Текст книги "Горожане"
Автор книги: Валерий Гейдеко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)
Несколько кварталов проехали молча. Потом Егорыч задал традиционный вопрос:
– Ну как там почки-печенки?
Зоя не откликнулась, Сергей Иванович ответил:
– Ерундово. Интересное, Егорыч, дело: молодые ребята, обеспеченные, квартира двухкомнатная, а вот ребенка не хотят заводить. Ну, девчонка и наглоталась всякой гадости.
Водитель подождал, пока освободится полоса для поворота, вывел машину на проспект и откликнулся:
– Вот отсюда и молодежь растет такая. Балуем ее, трясемся над ней. Нас, к примеру, у матери было пятеро, и каждый с малолетства сам за себя отвечал да еще и по дому что-нибудь делал. А сейчас посмотри какие семьи. Один ребенок, редко – два. Если три, так все пальцами показывают, диковинка! А один он завсегда один и есть. Посмотришь иной раз: ведут из детского сада ребятенка какого-нибудь, так рядом с ним и родители обоя, и бабушки, и дедушки. Словно фон-барон какой. Тьфу ты! Вот и вырастает эгоистом, и садится сразу на шею.
– А по-моему, – запальчиво возразила Зоя, – лучше одного вырастить по-настоящему, внимание ему уделить, чем нарожать беспризорников да хулиганов.
– Ну-ну, – с сомнением покачал головой Егорыч.
С недавних пор в разговорах с Зоей у него обозначилась запретная зона, куда Егорыч не отваживался ступать. Как-то получилось, что старик принялся философствовать: сейчас, мол, подолгу девки замуж не выходят, а вот раньше на селе, если до двадцати одного года для девицы жениха не находилось, родители отрезали ей кусок земли – и живи, сердечная, как знаешь. Зоя почему-то приняла все на свой счет, хотя Егорыч никаких аналогий в виду не имел. Настроение у нее в тот момент было минорное, а здесь невзначай сыпанул Егорыч соли на рану, и оба малость погорячились тогда.
Машина замедлила ход, притормозила. Павел Егорыч надел очки, приоткрыл дверцу, чтобы получше рассмотреть номер дома. Убедился, что ко второму корпусу, куда сейчас был вызов, подъезда нет, подогнал машину поближе к обочине, вытащил «беломорину» и сладко потянулся, предвкушая небольшой перекур.
Больная жила на первом этаже. Перед дверью висела табличка, кому из жильцов сколько раз звонить, но Сергей Иванович не стал вникать в эту хитрую механику, а нажал кнопку как всегда – два длинных требовательных звонка. Открыли сразу же, словно кто-то специально караулил момент, когда позвонят. Девушка лет двадцати, лица ее Сергей Иванович при тусклом свете лампочки не сумел рассмотреть, взяла его за рукав и настойчиво потянула:
– Пойдемте, пойдемте, разденетесь у меня в комнате!
Зоя на ходу стянула свою шинель и теперь оглядывалась, куда бы ее повесить. Девушка показала на причудливые металлические крючки у двери, изображающие если не самого Мефистофеля, то, по крайней мере, каких-то чертей или дьяволят. Пока Зоя с интересом изучала служителей преисподней, Сергей Иванович поискал, куда бы сесть, – остановился на кресле с высокими ножками; у другого кресла, как и у дивана, ножки были зачем-то подпилены, – и еще раз взглянул на листочек вызова: «Сердечные боли, слабость, головокружение».
В комнате, при ярком свете он рассмотрел девушку получше. Здесь она показалась ему значительно старше – ей было за тридцать, хотя стремилась выглядеть на двадцать с небольшим. Есть такой тип – вечно молодой девушки, ну, а косметика всегда помогает скрыть возраст, придает ему неопределенность. Искусственная блондинка, глаза сильно подведены – она показалась Воронину удивительно похожей на кого-то из его знакомых, он принялся мучительно припоминать, на кого именно.
Подсчитал пульс – 82 удара, прерывистый, слабого наполнения.
– Что с вами? – спросил он девушку.
Та вместо ответа показала рукой на грудь, вздохнула:
– Мне кажется, оно перестает биться. Остановится, потом снова начинает работать.
