обратно.

– Почему вас так тянет к этой крепости?

– При чем здесь крепость? Я люблю поздней осенью смотреть на Неву – такая черная, быстрая, будто живая.

Они дошли до набережной и долго стояли молча, глядя на темную воду. Сильный ветер гнал рябь, и казалось, что Нева действительно несется, словно горная речка, с большой скоростью к заливу.

– В прошлом году в начале ноября Нева уже встала, а в этом еще ни разу мороза не было.

– Да, зимы с каждым годом становятся все теплее.

– И все тоскливее.

– Почему?

– В последние годы с приходом зимы я засыпаю, хотя хожу на работу, встречаюсь с друзьями – но все как во сне. Мне даже начинает казаться, что сон – более подлинное существование, чем бодрствование. Сон богаче, ярче, во сне никогда не скучно, во сне многое удается.

– Пушкин бы вас хорошо понял, он даже говорил об “истинном сне”.

– Где это?

– Он целую поэму решил написать, но, сочинив сотню строк, бросил:

Я сон пою, бесценный дар Морфея,

Я научу, как должно в тишине

Покоиться в приятном, крепком сне…

Не спите днем, о горе, горе вам,

Когда дремать привыкли по часам!

Что ваш покой? Бесчувствие глубоко.

Сон истинный от вас уже далеко.

– Прекрасные строки! А вы знаете, мой самый любимый герой – Обломов. Как умел спать человек! Теперь так не могут. Беспокойные все стали, нервные. А сон – великое благо для души. Только там можно встретить тех, кого когда-то любил, с кем расстался, кто давно умер. Можно с ними поговорить, пожаловаться на жизнь, попросить совета. Недавно во сне встретил одну женщину, которую когда-то в молодости любил – встретил молодую, красивую и плакал оттого, что всё в прошлом, прощался с ней, потому что никогда уже не увижу ее ни молодой, ни красивой, если вообще увижу. Тем более, она сказала во сне, что нам теперь незачем встречаться.

Они долго шли вдоль реки. В одном месте Ольга перегнулась через парапет, всматриваясь в воду.

– Что, будем прыгать? – спросил Стрелков.

– Зачем это? Просто мне кажется, что я вижу что-то большое и белое, лежащее на дне.

– Слава Богу, вы не собираетесь прыгать, а то я уже испугался, что опять сплю.

Больше они не разговаривали, только Стрелков, решившись, взял ее за руку. Она ее не отняла, и так они дошли до дома.

– Прощайте, соня! Может быть, скоро увидимся.

– А может быть, мы не будем расставаться.

– Ко мне нельзя. У меня отец. Когда у него очередной запой, он ко мне переезжает, боится за сердце.

– Тогда пойдемте ко мне.

– Хорошо, – легко согласилась она.

Они шли уже в полной темноте. Снег по-прежнему сыпал – легкий, невесомый, редкий и видимый только в свете фонарей.

– Расскажите мне еще что-нибудь про ваши сны.

– Пожалуйста. Наша жизнь беспорядочна, раздергана, а в снах всегда есть определенный ритм. Во сне как будто танцуешь. Есть сны медленные, тягучие, как танго, а есть быстрые, стремительные, словно в вихре вальса.

Они долго сидели на кухне, не зажигая свет, пили чай и смотрели в окно на медленно кружащиеся снежинки. В полумраке Стрелков едва различал ее лицо, казавшееся загадочным и незнакомым.

– Что вы молчите? Опять засыпаете?

– Нет, что вы! Разве можно спать в такую ночь!

– В какую такую?

– Я встретил вас, вы пришли ко мне, все это так неожиданно и удивительно, словно мои сны начали осуществляться.

Стрелков действительно очень долго не мог уснуть. Ольга уже спала, ровно дыша во сне, а он все никак не мог успокоиться. Почему-то чувствовал, что если сейчас уснет, то увидит всех своих умерших родных и друзей, прежде всего, приснится ему сестра, погибшая в автомобильной катастрофе, и будет называть его братиком; потом приснится его однокурсник Вадим, который долго и мучительно умирал от рака в больнице и все время требовал красных помидоров. Тогда стояла зима, но иногда Стрелкову удавалось доставать помидоры, но чаще нет. С тех пор, когда он видит во сне Вадима, тот просит красных помидоров. Приснится ему и Печаль в виде старой, бедно одетой женщины, которая ходит среди машин, остановившихся у светофора, и просит милостыню. Кто взглянет ей в глаза, подавая деньги, будет долго и безутешно рыдать. И приснится Горе – это будет голос матери: она разговаривает с ним сквозь дощатую перегородку, он отвечает ей, даже шутит и при этом знает, что она давно умерла. И может быть, даже увидит – и это будет самый страшный сон – во сне самого себя, совсем еще юного, и будет спрашивать его, то есть себя, как он может жить в том времени, где его никто не понимает, никто не любит, где у него нет еще сил, чтобы защитить себя, и нет еще толики мудрости, чтобы уметь заслоняться от повседневного житейского кошмара.

