Текст книги "Горожане"

Автор книги: Валерий Гейдеко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

История эта вспомнилась мне с неожиданной ясностью и последовательностью. Недели не прошло, как утвердили меня директором, а документы Чантурия уже находились в горкоме партии. Я интересовался ими в отделах, но все мои вопросы уходили в пустоту. Мистика какая-то! У меня кончилось терпение, и я напрямик спросил Колобаева, что происходит. Он ответил, что личного дела Чантурия еще не видел, но обязательно поинтересуется им. И тогда впервые я заподозрил: здесь что-то не так. Мог ли Фомич не видеть документов Чантурия, если они лежат у него на столе, с правой стороны, где находятся бумаги первоочередной важности? Я хорошо помню эту ярко-голубую папку – их делали из нашей целлюлозы на одной из сибирских фабрик, нам прислали несколько опытных образцов. Правда, попытался успокоить я себя, может быть, Фомичу недосуг… хотя, если крупнейшее в городе предприятие несколько недель без главного инженера, это, извините, не мелочь.

А разгадка оказалась простая. Однажды после бюро Фомич попросил меня задержаться и сказал, отводя глаза в сторону, что обком рекомендует на место главного инженера другую кандидатуру. Я решил, что хотят кого-то прислать из областного центра, и сказал, что «варягов» нам не нужно. Тогда Фомич обрадовался: «Нет, товарищ наш, местный. Работник опытный и специфику производства знает прекрасно». И назвал фамилию Вадима. Вот тогда и надо было мне вопрос поставить ребром: нет, мол, и все. А я растерялся, начал мямлить, сопоставлять деловые качества Чантурия и Черепанова.

Пока шла массированная обработка «общественного мнения», Вадим держался в стороне, никак не проявлял себя, хотя по осторожным напоминаниям Фомича, по регулярным звонкам из областного центра («Почему тянете с кадровыми вопросами?») я чувствовал, что он держит руки на пульте и нажимает нужные клавиши.

А я из последних сил волынил с этим делом, ожидал, когда из Прибалтики вернется Ермолаев. Можно сказать, я спекулировал на его отсутствии, говорил, что не могу решать вопрос без секретаря парткома. Но мне действительно позарез нужен был его совет.

Разговор с Ермолаевым состоялся в субботу: собрались в тайгу, за орехами. Пока ехали на моторке, пока ходили по тайге, сбивали кедровые шишки, он отмахивался от моих вопросов, объяснял, что не хочет комкать разговор. И только потом, когда зажарили шашлычок, Володя сказал:

– Да, милый друг, надо смотреть правде в глаза. Из Дальневосточного жмут очень сильно. А сам знаешь, все зависит от мощности напора.

Несколько минут я подавленно молчал. Даже не знаю, что угнетало меня больше – что придется работать с человеком, который меня не устраивал, или что теперь мне нечего будет объяснить Гураму, которого я уже подключил к делам, и вот теперь нужно давать обратный ход.

– Значит, мы не хозяева на комбинате.

– Ну, убиваться раньше времени тоже не стоит. А вдруг мы не знаем всех возможностей Черепанова и на новом месте он развернется?..

Да, на это я надеялся тоже. Что, если я несправедлив по отношению к своему бывшему приятелю, что, если он и в самом деле изменится в лучшую сторону? Голова-то у него светлая, ну, а нелюбовь к черновой работе… тут многое и от меня зависит, от того, как буду я его нагружать.

Так утешал я себя, но довольно скоро пришлось отбросить все иллюзии и согласиться с тем, что я действительно проиграл. И вот теперь, два года спустя, Вадим вновь предпринял атаку. Ну что же, теперь буду умнее: ясли отбиваться, то умело, до победного конца. Только когда этот следующий раз представится?..

Мы уже отъехали порядочно от Заречья, когда я вспомнил, что можно было зайти к няне, Ангелине Антоновне, повидаться с сыном. Но возвращаться не хотелось, да и поздно уже, наверное, Андрюшка ложится спать.