– Так, – бодрым голосом произнес Сергей Иванович («Если бы сердце останавливалось, мы не беседовали бы сейчас»). – Так, а что еще?
– И еще у меня слабость, руки и ноги холодные, и голова кружится.
Сергей Иванович измерил давление: все верно – пониженное, 105 на 70. Потом послушал девушку: аритмия, конечно, есть, но незначительная, не настолько, чтобы тревожиться.
– Сердце у вас как мотор, – жизнерадостным голосом сказал он. – Правда, не к «ТУ-144», этого я не гарантирую, но «ИЛ-18» вполне потянет. Верно?
Девушка недоверчиво улыбнулась, ответила:
– Вы знаете, мне уже лучше. Как только вы приехали, я сразу почувствовала, что мне лучше.
Но он и сам обратил внимание на переменчивость ее состояний: за какие-нибудь пять минут, пока он был здесь, настроение у девушки изменилось. «Скорее всего, – подумал он, – вегетативный невроз, ну, и плюс небольшая гипотония».
– И часто так с вами случается?
– Часто? – машинально переспросила она. – Нет, не очень, то есть да, часто, очень часто.
– Ну, скажем, сколько раз в неделю или в месяц?
– Несколько раз в месяц, нет, точнее, в неделю, да, да, три-четыре раза в неделю. Только я не всегда вызываю врача, иногда сама лечусь, грелки кладу на сердце, под ноги, лекарство принимаю, и к утру проходит.
Воронин обратил внимание, как нервно потирает девушка руки, беспокойно оглядывает комнату, словно ищет что-то, и еще раз подумал: «Ну конечно, невроз».
Он поинтересовался у девушки, хороший ли у нее сон, быстро ли она засыпает, и попросил Зою сделать укол димедрола.
Взглянул на часы – пятнадцать минут восьмого. Слава богу, уже окончательно стемнело, за окном четко выделялся фонарь, его раскачивал ветер, и пятнышко света отклонялось то вправо, то влево. Воронин больше всего не любил дневные вызовы. Особенно зимой. Уже часа в четыре квартира погружалась в серенький тоскливый полусумрак: за окнами начинало темнеть, но включать свет было еще рано. Эти затяжные переходные часы ото дня к вечеру почему-то всегда действовали на него угнетающе. Очертания предметов при таком освещении были расплывчатыми, комнаты походили одна на другую. И вызывали «скорую» в основном люди пожилые, хроники. Вызывали или через соседей, или чаще всего сами. Требовали они не только помощи: больше, чем лекарств или уколов, добивались они внимания, участливости, доверительных признаний и длительных бесед. На все это времени не было, да и только ли во времени дело: что скажешь сердечнику с двумя инфарктами – поменьше волноваться, больше бывать на свежем воздухе?..
Вечером все менялось. Семья собирается после работы, в комнатах ярко горит свет, приглушенно говорит телевизор, на кухне готовят ужин. Словом, если сравнивать и выбирать, то Воронину больше нравились дежурства, в которых были вечерние часы. Зоя предпочитала дневные дежурства: у нее не пропадал вечер, а вместе с ним – свидание; и только Егорычу было безразлично, какая выпадала смена.
– Ну что, легче стало? – спросил Воронин у девушки после того, как Зоя сделала укол.
Та молча кивнула головой.
– Вы одна живете?
Девушка вместо ответа растерянно развела руками. Вопрос вполне можно было бы и не задавать. Достаточно было взглянуть на комнату: здесь все выглядело красиво, аккуратно – и декоративные свечи на журнальном столике, и сувениры-безделушки на книжных полках, но в старательном, чрезмерном порядке чувствовалось что-то старушечье.
Воронину почему-то стало жаль девушку. «Кажется, и неглупая она, и мордашка ничего, а вот никому не приглянулась. Или была замужем и развелась… нет, непохоже, какая-то она скованная. Да, одной жить – не мед, совсем не мед».
Девушка продолжала смотреть на Воронина жалобными глазами.
– Вот вы уедете сейчас, а мне опять станет хуже.
– Ну, милая, надо держать себя в руках. Помните, что вы совершенно здоровы, хоть в космос вас запускай. Только слишком мнительны. А внушить себе можно все что угодно.
