Текст книги "Вечное невозвращение"

Автор книги: Валерий Губин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

– Ты кто? – прошептал Иннокентий.

– Я Карл Карлович Карлсруэ, – грустно сказал конь и умчался дальше.

…Проснулся Иннокентий от того, что солнце сильно нагрело лицо. На часах было пять.

“Сейчас пойду. Интересно все же, кто это меня приютил?”

Он сфокусировал глаза на надписи на надписи, что была на деревянной доске свежей могилы, но когда прочел, буквы вдруг перестали расплываться и выступили четко и строго:

Николаев Иннокентий Павлович

5.10. 1950 – 6.06.2000

– Надо же, – вслух сказал он, – полный тезка, даже родились мы в один год.

И вдруг он почувствовал, что трезвеет: с фотографии над надписью на него смотрело его собственное лицо.

– Мать честная! Это же моя могила! И место хорошее! Неужели это розыгрыш? Но кому такое по силам? А может быть, я правда умер и не заметил этого?

Он стал вспоминать прошедшие дни, потом вчерашний вечер – на какое-то мгновение ему показалось, что был какой-то провал: то ли он заснул, то ли как-то выпал из существования, но появилось тоскливое чувство, словно он заглянул в какую-то бездонную страшную пропасть, куда нельзя смотреть, иначе обязательно свалишься, затянет тебя. Может быть, он тогда умер, его похоронили, а сейчас он вылез из своей могилы, поскольку умер не по-настоящему – заснул летаргическим сном.

“Не похоронили же они меня в этом костюме?” – Но потом он сообразил, что это его единственный приличный костюм и уж если хоронить, то только в нем.

“Но если вылезал из могилы, то костюм должен быть грязным. А тут – ни одного пятнышка. Вот только на колене – это вчерашняя селедка. Тьфу, чертовщина!”

Иннокентий вскочил, два раза обошел вокруг могилы, и она снова ему понравилась – аккуратный такой холмик.

– Возможно, существует еще один Иннокентий Иванович, мой двойник. Мы в одном году родились, только вот я жив, а он уже умер. – Н он тут же решил, что это слишком простое объяснение. Не иначе, все это какой-то дьявольский розыгрыш.

Ключей в карманах костюма он не нашел и долго колебался – звонить в такую рань или еще погулять, потом решился.

Дверь открыла теща и, увидев его, страшно, пронзительно завизжала, а потом бросилась в туалет. Он услышал, как она судорожно пытается закрыть щеколду.

– Во очумела? – сказал он выглянувшей из спальни жене. Потом заметив, что у нее серое, почти слившееся с халатом лицо, спросил:

– Что у вас тут случилось?

Жена медленно осела по стенке, не отрывая от него огромных, страшных глаз.

– Ты кто? – выдавила она наконец.

– Я, конечно, здорово вчера набрался, – возмутился Иннокентий, думая про свое помятое лицо, – но не до такой же степени, чтобы родная жена не узнавала!

– Ты же умер! – сказала она и потеряла сознание.

Иннокентию стало страшно. Он постоял немного, слушая, как теща скулит в туалете, хотел было заглянуть в комнату дочери, но не решился и бросился вон из квартиры.

– “Значит, все-таки умер”, – думал он, сбегая по лестнице. Все вдруг стало зыбким, нереальным, как в дурном сне. Он бежал и думал, что нужно за что-то зацепиться и выскочить из этого кошмара, иначе его психика не выдержит.

Навстречу попалась соседка сверху.

– Здравствуйте, Евгения Ивановна!

– Привет, Кеша! Куда это ты в такую рань?

– В парк. Пробежаться надо.

“Нет, все-таки не умер!” Он выбежал во двор и увидел, что соседка смотрит на него из окна подъезда широко раскрытыми глазами.

Он долго не отрывал палец от кнопки звонка, пока не услышал, как Павел ругается за дверью, возясь с замком. Едва он открыл, – Иннокентий буквально внес его в квартиру. Павел, матерясь и негодуя на наглецов, которые добрым людям не дают спать по воскресеньям, пошел на кухню. У Иннокентия отлегло от сердца.

– Извини, друг, очень срочное дело!

– Наверное срочное, раз тебя отпустили. Как там вообще жизнь?

– Где там?

– На том свете. – Павел достал из холодильника бутылку и стал разливать в грязные, захватанные стаканы на столе.