«Волга» выехала на улицу Гагарина. Рядом, всего через два квартала, Стандартная, где пятиэтажный блочный дом, где в угловом подъезде, на третьем этаже, быть может, горит сейчас свет. А что, если заехать – внезапно, без предупреждения? Меня окатило, захлестнуло жаром. Я понял, что прощания с Ириной не получилось, что думаю о ней все время и, чем больше не ладится у меня в семье, тем сильнее ищу здесь опоры и утешения. Заехать? Ну хотя бы на минутку, извиниться, объяснить… впрочем, Ире объяснять ничего не придется, она все прекрасно понимает без слов. Я взглянул на часы: начало девятого. Ну, так что? А вдруг она взяла из детского сада дочку? Или к ней пришла в гости подруга? Обычно мы старались соблюдать законы конспирации, а теперь можно одним неосторожным визитом все поломать, испортить. Ну, решайся!

Но, пока я сомневался и раздумывал, машина уже свернула к проспекту Строителей, и мои колебания приобрели чисто платонический характер. Я ругал себя последними словами, проклинал свою нерешительность, но втайне был доволен, что уберег себя от испытания, к которому внутренне не был готов. «Ну что ж, – с некоторым успокоением думал я, – это и к лучшему. Проведу тихий вечер в кругу семьи, с законной супругой. Посмотрю телевизор, выпью хорошо заваренного чая… Надо расслабиться немного, дать отдых нервишкам, они еще очень пригодятся».

3

Утром, за недолгую дорогу от дома до комбината, перед моими глазами проходит вся история архитектуры в нашем городе. Началась она с недоброй памяти блочных пятиэтажек, несколькими унылыми кварталами выстроились они, окрашенные в грязновато-желтый цвет, с потеками возле окон, жирными битумными прокладками между этажами. А когда принялись мы застраивать проспект Строителей, подули свежие ветры, от экономии на каждом кубическом сантиметре отказались, и на радостях городской архитектор пережал в другую сторону – налепил портики и барельефчики на каменных стенах; пока разобрались что к чему, проекты были утверждены. А массовое строительство совпало уже с «золотой серединой», найденной в градостроении, да и строить научились с умом – не размахивать топором налево и направо; если можно елку или сосну уберечь рядом со стройкой – пусть растет себе, красавица. Словом, за короткий срок трижды менялся архитектурный стиль, то-другое, как любит приговаривать Саша, но, слава богу, полоса бараков нас не коснулась, счастливо миновали мы это порождение больших строек. Когда я еду к заводоуправлению, то жилые кварталы отсчитывают в памяти отрезки моей жизни в Таежном, куски моей биографии. Двухэтажная, силикатного кирпича, музыкальная школа, из-за которой в свое время переругалась половина комбината; одни намертво стояли за то, чтобы следовать проекту, другие требовали перестроить ее в жилой дом, считали, что прежде надо дать людям крышу над головой, а потом заставлять их детишек пиликать на скрипке. Кинотеатр «Космос» – розово-каменный, с широкими побеленными колоннами, на портале – вылинявший лозунг; в любом провинциальном городе обязательно встретишь его двойника. А вот здесь, в жилом доме, когда-то была первая парикмахерская – в однокомнатной квартире, на первом этаже; очередь жалась в тесном коридорчике, выходила на лестничную клетку… Интересно, что ни говори, быть старожилом! Таежный напоминал юнца, который рос так быстро, что родители не успевали напастись на него одежды. Строим много, а очередь на жилье почти не уменьшается. Растут запросы, да и мы не всегда учитываем перспективу – отталкиваемся от потребности в рабочей силе, а не учитываем, что приезжают сюда не в одиночку, а семьями.

На развилке я попросил Сашу притормозить, вышел из машины. С этого места комбинат виден особенно хорошо. Серая, с красной поперечной полосой горловина теплоцентрали возвышалась над скопищем разновысоких сооружений из глухих бетонных плит – казалось, будто взрослый ребенок разбросал на огромном пространстве кубики из конструктора, и строения эти застыли в произвольном беспорядке. На самом деле каждый цех, каждое здание были жестко увязаны между собой, создавая возможность для циклической, непрерывной работы.