И казалось ему также, что слышит он чей-то голос, и даже не голос, а глухое увещевание: если сейчас заснешь, то все окажется сном, все исчезнет, и, прежде всего, Ольга, так исчезнет, словно ее никогда не было в его жизни, – и он решил караулить ее всю ночь. Но потом начал погружаться в сон, уже что-то видел там, зыбкое и непонятное, даже стал слышать музыку, все пытался понять, что это за мелодия, наконец, вспомнил, что это был старинный вальс “Осенний сон”, и понял, что спит. Потом Ольга заговорила во сне – он испуганно встрепенулся, открыл глаза и лежал неподвижно, слушая, как она что-то тихо произносит, не просыпаясь. Он нагнулся над ней и услышал:

Я ехал к вам, живые сны

За мной вились толпой игривой,

И месяц с правой стороны

Сопровождал мой бег ретивый.

– “Это слова к моему вальсу, – подумал Стрелков. – Наши сны опять переплелись”.

И окончательно заснул.

Во сне он снова шел через густую стену падающего снега и все пытался угадать, кто это идет впереди – ему почему то было очень важно это угадать. Он хотел догнать прохожего, но как только ускорял шаг, ноги становились ватными и подкашивались. Наконец прохожий остановился сам, поджидая его. Когда Стрелков, с большим усилием переставляя ноги, подошел, то увидел, что это Пушкин.

– Почему вы преследуете меня, сударь? – строго спросил тот.

– Что вы, Александр Сергеевич, я вас не преследую! Просто хотел узнать, где мы по-настоящему живем: во сне или наяву?

– Кто может знать – где сон, а где явь, – засмеялся Пушкин.

– Как же мне быть?

– Вы как англичанин должны знать своего великого писателя…

– Я не англичанин!

– Не перебивайте меня. Так вот Шекспир писал: “Из вещества того же, как и сон, мы созданы, и жизнь на сон похожа. И наша жизнь лишь сном окружена”.

– Но как это понять?

– Это вы сами думайте, – снова засмеялся Пушкин, повернулся и пошел прочь, помахивая тяжелой тростью.

Стрелков долго вглядывался в снежную круговерть, но ничего не увидел. Он хотел рвануться, догнать, расспросить еще о чем-то очень важном, но не смог сделать ни шагу – ноги словно приросли к асфальту.

“Как хорошо было бы не просыпаться! – думалось ему. – Если еще задержаться здесь во сне, то можно понять самое главное, что составляет суть жизни, что прозвучало в словах Пушкина. Ведь когда я проснусь, все окажется пустяком. Для дневного разума все плоско и банально. Ах, если бы мне совсем не просыпаться! Я теперь понимаю, как счастливы те, кто умирает во сне”.

Он проснулся оттого, что в глаза било солнце. Снег, видимо, кончился ночью, и зима опять надолго отступила. Спал так крепко, что не слышал, как Ольга поднялась и ушла.

Вечером он пошел к ней. Дверь открыл ее отец, сильно навеселе, и очень удивился.

– Уехала она, еще в обед уехала.

– Куда? – с похолодевшим сердцем спросил Стрелков.

– К тебе уехала, в Англию, на стажировку.

– Надолго?

– По-моему, на полгода. Разве она тебе не сказала, что едет? Странные у вас отношения.

Стрелков пришел через неделю, чтобы спросить ее английский адрес, но дверь никто не открыл. Он приходил еще несколько раз, однако на звонок так никто и не отозвался. Соседка, которую он встретил в последний приход, сказала, что старик уехал к своей второй дочери на Урал.

Неожиданно осень кончилась, наступила зима. Сонное состояние Стрелкова прошло, и он однажды решил, что все, что случилось с ним этой осенью, было одним из тех интересных и загадочных снов, которые последнее время снятся ему все чаще и занимают все большее место в его жизни.

Он ходил в библиотеку, читал Шекспира, вспоминал свой разговор с поэтом во сне – и решил, что может быть, чем-то он заслужил это, и Пушкин действительно хранит его, пока он жив. И встретит после смерти.

Голос в телефонной трубке

Голос в трубке был незнакомый, хриплый и часто прерываемый кашлем. Только через несколько минут я понял, что звонит Марина.

– Лежу одна, разболелась, – она хрипела, еле выдавливая слова. – Умираю со скуки… Может быть, заедешь… Давно не виделись…

“С какой стати?” – подумал я, но вслух сказал, что постараюсь выбраться часам к восьми.

– Тебе что-нибудь привезти?

– Ничего не надо, соседка все приносит… Ты сам приезжай.