– Ты так говоришь, будто к тебе каждый день с того света приходят.

– А чего тут удивляться, я ко всему привык. – Он продолжал разливать водку, прищурив один глаз, и тут Иннокентий увидел, как у него дрожат руки.

– Ага, испугался, значит! Руки-то дрожат.

– Да нет, мы вчера собирались, я еще и не протрезвел полностью.

– Но ведь я вчера с вами был! – обрадовался Иннокентий.

– Был, конечно, – слегка смутился Павел, – но как-то так, незримо. Витал вокруг.

– Почему это я витал?

– Мы же на твои сороковины собирались.

– Сорок дней! Этого не может быть! Ты видишь, что я живой. Это какая-то чушь, мне кажется, я схожу с ума.

– Это скорее мне кажется. Но выглядишь ты, правда, прекрасно, морда только немного помятая. Ну-ка выпей, посмотрим, какой ты живой.

Иннокентий залпом осушил полстакана.

– Может, и правда живой. Извини, закусить у меня нечем.

– Бог с ней, с закуской. – Иннокентий даже не почувствовал крепости водки, будто воду выпил. – Ты скажи, что мне теперь делать?

– Не знаю. Подожди, я в магазин сбегаю. Тебя надолго отпустили?

– Иди ты в задницу! Мы с тобой были у Лехи на дне рождения?

– Были.

– Вы легли спать, а я пошел прогуляться. Заснул на остановке, потом пришел домой – теща визжит, жена в обморок грохнулась. Может быть, вы договорились разыграть меня?

– С твоей тещей договоришься! Лехин день рождения справляли в прошлом месяце. Где ты был все это время?

– Нигде я не был. Полчаса покемарил на остановке, потом на кладбище.

– Где, где?

– На кладбище. Я через него решил к метро пройти. И часа два проспал на скамейке у могилы.

– Чьей могилы?

– Могила, правда, была моя, – потерянно отозвался Иннокентий.

– Ну вот, видишь.

– Видишь, видишь… А ты видел мертвецов, которые разговаривают и водку стаканами глушат?

– Сейчас такая жизнь пошла, что все можно увидеть.

Иннокентий махнул рукой и пошел к двери.

– Да ты не обижайся” – кричал ему вслед Павел, когда он спускался по лестнице. – Я же тебя хоронил, даже в могилу гроб помогал опускать!

…Билет ему продали без документа: кассирша поверила, что он свои паспортные данные помнит наизусть. Он отказался от постели, положил под голову свернутый матрас и долго не мог заснуть, слушая стук колес и снова и снова проигрывая по минутам вчерашний день и сегодняшнее утро.

“Может быть, я действительно умер, и все, что со мной происходило после того, как я якобы очнулся на кладбище, – это и есть смерть? Может быть, то, что происходит после смерти, так же реально, как и то, что было до нее? Напрасно я так её боялся, ничего страшного в ней нет”.

Ему показалось, он помнит: все, что видел сегодня, после того, как проснулся на кладбище, было как бы подернуто дымкой, как бывает в кино, когда пытаются изобразить воспоминания героя, изобразить нереальное.

“А может быть, я не полностью умер и хожу по земле, пугаю людей?” – Ему вспомнилось серое лицо жены, ее обморок, и на душе стало тоскливо и жутко.

“Вдруг произошел какой-то сдвиг в мировом порядке? Я раздвоился, провалился в другое измерение, а мой двойник умер, его похоронили, а потом все вернулось в прежнее положение. И я вернулся”.

Но все-таки первый и второй варианты казались ему более правдоподобными, потому что в случае третьего мир или Бог, оказались бы слишком жестокими и злонамеренными, что маловероятно. Мешало только серое лицо жены.

“Скорее всего, я еще не полностью умер, осталась память о прошлой жизни, но постепенно все забудется, сотрется, исчезнут боль и тоска, останется только тихая и спокойная радость”.

Потом он заснул, и снились ему жена с дочкой, которые провожали его на вокзале: он куда-то уезжал надолго, чуть ли не навсегда, и дочка громко навзрыд плакала, а он старался ее утешить. Проснулся он с мокрыми от слез щеками.

Поезд приходил в Смоленск чуть свет.

“Опять придется будить людей, и опять они до смерти перепугаются. Впрочем, Юра, наверное, уже не будет спать”.

