Текст книги "Вечное невозвращение"

Автор книги: Валерий Губин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

– Подайте убогому на пропитание, – услышал он за спиной и, повернувшись, увидел здоровенного небритого детину в замызганном плаще, протягивавшего ему руку.

– Это ты-то убогий?

– Я. Не смотри, что здоровый. У меня падучая. Работать не могу, только побираюсь.

– Знаешь, у меня денег нет, а бутылка есть – я на похороны пришел, пойдем за те кусты, возьмем по полстакана. А то на душе кошки скребут.

Детина согласился.

– Не упадешь? – спросил Макаров, наливая ему в пластмассовый стаканчик.

– Не, – осклабился нищий, – семисят грамм мне ништо.

Они выпили, помолчали.

– Вообще-то водка для меня глупая забава, – сказал детина, разжевывая конфету.

– А что неглупая?

– Травка – это вещь, а еще лучше колесико.

– При твоей болезни ты так быстро загнешься.

– Плевать! Зато я разные миры повидаю.

– Какие еще миры?

– Разные. Ты вот живешь в одном мире, а их на самом деле много.

– Ну и какие миры? – Макаров налил ему еще треть.

– А вот, – парень выпил и вытер губы рукавом. – Есть мир радостный и мир гадостный, есть мир балдежный и мир ненадежный, есть мир веселья и мир похмелья, есть мир счастливый и мир тоскливый.

– Все?

– Нет, есть еще особенные миры, но тебе они вряд ли будут понятны.

– А ты попробуй.

– Ну есть еще звонкий малиновый, волшебный лиловый и печальный синий.

– А клубничный, ванильный, фисташковый?

– Таких нет. Я же говорил, что ты не поймешь.

– Ну почему? Мне бы хотелось жить в лиловом, это мой любимый цвет.

…Вечером на поминках в Надиной квартире их сокурсница рассказывала Макарову, что Надя была в него влюблена с первого по третий курс, отчаянно влюблена.

– Что-то я не замечал.

– Ты на нее вообще не смотрел.

Макаров наконец вспомнил худенькую сутулую девочку, которая всегда густо краснела, когда он с ней разговаривал. Вспомнил, как однажды она с отчаянной решимостью пригласила его в «Современник» – по большому блату достала билеты, но он тогда отказался, у него было другое свидание. Теперь Нади больше нет, и никто никогда не вспомнит о ее тайной любви и неожиданном поступке в юности.

Он опять поехал на дачу, потому что позвонила Вера, попросила навесить ставни на зиму и помочь отвезти рюкзак с одеялами. Пока он возился со ставнями, она в драном рабочем пальтишке что-то копала в огороде. Макаров посматривал на нее, на ее покрасневший от холода носик, на острые коленки, торчащие из голенищ, и время от времени жалость охватывала его.

– Вера, ты чего замуж не выходишь? Завидная невеста: квартира, дача.

Она молча посмотрела на него и снова взялась за лопату.

Макарову стало неловко, он больно ударил руку о крючок, разозлился, но, продолжая работать, все равно посматривал время от времени на Веру. «Может быть, плюнуть на все, вернуться к ней, починить печную трубу и пожить здесь вдвоем целый месяц в тишине и покое. Раз в неделю можно съездить на работу, чаще все равно не требуют, поскольку деньги давно не платят. А потом, может быть, и все остальное наладится».

– Ты, Макаров, очень изменился, – сказала Вера, когда они сели перекусить. – Злой стал. С чего бы это?

– Это от старости. И от регулярного дефицита денежной массы.

– Вряд ли это на тебя могло сильно повлиять. Что-то с тобой случилось.

– К сожалению, ничего со мной не случилось.

– Ничего хорошего?

– Вообще ничего.

– Ну и слава Богу. Могла бы ведь и беда случиться.

– Конечно. Но только когда ничего не случается, значит, уже все случилось, все уже написано и пора ставить точку.

– Наверно, пора. Я думаю, с тобой ничего не случается, потому что ты никого не любишь, ты не способен к любви, тебя в детстве не любили. Отсюда твоя холодность и равнодушие. Для тебя невозможная вещь – служить другому человеку, постоянно заботиться о нем, отдавать ему всю жизнь. – Вера горячилась и ее маленький носик снова покраснел.