С утра я собирался заехать в древесно-подготовительный цех на месте посмотреть, как обстоят дела с запасом пиловочника.

Растопыренная клешня подъемника выхватывала из штабеля сразу несколько свежеошкуренных, глянцевито поблескивающих бревен, они на секунду зависали в воздухе, прежде чем кран обрисовывал кривую дугу, бросал их в широко разинутую пасть барабана, где с истошным визгом вонзались в них добела раскаленные зубья пилы, и потом, распиленные на короткие чурки, бревна с адским грохотом попадали по транспортеру в дробилку и дальше, в гигантский котел, где с шипением обваривали, расплавляли их кислота и водяной пар…

Этот цех – свидетель стремительного взлета моего однокурсника. Года три назад… да, уже три года прошло с тех пор… в сухой и знойный августовский день из Дальневосточного приехал на комбинат Федотов; как положено, его сопровождали несколько сотрудников промышленного отдела. Котельников был в командировке, поэтому принимать гостей пришлось мне. Я немного терялся перед моложавым и подтянутым, недавно утвержденным секретарем обкома, и мешало мне не столько ощущение того, что передо мной высокое начальство, сколько стиль его поведения – непринужденно-свойский. Когда я увидел Федотова, то почему-то подумал о том, как хорошо бы смотрелся он на корте, в традиционном наряде теннисиста, с фирменной ракеткой, и с каким удовольствием посмеивался бы над партнером, его промахами, да, пожалуй, и по поводу своих собственных. Дистанцию в отношениях Федотов определил самую короткую: несколько удачных шуток, с первой же минуты на «ты», чем поставил меня в трудное положение, ответить тем же, несмотря на его настойчивость, я так и не решился, пришлось прибегать в разговоре к неопределенно-безличному обращению; вообще со стороны могло показаться, что Федотов знаком со мной несколько лет, не меньше… Одним словом, чувствовал я себя довольно неловко, пожалуй, даже более скованно, чем обычно, и старался не выходить за рамки чисто делового разговора: обком и министерство впервые поставили перед нами тогда вопрос о пересмотре всего технологического цикла с тем, чтобы производить целлюлозу высшего качества, на экспорт.

В древесно-подготовительный цех мы заглянули без особой необходимости, просто по пути. Я хорошо знаю, как впечатляет свежего человека это зрелище, когда за несколько секунд огромное бревно измельчается в щепу, и не торопил гостей, хотя какое-то неясное, смутное беспокойство подсказывало мне, что задерживаться здесь не стоит…

Мы уже направлялись к выходу, когда в грохочущей, но по-своему упорядоченной звуковой лавине с тревожной внезапностью прозвучал сбой. То, что мы увидели, заставило нас растеряться, оцепенеть – на транспортере с пугающей скоростью вырастало беспорядочное нагромождение бревен. Видимо, ленту заклинило, а синхронизатор, который должен был отключить всю систему, не сработал, и потому барабан продолжал выплевывать из пасти привычную продукцию, она не умещалась на узкой ленте транспортера, и вот уже несколько чурок, словно бы выброшенные из катапульты, разлетелись в разные стороны.

Все решилось в несколько секунд. Начальник цеха беспомощно выкрикивал противоречивые команды, оператор опасливо поглядывал на рассыпающееся деревянное скопище; короткие кругляши летели с тяжелым свистом, преграждали дорогу к табло… Кто-то должен был рискнуть, броситься под град увесистых, будто бы выпускаемых из пращи, деревянных снарядов. И сделал это Черепанов. Он, правда, бросился не к табло, а к рубильнику, находившемуся в стороне, у входа, рванул его, цех погрузился в полутьму, и несколько минут понадобилось, чтобы глаза привыкли к слабому свету, снопами пробивавшемуся из небольших окошек высоко под крышей, и на то, чтобы я пришел в себя, осознал, что опасность миновала, а она могла быть вовсе не шуточной. Вадим отдавал одно за другим четкие указания… И разгружать транспортер от завала первым бросился тоже он, вслед за ним устремились еще несколько человек, я робко попытался удержать Федотова, но тот с азартом включился в работу…