Юра жил в пригороде, тащиться туда от вокзала на раздолбанном автобусе нужно было очень долго.

Его старый и самый любимый друг действительно не спал, а ковырялся у себя в огороде. Услышав стук калитки, он поднял руку к глазам и долго вглядывался в Иннокентия.

– Иннокентий, ты, что ли? – наконец крикнул он. – Вот ведь сволочи!

– Ты про кого?

– Про вас. Я сразу понял, что решили разыграть, когда о твоей смерти телеграмму получил. Небось, грандиозную пьянку устроили, только меня вам не хватало?

– Почему ж не приехал, а вдруг я правда помер?

– Нет, я чувствовал, что живой и здоровый. И ехать мне было некогда, дел много. И потом, я звонил тебе несколько раз, никто не брал трубку – значит, все в порядке.

– Странная у тебя логика!

– Ладно, пошли в дом, завтракать пора.

Пока они ели, Иннокентий рассказал подробно и обстоятельно обо всем, что с ним случилось за последние двое суток.

– Теперь я не знаю, что делать, – закончил он. – Надеялся, что ты в мою смерть не поверишь. И на похоронах моих ты не был. Поэтому я и приехал.

– В это невозможно поверить. Ты действительно не валяешь дурака и не разыгрываешь меня? Поклянись своей дочерью! – вдруг, рассвирепев, закричал Юрий.

– Клянусь!

– Как же так? Ведь я ничего не почувствовал!

– Значит, я не умер по-настоящему.

Юра вдруг встал и вышел в сад. Иннокентий видел, как он ходит по дорожке, от дома к кухне, и все время взволнованно курит. Наконец Юра вернулся в дом.

– Знаешь, я тебе не верю. Но даже если допустить, что ты говоришь правду, то мне кажется, что тогда тебе сильно повезло! – провозгласил он с порога.

– Ты думаешь?

– Ну конечно! Ты в какой-то временной сдвиг попал и умер для всего остального мира. И больше никому и ничем не обязан. Ты можешь просто пойти, лечь под березу и, раскинув руки, напевать: “Вы шумите, шумите, надо мною березы…”

– Сейчас пойду. Где тут у тебя березы?

– Я серьезно, чудак! Ты ведь живой, еще молод и можешь начать все сначала, с чистого листа.

– У меня жена, теща. Они меня видели.

– Все забудется. Мало ли какие кошмары выкидывает наша психика. Особенно после таких стрессов, как похороны. И потом, вы ведь все равно собирались с Людой разводиться. Два года об этом говоришь. Подумай, какой прекрасный шанс дает тебе твоя смерть.

– Ну да, алименты платить не надо.

– При чем здесь алименты. Твоей дочери на днях восемнадцать. Ты и потом будешь ей помогать.

– С того света? Хорошо, я подумаю, – Иннокентий поднялся из-за стола.

– Конечно, подумай, а сейчас пошли картошку окучивать. Заодно развеешься.

Они работали до обеда. Поев, Иннокентий вздремнул часок и, когда Юрий снова позвал его работать, отказался: с непривычки сильно болели руки.

– Нашел себе батрака! Нигде не написано, что после смерти надо целыми днями вкалывать. Пойду лучше прогуляюсь.

– Куда это ты прогуляешься?

– Помнишь, ты мне как-то писал, что недалеко Настя живет? Мы уже лет пятнадцать не виделись. Схожу, повидаюсь.

– Как выйдешь за калитку, иди направо до угла, потом третья улица, параллельная моей, называется “Третья Продольная”, дом номер пятнадцать.

Иннокентий шел узенькой тенистой улочкой, солнце уже клонилось к закату, но было по-прежнему жарко – ни малейшего дуновения, все как будто застыло. Он позавидовал людям, живущим в этих маленьких домиках за густыми зарослями: у них, вероятно, совсем другое чувство времени, а может быть для них времени вообще нет, может быть, они живут в вечности, никогда не умирают и никогда не рождаются, все же эти крестины, свадьбы и похороны – только видимость. Живут, как деревья, как трава – разве деревья и трава умирают? Они только меняются местами: отжившее уступает место новому, но новое ничем от отжившего не отличается. Смерть появляется лишь в большом городе, где деревья и трава искусственные, а человек, оторван от земли, утратив связь с бессмертным человечеством, в одиночестве стоит перед пугающей его бездной Вселенной.