Я ушел с работы пораньше, хотя было очень много срочных дел, и поехал в этот самый бестолковый и неустроенный район.

“В конце концов, я ей обязан, она мне помогла, и вообще была добра ко мне. Только когда это было – то ли восемнадцать, то ли двадцать лет назад?”

Виделись мы последний раз на похоронах общего друга. С его смертью как будто закончилась целая эпоха, распалась компания, где он был центром. Остальных теперь ничто не связывало, они стали чужими и почти не встречались. Почти десять лет регулярно собирались – или у Марины или у умершего Эдика. Сколько было выпито, сколько споров и анекдотов, совместных поездок за город, на природу, с палатками и спальными мешками, сколько было событий, – свадьбы, разводы, скандалы и примирения – в которых вместе участвовали.

А теперь я раз в год, а то и реже, случайно встречаю кого-нибудь из них, и кажется странным, что мы были так близки. Никакого интереса у меня больше не вызывают ни они сами, ни их жизнь. Эдик умер, и в тот же год сменилась власть, и постепенно вообще все сменилось, и теперь кажется, что мы живем не только в другой стране, но и в другой жизни, которая ничего не имеет общего с прошлой.

Предстоящее свидание с Мариной воспринималось как возвращение в ту прошлую жизнь, которой давно уже нет. Даже почему-то подумалось, что возвращение туда будет нежелательным нарушением законов природы, нежелательным, и, возможно, опасным.

Тем не менее, я бегом взбежал на третий этаж нелепого, довоенной постройки дома в Щиповском переулке. Долго нажимал кнопку звонка, но никто не открывал. Позвонил в дверь напротив. Выглянувшая молодая женщина сказала, что живет совсем недавно, никого не знает, и, по ее мнению, в квартире напротив никого нет.

Озадаченный, я спустился вниз и долго стоял у парадной, не зная, что предпринять. Марина звонила мне на городской телефон, определителя номера у меня на нем не было, где теперь ее искать – непонятно. Сама она видимо забыла сказать, что давно переехала. “Придется ждать нового звонка”, – решил я и пошел к машине.

Она позвонила через три дня, и я сразу спросил ее новый адрес. Она долго, как будто недоуменно молчала, а потом сказала, что живет в той же квартире.

– Но я там был в четверг, соседка напротив сказала, что в твоей квартире никто не живет.

– Почему ты мне не веришь? Не узнаешь мой голос?

– Думаю, что ты надо мной издеваешься.

– Ошибся квартирой.

– Я не мог ошибиться – квартира шестнадцать.

– Может дом не тот? – спросила она.

У меня вдруг появилось устойчивое впечатление, что звонят действительно из другой жизни. Наверное, Марина умерла и подключается каким-то образом ко мне оттуда.

– Что молчишь?

– Ты сейчас откуда звонишь?

– Из дома.

– Какой у тебя номер дома?

– Одиннадцать дробь тринадцать, какой и был.

– А как себя чувствуешь?

– Вроде немного полегче, кашель прошел, но все еще сильная слабость.

– Значит, встретить меня не сможешь? А то я совсем запутался в ваших домах.

– Что ты! Еле до кухни добираюсь.

– Ладно, как-нибудь зайду. Видимо, действительно не в тот дом зашел.

– Ты же лет пятнадцать у меня не был.

– Восемнадцать.

Я, конечно, никуда не поехал, потому что не только узнал дом, но и дверь квартиры с тем же замком, который сам когда-то врезал.

Она позвонила через две недели.

– Ну что, так и не собрался?

– Не получается, много работы. Как здоровье?

– Выздоровела. Сегодня ходила в поликлинику, закрыла бюллетень. Завтра на работу.

– Разве ты не на пенсии?

– На пенсии. Только все равно приходится работать.

– Все там же?

– Да, все там же. Спасибо, не выгоняют, терпят.

– Кто же тебя выгонит – доцента?

– У меня шеф – мой однокурсник, скоро уйдет, тогда точно выпрут. Осталась одна молодежь, наглая, с большими амбициями… Ты помнишь, как мы в Звенигороде прыгали с кручи в воду, и Эдик поранил себе ногу о стекло, – вдруг без всякого перехода спросила она.

– Чего это ты вдруг?

– Он мне сегодня приснился и уверял, что живой, а все слухи о его смерти распространяют враги.

– Мне он тоже часто снился – первые годы почти каждую ночь. А теперь все реже.

– Наверное, он уже ушел в какие-то далекие от нас сферы бытия, и мы его больше не чувствуем.

– Что еще за сферы?

– Не знаю. Просто я, чем дольше живу, тем окружающее становится призрачней, как бы расплывается, и я думаю, что все больше ухожу из этого мира, освобождаюсь от него. Потом совсем уйду, вдогонку за Эдиком.