В эти минуты я искренне восхищался Черепановым. Я и прежде знал за ним такую особенность: в решающие минуты он отряхивал с себя лень, равнодушие и преображался на глазах, откуда-то появлялись в нем находчивость, самообладание, но тогда Вадим превзошел себя самого. Грешным делом, я даже подумал тогда, что Черепанову просто не повезло, не нашел он в жизни поприща, на котором можно было бы сполна проявить свою натуру… или, быть может, такого поприща не существует, и в любом деле, в любой профессии наряду с минутами риска, эффектных и дерзких решений есть недели и месяцы будничного, утомительного и довольно скучноватого труда, а на него у Вадима пороха не хватает. Не знаю, так оно или нет, но в тот день Черепанов был в ударе. Когда продолжили обход, он в небольшой группе из десяти человек оказался «душой общества». В каждом цехе Вадим находил повод для красноречивой и остроумной реплики, правда, она не всегда касалась сути вопроса, но это уже, как говорится, дело десятое. Я снова и снова вспоминал аварию с транспортером, думал о том, насколько несовершенна еще у нас на комбинате техника безопасности, словом, настроение было далеким от веселья, поэтому в душе я был даже благодарен Черепанову за то, что он взял на себя заботу о жизненном тонусе Федотова и его сопровождающих. Ну, а когда ближе к вечеру мы сидели за шашлыком, Черепанов сам себя превзошел. По настоянию Федотова Вадим устроился слева от него, я сидел справа, но если у меня дело не пошло дальше вымученного тоста «за дорогих гостей», то Черепанов сошелся с Федотовым, что называется, накоротке. Испытывал ли я к нему ревность? Конечно, не без этого. Но самую легкую; да и тому застольному братству, к которому причастился Черепанов, особого значения я не придал: дорого ли стоят клятвы, подогретые чудодейственным эликсиром из бутылки с тремя или пятью звездочками, и мало ли встречаем мы в поездках очаровательных эпизодических знакомых, память о которых выветривается через месяц?

Но, оказалось, случай здесь был другой. Федотов запомнил Вадима. И как запомнил – как работника, который единственный не растерялся в сложной ситуации, в с е  в з я л  н а  с е б я, действовал уверенно, смело, с умом. Ну, а его обаяние довершило дело…

Да, дорого обошлась мне авария с транспортером! Все мои действия, все мои попытки переломить Вадима, привить ему другой ритм и стиль работы разбивались как о бетонную стену – он чувствовал влиятельную защиту в областном центре, куда время от времени наезжал для укрепления личных контактов. Личные контакты… Я недооценивал их, а ведь они – великое дело. Я убедился в этом, когда несколько раз очень дипломатично пытался сказать Федотову, что Вадим не совсем тот человек, за которого его принимает секретарь обкома. И что же? Федотов весело и небрежно отмахивался: «Брось, Вадим – хороший парень!» А когда Ермолаев отправился в Дальневосточный, чтобы пролить свет на истину, переубедить Федотова, тот отверг все аргументы одним-единственным доводом: «Да что там, я  с а м  видел, как умеет Черепанов работать!» Вот так и существовали отдельно друг от друга человек и его репутация, и с некоторых пор я устал бороться, махнул на Вадима рукой.

…Я вслушивался в равномерный шум механизмов и заново переживал историю неожиданного возвышения своего институтского приятеля. Тянуло речной сыростью, к запаху мокрого дерева и опилок примешивался едкий аромат кислоты, уши закладывало от непрерывного шума. Я очень любил этот цех, «кухню» комбината, которая кормила все его многочисленные цеха. Но сегодня мне было что-то не по себе. Дышалось трудно, под ребрами давило, словно их заковали в стальной панцирь.