“Но, в конце концов, только смерть и пробуждает в человеке человека, как утверждали древние. И возможно, мне здорово повезло, ибо только сейчас для меня откроется многое из того, чего я не знал, о чем даже не догадывался. Это ведь только кажется, что вокруг все знакомо, обыденно и скучно. А на самом деле все полно непостижимыми тайнами, полно волшебным очарованием, как эти ветви яблонь, что гладят листьями мое лицо, и странные фиолетовые цветы, мерцающие за забором”.

Так, философствуя, он шел довольно долго, и тут кто-то сказал ему в самое ухо:

– Привет, Артур!

Он поднял глаза и увидел женщину. Она стояла, положив руки на калитку, и улыбалась ему. Посмотрев на номер дома за ее плечом, он решил, что это и есть Настя, к которой он шел. В студенческие годы она всегда называла его Артуром, по имени древнего короля, а он всегда протестовал.

– Я не Артур, а капитан Немо!

– Но в прошлой жизни ты был Артуром.

– Нет, в прошлой жизни я был Иннокентием, а Артуром совсем в древние времена.

– Ну, заходи, капитан. Какими судьбами?

– Приехал тебя повидать.

– Ври больше! К Юрию приехал.

– К Юре тоже. Но в основном к тебе.

– Что же ты так долго собирался?

– Хотел основательно подготовиться к встрече.

– Ну да. Жениться, потолстеть, поседеть.

– Не только. Я много пережил и немного поумнел.

– Почему немного?

– Больше не получилось.

Она открыла калитку, провела Иннокентия на террасу, быстро приготовила чай, села напротив и все это время жадно его разглядывала.

– Ты совсем не изменился за все эти годы.

– Ты тоже.

– Врешь ведь.

– Так же, как и ты. Где семья?

– С мужем я давно разошлась, а дочка уже взрослая, в Москве учится. А как ты живешь?

– Я не живу, я недавно умер.

– Насовсем?

– Еще не знаю.

– Я это понимаю. Мне тоже иногда кажется: все, что происходит со мной, – это после смерти. Живу, как заведенная, а душа умерла.

– Почему так мрачно?

– Нисколько не мрачно. Это обычно. Большинство людей так живут после сорока: любовь уходит, друзья умирают или далеко уезжают, дети вырастают и отдаляются. Возникает пустота, которая убивает душу.

– Бывает еще интересная работа.

– Не бывает. Или это не работа. Таких счастливчиков совсем мало. Я всегда думала, что ты из таких, а оказывается, – у тебя, как у всех.

– У меня не как у всех. Я стал писателем. Издал несколько книжек. Жил трудно, но достаточно интересно.

– Но ведь все равно умер?

– Умер. Однако в этом нет моей вины. Какое-то злосчастное стечение обстоятельств.

– Наверное, была вина. Только ты пока не догадался – какая. Все умирают по своей вине. Ты ешь, ешь. Может быть, выпить хочешь? У меня есть.

– Давай выпьем. За нашу встречу после смерти.

– Ты и правда писатель. Мог бы прислать хоть одну книжку.

– Я только недавно узнал твой адрес от Юрия. Расскажи: как ты жила в той жизни? Я помню, ты в школу распределилась.

– Да, пять лет отпахала учительницей. Потом ушла воспитателем в садик, иначе туда нельзя было дочь устроить. Потом челноком моталась в Турцию. Один раз пролетела, все деньги пропали. Работала после развода продавцом в хлебном магазине. Потом…

Иннокентий слушал ее и видел, как вдруг края комнаты начали загибаться и подергиваться дымкой, все опять становилось нереальным – и пошедшее красными пятнами от выпитого лицо Насти, и яркий портрет Николая II из “Огонька” на стенке, и кот на подоконнике, который вдруг превратился в какое-то доисторическое животное.

– Да ты меня не слушаешь! Совсем заснул!

– Извини, я в поезде почти не спал.

– Ложись вот сюда, на кушетку. Давай, давай, не стесняйся, я тебя не съем.

– Юра будет беспокоиться.

– Я ему позвоню.

Уже сквозь сон он слышал, как она долго укладывалась за шкафом.