– А ты говоришь: я злой.

– Конечно злой! Ты эстет: тебе не нравится мой нос, мои колени, тебе не нравится, что я старею…

– Я ничего тебе никогда не говорил ни про нос, ни про колени.

– Какая разница, я же вижу, как ты меня рассматриваешь.

– Ну, перестань, ты еще очень интересная женщина. И про то, что надо ставить точку, я пошутил.

– Правильно, не ставь, пиши дальше. – Вера вдруг перестала злиться и смотрела жалобно, даже заискивающе. – Напиши, как ты вернулся ко мне, как мы, отремонтировав трубу, до самых холодов прожили на даче и нашли в лесу последний подосиновик. Напиши это в своем романе.

– Ты откуда знаешь про мой роман?

– Ты сам мне как-то звонил ночью, очень пьяный, и жаловался, что пишешь роман, и ничего у тебя не получается.

– Причем здесь роман и наша жизнь?

– Ты пиши так, чтобы это стало нашей жизнью.

– Хорошо, – сказал Макаров после долгого молчания, – я попробую. Так, говоришь, про трубу надо написать?

– Да, и про трубу тоже. Без нее мы тут не выживем.

Они долго сидели, глядя, как солнце садится в березовую рощу на соседнем участке, и Макаров грел ее маленькую и шершавую от огородной работы руку.

Макаров шел по Арбату, и его опять, как, впрочем, и всегда, подташнивало от вида старых, осклизлых домов, от грязных непрозрачных стекол, таких грязных, что сами окна казались слепыми, нарисованными на стене, от потертой одежды прохожих, от самого воздуха, который был пропитан миазмами неустроенности, несбывшихся надежд, тоскливого однообразного быта. Казалось, дома протягивают к Макарову свои грязные руки, а на вечно не просыхающей штукатурке стен проступают грустные воспоминания. Он добрел до своего переулка и долго ходил по нему взад и вперед, отыскивая хоть какие-нибудь следы дома с витриной, потом той развалюхи, где жила любившая его девушка, которая шила в ателье меховые шапки. Но вокруг стояли только шестнадцатиэтажки из желтого кирпича с большими прозрачными балконами, окруженные маленькими скверами с иномарками, и не было ничего, что напомнило бы Макарову о его бурной молодости, полной радостей и печалей, он даже не мог вызвать в памяти те ощущения, те запахи, тот озноб, когда выходил утром из таниного подъезда и жмурился, глядя на солнце. Куда все делось? И было ли это? Только маленькая, покосившаяся церквушка осталась единственной свидетельницей его прошлой жизни, единственным доказательством того, что эта жизнь была. Он вошел внутрь, в мягкий полумрак, и, протолкнувшись между истово крестившихся старушек, пробрался почти к самому алтарю. Шла служба, пел хор, голоса были такие тонкие и жалостливые, что у Макарова защипало в носу. Ему даже показалось, что это не заутреня, а панихида по его прошлой, канувшей в вечность жизни и по его настоящей жизни, бесцельной, без путеводной звезды, без надежды вырваться из глубины, без любви.

Он повернулся, направляясь к выходу, и увидел, что слева, впереди молящихся, стоит Татьяна в новой меховой шапке, рядом с ней Рая, у которой слезы текут по щекам, и она все время вытирает их рукой; дальше пристроились Толик-алкоголик и вся компания с витрины, Толик с обиженным лицом что-то шепчет стоящему рядом, наверное говорит: «Что ж ты, еп-тать, привел меня сюда душу надрывать?». А еще стоит поодаль со свечой в руках старик Березин, и его губы шевелятся, повторяя вслед за хором слова молитвы. А дальше, в глубине толпы, он видит мать, отца и своих теток, и отец, точно так же, как в макаровском сне, растерянно озирается вокруг, словно кого-то ищет. Толкаясь и непрерывно бормоча извинения, Макаров рванулся к ним, но, когда подобрался совсем близко, увидел, что обознался – вокруг незнакомые люди, совсем незнакомые, вот только Рая не исчезла, а по-прежнему плакала и смотрела на Макарова.

– Рая, ты, что ль?

– Я. Кто ж еще? Я тебя давно заметила, только никак вспомнить не могла. Все думала: до чего лицо знакомое. Ты что тут делаешь, в наших краях?

