355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Валерий Губин » Вечное невозвращение » Текст книги (страница 4)
Вечное невозвращение
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 01:47

Текст книги "Вечное невозвращение"


Автор книги: Валерий Губин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

Как хорошо было снова очутиться на улице и идти, вдыхая теплый летний воздух, слегка отдающий бензиновой гарью, вглядываться в лица прохожих и изумляться тому, что все они удивительно приятны, что нет больше тоскливого чувства потерянности в толпе, неприкаянности собственного существования. Несомненно, он попал в другой мир, миров множество, и различаются они только состояниями нашей души. Однако изменить это состояние, сложившееся в определенных жизненных обстоятельствах, – почти невозможная задача. Во всяком случае, думал Макаров, этого нельзя достичь собственными усилиями. И расстояния между этими состояниями, между этими мирами, поистине космические.

Тут он услышал, как продавец у лотка громко кричит:

– Есть беляши! Есть!

Продавец кричал ровно через десять секунд:

– Есть беляши! Есть!

Макаров прошел уже метров сто, и вдруг ему показалось, что продавец выкликает пароль, что к нему нужно подойти, что продавец кричит специально для него или для тех, кто этот пароль знает.

Он вернулся, подошел к продавцу, и пристально глядя ему в глаза, твердо спросил:

– Есть беляши?

– Есть беляши! Есть! – ответил продавец, как автомат.

Макаров засмеялся и пошел дальше. И тут же натолкнулся на университетского приятеля, которого не встречал уже лет десять. Они очень обрадовались друг другу, долго жали руки, вглядывались в лица, потом сели за столик кафе на тротуаре, спросили пива и закурили.

– Ты кем сейчас работаешь? – спросил приятель.

– Эдитой Пьехой.

– Здорово!

– А ты?

– А я собакой по кличке Кузя.

– Собакой – это ничего. Кроликом плохо. Где ты такие брюки достал?

– За границу часто мотаюсь. Я все в том же НИИ, правда, уже начальник отдела, международные связи.

– То-то я вижу – хорошие брюки. Вроде замшевые.

– Это не замша, материал такой особый, не мнущийся. Ну, расскажи о себе. Что ты сейчас делаешь?

– Роман пишу.

– Что, сразу роман? Где-нибудь уже публиковался?

– Да так, кусочками. В Великом Устюге часть вышла, в Паневежисе несколько страниц.

– Странный набор городов.

– Что делать, больше пока нигде не берут.

Макаров смотрел на приятеля и вспоминал, что в студенческие годы он его недолюбливал, тот вечно шестерил перед партийным и деканатским начальством. Но сейчас он с удовольствием рассматривал его робкий белый завиток над почти лысой головой, и этот завиток почему-то вызывал у него нежные чувства к стареющему сокурснику.

– Ну а в целом ты как живешь?

– В целом – удивительно! – сказал Макаров, – Дело в том, что у меня есть женщина.

– Ты, по-моему, женат?

– Жена у многих есть. А женщина очень мало кому дана. Женщина – это нечто другое.

– Что же это?

– Это спасение, это уверенность в том, что тебе будут заглядывать в глаза, когда ты проснулся, и искать там тени твоих ночных страхов, чтобы их рассеять.

– Да, я вижу, что стал писателем. Но если серьезно, то я тебя понимаю. Тебе повезло, что встретил свою женщину.

– Женщину нельзя встретить, ее нужно создать самому. Из небытия. Женщина в природе не встречается, там есть девицы, жены, тетки, старухи. А женщин нет. Их надо создавать.

Они сидели часа два, выпили еще несколько бутылок пива, вспоминая старых друзей, преподавателей, всякие курьезные случаи из студенческой жизни.

– А помнишь Сердечникова?

– Это тот, который, напившись, ходил по карнизу третьего этажа и грустно заглядывал в окна?

– Он самый. А Утенкова?

– Не помню.

– Не мудрено, его еще на первом курсе отчислили. Он писал сценарий и листы складывал в тумбочку, закрывая на амбарный замок. А как-то ночью, пьяный, перелезал через забор, пропорол пальто чугунной пикой и так заснул там, на трехметровой высоте, до утра.