– А вы еще раз не измерите давление?
Воронин стал понемногу раздражаться:
– Давление у вас почти нормальное. Выпейте чашку крепкого кофе – и все будет в порядке.
– Я и так за день по три-четыре чашки пью. И на работе, и дома. Может, у меня от этого сердцебиение? А что мне принимать, если опять начнутся перебои?
Воронин не успел ничего ответить, а девушка уже сняла с полки огромную коробку из-под печенья, открыла ее. В коробке были лекарства. Пузырьки и ампулы, таблетки – в картонной, пластиковой упаковке – целая аптека. Воронин наугад взял одну коробочку: «Седуксен». Поворошил еще: «Раунатин» – он-то ей зачем, при ее пониженном давлении?
– Вашими лекарствами весь дом вылечить можно. И это все вы принимаете?
– Когда как. Я уже научилась определять, что мне нужно.
«Вот-вот, – подумал Воронин, – вполне можно закрывать мединституты. Все поднаторели в самолечении, глотают таблетки горстями». А вслух, уже серьезно, сказал:
– Ими мышей травить хорошо, а вы молодая, здоровая женщина. Вам нужно играть в теннис или ходить в бассейн, плавать брассом. Верно я говорю? – спросил он Зою.
Зоя, все еще продолжая на него сердиться, что-то проворчала в ответ.
– Понимаете, – принялась объяснять девушка, – у меня профессия такая, нервная. Я работаю переводчицей в издательстве, а у нас получается так, что все рукописи сдаются в набор срочно, в пожарном порядке, и вечно аврал, суета. Поневоле приходится нервничать.
– Ну, а вы старайтесь держать себя в руках. Это только от вас зависит.
Он вспомнил вдруг, на кого так похожа девушка. «Наташа!» Недавно стали выпускать туалетное мыло «Наташа» в яркой упаковке – там была именно такая золотоволосая девушка со стандартно миловидной мордашкой.
У двери Сергей Иванович обратил внимание на блюдце с водой – в нем плавали какие-то крошки.
– Вот видите, – сказал он на прощанье, – у вас и кошка есть. Вдвоем все-таки веселее.
Девушка почему-то смутилась. Помедлила с ответом, потом пояснила:
– Это против тараканов. Я боюсь, что тараканы от соседей переползут ко мне, и приготовила для них яд.
– Ну и как?
– Вы не поняли. Тараканов пока нет, это я на всякий случай, заранее, если они заведутся.
«Да, – подумал Воронин, – мнительности ее не позавидуешь». Он поспешно простился и через полутемный коридор стал пробираться к выходу.
– Ну, что там? – поинтересовался Егорыч.
– Тяжелый случай, – вздохнул Воронин. – Медицина бессильна помочь.
– Рак? – со значением произнес Егорыч.
– Хуже. Девке надо замуж. Тридцать два года, а одна как перст. Но ведь на мужчину рецепт не выпишешь.
– Ой, держите меня! – воскликнула Зоя. – Слишком много вы о себе думаете. Да без мужчин еще в сто раз лучше! А то попадется пьянчужка какой-нибудь, не обрадуешься!
– Раньше, – нравоучительно заметил Егорыч, – все было куда правильней. Стукнуло девке восемнадцать – выходи замуж. Рожала детей, вела хозяйство – и без всякого там баловства.
– Раньше и вода, говорят, мокрее была, – подковырнула Зоя старика, но тот не обратил внимания на реплику и продолжал:
– А про всякие там разводы даже и не слыхали. Это сейчас только и говорят: характерами не сошлись. Ишь ты, какие принцы-барины, характеры им подавай особые! Да когда человек целую кучу ребятишек прокормить должен, когда вкалывает на всю железку, какой еще там характер ему!
«Воробышек», – подумал Сергей Иванович. Воробышком Егорыча окрестила Зоя, он возмутился, сказал, чтобы больше не слышал дурацкого прозвища, и это еще раз убедило Воронина в том, что девушка попала в точку. Небольшого роста, щупленький, с маленькими, глубоко посаженными глазами, Егорыч сидел не сгорбившись, а словно нахохлившись, и, как ни следил он за своей небогатой прической, на затылке всегда торчал у него хохолок.