Когда Иннокентий проснулся, в комнате было совсем темно. Проснулся от давящей духоты и от странных звуков за окном – будто мимо дома проносится табун лошадей. Он отдернул занавеску и посмотрел: действительно, мимо дома в клубах пыли мчались галопом лошади, очень много лошадей, земля дрожала под их копытами. Когда они пронеслись, показался еще один конь, который не спеша, грациозно протрусил мимо дома, затем остановился, повернул голову и посмотрел на окно, за которым стоял Иннокентий.

– “Это же Карл Карлович!” Вдруг всплыло воспоминание, и Иннокентий в испуге задернул занавеску. Из-за нее он видел, как конь постоял немного, потом громко фыркнул и потрусил дальше.

Где-то вдали сверкнула молния и проворчал гром.

– Ты что там бродишь? – донесся из-за шкафа голос Насти. – Иди сюда.

Она лежала на маленьком узком диванчике, почти невидимая в темноте.

– Гроза приближается, – сказал Иннокентий, – я ее с детства боюсь.

– Опять врешь, иди ложись.

– Как же мы тут поместимся?

– Ложись на бок, еще и место останется.

– Два мертвеца в одном тазу пустились по морю в грозу, – проворчал Иннокентий, укладываясь на скрипучий диван, и тут же задохнулся от запаха ее волос, кожи, от огромных черных глаз, вплотную приблизившихся к его лицу.

– Что ты дрожишь, как неопытный мальчик?

– Потому что я невинен.

– Это ты – невинен?

– Да, Иннокентий – значит невинный, это по латыни. Я всю жизнь буду невинным.

– Но сейчас ведь ты капитан Немо?

– Только это и спасает.

…Когда он проснулся, Насти уже не было. Иннокентий долго бродил босиком по нагретым солнцем половицам, смотрел в окно, однако там ничего, кроме сада не увидел; пил на кухне чай с окаменевшим печеньем, пытался вспомнить сон, но абсолютно ничего не вспоминалось. Обычно, стоило ему заснуть хоть на три минуты, он уже видел какой-нибудь связный сюжет. А тут как будто провалился в темную воду.

Потом зазвонил телефон.

– Ну, как, выспался? – услышал он Настин голос.

– Выспался. Спасибо тебе за прекрасную ночь.

– Это тебе спасибо. Надеюсь, сегодня вечером увидимся?

– Я тоже надеюсь.

Иннокентий опять принялся бродить по дому и думать о том, что он дошел до ручки. Может быть, роман, который он писал уже два года, всю его жизнь превратил в призрак, в продукт воображения и сам он постепенно стал призраком – до такой степени стал, что его похоронили? Правда, Иннокентий всегда думал, что роман – это одно, а жизнь совершенно другое. Но теперь он в этом сильно сомневался. Что, если его роман – это и есть настоящая жизнь? Он же в своей героине вывел Настю, о ней с грустью вспоминал все эти годы и вот она появилась, и никаких препятствий нет, чтобы им быть вместе. Все препятствия остались в прошлой жизни.

Снова зазвонил телефон.

– Это Карл Карлович говорит, – донеслось из трубки. – Можно Настю?

– Какой Карл Карлович? Конь?

– Причем здесь конь? Я из аптеки звоню.

– А что вы делаете в аптеке?

– Фармацевтом работаю. Настасья Ивановна заказала лекарство еще на прошлой неделе и не является. Передайте ей, что нужно срочно забрать.

– Оно что – скоропортящееся?

– Конечно. Завтра кончается полнолуние. До следующего лекарство не доживет.

– Полнолуние?

– Ну да. Если выпить полпузырька, то ночью, в полную луну, можно спрыгнуть с крыши и долго летать.

– Как ведьма?

– Нет, что вы! Как ангел, который готовится стать божеством, когда у него окрепнут крылья.

– Я обязательно передам. Особенно про ангела. Только с крыши прыгать как-то рискованно. Где гарантия?

– Можно и не прыгать с крыши. Можно перейти за Днепр по Старому мосту, дойти до Архангельского и потом повернуть прямо в лес, держа на крайнюю правую звезду в ручке Большой Медведицы. Через километр появится поляна. Завтра ведь Ивана Купала. На поляне будет цвести папоротник, только его срывать нельзя. Надо встать посреди поляны, выпить пузырек и попросить.

– Что попросить?

– Что хотите. Все исполнится.