– Ну, этого-то я помню, только фамилию забыл!

Макаров проводил приятеля до метро и клятвенно обещал регулярно звонить.

– А мою фамилию ты, кстати, не забыл? Да не мучайся, Новиков моя фамилия.

– А отчество как твое?

– Обойдешься и без отчества.

Потом Макаров шел, слегка покачиваясь, и думал о том, что не только женщины, а вообще все имеет смысл только в том случае, если ты сам это создал. Все, что не создал сам, – призраки. Они сегодня есть, а завтра нет, они необязательны для тебя, так же как и ты для них. Как же тяжело должно быть живому человеку, который сам все создает! Для него любая вещь – падающий лист, шум дождя или выражение лица встречного человека – это все он сам, это все окрашено его переживаниями, это все вызывает в нем радость или боль. Наверное, такие люди встречаются только на Марсе, и он сам уже несколько дней пытается быть таким, и кажется, у него получается.

Ночью он проснулся с сильно колотящимся сердцем, сел на диване, потом на цыпочках, чтобы не разбудить Анну, прошел в кухню. Ничего сердечного в аптечке не было, но в буфете он обнаружил початую бутылку коньяка, выпил треть стакана и сел, прислушиваясь к себе. Вскоре отпустило.

И вспомнился ему сокурсник Утенков, тот самый, что писал сценарий и складывал его в тумбочку под амбарный замок. Вспомнил, что Утенков несколько раз рассказывал ему по секрету про свою двойную жизнь. Здесь он учится или почти не учится на первом курсе университета, а в другой жизни он летит в космосе. Больше всего поражали те подробности, которые он приводил, рассказывая о другой жизни. Месяц он проводит в анабиозе, а месяц сидит перед пультом, глядя на экран. И на этом экране ничего не меняется – четыре звезды слева, словно выстроившиеся в очередь, а справа уже который год тянется унылая, сильно разряженная туманность. Правда, из четырех звезд вторая за последний месяц стала немного ярче и слегка затмевает свою ближайшую соседку.

Утенков рассказывал все это три или четыре раза, поэтому Макаров так хорошо тогда запомнил подробности и вот только сейчас вспомнил.

«А еще, – говорил Утенков, – всегда на том же градусе, на том же месте экрана, еле видимое мерцание. Это не звезда, это дюзы ведущего корабля, он идет в нескольких тысячах километров впереди. Два корабля, словно в связке, несутся в космосе – две жалкие живые песчинки в огромном грозном ледяном безмолвии». И он, Утенков, очень беспокоится: много лет как перестали поступать сигналы от ведущего, может быть, там уже нет никого в живых, и только автоматы поддерживают заданный курс?

– Знаешь, – сообщил он Макарову несколько дней спустя, – во мне все сильнее растет подозрение: никакого старта не было, мы всегда неслись так в бесконечном пространстве, все дальше уходили в эту пугающую бездну, и в прошлом ничего не было, кроме длительных вахт и длительного сна в анабиозе. И эта моя жизнь очень похожа на ту, она также не имеет ни конца, ни начала, рождение и смерть – только видимость. На самом деле все вокруг – бессмысленная и пугающая бесконечность.

То было время первых полетов в космос, время повального увлечения фантастикой, и Макаров почти серьезно отнесся тогда к фантазиям сокурсника, полагая, что тот просто пишет сценарий и делится с ним своими переживаниями по этому поводу.

Утенков иногда сам приходил к нему в комнату, садился на кровать, долго молчал, и когда Макаров спрашивал, как у него дела в космосе, он начинал рассказывать о том, что в большом космосе вообще все яркое и впечатляющее. Мы отсюда, с Земли, говорил он, представляем его мертвым и холодным. Но когда покидаешь Солнечную систему – там уже все по-другому. Невидимые силовые поля подхватывают твой корабль и несут. Впечатление такое, словно кто-то играет с ним, как с новой диковинной игрушкой, рассматривает, переворачивает, пробует на прочность. Иногда эти неосторожные заигрывания губят людей, а иногда Космос одаряет их такой удивительной, ни на что не похожей радостью, что человек, почувствовавший ее, становится другим, понимая, что больше никогда не сможет прожить без Космоса.