– В ваших? Ты все еще здесь живешь?

– Куда там! Я уже давно в Бутово. Сюда приезжаю каждое воскресенье.

– Зачем?

– Не знаю. Постоять, поплакать.

Макаров проводил ее до метро и купил букет астр.

– Ой, что ты?

– Бери. Они долго стоят. Может быть, больше не увидимся.

Он смотрел, как она в толпе пробиралась ко входу в своем нелепом коротком плащике, высоко подняв цветы над головой.

Через несколько дней он ехал в такси, их остановила милиция:

– Объезд! Объезд! Универмаг взорвали! Разбирают завал!

– Террористы, что ли? – спросил Макаров.

– Типун вам на язык, – ответил постовой, – площадь расширяют.

Макаров, высунувшись из окна, увидел железный остов бывшего купола универмага, на котором сверкали огоньки сварки.

– Я здесь выхожу.

– Ты же на Вернадского, мужик? – заволновался таксист.

Макаров молча сунул ему деньги и вышел. Незаметно нырнув под ограждение, он пробрался к самому завалу, сел на груду кирпичей и долго сидел, не отрывая глаз от искореженного взрывом, но устоявшего железного остова. Потом встал и пошел к зданию. У входа рабочий, приняв его за начальника, протянул каску. Так, с каской в руке, он прошел в огромный зал. С потолка лохмотьями свисала штукатурка, болтались искореженные остатки огромной железной люстры. Макаров растерянно оглядывался, не понимая, зачем он сюда пришел. Впереди стояла мощная колоннада, раньше между столбами помещались крохотные прилавки – теперь задней стены не было и хорошо просматривался сквер возле универмага. Он услышал стук каблуков по плитам, резко раздававшийся в пустоте зала, и увидел женщину, идущую за колоннами. Она пропадала на секунду, снова появлялась и снова пропадала за очередным столбом. Женщина была в кожаной куртке, стянутой ремнем на талии. Когда она появилась в очередной раз, Макаров узнал Анну. Он дико закричал, бросился вперед, поскользнулся, упал, его схватили и подняли подбежавшие люди. Он вырывался, плохо соображая и пытаясь освободиться.

– Туда нельзя, нельзя! Там трубы сбрасывают с верхних этажей.

– Там же женщина!

– Нет там никого.

Действительно, рухнула труба, подняв тучу пыли, которая заволокла почти весь зал.

Вскоре он получил письмо из какого-то отдела УВД, где в ответ на его запрос сообщалось, что его отец умер шесть лет назад в уральском городке и похоронен на Крестовском кладбище. Письмо было в старом желтом конверте, казалось, что все шесть лет оно искало Макарова, чтобы сообщить ему эту весть. Хотя, честно говоря, особой печали Макаров не испытал, в глубине души он был уверен в том, что отец давно умер, а письмо было лишним подтверждением того, что он сам тоже уже почти мертв. Последняя жизненная ниточка, привязывающая его, как он думал, к миру, оказалась давно оборванной, и вся его суета и все попытки как-то обустроиться были заранее обречены.

Потом он решил, что нужно ехать, нужно найти это кладбище, могилу и замолить грех своего тупого равнодушия. Он подсчитал деньги и, решив, что, если питаться хлебом и чаем, то он выкрутится, отправился на аэровокзал. Но чем ближе подъезжал к нему, тем меньше испытывал уверенности в своем решении. Он все пытался вспомнить отца в детстве, но не всплывало ничего определенного: отец представлялся каким-то светлым теплым пятном, помнилось только, как мать или бабушка подносили его к отцу. Тот, кажется, все время смеялся и кололся небритыми щеками. Потом, в юности, в те дни, что отец гостил у них, он казался заурядным и неинтересным человеком, хотя Макаров не хотел себе в этом признаваться. Он не помнил ни слова из того, что говорил ему отец, хотя они беседовали подолгу каждый вечер. Скорее всего, говорил только Макаров, а отец ахал от удивления или возмущался, вел себя как типичный провинциал и запоем читал антисоветские книжки, которые тогда часто приносили макаровские друзья. Подкупал лишь взгляд – отец всегда смотрел на него с нежностью.