Наскоро поинтересовавшись, как обстоят дела, я поспешил в заводоуправление. Минут десять надо никого не принимать, отсидеться в кабинете. Выходить из строя в эти дни никак нельзя – сочтут симулянтом. А мне бы продержаться только до субботы. Там – самолет на Минеральные Воды, четкие профили гор на всегда ясном высоком небосклоне. И ленивые прогулки по парку, очередь за минеральной водой из источника – теплой, слегка тошнотворной. И нарзанные ванны, когда чувствуешь, как пузырьки лопаются, проникают в тело, излечивают от напряжения и затяжной усталости. Хорошо!

Зазвонил зеленый телефон.

– Когда у вас партком? – спросил Колобаев, не здороваясь, словно бы продолжая прерванный разговор.

– В пятницу.

– Поздно.

– Нужно разобраться, Андрей Фомич. Раньше мы не успеваем.

– Разбирайтесь, но не тяните! В пятницу в два – бюро.

Фомич бросил трубку. Да, чувствую, и ему несладко приходится. Но что без толку шуметь, размахивать руками – истину от этого быстрее не узнаешь!

Спустя минуту Колобаев перезвонил мне:

– А что, если мы проведем совместное заседание бюро и парткома? Зачем нам дважды выяснять одно и то же?

Я согласился прежде, чем успел взвесить все достоинства и недостатки такого предложения. А они зависели не только от баланса при голосовании. По крайней мере на одном из заседаний я мог чувствовать себя более-менее спокойным, поскольку за дирижерским пультом будет находиться Ермолаев. Теперь же судьба моя целиком во власти Фомича и бюро – а там публика пестрая, не все относятся ко мне с восторгом. В последнюю секунду я успел сказать Фомичу о том, что на заседании парткома мы собирались заслушать непосредственных виновников аварии на станции.

– Что ж, приводите их вместе с собой, – безразлично сказал Колобаев и тут же другим, более приветливым голосом: – Да, Игорь Сергеевич, чуть не забыл. Я разговаривал с Котельниковым – он интересовался вами, просил обязательно передать привет.

– Спасибо, – машинально ответил я, а сам подумал: что бы это значило? По старой дружбе Котельников и Фомич перезванивались довольно регулярно, и, понятно, что так или иначе всякий раз говорили о директоре комбината. Но прежде что-то не водилось за Колобаевым такого: передавать привет да еще информировать, что заместитель министра интересовался мною. А что интересоваться – я весь на виду…

В другое время этот психологический нюанс всерьез заинтересовал бы меня, но сейчас все мысли были заняты другим – предстоящим заседанием бюро горкома партии. Стало быть, третейский суд переносится в другие стены. Тогда особенно важно, как выступит Тамара. За Авдеева я спокоен, от Плешакова я ничего хорошего не жду, а вот Печенкина… К ее рассудительному голосу могут прислушаться. Она находилась за пультом управления в тот момент, когда ядовитые стоки хлынули в Алгунь, она изнутри знает обстановку на станции, наконец, она может выступить беспристрастным свидетелем в споре между Авдеевым и Плешаковым. Только вот на чью сторону станет Тамара? После вчерашнего визита у меня не было особой уверенности, что она будет поддерживать меня. Эх, кажется, не вовремя взялся я помогать с квартирой! Впрочем, ей-то что – больше всего я ставлю под удар себя, даю повод для кривотолков. Хотя и она тоже девка гордая – может и в лицо швырнуть ордер: дескать, раньше не нужна была Печенкина, а теперь вон как забегали и квартиру отыскали быстренько! Нет, сколько раз я убеждался: добрые дела надо делать вовремя!