– Если серьезно подумать, то вся наша жизнь, все наши поиски, страдания, разочарования, наша любовь и наша ненависть имеют скрытый космический смысл. Если ты его не чувствуешь, то остаются только скука и кошмар повседневной монотонности.

Последний раз он встретил Утенкова в общежитии после отчисления – тот шел с чемоданом к выходу, собираясь ехать в свой Курск. Макаров посочувствовал ему. Они сели на чемодан покурить перед дорогой.

– Отчислили, не отчислили, все это ерунда, – сказал Утенков. – Вчера наконец случилось. Я задремал перед экраном и вдруг услышал резкий сигнал зуммера. Это был ведущий, он вызывал меня. Впервые за много лет. Я увидел, что он меняет курс – мерцающая точка впереди быстро смещалась к центру экрана. Я теперь не один, я знаю, что у нас есть цель!

Его лицо светилось неподдельным счастьем, а Макаров подумал, что у мужика поехала крыша от переживаний, связанных со скандалом и отчислением. Больше он его никогда не видел, а через пару лет услышал от кого-то, что Утенков умер. И Макаров тогда решил, что, может быть, он умер только в этой жизни, а сам продолжает свой путь в космосе. И сейчас, вспомнив о нем впервые за много лет, с острым сожалением подумал: как хотелось бы знать, где он сейчас несется на своем корабле, в каких мирах!

Утром он проснулся оттого, что увидел во сне отца. Тот возмущался, что они живут теперь рядом, а он, Макаров, не заходит.

«Может быть, и правда он теперь рядом».

Но вообще отец его был неуловим. Они разошлись с матерью Макарова, когда тому было четыре года. Потом он пару раз приезжал к ним из маленького уральского городка: в первый приезд Макаров учился в школе, во второй – заканчивал университет. Отец каждый раз дарил ему часы, гостил пару дней и исчезал, на письма он обычно не отвечал, да и Макаров не был большим любителем их писать. Как-то он вообще вдруг пропал. Макаров забыл о его существовании и не вспоминал, наверное, лет пятнадцать, где-то на задворках памяти была мысль, что есть у него отец, но она никогда не актуализировалась. И вот однажды Макаров вспомнил об отце и ужаснулся: по его подсчетам отцу должно быть уже восемьдесят лет, он, возможно, умер. Макаров, пользуясь оказией, попросил своего знакомого, командированного в этот уральский городок, навести справки. Тот приехал и сказал, что ничего выяснить не удалось: по одним данным, Дмитрий Петрович Макаров умер, по другим несколько лет назад уехал в Москву. В московском справочном тоже было глухо. На какой-то конференции он встретил человека из этого городка, попросил его все выяснить – никакого ответа не получил. Был еще один командированный – и все с тем же результатом.

Макаров сам не понимал, почему ему вдруг так захотелось найти отца. Никаких теплых родственных чувств он к нему никогда не испытывал, особенно в нем не нуждался, а теперь вот который год ищет и ищет, словно от этого зависит его судьба.

Он сразу пошел в центральное справочное и всего через полчаса получил адрес отца: тот действительно жил довольно близко от него, в Плотниковом переулке. Все это казалось невероятным, чисто марсианским действием. Он так волновался, что не было сил дотянуться до высоко висящего звонка. Постучал ногой. Где-то в глубине коридора послышались шаги. Открыл заспанный мужчина и разговаривал с ним, не снимая цепочки.

– Нет, таких у нас нет. А хотя, вы знаете, мы ведь здесь живем недавно, а до нас жил мужчина, фамилия очень похожа на ту, что вы назвали, только он помер.

– Сам ты помер, – прокричал из коридора женский голос, – не помер, а переехал. А куда – этого мы не знаем.

– Ну ты вспомни, паспортистка говорила, что Макаров помер, я теперь точно вспомнил.

– Нет, она вроде другую фамилию называла.

Выйдя из подъезда, Макаров долго топтался перед домом, у него было такое чувство, словно ему больше нечего делать и некуда идти.

Из первого же автомата он позвонил Анне.

– Не знаю, как быть, – ответила она, – только что получила телеграмму – муж с дочерью вечером приезжают с юга, я же тебе говорила, что они скоро будут.