Положив трубку, Иннокентий опять заходил в волнении по квартире.

“Ну вот, только после смерти можно летать между облаков или найти поляну, на которой исполняются желания. Может быть, мне раньше говорили о смерти Насти, а я пропустил мимо ушей? Да нет, я бы не пропустил, мне было бы очень больно. Но, может быть, она умерла незаметно? Квартира-то почти пустая: пустые шкафы, пустой холодильник. И сегодня я ночь провел с ее тенью. Смерть вообще неплохая вещь, вот только все куда-то проваливается, исчезает. Настя исчезла, даже запаха ее не осталось, и неизвестно, появится ли она снова”.

Иннокентий поёжился и стал одеваться. Ему показалось вдруг, что нужно срочно бежать из этого дома, – он казался ему теперь могилой.

– Сам-то призрак. – вслух сказал он. – Призрак печального образа.

Распахнув дверь на улицу, он столкнулся с Настей. Она радостно улыбалась, прижав к груди многочисленные свертки.

– Чуть не опоздала. Боялась, что ты уйдешь, не позавтракав. У меня в доме шаром покати.

Они пили кофе и молчали, улыбаясь друг другу. Иннокентий старался вспомнить те минуты, пятнадцать лет назад, когда они вот так же были спокойны и счастливы.

– Ты сейчас пытаешься вспомнить меня прежнюю?

– Так же, как и ты.

Потом он рассказал ей о звонке из аптеки.

– Чушь какая-то! Я ничего не заказывала и не знаю никакого Карла Карловича.

– Ну перестань. Сознайся, что ты ведьма. Я давно об этом догадывался.

– Может быть, я и ведьма, но по небу еще ни разу не летала.

– Так сходи за лекарством – и полетаешь. Может быть, вместе полетаем.

– С удовольствием бы с тобой полетала. Но только ты все это выдумал, писатель. Но хорошо выдумал, мне понравилось.

Иннокентий на секунду испугался: быть может, он и вправду все это выдумал. Либо ему померещилось, что был такой звонок. В любом случае это плохо. Или нормально – просто так всегда бывает после смерти.

– Плохо ты выглядишь, Артур. Все время задумываешься, словно что-то тебя гложет. Надо отвлечься. Сейчас попьем чаю и пойдем гулять. Родителей моих навестим. Может быть, тебе музыку пока поставить? Ты что хотел бы послушать? У меня много дисков, посмотри.

– Я больше всего люблю мелодии советских оперетт.

– Этого добра не держим.

– Жаль, моя теща все время что-нибудь напевает оттуда.

– Что, например?

– Ну, вот это: “Даже в шутку, на минутку, не забыть про партработ, ха-ха-ха-ха…”. Как выпьет, так всегда поет.

Настя захохотала.

– Не может быть таких слов!

– Я ей тоже так говорю, но она поет. Утверждает, правда, что еще до войны эту оперетту слушала. Я ей советую, что теперь петь надо “Не забыть про Бангладеш”, а она обижается.

– Повезло тебе с тещей.

– Я бы не сказал.

…Иннокентий снова шел тенистой улицей, но теперь под руку с Настей. Они пританцовывали и орали на всю улицу:

– Даже в шутку, на минутку, не забыть про Бангладеш!

Вдруг из-за угла выбежал запыхавшийся Юрий.

– Жена твоя приехала и Павел с Толей Ивановым. Сидели, сидели, о тебе вспоминали, а глазами все зыркали вокруг, но прямо спросить не решились. Тут я проговорился про Настю, и они тут же к ней направились. Да вон они уже идут. Скорей!

Они вбежали в какую-то калитку, промчались через сад и спрятались за сараем.

– Ты что, от жены убежал, а теперь мы должны по всему Смоленску от нее прятаться? – захохотала Настя.

– Давайте сейчас огородами на ту улицу, – скомандовал Юрий.

– С какой стати я должна с вами по задворкам бегать?

– Они ведь к тебе пошли, а тебе нельзя с ними встречаться, я потом все объясню. Пойдем, пожалуйста!

Они вышли на параллельную улицу и двинулись к центру.

– А ты говорил, воспримут мое появление как стресс после похорон!

– Действительно странно. Видимо, не восприняли. И откуда у нее такая интуиция – прямо к Насте направилась.