«Рафик» выехал на Ленинградский проспект; транспорт, которым весь день были запружены улицы, уже схлынул, и только впереди, у светофора, скапливались лавины машин. Воронин заметил, что от задних фонарей у машин крест-накрест расходятся красные световые лучи, они мерцают, дрожат, колеблются. По асфальту мела поземка, и в неоновом, мертвенно-бледном освещении он казался белесым, словно присыпанным тонким слоем цемента.
Егорыч продолжал рассуждать, но Воронин старался не вникать в его слова, хотя думал в этот момент о том же. Его поразили цифры, которые он где-то вычитал: процент разводов в крупных городах был таким, что из пяти семей одна или две распадались. Две из пяти! Чем больше задумывался он над этими цифрами, тем труднее было их понять и объяснить. Приходилось или делать вывод, что современная семья полностью себя изжила, – а это было бы глупо, неверно, что бы там ни означали все эти проценты; или философствовать примерно на том же уровне, что и Егорыч: дескать, совсем люди с ума посходили, сами не знают, чего им нужно. Воронин помнил – и у них с Ниной тоже были кризисные моменты. Еще до того как родился Васька, Воронин отправился в загс, подавать заявление о разводе. Нина была решительно против, произносила бесконечные пылкие монологи, но Воронин решил больше не обращать на них внимания и действовать. Правда, у дверей загса почувствовал, что сердце колотится значительно чаще, чем следовало бы. Прошелся несколько раз по улице, собираясь с духом. И все равно было неловко, стыдно произнести эту фразу: «Я хочу развестись», – слова комом застряли в горле, голос предательски сел. Женщина лет сорока, с высокой прической, ярко-рыжими крашеными волосами, сказала холодно: «Приходите вместе с женой». Воронин увидел на столе кипу бланков и ухватился за них, как за спасительную соломинку: «Мы придем в другой раз, а пока я возьму заявление». Ему казалось, что самое главное – первый шаг, какой-то толчок: оформит он заявление – и дальше все само собой покатится, как с горы. «Приходите вместе с женой», – размеренным голосом, терпеливо, словно непонятливому ребенку, повторила женщина. «Но она сейчас на работе. Она согласна», – солгал Воронин и потянул к себе верхний листочек. Женщина возвысила голос: «Молодой человек, положите бланк на место», он попытался было с ней спорить, но уже понял, что из его затеи ничего не выйдет, и ушел униженный, презирая себя и ненавидя эту женщину. А теперь? Теперь, когда уже десять лет прошло с тех пор, как родился Васька, и Воронину даже трудно поверить, что когда-то у него не было сына, и теперь отсчет времени он вел с тех дней, когда ребенок впервые улыбнулся – ничего не выражающей, бессмысленной улыбкой, обнажив розовые влажные десны; и когда он медленно, раздельно и очень четко назвал его «па-па»; и когда сделал первый шаг – балансируя, слегка растопырив руки, готовый в любой момент по привычке за что-нибудь ухватиться; и и когда впервые оставили его в детском саду – день для Воронина тянулся мучительно долго, ему казалось, что с Васькой обязательно случится что-нибудь: он или упадет, ударится, или весь день проплачет; и последнее, самое свежее воспоминание – проводы в школу, с бесконечными наказами и наставлениями, а за всеми словами таилось удивление: неужели так быстро летит время, неужели этого несмышленыша учительница будет окликать по фамилии, вызывать к доске и спрашивать домашнее задание?
Нет, он не мог сказать, что после рождения ребенка у них с Ниной стало все гладко. Но теперь, всякий раз, когда у него возникала мысль об уходе, он чувствовал, что какая-то ниточка тянется за ним, и оборвать ее было больно, тяжело… невозможно ее оборвать. И он понимал, что ради сына надо терпеть даже тогда, когда было совсем невмоготу. Потом все понемногу сглаживалось, приходило в норму… впрочем, кто знает, в чем эта норма?
Воронин не заметил, как «рафик» подъехал к станции «скорой». Вызовов больше не было, и впереди маячил отдых – то ли на час, то ли на несколько минут – этого никогда не угадаешь. В любом случае не мешало бы погреться, побаловаться чайком. Наливая из титана кипяток в большую, чуть ли не на пол-литра, чашку, Воронин подумал о том, что вот и привычки у него складываются, от которых он отказаться не в силах: например, он не может пить чай из маленькой чашки и тем более из стакана – обязательно ему нужна эта громадная с нарисованными на стенках темно-зелеными узорчатыми листьями, – и здесь и дома у него такие одинаковые чашки. Старею, наверное, если так прочно привыкаю к вещам, только не рановато ли для тридцати пяти лет?
Егорыч надел очки, уселся поближе к свету, раскрыл книгу; Зоя пристроилась в углу, вытащила из сумочки зеркало, тушь, принялась совершенствовать свое косметическое мастерство.
Вызова не было.
Прошло минут сорок. Воронин дочитал «Огонек», потянулся и решил сходить в диспетчерскую – «потрепаться» с Риммой.
Она вязала, иногда делала какие-то заметки на листе бумаги, петли считала, наверное.
– Римма, скажи что-нибудь, – попросил Воронин.
– А? – отозвалась она.
– Что-нибудь скажи.
– О чем?
– Все равно. Только не так, а телефонным своим голосом, которым вызов передаешь.
– Знаешь, иди ты! – раздраженно махнула она рукой. – Что-нибудь новенькое придумай, надоело.
Воронин вернулся в комнату.
– Пациенты наши забастовку объявили.
– Мертвый сезон, – вставила Зоя реплику.
– А тебе не нравится? – спросил Егорыч.
– Все делом заняты, – объяснила Зоя. – Фигурное катание смотрят.
Воронин поинтересовался: правда ли, что Роднина вышла замуж за Александра Зайцева? Сегодня утром в троллейбусе он слышал такой разговор, но что-то не верит в это.
– Темные вы люди! – даже задохнулась от возмущения Зоя. – Да свадьбу по телевизору показывали!
– За всеми не уследишь, кто на ком женится, – ворчливо заметил Егорыч.
Зоя не обратила внимания на его слова и увлеченно принялась рассказывать, какое платье было у невесты и какой костюм – у жениха. Однако поведать о всех деталях свадебного наряда она не успела: машину потребовали на линию.
Вызов был недалеко – в самом начале Ленинградского проспекта. Быстро нашли и дом – массивный, каменный, с громоздкими балконами. Поднялись на третий этаж, позвонили. Навстречу им вышел мужчина лет пятидесяти, с отчетливым двойным подбородком, с темными, коротко вьющимися волосами.
– Заждались, заждались мы вас, – пожурил он, но слова эти находились в странном противоречии с его поведением – он упрекал за медлительность, а сам расточал медоточивые улыбки.
– Позвольте, позвольте, – потянулся он к Зое, – я помогу вам снять пальто.
Конечно, сказано было это слишком галантно по отношению к грубоворсной форменной шинели, но хозяину дома почему-то очень хотелось сказать и сделать что-то приятное.
Зоя вдруг пронзительно завизжала и бросилась к двери.
«Что с ней?» – удивился Воронин, обернулся и увидел узкомордую шотландскую овчарку, которая оскалила зубы и вопросительно посмотрела на мужчину, как бы требуя от него указаний.
– Назад, Трезор! Нельзя! На место!
Пес продолжал агрессивно скалиться, и тогда мужчина схватил его за загривок и оттащил в комнату, повернул ключ в двери.
Снег на Зоиных сапогах оттаял. На блестящий паркет потекла грязноватая лужица.
– Не стоит обращать внимания, – так же нараспев проговорил мужчина и продолжал улыбаться, словно ему было необычайно приятно, что в коридоре наследили.
В ванной Сергею Ивановичу бросился в глаза черный кафель, которым были облицованы стены; голубая, необычной формы, треугольная раковина. Когда он помыл руки, хозяин дома с той же сладкой улыбкой протянул ему накрахмаленное полотенце.
– А теперь, прежде чем проследовать к больной, разрешите пригласить вас на кухню, на одну минутку!
Сергей Иванович не понял, в чем дело, но машинально проследовал за мужчиной. А тот открыл дверцу холодильника и спросил почтительно бесстрастным голосом:
– Ром? Коньяк? Или нашу – беленькую?
– Что вы! – запротестовал Сергей Иванович. – Я на работе. И потом я вообще не пью.
– Понимаю, понимаю! – подмигнул мужчина. – Понимаю и сочувствую. Тогда позвольте вручить небольшой презент для вашей супруги. – Мужчина вынул из подвесного шкафчика огромную яркую коробку конфет.
Сергей Иванович смутился. Ситуация была глупой и двусмысленной, он не знал, как вести себя, чтобы вежливо, не обижая человека, отказаться от его странной настойчивости. Но ничего лучшего он не придумал, как пробормотать: «Спасибо! Не стоит…», что все-таки не избавило его от препирательства и даже легкого единоборства, когда мужчина настойчиво протягивал ему конфеты, а Сергей Иванович отталкивал руки. Кончилось все тем, что Воронин принял коробку, а потом незаметно положил ее в коридоре на столик.
Хорошее настроение не покинуло мужчину. Он расточал радостные улыбки и, провожая врача в комнату, сказал:
– Я оставлю вас, не буду мешать. Вы человек тонкий, интеллигентный, сами во всем разберетесь.
Зоя уже пересела с ящика в кресло, осмотрела комнату и теперь скучала. Вступать в разговор с больным, прежде чем придет врач, было не в ее правилах.
– Доктор, мне плохо, – трагическим голосом произнесла женщина. Но ее вид, цветущий и жизнерадостный, ее улыбка, беспричинная и почти навязчивая, никак этих слов не подтверждали. Воронин подумал, что у нее, как и у мужа, слова существовали отдельно от смысла, которым они наполнены, вернее, каким должны быть наполнены.
– Что с вами? – по возможности участливо спросил Воронин. – На что жалуетесь?
– Ах, доктор, – вздохнула женщина. – Легче сказать, на что я не жалуюсь. Мне очень плохо – головные боли, слабость… Мне обязательно надо отлежаться.
– Ну хорошо, измерим для начала давление. Так, 130 на 80. Что ж, почти идеальное… – Сергей Иванович хотел сказать «для вашего возраста», но в последнее мгновение понял, что от этого уточнения лучше воздержаться. – А какое обычно у вас давление?
– Ах, доктор, ужасное! Бывает и сто двадцать на семьдесят, а бывает даже сто тридцать пять. Когда оно скачет, голова просто раскалывается.
– Ну что вы, разве это скачет? Это вполне допустимые изменения. Так что не переживайте, ничего страшного у вас нет.
По глазам женщины Воронин понял, что не оправдывает ее надежд. Ему стало неловко, но он тут же рассердился на себя: барыня, предается от нечего делать рефлексии, а я должен все это выслушивать, в то время как «скорую» ждут другие больные, настоящие. И все-таки червячок сомнений точил ему душу. А, конфеты! Получилась какая-то чертовщина: коньяк он не пил, конфеты оставил в коридоре – и все равно чем-то был обязан этому дому. Что за ерунда? Или, может, женщина и в самом деле чувствует себя неважно, надо только повнимательнее ее посмотреть?
В это время в комнату вошел хозяин дома – оживленный, улыбающийся. Он вкатил столик, сервированный для чая. Да, там было на что посмотреть! – вазочки с вареньем, розетки, блюдца с крекером, с печеньем, сушкой и – что было совершенно непостижимо для февраля – несколько гроздей винограда. Все это предполагало целый ритуал чаепития. Ну, и дымился чай – темно-красный, слегка маслянистый.
– Вы не пробовали настоящий краснодарский чай? Только настоящий – с фабрики, а не тот, что продают расфасованным?
Вопрос этот заставил Сергея Ивановича сконфузиться, поскольку к чаепитию отношение у него было дилетантское. Он различал в основном два варианта – заварила ли Нина свежий чай или, поленившись, плеснула кипятку в чайник, где заварка оставалась с прошлого раза, а до тонкостей, чтобы различать сорта чая, он еще не дорос.
Воронин понял, что на этот раз он обречен, на всякий случай запротестовал, но Зоя уже подвигала арабский пуфик поближе к столику.
– Даже и не думайте, мы вас так просто не выпустим. Все готово, оторвитесь на минутку, выпейте хоть глоток чая.
И Воронин понял, что препираться бессмысленно, и ухватился за спасительный буквальный смысл в словах – «х о т ь г л о т о к».
Чай и впрямь был хорош. А от всего иного Воронин отказался наотрез, как бы ни пододвигали к нему то одно, то другое блюдце, устроив на столике настоящее круговращение посуды. Зоя уплетала за обе щеки, хозяева дома выжидающе улыбались. А делать здесь дальше было совершенно нечего, и Воронину больших трудов стоило сдержаться, не наорать на Зойку, чтобы она заканчивала свой ужин. Сергей Иванович поблагодарил за чай, поднялся и демонстративно стал укладывать инструменты в ящик. Мужчина встревоженно взглянул на жену, та с недоумением пожала плечами.
– Молодой человек, простите, не знаю вашего имени-отчества. Вы что, уже собрались уезжать?
«Нет, – с неожиданной злостью подумал Воронин, – останусь у вас ночевать», но вслух сказал сдержанно:
– Ничего опасного нет. Можно принять что-нибудь тонизирующее, но может все и так пройти.
– Как это – ничего опасного! – заволновался мужчина. – Вы посмотрите внимательней – положение очень серьезное. Она только виду не подает, но я-то знаю, как ей тяжело.
Зоя застыла с протянутым ко рту куском торта, удивленно, испуганно заморгала бледно-голубыми своими глазами.
– Боря, – вмешалась женщина. – Оставь. Не унижайся. Молодому человеку, наверное, лучше знать, как я себя чувствую. Может быть, я и в самом деле здорова?..
– На тебе лица нет – и это называется здорова? – возмутился мужчина. – Я не врач, но если бы меня вызвали к человеку и у него был бы такой вид, я сказал бы: ему нужен абсолютный покой, неделю, пять дней, ну, в крайнем случае, три дня. Я тут же, без осмотра, выписал бы ему бюллетень на три дня.
– «Скорая помощь» бюллетень не выписывает, – угрюмо заметил Воронин, взял ящик и выразительно посмотрел на Зою: мол, ты идешь или остаешься здесь чаи распивать? Та поперхнулась, встала, стряхивая на пол крошки.
Воронин прочитал в глазах мужчины откровенное разочарование.
– Не может этого быть! А если человек настолько болен, что имеет право на бюллетень?
Воронин хотел было возразить, что женщина вовсе не так больна, но предпочел не вдаваться в полемику и решил, что чем раньше он покинет этот дом, тем лучше будет и для него, и для хозяев. Поэтому он миролюбиво заметил:
– В таких случаях мы даем справку, где указываем предположительный диагноз, описываем состояние больного. А уже в поликлинике врач решает, как быть с больничным листком.
– Вот и чудесно, – обрадовался мужчина. – Дайте хотя бы эту справку, если уж бюллетень не хотите.
Пока происходил разговор, Сергей Иванович старался подойти поближе к двери, туда же переместился и хозяин дома. Ситуация складывалась комическая и в тоже время непростая; во всяком случае, Воронин впервые за всю свою практику столкнулся с такой проблемой: он не мог выйти из квартиры.
Женщина подала голос:
– Не унижайся, Борис! Как-нибудь перемучаюсь, к утру, может, полегчает.
– К утру, к утру! – ворчливо передразнил ее муж. – Завтра ученый совет, ты разве забыла? А тебе никак нельзя на нем появляться…
Мужчина осекся, спохватился, что сказал лишнее, потом, после некоторых колебаний, подошел к Воронину вплотную, положил руку на плечо:
– Ну, так и быть, давайте начистоту. Ведь мы свои люди, не правда ли? Что и говорить, Сонечка не очень больна, вы правы. И если подойти формально, то на бюллетень рассчитывать не может. Но если по-человечески, по-хорошему, то от вас не убудет от того, что вы дадите ей справку. Ну, в самом деле, одной справкой больше или меньше.
– Да поймите, я не имею…
– Все понимаю, дорогой, все понимаю. Иначе я не стал бы говорить с вами так доверительно. Мне кажется, и вы должны меня понять. Вся беда в том, что в поликлинике, куда Сонечка прикреплена, ее врач сейчас в отпуске. А идти в районную… ну, вы сами представляете, какой там конвейер… и никаких различий не делают, кто перед ними. В общем, только поэтому и пришлось вас вызвать. Мне кажется, вы человек вполне интеллигентный…
– Извините, меня ждут больные, – резким голосом, давая понять, что дискуссия окончена, отрезал Воронин. – Зоя, ты идешь или остаешься?
– Очень, очень жаль, – холодно заметил мужчина. – Люди должны помогать друг другу. Вы мне окажетесь полезным, может, и я вам когда-нибудь пригожусь. Очень жаль, что я ошибся.
Воронин не отвечал, вышел в коридор, принялся на ходу надевать шинель, но от волнения и злости запутался в рукавах, мысленно чертыхнулся. За дверьми надрывалась собака, словно стремилась своим лаем договорить то, чего не успел сказать хозяин.
Сергей Иванович вышел на лестничную клетку и, дождавшись Зою, сказал ей сердито:
– Ну, что ты расселась, словно в гостях у тетушки?.. Давно надо было встать и уйти, разве не понятно было, что от нас хотели?
Зоя обиженно надула губы:
– Ничего особенного они не хотели. Подумаешь, справка. Она ни к чему не обязывает. А им, может, она пригодится…
– Конечно, пригодится! Ты все еще ничего не поняла?
– Где уж мне, дуре необразованной! – окончательно обиделась девушка.
Воронин понял, что надо давать обратный ход:
– Ну-ну, ладно, я погорячился. Нам теперь надо найти автомат, позвонить в диспетчерскую.
– Вот и идите сами, если такие гордые. Не хотели говорить из квартиры, теперь бродите по переулкам. А автоматы небось все поломатые.
«Поломанные», – хотел было поправить Воронин, но удержался.
Телефон он нашел быстро. И, удивительно, он был исправен, впрочем, эти автоматы новой конструкции были гораздо надежнее старых, дозвониться по ним стало проще.
Римма обрадовалась его звонку, потом стала, выговаривать:
– Куда вы пропали? Уже три вызова на вашу машину. Записывайте!
Когда Воронин сел в «рафик», Егорыч и Зоя угрюмо молчали.
Воронин решил все-таки выяснить отношения с Зоей. Это не дело, чтобы она дулась на него, но в то же время спускать с рук ее безалаберность тоже не стоит. Он осторожно начал разговор с того, что им волей-неволей приходится не только оказывать медицинскую помощь, но и разбираться во всяких житейских случаях, иногда – запутанных и неожиданных.
Зоя откликнулась очень агрессивно:
– Сами жить не умеете, так не завидуйте другим!
Воронин растерялся, не сразу нашелся что ответить. Потом решил уточнить на всякий случай:
– А кто умеет?
– Ну, эти, у которых мы сейчас были.
– Значит, они умеют жить?
– Умеют, – с вызовом, упрямо повторила Зоя.
– А как ты это определяешь: по зарплате или по марке телевизора?
– При чем тут зарплата? У некоторых и зарплата маленькая, еще меньше, чем у вас, а все у них есть и все они могут достать. В общем, живут в свое удовольствие.
– И ты что, завидуешь им? – настойчиво допытывался Сергей Иванович.
Зоя вместо ответа пренебрежительно пожала плечами: что, мол, говорить с человеком, который не понимает самых элементарных вещей. Потом порылась в сумочке, достала помаду, отвернулась и стала подкрашивать губы. Когда Зоя сердилась, бледно-голубые ее глаза еще больше светлели, или, как говорил Воронин, оттаивали.
Егорыч, не принимавший участия в разговоре, вдруг подал голос:
– Это завсегда называлось одинаково: блатмейстерские отношения. Блат – дело великое, сильнее всякой зарплаты. Что деньги? Сейчас они есть у всех. Телевизоры покупают цветные, проигрыватели – эти, с ящиками, от которых звук по всей комнате…
– Стерео, – подсказала Зоя, не оставляя своего занятия.