– Ничего ты мне не говорила.

– Ну говорю.

– И когда же мы увидимся?

– Если хочешь, давай сейчас.

Они дошли до самого конца парка и сели там на разбитой скамейке. Снизу, с экскурсионных теплоходиков, доносились музыка и пьяные крики.

– Я хочу, чтобы ты всегда была со мной.

– Зачем?

– Только когда ты рядом, я чувствую, что моя жизнь имеет какой-то смысл. Эта неуверенность, что я есть, снова толкает меня под воду, под ту толщу, из-под которой я отчаянно взывал к Богу.

– Я тебя не понимаю.

– Не надо меня понимать, ты только будь все время рядом.

– Это невозможно.

– Невозможность мне не страшна. Невозможно было вспомнить тебя, но я вспомнил, я создал тебя, я вернул тебя из небытия. Ты помнишь наши прогулки в деревне, в темноте?

– Где это?

– В Крючково, под Москвой.

– Я там никогда не была.

– Ты же там учительницей работала, по распределению. Мы там и познакомились.

– У тебя что-то с головой после болезни. Я работала по распределению в школе на Житной, напротив универмага.

– Где же мы тогда познакомились?

– Разве ты не помнишь?

– Помню, но не очень твердо.

– Это пройдет.

– Может быть. Ладно, иди встречай свою семью.

– Когда мы увидимся?

– Я тебе позвоню.

– Ты не хочешь проводить меня до метро?

– Нет, я должен посидеть здесь. Мне нужно кое-что обдумать.

Макаров долго смотрел вслед, пока она не скрылась за поворотом аллеи.

Он решил отложить визит к паспортистке до завтра, а сейчас сходить к Березину.

Старик оказался дома, и было совсем не похоже, что несколько дней назад он лежал полумертвый на больничной койке. Больше всего поражали глаза. Раньше тусклые, теперь, как будто промытые, они светились серо-синим светом.

– Я вижу, что вам лучше.

– Что значит – лучше? Мне очень хорошо. Я сегодня всю ночь писал стихи. Вы, наверное, пришли за следующей порцией энергии?

– Нет. Как ни странно, но, мне кажется, вполне достаточно того, что вы мне дали. Даже много.

– Может быть, вы и правы. Мне в последнее время тоже стала приходить в голову мысль о том, что дело вовсе не в количестве энергии. Дай Бог, чтобы наша цель оказалась достигнутой.

– Я только хотел вас спросить: что значит различать духов?

– Значит, вы еще не умеете, – улыбнулся старик. – Честно говоря, я и сам не уверен в том, что умею. Просто думаю – и вы, надеюсь, уже успели убедиться в этом – миров существует много. В одном мире – я жалкий сумасшедший, в другом – вдохновенный поэт. Различать духов и означает это понимать. Не поддаваться соблазну объявить какой-то мир, более вам привычный, истинным, а другие – иллюзиями. Вообще сознавать, что есть много миров, и даже уметь попадать в них, понимать их – это великий дар, для большинства людей не доступный.

– Может быть, в этом они более счастливы, чем мы?

– Кто знает? Только для вас счастье – совершенно абстрактная категория. Для вас на свете счастья нет, – улыбнулся Березин.

– В каком же из миров я встречу человека, которому предназначается мой дар?

– Наверное, в том, где вы его получили.

– А если я туда никогда не попаду? Вообще-то мне этот мир очень понравился. Вот только странная тень, от самолета или еще от чего, внезапно все накрывающая.

– Это не тень, это мир проваливается в небытие, я бы сказал – мерцает. Его надо все время держать, он же не может сам по себе долго существовать.

– И кто же его держит?

– Вы держите, я, кто-нибудь еще.

– А мне он казался таким устойчивым, солидным.

– Солидно и устойчиво только мертвое. А неустойчивость – признак истинности, признак жизни.

– Мне это не очень понятно. Но все равно спасибо, я пойду. – Макаров повернулся к двери.

– Счастливо вам. Только вам не сюда, вот здесь у меня черный ход, вам сейчас нужно через него выйти.

Старик из дверей смотрел, как он спускается по лестнице, и опять, как Макарову показалось, глумливо улыбался.