Придвинул к себе бумаги, взглянул на утреннюю сводку. Три стройные колонки цифр: полугодовой, месячный планы и план текущих десяти месяцев. Два цеха насторожили меня: картонный и беленой целлюлозы – там было всего восемьдесят два и восемьдесят шесть процентов. Придется побеспокоить главного специалиста по авралам. Я потянулся было к трубке телефона, напрямую соединявшего меня с Черепановым, но передумал. Что-то не готов я к разговору, хотя и дел всего-то – дать указание, чтобы он принял под жесткий контроль два отстающих цеха. Можно, конечно, вопрос поставить и по-другому: как он допустил, что весь месяц раскачивались и только в последнюю неделю принялись наверстывать план, но это разговор особый, а пока надо на ходу спасать дело. Здесь Вадим – мастак, виртуоз, надо отдать ему должное. Он любит, как сам говорит в таких случаях, ставить вопрос ребром. Древесно-подготовительный цех задерживает пиловочник? «Старик, где сырье? Не знаю, не знаю, с лесобиржи мы спросим особо, ну, а ты тоже ушами не хлопай: хочешь жить – умей крутиться!» Нет вагонов для отгрузки? «Алло! Начальник станции? Почему саботажем занимаетесь?»

Черепанов шутит и угрожает, травит по ходу дела анекдоты, которых знает великое множество, и с канительным, нудным делом, когда все должно было бы держаться на нервах, на крике, справляется весело и небрежно. При этом очень точно натягивает именно те сто один – сто два процента, которые нам нужны. Если бы месяц состоял из нескольких авральных дней, как было бы прекрасно!

Помедлил немного, потом решительно снял трубку:

– Вадим? Загляни!

Внимательно посмотрел на Черепанова. Почему-то показалось, будто он виновато отвел от меня глаза – всего на несколько секунд, но и этого было достаточно, чтобы я задумался. Может, почувствовал раскаяние? Только в чем? В том, что «подключил» Федотова? Или есть за ним еще что-то, о чем я не знаю и не догадываюсь?

– Какие у тебя планы?

– На месяц? На год? Или на всю жизнь?

– Нет, на сегодняшний день. Вернее, на ближайшие несколько часов.

– Да вот, «телегу» прислали. В фанерном цехе что-то с вентиляцией не в порядке. Пойду разберусь.

– Дай-ка мне. – Я протянул руку за телефонограммой. – А ты лучше двумя этими цехами займись, – показал я сводку. – Опять придется авралить.

Вадим ленивым движением приподнялся с кресла.

– Я свободен?

– Подожди.

Не знаю, что толкнуло меня, заставило остановить его. Надежда еще раз выяснить наши отношения по-доброму, без публичных исповедей и обвинений? Все-таки не чужие мы люди, сколько лет бок о бок, неужели не сможем договориться друг с другом?

– Вадим, ответь мне, пожалуйста, – я начал говорить медленно, тщательно подбирая слова: – Только давай договоримся: ответь честно, как на духу, а если не можешь или не хочешь, лучше не отвечай вообще.

Черепанов еле заметно напружинился, тверже уперся в подлокотники кресла.

– Авдеев говорил мне, что ты давно вставляешь ему палки в колеса. Это правда?

Он помедлил с ответом, потом сказал с некоторым вызовом:

– Ну, допустим, правда.

– Так, спасибо. Тогда еще один вопрос. Почему ты это делаешь?

– Да не нравится мне он, твой Авдеев! – крикнул Вадим. – Крутится вечно перед глазами, сует нос везде и всюду. Вот и доигрался!

– Погоди, погоди! – остановил я Вадима. – Почему он занялся партизанщиной? Только потому, что и ты и Плешаков вместо помощи в угол парня загнали.

Черепанов полез в карман за сигаретами, вытащил их, потом демонстративно бросил пачку на стол.

– Да брось ты сказочки рассказывать! Ладно, допустим, в бредовых его идеях есть рациональное зерно. Малюсенькое такое зернышко… Ну и что? Много ли изменится, если внедрить его проект? Все равно, что море кружкой вычерпывать…

– А у тебя, что, есть другие идеи?

– Представь себе, есть.

– Интересно было бы послушать.

– Прямо сейчас?

– А почему бы и нет?

Черепанов потянулся за сигаретами, сказал иронично:

– Ладно, послушай, может, пригодится когда-нибудь. Что я, – на слове «я» он сделал ударение, – затеял бы, если бы занялся станцией. Прежде всего выколотил бы деньги на ее коренную реконструкцию. Деньги не маленькие, и тут надо вопрос ставить ребром. За рубежом затраты на очистные сооружения составляют от четверти до трети всех расходов при производстве целлюлозы, а они умеют считать монету. Так что прикинь, во что реконструкция нам обойдется. Дальше. Проводить ее надо с учетом перспективного развития комбината на восьмидесятый год. Если будем жаться, ориентироваться на сегодняшние расчеты, переделки обойдутся в три раза дороже.

– Ну, допустим, эти деньги у комбината есть. Что дальше?

– Можно и дальше. Я ввел бы жесткое разделение стоков. Сейчас у нас все смешано: и хозяйственно-бытовые сбросы с минимальной загрязненностью и варочный цех с высокой токсичностью. Отсюда и неэффективность очистки. Понятно, раньше ничего другого позволить мы себе не могли – станция вон сколько времени не менялась, а комбинат расширяется каждый год. Соответственно и очистку стоков следует разделить. Разве мы не можем позволить себе все три типа очистных сооружений? Притом по первому классу, по мировым образцам! Возьмем механическую очистку – тут бы я построил многоярусные отстойники – это, кстати, в пять-шесть раз сократило бы объем сооружений. В химической – сменил бы всю систему фильтров, это дорого, но тоже окупится со временем. А в биологической – модернизировал бы оборудование, перевел бы весь процесс на замкнутый цикл водоснабжения – есть прекрасные образцы в Швеции, например, или в Финляндии. Вот так-то, старик! Вопрос надо ставить ребром, а не носиться с кустарем-одиночкой, не ставить заплаты на костюме, который давно пора выбросить!

– Прекрасная программа! – воскликнул я, пропустив выпад в адрес Авдеева. – Неясно только одно: почему ты ею не занимаешься?

– Значит, не время.

– Почему же?

– А ты скоро об этом узнаешь…

Вадим резким движением поднялся, притушил сигарету и быстрым шагом направился к двери.

Ну, каково! У меня не напрасно мелькали иногда опасения, что я недооцениваю Черепанова. Конечно, он и краснобай, и позер, и лентяй порядочный, но котелок у него варит, тут ничего не скажешь. И еще – я привык думать, что Вадим скользит по верхам, но нет, оказывается, он способен и в глубь проблемы заглянуть… Только кому легче от того, что он  м о ж е т. Никакого желания заниматься делом у него нет… во всяком случае, сейчас, пока он остается вторым лицом на комбинате.

Я колебался, самому ли ехать в фанерный цех или перепоручить кому-нибудь – дело, наверное, пустяковое. Заглянул в еженедельник, проверил, что было расписано на сегодняшний день, – да, успею быстренько смотаться.

Дорогу к цеху вовремя не заасфальтировали, сейчас, во время дождей, образовалось такое месиво, что Саша то и дело газовал. Из-под задних колес вылетали жирные комья глины. Водитель присвистнул.

– Не проскочим? – спросил я.

– На тракторе, может, и проскочим. А еще лучше – на бронетранспортере.

Тем не менее Саша благополучно подвез меня к самому цеху. В дверях я столкнулся с Кандыбой.

– Ну и дорожку ты умостил, Павел Филиппович! Небось на вертолете сюда добираешься?

Кандыба тут же завел знакомую пластинку, принялся жаловаться на Барвинского. Я терпеливо дослушал его, потом протянул телефонограмму:

– И тут управляющий трестом виноват?

Кандыба озабоченно потер лоб:

– Так не вам же адресовано, Игорь Сергеевич!

– Мне или не мне, какая разница? Давай-ка посмотрим, что творится.

Мы зашли в цех. Да-а, на альпийских лугах воздух малость почище…

– Понимаете, Игорь Сергеевич, – тяжело дыша, оправдывался Кандыба, – объект пусковой, основное оборудование уже подключили к компрессорной станции, а пока идет монтаж, питаемся от трех компрессоров.

Шум в цехе стоял невероятный – словно из сотни туго надутых мячей с хлопаньем и свистом выпускали воздух. Но шум – это еще ладно, а вот загазованность здесь действительно такая, что надо звонить во все колокола.

– Павел Филиппович, голубчик, – возмутился я. – Что это такое? Как же здесь люди работают?

Кандыба в ответ глубоко вздохнул:

– Не знаю… Мне начальник цеха всего три дня назад пожаловался.

– Всего! Ничего себе – всего! И что ты сделал?

– Поговорил с этим пижоном… ну, с Черепановым.

– Ну, а он?

– А он рассказал анекдот.

– Какой еще там анекдот?

– Ну, мол, человека, который привык жить в центре города, вывезли в лес. И он от свежего воздуха стал задыхаться. Смешной анекдот, правда?

Я задумался. Как это похоже на Вадима: легко и эффектно отбросить все, что связано с малоинтересными ему делами. Тем более когда рядом нет достойных зрителей, которые могли бы ему аплодировать. Но и мой заместитель тоже хорош – отмахнулись от него, он и успокоился.

– Не узнаю тебя, Павел Филиппович. Стал застенчивым, как красная девица.

– Почему вы так думаете? – запротестовал Кандыба. – Я ему после этого напоминал несколько раз, начальник цеха – тоже. И все впустую. Вот даже телефонограмму отбили, для большей убедительности. Как только она к вам попала?

Я решил разыскать Черепанова – пусть бросит все дела и обеспечит в цехе вентиляцию, потом вспомнил, что сам отправил его выбивать план, и спросил у Кандыбы:

– Ну, а что нужно? Конкретно!

– Что, что! – проворчал он. – Газоотводы установить. Это гибкие шланги такие, они, кажется, есть в Дальневосточном. И вытяжную вентиляцию поскорее монтировать.

– Ладно, Павел Филиппович, сделаем. Но и ты хорош все-таки: видишь, что Черепанов тянет резину, мог бы сразу ко мне обратиться.

– Так вы меня сами позавчера отшили, когда я просил нажать на Хрипачева насчет бетона, помните? И потом, если разобраться, разве это ваша обязанность? На то и существует главный инженер. А так будет каждый раз из-за мелочей дергать, что получится?

«Моя ли это обязанность? – машинально подумал я, садясь в машину. – Моя не моя, а заниматься все равно приходится, куда денешься».

Я вспомнил утренний разговор с Черепановым, и мне окончательно стало понятно, почему так агрессивно настроен он против Личного Дома. Неудавшийся эксперимент невольно привлек внимание к работе станции, и теперь стали видны все упущения, которые допустил он, Черепанов, непосредственно отвечающий за производственные дела. Да еще нужно учесть, что Плешаков, который не справляется с руководством, назначен по его настоянию. Незавидная ситуация!

Я вернулся в заводоуправление, прошел к себе в кабинет. Давление ли атмосферное менялось или по какой другой причине, не знаю отчего, только мне стало еще хуже. Боль в ребрах не отпускала, я попробовал поглубже вдохнуть, набрать в грудь воздуха, но здесь длинная острая игла прошила висок внезапной болью. Я почувствовал, как покрываюсь холодным потом. Откинулся на спинку кресла, стараясь переждать боль. Она слабела, становилась тупой и деревянной, но через несколько секунд вспыхнула снова.

Дело худо. Я нажал кнопку звонка, спросил у секретарши, когда принимает Сорокина. Эта худенькая сорокалетняя женщина, сдержанная и молчаливая, как врач закреплена за работниками заводоуправления, вернее, мы являлись ее подопечными. Не знаю, была она лучше или хуже других терапевтов, но мне очень нравилось то, что Елена Трофимовна не пыталась вести никаких светских разговоров и не делала никаких различий между своими пациентами – директор это или младший бухгалтер.

Я предупредил Галю, что скоро вернусь, оставил бумаги на столе и поехал в поликлинику.

Елена Трофимовна встретила меня упреками:

– Опять буду ссориться с вами! Мы твердо договаривались: каждую неделю, в четверг. А не были полтора месяца!