Добравшись до места, Макаров встал в очередь в одну из касс и стоял покорно и тихо, еле-еле продвигаясь вперед. Тут кто-то дернул его за рукав. Он поднял глаза и увидел убогого с кладбища. Тот был по-прежнему небрит, замызган и радостно улыбался.

– Ты что, улетаешь? Брось! Разве так путешествуют? Я немного колес достал, пошли примем.

– Только этого мне сейчас не хватало!

– Ты же хотел в другой мир, я уже сейчас не помню – в какой. Две таблетки примешь – и там.

– Да у меня и без таблеток неплохо получается.

– Как это? Научи.

– Это просто, но очень дорого.

– Ну тогда мне не подходит.

– Ладно, пошли лучше сначала выпьем, а потом, может быть, и твоих таблеток попробуем.

– Билет, значит, не будешь брать?

– Да нет, рейс мой пока отложили.

– А ты куда хотел лететь?

– Мне все равно куда, лишь бы вернуться. Я уже целую вечность возвращаюсь и возвращаюсь, и ничего у меня не получается.

Через месяц Толя Новиков, с которым они сблизились после похорон и часто перезванивались, пригласил его на юбилей известного модного художника, с которым он имел честь состоять в приятелях. Макаров отнекивался, а Толя говорил, что художник хоть и известный, но вполне скромный и хороший мужик, с ним интересно поговорить, да и люди к нему приходят интересные.

– Ладно, уговорил, только при одном условии. Чтобы ты надел те брюки, которые привез из Англии, под замшу, не мнущиеся.

– Причем здесь мои брюки?

– Шутка.

– Нет, серьезно, откуда ты знаешь про брюки?

– По Би-би-си передавали.

Художник жил в небольшом отдельном доме, сразу за кольцевой.

– Он что, очень богатый? – спросил Макаров, когда они подходили к крыльцу.

– По-моему, нет, этот дом к нему по наследству перешел.

Внутри оказалось очень мило: много выпивки, много красивых женщин. Макаров выпил бутылку вина и стал по-доброму, весело пьян. Толик потащил его в соседнюю комнату, посмотреть на последние работы художника. На всех картинах были изображены бутылки: большие, маленькие, кривые, пузатые, пузырчатые, темно-зеленые и синие – очень много бутылок, целый бутылочный мир, который жил по своим бутылочным законам, выпячивая бока и нагло разглядывая всех, кто к нему не принадлежал.

– В этом что-то есть, правда? – говорил Толя.

– Действительно интересно, только от такого количества бутылок мне снова захотелось выпить.

Когда вернулись, он сразу увидел Анну. Она стояла рядом с красивым стариком, похожим одновременно на Алена Делона и на Жана Марэ, который о чем-то горячо спорил с художником. Анна тоже увидела его, застенчиво улыбнулась, потом отвернулась к спорящим. Это возмутило Макарова, он подошел и громко, с вызовом сказал:

– Здравствуй, Анна!

– Здравствуй, не ожидала тебя здесь увидеть. Познакомься, это мой муж.

Делон благосклонно кивнул и пробормотал что-то неразборчивое. Художник тут же утащил его смотреть бутылки.

– Как тебе мой муж?

– Шикарный мужик! Похож на Алена Делона в старости. И на Жана Марэ.

– Нахал! Ему всего шестьдесят.

– Кому? Жану намного больше.

– Напился и хамишь. Почему ты не звонил так долго?

Заиграла музыка, в центре комнаты начали танцевать.

– Пойдем потанцуем, – попросил Макаров.

– Как-то неловко здесь.

Они танцевали, и Анна все время пыталась освободиться от его слишком пылких объятий, а он все теснее прижимался к ней и шептал:

– Ты сегодня необыкновенна. Ты такая красивая, какой я тебя никогда не видел. Мне даже кажется, что я тебя вообще никогда не видел. Но теперь буду видеть чаще.

– Почему?

– Потому что скоро зима, и это будет наша зима, об этом уже стихи написаны.

– Какие стихи?

– И были дни, и падал снег, как теплый ворс зимы туманной, А эту зиму звали Анной, она была прекрасней всех…

– Никогда не слышала. Что все-таки с тобой?

– А что такое?

– У тебя глаза грустные. Мне кажется, что ты сейчас заплачешь.

– Я плачу по тебе.

– Ты все-таки много выпил.

– Много. И мне опять захотелось в другие миры.

– В какие миры?

– В разные. Но особенно в волшебный лиловый. Там ты была моя, там весь мир был мой.

– Перестань меня целовать, на нас люди смотрят!

– Какие люди? Здесь никого нет, одни бутылки. Бежим отсюда!

Ударом ноги он распахнул дверь веранды, и они выбежали в сад.

– Куда ты меня тащишь?

– Вон видишь – какая куча травы! Ляжем туда и займемся любовью.

Она что-то кричала возмущенно, но он дернул ее, и они упали на эту кучу. Их обдало острым запахом увядающей травы, от которого у Макарова еще сильнее закружилась голова. Анна молча отчаянно вырывалась; он лежал на спине, сжимал ее в объятьях и видел за ее плечом огромные низкие осенние звезды. Среди них двигалась крохотная яркая точка, пересекавшая небосвод.

«Это мой бывший сокурсник куда-то несется в своем звездолете», – подумал Макаров.

– И долго ты будешь меня так держать? – Анна, кажется, не на шутку разозлилась.

– Ну, куда ты рвешься? Там ничего нет. Почти ничего. Все скоро рухнет. Должно рухнуть, чтобы все началось сначала. А с этим миром ничего уже сделать нельзя.

– Немедленно отпустите мою жену, – услышал он растерянно-злой голос Делона.

– Это моя жена! – Макаров перевернулся, изо всех сил сжимая Анну, вдавливая ее в траву. – Ты ведь моя, моя, мы обязательно прорвемся с тобой, вместе прорвемся….

Тут голова его взорвалась от страшного удара по затылку, и он потерял сознание.

Очнувшись, Макаров почувствовал, что Анна по-прежнему лежит в его объятьях – лежит тихо, не шевелясь.

– Ты что? – спросил он испуганно.

– Ты меня совсем задушил.

Он отпустил ее, приподнялся и застонал от боли в затылке. И тут же он почувствовал, как бешено заколотилось сердце. Он увидел в окне стену соседнего разрушенного дома – в зияющие дыры окон лился сильный, яркий свет полной луны.

– Что с тобой?

– Не знаю, голова очень заболела. Когда же кончится это чертово полнолуние!

Три рыцаря

Часть I

Глава первая

Они сидели у костра, не шевелясь, будто холодный сырой воздух сковал их по рукам и ногам, и смотрели, как огонь дожирал последние ветки. Чем меньше делалось пламя, тем гуще и плотнее становилась окружающая тьма. Только вдали светлым бесформенным пятном еще угадывалась громада замка да видно было, как шевелятся толстые комья тумана над речкой.

– Где же этот Бенджамен?

– Подожди, еще есть время.

– Один Бог знает, есть ли еще время.

– Ты боишься?

– Да. Ты знаешь, я никогда ничего не боялся, но сейчас мне очень страшно.

– Всем нам страшно, – как эхо, отозвался третий, – но нельзя об этом говорить вслух, мы соблазняем дьявола.

Наконец вдали замаячила фигура, сливающаяся с окружающей темнотой. Казалось, это просто сгусток тьмы, качающийся в поле. Один из рыцарей перекрестился. Потом сгусток разделился надвое, и вскоре к костру подошли старик, завернутый в коричневый плащ, и подросток, с длинными до плеч, белыми волосами.

– Что, Бенджамен, пора?

– Да, сейчас самое время.

– Кто это с тобой?

– Джуди, моя племянница.

– Она пойдет с нами? Зачем нам девочка в таком деле?

– Джуди не простая девочка, она многое может.

– Ведьма?

– Может быть. Иногда делает такие вещи, которые я не могу понять. И, потом она поможет вам объясняться.

– Она знает их язык?

– Да. Так же, как вы, и даже лучше.

– Как я? Да будь я проклят, если запомнил хоть одну фразу из этого варварского говора!

Они подошли к реке. У самой воды в свете факела был виден огромный лаз, под углом уходящий в землю. Факел освещал только края ямы, а дальше она казалась наполненной темной, как уголь, водой. Старик сбросил на землю мешок.

– У нас еще есть немного времени. Переодевайтесь, а я помолюсь.

Пока они переодевались, старик молился, стоя на коленях перед дырой в земле, а Джуди, отвернувшись, смотрела на воду и беззвучно шевелила губами.

– Зачем нам эта ведьма, – прошептал один из рыцарей, – разве можно пользоваться нечистой силой в таком деле?

– Может быть, это не ведьма, а фея, – ответил ему другой, – старик нам зла не желает.

Бенджамен сложил их одежду в пустой мешок и двинулся вниз, осторожно спускаясь по еле видным ступеням. За ним шли рыцарь с факелом, а потом гуськом и все остальные. Спустившись, они долго пробирались подземным ходом, пригибаясь, отводя руками свисавшие омертвелые корни деревьев. Наконец старик, увидев какой-то знак на стене, остановился и велел им сесть. Они опустились на корточки и сидели неподвижно так долго, что факел уже начал чадить и почти не давал света. Может быть, прошло и немного времени, но им показалось, что протекла вечность. Наконец старик пошевелился.

– Ты, сэр Лестер, – тихо начал говорить он, – и ты, сэр Эдуард, и ты, достопочтимый господин мой сэр Уильям, готовы ли вы отправиться в путь, из которого, может быть, никогда не вернетесь? Согласны ли вы пожертвовать собой для спасения нашего мира?

– Что теперь говорить? – раздраженно проворчал один из рыцарей. – Мы уже решились и уже в пути.

– Я должен спросить вас, это одно из условий, – спокойно ответил Бенджамен.

– Кто выдумал эти условия?

– Я не знаю, но думаю, все они обязательны.

Пока они пререкались, сэр Лестер украдкой разглядывал сидящую рядом девушку. Она по-прежнему смотрела куда-то в сторону и, казалось, никого не видела вокруг, погруженная в себя. Только губы так же шевелились, но, может быть, она не молилась, а просто жевала смолу. От девушки исходил еле слышный запах мяты, как пахнут к вечеру руки, если днем растереть в них несколько листочков.

– Вам пора идти, – наконец сказал Бенджамен, – да пребудет с вами Господь!

Они встали и двинулись дальше по подземному ходу. Вскоре факел замигал и погас, и уже в полной тишине Лестер вспомнил, что сейчас придет великий Страх, и стал готовился к нему. Но когда сдвинулись стены пещеры, он почувствовал, что задыхается; хотелось вскочить и с криком броситься назад, но он знал, что там сейчас ничего нет. Потом стены стали шире, кто-то несколько раз ударил кресалом, зажигая погасший факел, и вскоре пещера снова озарилась зыбким, дрожащим светом. Оглянувшись, Лестер увидел только непроглядную тьму.

Они еще долго шли, пригибаясь и разводя руками свисавшие корни, пока не почувствовали, как свежий воздух бьет им в лицо.

Лестер выбрался первым, огляделся вокруг, охнул и присел на корточки. От страха не держали ноги, словно он стоял над огромной разверзшейся бездной: не было леса за рекой, не было самой реки, только красная глина огромного рва. Замок, правда, был на месте, однако, вглядевшись, Лестер увидел, что это только стены от замка, да и те наполовину разрушенные. Но самым страшным был горизонт, весь в нелепых огромных постройках, и там, среди этих построек, что-то время от времени ярко вспыхивало.

Оглянувшись на товарищей, он увидел, что они сбились в кучку и стоят, охваченные страхом.

– Там дьявол, – сказал Эдуард, показывая на яркие всполохи.

– Что ж, пойдем и сразимся с ним. – Уильям решительно шагнул вперед, а за ним, след в след, девушка. Лестер шел не оглядываясь и только по тяжелому дыханию сзади знал, что толстый, неповоротливый Эдуард изо всех сил пытается не отстать. Огромный город, с холма казавшийся таким близким, сразу отодвинулся, как только они спустились. Они все шли и шли по мокрому кочковатому полю, но город не приближался, а как будто еще дальше отодвигался в серую утреннюю дымку. Эдуард взмолился, падая от усталости, и они вынуждены были остановиться. Уильям достал флягу, и каждый сделал по большому глотку. Немного постояли, потому что садиться на мокрую траву никому не хотелось, потом двинулись дальше. Теперь стала отставать Джуди. Лестер подождал ее, взял за руку и повел, как маленького ребенка. Она шла, опустив голову, и все время шмыгала носом.

– Замерзла?

Она не ответила и даже попыталась вырвать руку, но он не отпустил и только прибавил шагу.

Наконец они добрались до первого ряда этих чудовищных, нелепых домов, потом долго шли вдоль них, отыскивая тот, описание которого прочитал им Бенджамен в своей книге. Лестер первым нашел дверь в торце, огромную, обитую кованым железом, – такая наверняка могла выдержать удар крепостного тарана. Они долго били в нее руками и сапогами, пока наконец дверь не приоткрылась и оттуда не выглянула препротивная заспанная рожа.

– Вам чего, забулдыги? – Рожа говорила на том самом странном и неказистом языке, который они учили три месяца.

– Нам нужен сэр Дондурей! – строго и почтительно произнес Уильям.

– Сэр! – фыркнула рожа. – Этот старый еврей уже стал сэром?

Тем не менее он распахнул дверь и впустил путников, показав им дверь в конце коридора.

Поначалу они ничего не увидели, так как единственное окно почти не пропускало света сквозь слой грязи на стеклах. Потом, приглядевшись, заметили согбенную, в лохмотьях фигуру за столом у стены. Уильям несколько минут колебался, видно раздумывая, подобает ли ему вступать в переговоры с таким оборванцем, к тому же евреем, но потом пересилил себя и, выступив вперед, строго спросил:

– Это ты Дондурей?

– Да, вроде бы это я, – отозвался оборванец за столом, – но уже много лет я не слышал, как звучит моя фамилия. Здесь все называют меня просто Абрамом. От кого вы ее узнали?

Старик говорил такие же варварские слова, как и его привратник, и Лестер даже удивился, что понимает эту речь.

– Мы будем задавать тебе вопросы, Дондурей. Перед тобой три рыцаря, а ты даже не предложишь им сесть!

– Садитесь, если найдете на что. Последний хороший стул я сжег месяц назад, очень холодная была зима. Садитесь сюда, на сундук. А барышня может присесть на этот тюк, он мягкий.

Уильям и Эдуард с ворчанием уселись на сундук. Лестер остался стоять, подозрительно оглядывая странные рисунки на стенах.

– Господа, видимо, пришли издалека.

– Нет, мы из Рошера – из замка, который можно увидеть в твое окно, если его помыть.

– Из замка? – удивился старик. – Что вы там делали?

– Я там живу, Дондурей, – загремел Уильям.

– Как в нем можно жить? Там одни стены. Раньше, говорят, обитали привидения, но после такой зимы, наверное, и они пропали.

– Не болтай ерунды, старик, – вмешался Эдуард. – Это сейчас там одни стены, а в нашем времени он стоит целехонек, ни один камень еще не отвалился от стен.

– Какое же ваше время?

– 1251 год от Рождества Христова. А сюда к тебе нас послал Бенджамен. Он сказал, что ты сможешь помочь.

– Кто такой Бенджамен? И как он послал вас?

– Не знаем. Ты, наверное, такой же колдун, как и он. По вам обоим костер плачет.

– Вы действительно из 1251 года? Но этого не может быть! Оттуда еще никто никогда не приходил.

– Думаешь, мы тебя обманываем, старый мерин?

– Нет, нет, упаси Бог, я верю, начинаю верить. Да и язык ваш такой странный для моего уха. Но чем же я могу вам помочь? Я старый, больной человек, а вы такие здоровые, грозные. Настоящие рыцари.

– Здесь, в вашем времени, мы хуже детей и нуждаемся в проводнике. Ты должен отвести нас к Макдугаллу.

– Вы знаете Макдугалла? – удивился старик.

– Мы его не знаем, нам о нем сказал Бенджамен.

– Но зачем вам нужен этот бандит?

– Чтобы его убить.

– Зачем его убивать?

– Это не твоего ума дело.

Лестер посмотрел на девушку. Она сидела неподвижно, уставясь в угол, и, казалось, ничего не слышала.

«Наверное, блаженная, – с жалостью подумал Лестер, – зачем старик послал ее с нами?» И еще он подумал о том, что всегда в своих мыслях мечтал найти именно такую девушку – беленькую и тоненькую. Жаль, что она ненормальная, да и не ровня ему.

– Я думаю, убить его очень трудно. У него много людей, они всегда вместе.

– Предоставь это нам, твое дело показать дорогу.

Они вышли наружу. Абрам Дондурей ковылял впереди. Он сутулился и сильно наклонялся вперед, опираясь на палку. Лестеру все время казалось, что старик сейчас упадет, но тот шел и шел. Лестер опять крепко держал за руку Джуди, однако в этот раз она не делала никаких попыток вырваться. Прошло уже несколько часов, как они появились здесь, но невозможно было понять, утро сейчас или вечер. Все вещи и лица обволакивала серая, туманная дымка, словно где-то рядом горела огромная свалка и от нее тянуло гарью и смрадом. Наконец старик остановился и указал на дом в другом конце пустыря.

– В этом доме, в подвале – пивной бар, там и казино, и бордель, и магазин, и еще черт те что. Там почти всегда бывает Макдугалл. Только поторопитесь, в это время обычно бывают налеты. На улице оставаться опасно.

– Что за налеты?

– Скоро сами увидите.

Они прошли уже половину пути, когда где-то высоко над головами послышался странный, скрежещущий звук, потом вой. Совсем рядом грохнуло, сверкнуло пламя, посыпались камни. Рыцари встали спина к спине, поставив девушку внутрь круга, и вытащили мечи. Опять заскрежетало в небе.

– Выходи, дьявол! Выходи, Макдугалл! Не прячься! – закричал Эдуард.

– Эй вы, идиоты! – услышали они. – Ложитесь!

Какой-то мужчина кричал им, выглядывая из ямы, и махал руками. Опять грохнуло, сверкнула молния, и взрывной волной их бросило на землю.

– Что за черт! – заревел Уильям, прочищая глаза от песка. – Кто напал на нас?

Подбежали несколько человек, схватили Уильяма и девушку под руки и потащили к яме.

– Скорей! Скорей! В третий раз они не промахнутся!

Спускаясь в яму, Лестер поднял голову и увидел огромную железную птицу, с громом пронесшуюся прямо над ними.

– Вы что, с луны свалились, в такое время гуляете по городу? – Лысый мужчина шапкой вытирал пыль с лица.

…Когда они вошли в бар, разом наступила тишина. Все замолчали и повернулись к ним.

– Эти сумасшедшие пытались пройти сюда во время налета, – объяснил лысый.

Из-за ближайшего столика поднялся высокий, огненно-рыжий мужчина.

– Что-то ваши физиономии мне незнакомы, джентльмены. Кого вы ищете?

– Ты так спрашиваешь, будто ты здесь король и всё должен знать, – ответил Уильям.

– В определенном смысле я и есть король, – усмехнулся огненно-рыжий.

– Не очень-то ты похож на короля, парень!

– Похож, не похож – вам придется дать мне ответ.

– Что ж, Ваше величество, мы здесь, потому что нам нужен Макдугалл.

– Макдугалл перед вами. Зачем я вам понадобился?

Вместо ответы рыцари выхватили мечи и бросились на него. Завязалась драка. Лестер ткнул во что-то мягкое, его ударили табуретом по голове, отшвырнули к стене. На Уильяме повисли по двое на каждой руке, – он, свирепо ругаясь, пытался их сбросить и отбивался ногами. Через минуту они оказались зажатыми в угол перед разъяренной толпой.

– Только не стрелять! – закричал Макдугалл. – Они нужны мне живые! Это ребята из шайки Питера.

– Да что там, бей их! – какой-то великан взмахнул огромным железным ломом, еще секунда и он раскроил бы голову Уильяму. Но в то же мгновение из-за его спины выскользнула Джуди, подскочила к великану и взглянула ему прямо в лицо, что-то при этом пробормотав. Тот выронил лом, сел на пол и, сидя, стал отползать, отталкиваясь ногами от пола, не отрывая вытаращенных глаз от Джуди и тихо напевая:

– Я построю розовый домик для своей милой…

Рядом с ним кто-то зарыдал, еще один зашелся истерическим смехом.

– Все назад! – заорал Макдугалл. – Это мутантка! Не смотрите на нее, если не хотите превратиться в баранов! Эй, господа, уберите девушку, давайте договоримся миром.