Глава пятая

Макаров опять шел по длинной, бесконечной дороге. Вдали в распадке, в дымке утреннего тумана угадывался город. Он опять увидел человека, сидящего на скамейке у пруда, и снова ему показалось, что это отец. Он спустился к нему и тронул за плечо. Вид обернувшегося человека был настолько страшен, что Макаров отшатнулся. Голое, совершенно без волос, желтое и заостренное вперед, как утюг или нос корабля, лицо. Человек был в комбинезоне, на груди у него висел раскрытый противогаз.

– Перерва?

– Да. Разве мы знакомы? Что-то я вас не припомню.

– Извините, – смутился Макаров, – сам не знаю, почему ваша фамилия пришла мне в голову.

– Вы, наверно, экстрасенс? Сейчас так много мутантов, ничего удивительного. Вы в город? Садитесь, передохнем и пойдем вместе. У вас пропуск есть?

– Куда пропуск?

– В город. Куда же еще. На Владимирке очень строгий контроль.

– Вы мне поможете?

– Почему я должен вам помогать? Впрочем, у меня есть еще один пропуск, поддельный. Но если вас с ним схватят, мы незнакомы.

Когда они подходили к посту, который помещался в будке бывшего ГАИ, Макаров схватил Перерву за рукав:

– А где же дома?

– Какие еще дома?

– Да вон там Матвеевское, целый район.

Перерва подозрительно посмотрел на него:

– Этот район снесло первой же ударной волной до основания. Как везде на открытом месте.

На посту долго рассматривали макаровский поддельный пропуск, потом офицер строго спросил, почему он без противогаза.

– Потерял, – ответил Макаров.

– Достаньте новый, без противогаза нельзя. – Офицер вернул пропуск.

Когда они прошли еще метров сто, Макаров остановился. Не было не только микрорайона Матвеевское, не было и парка – ни одного дерева, только далеко впереди маячили в летнем мареве скелеты каких-то зданий.

– Ну что вы там встали! Бегом сюда! Я договорился с водителем! Пешком будете два дня идти.

Маленький грузовичок надсадно кашлял и выпускал черный смолистый дым. Они с трудом уместились в кузове, где между ящиков сидели еще несколько человек.

– Мне нужно в центр, к Арбату, – сказал, нагнувшись к Перерве, Макаров.

– И не думайте, там сплошные завалы.

– Я должен найти человека.

– Сначала себя найдите. Вы ведь без денег, без документов. У Павелецкого, в подземном гараже, пункт регистрации беженцев, обратитесь туда.

В огромном гараже стоял гул от сотен голосов и было жарко, как в бане. Макаров промучился два часа в очереди к одному из столов, а когда подошел, то в девушке, принимавшей заявления, узнал Анну.

Она писала, не поднимая глаз, а когда он назвал себя, она так же не отрываясь от бумаг, спросила:

– Где пропадал столько времени?

– Почему на меня не смотришь?

– Я боюсь, вдруг это не ты.

– Это не я, это мой брат.

Потом они так долго смотрели друг на друга, что очередь начала волноваться и выкрикивать что-то угрожающее.

– Подожди, я через полчаса сменюсь.

Макаров в темноте шел за Анной. Она уверенно вела его узенькой тропинкой, освещая путь фонариком. Тропинка петляла между кирпичных стен, искореженных балок, иногда приходилось влезать в окна и прыгать на крышу автомобиля, колесами вросшего в землю.

– Ты почему без противогаза?

– Я его потерял.

– Как это могло случиться?

– Я возвращался на Итаку, а там противогазы ни к чему.

Затем, зайдя в квартиру полуразрушенного дома, они долго перешагивали через лежавших на полу людей, добираясь до комнаты Анны.

– Здорово живешь, – сказал Макаров, повалившись на кушетку и осматривая крохотную комнатушку, – отдельное жилье!

– Начальство выделило, я же теперь ответственный работник. Ты мне скажи, – она опустилась перед ним на колени, – все это тоже было описано в твоем романе?

Макаров вздрогнул:

– О каком романе ты говоришь?

– О том, который ты сначала писал один, потом предложил писать вместе, а потом пропал.