– Странно, что вообще в Смоленск поехала. Не дадут, видимо, мне умереть по-человечески. А как было хорошо! Ты хоть теперь поверил, что я умер?

– Да, они подробно рассказали обо всем. И все равно голова кругом идет.

– Вы бы меня просветили, ребятки, о чем речь идет. Ты что, в Москве симулировал смерть?

– Нет, я действительно умер, я же тебе говорил.

– А жена твоя не поверила и будет теперь за тобой по всей России гоняться?

– Думаешь, мне надо уезжать отсюда?

– Вот уж не знаю!

– Ладно, – сказал Юрий, – я пойду к себе. Они сейчас вернутся, и я их на вокзал провожу. Через два часа поезд. Успею уговорить.

Они долго шли по этой параллельной улице. Иннокентий рассказывал, а Настя молча, настороженно слушала. Не заметили, как очутились в самом центре, у собора. Потом брели вдоль каменной кремлевской стены. Он давно уже замолчал, а Настя по-прежнему не вымолвила ни звука.

– Ты что молчишь? Не веришь мне?

– Верю. Разве такое можно выдумать? Вот только думаю: может быть, я тоже умерла, раз ты меня здесь встретил? Или скоро умру?

– Ну, брось? – Он обнял ее за плечи. – Это просто необъяснимое физическое явление.

– Может быть. Только от твоего физического явления тянет могильным холодом.

– Зря я тебе рассказал.

Она вдруг повернулась к нему и прижалась к его груди.

– Нет, не зря. Прости меня, дуру. Столько тебе пришлось пережить за эти сутки! Представляю, как тебе было страшно и одиноко. А тут еще я со своими глупыми разговорами вчера и сегодня.

– Ты мне очень помогла. Без тебя я бы совсем потерялся.

Часа через два они вернулись к Настиному дому и долго выглядывали из-за угла, пока не убедились, что ни там, ни в саду никого нет. На крыльце стоял пузырек с рецептом.

– Вот жена оставила тебе лекарство.

– Да нет, – сказал Иннокентий, посмотрев рецепт. – Это тебе от Карла Карловича.

– Чудеса! – Настя взяла пузырек. – Я правда ничего не заказывала.

– Но кто-то же тебе звонил и пузырек привез. Может быть, попробуем?

– С крыши прыгать я не буду, у меня шесть метров от конька.

– Тогда пойдем искать поляну.

– И что ты хочешь там попросить?

– Ничего. Мне только посмотреть, как папоротник цветет.

– Пойдем. Ночью вдвоем в лесу – это очень романтично. Только давай сначала перекусим. Мы же полдня ходим.

Пока они ужинали, стемнело. Было не поздно, но поднялся ветер и все вокруг затянуло плотными, низкими облаками. Когда вошли в лес, сразу стало совсем темно.

– Тут не только правой крайней, вообще ни одной звезды не видно.

– Ни одной звезды, – как эхо, отозвалась Настя. – Но мы и так дойдем. Я, кажется, знаю, о какой поляне говорил твой провизор.

– Это твой провизор! Он же по совместительству конь.

– Какой еще конь?

– Волшебный.

Дальше они шли молча, иногда держась за руки, иногда расходясь в стороны, огибая деревья и хрустя сухими ветками под ногами. Настя два раза поворачивала и все время в разные стороны. Иннокентий решил, что они заблудились, и сразу почувствовал сильную усталость.

– Может быть, не пойдем дальше?

– Как хочешь. Только мы, кажется, уже пришли. Если я не ошибаюсь, это и есть та самая поляна.

Действительно, деревьев стало меньше и немного посветлело.

– И что теперь?

– Выпьем пузырек и будем ждать, когда папоротник зацветет. Говорят, он цветет так ярко, что в темноте видно. Но, скорее всего, это сказки.

Они сели на землю среди кустов черничника. Иннокентий снял пиджак, набросил ей на плечи, и они долго сидели так, вслушиваясь в лес, но вокруг не раздавалось ни малейшего звука – ни один лист не шелохнулся, ни одна ветка не дрогнула.

– Так тихо, что звенит в ушах.

– Да, здорово! Я бы мог всю ночь просидеть.

– Скоро будет светать, выпадет роса, мы замерзнем. Так что немного еще посидим и двинемся домой. – Настя вдруг почувствовала, как напряглась его рука у нее на спине.

– Что случилось? – прошептала она.

– Не шевелись, у тебя за спиной какое-то голубое сияние.

– У тебя тоже. Это папоротник, наверное, расцвел. Как ты думаешь, желание надо произносить шепотом или громко?

– Я думаю, достаточно громко, чтобы услышали.

– Кто?

Иннокентий пожал плечами.

– Господин великий папоротник! – громко сказала Настя. – Мне лично ничего от тебя не надо, я только хочу, чтобы моя дочь прожила жизнь счастливым человеком.

– А я хочу, – сказал Иннокентий, – узнать, что такое смерть.

Они еще немного помолчали, наблюдая зыбкое сияние по краям поляны.

– У тебя нет других, более нормальных желаний?

– Нет. И потом я думаю, что принимается во внимание только одно. И вообще никакой это не папоротник – это гнилушки светятся, опять, видимо, гроза собирается. Давай скорее собираться, а то можем здорово вымокнуть.

Через мост они уже бежали и опять, смеясь, пели песню про страну Бангладеш, которую ни в коем случае нельзя забывать. Когда дом был уже совсем рядом, крупные капли дождя забарабанили по листьям, по плиткам мостовой, небо разодрала из конца в конец ослепительная вспышка и грохнуло так, что, казалось, земля качнулась под ногами.

Засыпая, Иннокентий постоял на берегу темной, непрозрачной и очень быстрой реки, а потом, решившись, бросился в нее вниз головой. И тут же очутился на центральной площади Смоленска, возле собора. Светило яркое солнце, вокруг не было никого – ни у собора, ни в сквере, ни на спускающейся к собору улице. Иннокентий пошел к этой улице, потом остановился, растерянно огляделся вокруг. Полное отсутствие людей удивило и встревожило его. Но тут он услышал приближающийся цокот лошадиных копыт, который становился все громче, однако по-прежнему никого не было видно. Наконец прямо за спиной у него кто-то громко фыркнул. Иннокентий резко обернулся и увидел мальчика лет семи-восьми, который вел за повод коня, приближаясь к нему. Коня он сразу узнал – это был Карл Карлович Карлсруэ.

– Ты кто, мальчик?

– Я смерть.

– Моя смерть?

– Вот еще. Я вообще смерть, просто смерть. Всехная.

Мальчик с конем не остановились, а пошли дальше, и Иннокентию пришлось идти с ними рядом. А идти было тяжело, ноги как будто налились свинцом.

– Скажи мне – я умер?

– Наверное, нет еще. Я тебя не знаю.

– А мне сказали, что я умер.

– Может быть, ты уже на пути ко мне, если видишь меня и со мной разговариваешь.

– Скажи мне, что такое смерть? Почему смерть в виде ребенка?

– Не знаю. Может быть, потому, что в детстве люди ближе всего к смерти.

– Подожди, мне очень тяжело идти.

– Когда ты умрешь, тебе будет легко. Но, если хочешь, садись на коня.

Иннокентий неловко вскарабкался на Карла Карловича, и они двинулись дальше.

– А почему в городе так пусто?

– Эпидемия. Холеру завезли с юга. Кто смог, тот бежал. И ты беги, – сказал мальчик и хлестнул коня кнутом.

Карл Карлович с места рванул в карьер. Иннокентий судорожно вцепился в гриву. Его мотало из стороны в сторону и тут Иннокентий увидел впереди густой туман, заполнивший улицу. Он почему-то почувствовал, что туда, в этот туман, ему никак нельзя, схватил поводья и изо всей силы потянул на себя – но в то же мгновение они врезались в туман, его словно ударило о стену, сбросило с лошади, и он покатился по мостовой…

Иннокентий сел на кровати, весь в липкой испарине. В окно било солнце. Он сразу почувствовал, что Насти нет. Он опять один в пустом доме, опять ходил по нагретым половицам и вспоминал все детали своего странного сна. Почему ребенок явился ему как смерть? Ребенок – это самое живое явление мира. Мы тем больше живы, чем больше в нас детского. Этот часто повторяющийся мотив ребенка как чистой, ничем не замутненной жизни у Гёте, Толстого, Достоевского всегда поражал и волновал Иннокентия. У Розанова вот младенец – это выявленная мысль Божия. Но, может быть, действительно – самое живое ближе всего к смерти?