– Нет. Видимо, роман уже сам пишется, без моего участия. И вообще, мой роман писался в другом мире.

– Может, попробуешь теперь писать здесь? Никакого другого мира больше не будет.

Макарову стало страшно.

– Миров много, и в каждом из них я встречаю тебя.

– Ну да, ты же Одиссей, путешественник, а мне остается только ждать. То ты пропал после поездки в Устюг, то исчез перед самой войной. Где ты хоть был последние полгода?

Она распахнула шторы. Прямо над ближними развалинами висела огромная красно-желтая луна.

– Смотри, как здорово!

– По-моему, зловеще.

– Почему? Так тихо, безветренно. Можно не опасаться, что принесет какую-нибудь заразу. Подобных дней у нас за месяц один-два, нужно радоваться, а ты сидишь такой оцепенелый.

– Не понимаю твоей радости. Все рухнуло, больше не на что надеяться. Я всю жизнь был неудачником, но жила какая-то надежда. Теперь же ничего нет, нет никакой пользы от того, чему я учился, что я знал. Это относится и к тебе тоже, разве нет?

– Нет, весь тот мир неизбежно должен был рухнуть, может быть, не таким жутким способом. Надежда появилась только теперь.

– Почему это?

– Когда нет больше ничего, кроме надежды, она может осуществиться. Надежда на то, что появится или уже появился совсем другой смысл нашей жизни… Ну, хватит сейчас об этом, второй час ночи. Лучше расскажи, что с тобой было за это время.

– Видишь ли, я часа два тому назад шел по Арбату…

– Разве там можно пройти?

– Теперь уже нельзя.

И Макаров стал ей рассказывать все, что с ним случилось, с того часа, как он познакомился с сумасшедшим стариком. Анна слушала молча, только время от времени вставала и начинала рыться в ящиках, в вещах.

– Слушай, что ты там ищешь?

– Сигарету. У меня где-то заначка была. Ты продолжай, я внимательно слушаю.

Когда Макаров закончил, она наконец нашла сигарету, затянулась и сказала:

– Все это кажется совершенно невероятным. Хотя вряд ли так можно выдумать. Да и вид у тебя, словно с неба свалился. Но знаешь, хорошо, что ты нашел меня здесь. Ни в одном из твоих прежних миров мы не могли быть счастливы. Здесь я никогда не была замужем и последний год только и мечтаю о тебе. Нет, не улыбайся, это серьезно, именно мечтаю, потому что ты все время куда-то проваливаешься.

– А помнишь те безлунные ночи в деревне, когда я провожал тебя с танцев?

– Конечно, и чем дальше, тем лучше помню. Мне через четыре часа на работу. Иди ко мне, я тебя обниму крепко-крепко, чтобы ты опять куда-нибудь не выскользнул.

До самого утра светила огромная луна, медленно перемещаясь из одного окна в другое, и тьма окном почему-то казалась наполненной густым лиловым светом. Макаров часто просыпался и прислушивался к сердцу – иногда в полнолуние у него сильно подскакивало давление. В лунном свете лицо спящей Анны казалось незнакомым.

Сквозь сон он слышал, как Анна одевалась и потом тихо звякала чайной ложечкой за столом. Утром Макаров осторожно приоткрыл дверь и увидел, что в соседних комнатах пусто. На входной двери замка не было. Он вышел на улицу и растерялся. Было совершенно невозможно ориентироваться в этих грудах битого кирпича и вывороченных железобетонных конструкциях. Потом он увидел кусок дома с прилепившейся к глухой стене пожарной лестницей, взобрался на самый верх, осторожно пробуя ногой каждую ступеньку, и огляделся: кругом все то же однообразное море поверженного в прах города. «Как же радиация? Здесь должен быть сумасшедший фон», – подумалось ему. Вдали он разглядел наконец знакомый купол, вернее железный остов этого купола – то был универмаг у подземного туннеля на кольце.

Часа через два ему удалось добраться до него. Около бывшего входа в универмаг несколько человек потертого вида жгли костер.

– Можно с вами посидеть? – спросил он у старика в меховой жилетке.

Тот не ответил. Макаров присел на сплющенный ящик и стал смотреть в огонь, пытаясь осмыслить, что же с ним произошло и как он тут оказался. Он думал о том, что вряд ли сможет выжить в таком мире. Но, с другой стороны, ему никогда в жизни ни с кем не было так хорошо, как в эту ночь с Анной. Возможно, только сегодня ночью он испытал то, что люди называют любовью. Здесь, в этом нереальном, едва существующем городе исчезло все, что стояло между человеком и миром, не за что было зацепиться и спрятаться. Стало доступным в принципе недостижимое для человека чистое ощущение, прикосновение к миру. Никогда до этого Макаров не видел потрясающей красоты женского тела, никогда не слышал, как шуршит простыня, никогда не воспринимал такой абсолютной, стоящей, как вода в заброшенном колодце, тишины. Любовь – это, наверное, способность к чистому ощущению.

Резко и неприятно загудело. Приехал грузовик и притащил за собой полевую кухню. Тотчас из всех дверей, дыр в стенах, из подвалов полезли люди. Старик в меховой жилетке первым вернулся со своей миской, опять сел рядом и начал громко хлебать.

– Вы здесь живете? – спросил его Макаров.

Старик прервал еду и стал смотреть на него. Он смотрел так долго, что Макарову стало не по себе.

– Нет, – сказал старик наконец, – я издалека приехал, а тут жил в детстве. Я был юннатом, заслуженным юннатом РСФСР, мы все здесь заслуженные юннаты. Вон там, недалеко, на Полянке, был наш Дом пионеров.

– А бабуся? – показал Макаров на сидевшую невдалеке старушку в оранжевой куртке дорожного рабочего.

– Она тоже заслуженная юннатка. Я их всех собрал, вместе легче.

– Я в детстве тоже хотел быть юннатом, даже кроликов завел.

– И что?

– Их собака съела. И я пошел в секцию бокса.

– Жаль.

– Конечно жаль, я бы тоже стал заслуженным юннатом.

– Нет, заслуженным ты бы не стал.

– Почему? У меня отец был заслуженным юннатом.

– Как звали твоего отца?

– Макаров Дмитрий Петрович.

Старик вздрогнул, как от удара, потом поднялся и быстро пошел прочь.

– Постойте! Куда же вы, постойте! Отец, остановись ради Бога! Это же я, твой сын! – Макаров бросился за стариком через дорогу, не обращая внимания на приближавшуюся машину.

Завизжали тормоза. Выскочившая из машины Анна схватила его за локоть.

– Стой! Ты куда бежишь?

– Подожди! Я сейчас! Сейчас!

Старик уже исчез в проломе стены. Когда Макаров добежал до дыры, за стеной никого не было. Он опустился на кирпичи и заплакал.

– Ты что? Что с тобой?

– Это был мой отец. И опять исчез.

– Да брось ты, какой отец? Нет у тебя никакого отца. Просто нервы не выдержали от всего, что ты видел за эти сутки.

– Почему ты так уверенно говоришь, что у меня нет отца?

– Ты же сам несколько лет назад выяснил, что он умер.

– Что-то я такого не помню. Есть у меня отец, я уверен. Если нет отца, то и меня нет. Ты не понимаешь, – вытирал слезы Макаров, по-прежнему сидя на земле. – Отец – моя последняя надежда выскочить из этого заколдованного круга.

– Ну перестань психовать, вставай, поехали.

Машина ревела, переваливая через горы щебня. Они долго молча ехали, при качке толкая друг друга плечами.

– Ты за меня замуж пойдешь?

– Конечно.

– Тогда давай поженимся.

– Прямо сейчас, в машине?

– Нет, давай поищем, где это производится.

Место, которое они наконец нашли, оказалось примечательным. Большой подземный бункер – справа загс, слева церковь.

– После загса пойдем венчаться?

– Не знаю, как скажешь. Я вообще ничего не знаю о тебе: верующая ты или нет, как жила после нашей разлуки и до нее, в юности.

– Я язычница. Одно время была лесной феей, потом бабой-ягой, потом училась в аспирантуре и даже защитила диссертацию.

– На какую тему?

– «Народные заговоры против нечистой силы».

– Интересная тема. И очень близкая тебе.

– Ну да. Прямо по моей специальности. Хочешь, поедем завтра в Крючково?

– На чем?

– Тепловозик маневровый ходит. До Можайска. Таскает три вагона. Утром туда, вечером обратно.

– И ты сможешь найти тот дом и ту дорогу?

– Я была недавно, эвакуировала двух последних старух. Там теперь хорошо: тихо, пусто, золотая осень. Это будет наше свадебное путешествие.

Они долго шли по тропинке от станции к деревне, которая в утренних сумерках просвечивала зыбкими контурами домов впереди на холме.

– Тебе эту шикарную кожаную куртку выдали как ответственному работнику? – спросил Макаров.

– Нет, это древняя вещь, в ней еще моя мама ходила. А правда, я в ней на комиссара похожа?

– Да. А я рядом с тобой – на матроса-анархиста.

Когда они дошли, совсем прояснилось, и остатки серой ночи сползли в ближний овраг. В пустой деревне было жутковато, несмотря на окружавшую красоту. На фоне леса, сверкающего всеми осенними красками, дома казались черными и мертвыми. Где-то в конце улицы маячили одичавшие собаки, не решаясь подойти.

– Ты узнаешь что-нибудь?

– Абсолютно ничего, я ведь здесь только ночью был.

– Вот в этом доме я снимала комнату. А вот здесь на лавке мы с тобой сидели. Хотя вряд ли это та же самая лавка.

– А может быть, и дом не тот.

– Нет, дом тот, он, правда, с тех лет здорово потемнел и стал ниже, в землю врос. Но он тот же. Я ведь здесь два года прожила.

Они зашли внутрь, где пахло сыростью и заброшенностью. Анна распахнула все окна, велела Макарову растопить печь и стала выгружать продукты.

Потом они сидели за столом и пили отвратительную самогонку, которую Анна достала из подвала, и она казалась им восхитительным нектаром. Макаров пил и погружался в море какой-то безысходной и радостной печали. Ему было радостно от того, что мир начал существовать снова, что они с Анной живут в этом самом начале. И грустно от того, что этот мир такой хрупкий, такой ненадежный и невесомый, как дрожащий осенний воздух за окном.

Они лежали на огромном топчане у самого окна, и Анна все время пыталась накрыться одеялом.

– Не надо. Ты такая прекрасная. Я хочу на тебя смотреть. Тебе что – холодно?

– Нет, мне стыдно. Мне все время кажется, как только сошли со станции, что на меня смотрят, что кто-то еще находится тут с нами.

– На нас всегда смотрят. Раньше я этого не воспринимал, мешал шум окружающей жизни. А теперь все отмело. Здесь я чувствую, что я не один, что мы не одни и рядом с нами всегда есть еще кто-то. Очень отчетливо. И странно мне теперь, что я не чувствовал этого раньше.

– Ты меня пугаешь.

– Этого не надо бояться.

– Ладно. Давай лежать и слушать. Тех, других, кто вокруг.

– Но уже темнеет, мы опоздаем к поезду.

– Поедем завтра. Я не сказала тебе, что отпросилась на два дня. Это мой свадебный подарок. А утром на вокзале нас будет ждать машина.

– Я и забыл, что ты комиссарша.

Ночью опять светила яркая луна, и лицо Анны снова казалось незнакомым.

– Что ты так смотришь?

– Хочу запомнить тебя в этом свете.

– Что, скоро опять пропадешь?

– Не знаю, это от меня не зависит. Но мне кажется, что снова тебя теряю.

– Я же тебе в любом мире встречаюсь.

– Но этот жуткий мир оказался самым лучшим из миров.

– Тогда оставайся здесь навсегда.

– Постараюсь. Возможно, я здесь зацепился.

– Что же тебя зацепило?

– Твое лицо в лунном свете и эта лиловая тьма за окном. Кстати, почему она лиловая?

Анна приподнялась на локте.

– Действительно лиловая. Это потому, что наш мир волшебный. Давай закроем скорее глаза и будем спать, а то вдруг волшебство рассеется.

Ночью он проснулся от шума – где-то рядом выли собаки. Тихонько встал и выглянул в окно. Собаки сидели в кружок на дороге, прямо напротив дома и, задрав морды, выли на луну, совсем как волки.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю