Текст книги "История третья: На склоне Немяна Тамаля (СИ)"

Автор книги: Валентина Ососкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Глава 2(15). Цена

Дорога утомляет до невозможности. Тянет из тебя силы и положительные эмоции, словно вампирюга, каких любят изображать в страшных фильмах, и с довольным урчанием мотора убегает куда-то за машину. За окном мелькают посёлки, так похожие друг на друга, что кажется, будто где-то случайно завернул не туда и теперь едешь здесь уже по второму кругу.

А ещё столь же однообразно вздыхает и ругается по-забольски Сиф, безуспешно пытаясь продраться сквозь алгебраические дебри вперёд к светлому ответу на задачу. Чего ещё делать во время поездки?.. Нет, Сиф-то наверняка сумел бы найти себе какое-нибудь ещё занятие, но Заболотин был непреклонен, и потому Алёна уже минут сорок выслушивала невнятные нытьё, перемежающееся незнакомыми девушке ругательствами, когда очередная задачка в очередной раз не сходилась с ответом.

Захотелось заглушить мотор и выйти проветриться. Чтобы успокоиться, Алёна на мгновенье обернулась и взглянула на мирно дремлющегося князя. Вид Иосифа Кирилловича подействовал на неё благотворно: в голову даже пришла светлая мысль, что это не «жизнь – отстой», а просто Алёна устала за который уже час за рулём.

Прижавшись к обочине, неохотно давая себя обогнать какой-то юркой легковушке, Алёна взглянула на навигатор и мысленно чуть не взвыла: до города ещё почти две сотни километров, а дорога уже ушла в дурную бесконечность. Наверное, в аду такие шоссе есть, без начала и конца, без точки отсчёта и точки приезда. Зримое воплощение хандры: серый асфальт, поля слева и справа, редкие домики, затянутое облаками небо, и хоть бы какое изменение в пейзаже, чтобы понять, что движение всё же «имеет место быть»!

– От тева сборошь, – Сиф в ничуть не более радужном настроении захлопнул задачник по алгебре, заложив нужную страницу тетрадкой, и спихнул книжку в карман на дверце, пожаловавшись: – Хоть бы в одном навкином номере ответ сошёлся с первой попытки! То ли мозги заржавели, то ли номера какие-то левые…

– У всех бывает полоса неудачливости в жизни, – мрачно-философски откликнулась Алёна.

– Ага, зебра к черному забору прислонилась, да так ловко, что стала вороным пони, – Сиф отправил ручку следом за учебником и уставился в окно. Алёна хотела предупредить, что за окном всё те же поля, но не стала. Пусть смотрит, раз такая охота.

Сиф и смотрел. Алёна не представляла, чего там так может привлекать внимание, но мальчик не отрывал от пейзажа глаз. Чудной он. Чем его так привлекла эта тоска?..

– Какие-нибудь перемены в пейзаже наблюдаются? – нарушила Алёна тишину, чувствуя, что сонное молчание делает свое дело. Зевать хочется нещадно, до ломоты в потно сжатых челюстях.

Сиф помедлил, глядя вдаль, и ответил нехотя:

– Здесь всё вечно разное. Когда-то я, быть может, даже шёл по этой дороге, но уже не узнать, совершенно. А может, это я просто не помню…

– Да не вообще, а сейчас! – сердито уточнила Алёна, чувствуя, как внутри волной поднималось желание придушить Сифа.

– А сейчас справа рябины растут, а до этого была берёзовая роща, – послушно отвечает Сиф. – Не кипятись.

– Кипят чайники. Я похожа на чайник, господин кофейник?

– Был бы носик подлиннее… – не остаётся в долгу мальчик. – А без носика ты будешь кружкой.

– Только, чур, чай во мне не заваривать!

– Хорошо, но кипяток положен!

– Бедлам этот прекратите, – сонно просит со своего места Великий князь, и Алёна с Сифом тут же замолкают, чувствуя себя нахулиганившими детьми. Хочется одновременно рассмеяться и сохранить требуемую тишину. Сиф выбирает второе, Алёна – первое, но смешок звучит слегка натянуто.

За окном исчезает очередной посёлок, и остаются всё те же поля и холмы, полоска леса вдалеке, маячащий впереди уже некоторое время жёлтый сельский автобус

Потом пропадает и автобус, свернув на грунтовку. Сиф прижимается щекой к стеклу, смотрит вперёд и удивленно показывает рукой:

– Ух ты, стопщик!

На пригорке за поворотом стоит мужчина в жёлтой ветровке с нашитой на рукав светоотражающей лентой. В ногах мужчины рюкзак – ну конечно, зачем держать на плечах тяжесть, когда стоишь на месте. Яркая куртка видна издалека, по всем правилам автостопа. Сиф невольно улыбается, вспоминая Кашу.

Алёна окидывает мужчину оценивающим взглядом и мельком оборачивается назад, к князю. Тот молчит. Размышляет. Будит Заболотина и кивает на пригорок, который уже совсем рядом.

Филипп и Лёша хором протестуют, но довольно вяло. Тилю глубоко плевать – ему хреново. Одихмантьев погружён в свои размышления – советнику не до происходящего. «Не в его компетентности».

– Если по пути ему – подбросим, – решился, наконец, Иосиф Кириллович. – Надо торопиться совершать в этой жизни добрые дела.

Сиф открывает окно и, высунув голову, весело спрашивает:

– Куда путь держишь?

В глазах мужчины мелькает облегчение. Видать, давно уже стоит.

– До Пролыни по пути?

Сиф оборачивается к князю. Иосиф Кириллович, помедлив, кивает. Заболотин с удивлением вслушивается в разговор. Что его удивило – непонятно.

– Говорят, по пути, – возвещает радостную весть Сиф, и мужчина подхватывает рюкзак. В машине ещё предостаточно места, так что новый попутчик размещается с комфортом.

Устроив рюкзак так, чтобы никому не мешать, незнакомец оглядывает неожиданных попутчиков и останавливает взгляд на Заболотине. Смотрит какое-то время, пока полковник не спрашивает:

– Был ведь?

– Был, – эхом отзывается стопщик, вновь поправляя рюкзак, словно не знает, чем занять руки.

– «Коридор»?

– Он.

Звучит, словно пароли-отзывы…

– Кром, что ли?

– Нет, Арик, – и поясняет: – Из одиннадцатого артдива, – потом вновь поднимает глаза и в свою очередь задает всего один вопрос: – Дядька?

– Я.

В машине воцаряется тишина. Алёна не разгоняет машину, чтобы иметь возможность отвлекаться на разговор, тащится под шестьдесят. Сиф вновь возвращается взглядом к окну, но спина напряжена так, будто он старается отрастить дополнительную пару ушей – где-то около лопаток. Разговор, столь краткий и почти лишённый пояснений, сказал ему более чем достаточно, чтобы понять, кто перед ним.

– Меня Шанхаем тогда звали, – прервал молчание стопщик. – Шацкий Захар.

Заболотин кивнул, но присутствующих не представил. Шанхай и настаивать не стал, только заметил:

– А о вас вся наша батарея была наслышана… то, что от неё осталось, вернее.

Не сдержав любопытства, Сиф оборачивается и единым взглядом старается охватить Шанхая, чтобы затем быстро отвернуться и более ни о чём не спросить. У Шанхая пол-лица в пятнах – хорошо знакомый Сифу след ожогов; над виском полумесяц широкого шрама, который виден даже под волосами.

Одиннадцатый артдивизион… Даже если УБОН с ним и взаимодействовал как-то, Сиф о нём не помнит. Вернее, не может с уверенностью сказать, воспоминания это, сны или фантазия. Человеческая память не может быть отрывочна, пропуски разум немедленно старается заполнить – хоть фантазиями, хоть чужими рассказами.

В Пролыни с молчаливого согласия князя Алёна делает крюк, чтобы подбросить Шанхая непосредственно до нужной ему улицы, где, вроде, его ждала «вписка» – квартира, в которой можно переночевать. Уже вылезая из машины, Шанхай повернулся на пятках обратно, ловко вскидывая рюкзак на плечо, и уведомил скорее воздух, чем людей:

– А судьба – такая штука, что никогда не предскажешь, на сколько узлов она жизни связала.

– И? – с интересом спросил Заболотин, уже давно распознавший в беспечном автостопщике человека, повидавшего в жизни всякого и ставшего этаким философом-практиком – ну, навроде Снусмумрика из сказок Туве Янсон, которые, честно говоря, полковник частенько даже теперь перечитывал.

– Да я так, – пожал плечами Шанхай. – Люблю сказануть напоследок что-нибудь философское – говорят, часто в точку попадаю. Судьбец у меня такой. Что уж теперь – почти традиция, надо соблюдать.

И, уже повернувшись к машине спиной, вскинул напоследок ладонь над плечом и зашагал прочь, посверкивая в свете проезжающих мимо автомобилей светоотражающей лентой на рукавах и рюкзаке.

Некоторое время Заболотин глядел ему вслед, потом повернулся к очень задумчивому Великому князю и уточнил:

– Ну что, теперь в гостиницу?

– В гостиницу, – кивнул тот и добавил больше про себя: – Судьбец, видите ли, такой. Традиция…

И искоса взглянул на Тиля – тот, пока Шанхай сидел в машине, оживлённо чиркал карандашом в блокноте и словно бы даже пришёл в себя, а теперь как-то очень быстро потерял к рисунку всякий интерес, скомкал его и, откинувшись назад, выронил из безвольно разжавшихся пальцев. Одихмантьев – единственный, помимо Сифа, кого присутствие Тиля никоим образом не напрягало, а потому сидящий рядом с ним – вдруг тяжело наклонился, поднял выдранный из блокнота лист и аккуратно разгладил у себя на колене.

На серой-серой дороге, под серым-серым небом – и то, и другое было намечено чуть видно, словно сквозь туман – стояла голосующая фигура с рюкзаком у ног. Яркий ворох угольно-чёрных линий, сквозь который проступало узнаваемое лицо – только не улыбчивое и беспечное, а жёсткое… У ног – рюкзак, точно так же, как когда Сиф заметила Шанхая на дороге в Пролынь, хотя тогда Тиль точно спал. А на плече прятался в ломкие короткие чёрточки, но всё равно упрямо проглядывался автомат.

Да и пятна на куртке, принятые сначала за тени и складки, сливались в камуфляжный рисунок. И рюкзак был армейский.

А вокруг – серое-серое небо и бледные, чуть видные кусты… Этот бесцветный мир растерял краски – и потерял всякое значение.

Одихмантьев огляделся и протянул лист Сифу – Тиль вряд ли даже заметил, что его рисунок увидели и оценили.

Мальчик долго-долго глядел на серый мир, а потом скомкал рисунок столь же поспешно, как Тиль.

И так уже было ясно, что Тиль рисовал то, что видит. Сиф тоже, только шесть лет назад, бродил по этому страшному бесцветному миру и отчаянно желал вернуть хоть какие-нибудь краски и значения…

Прошло, наверное, с полчаса, пока в груди не растаял окончательно холодок. А потом Сиф уставился в потолок машины и, чувствуя, как веки неуклонно слипаются, подумал, что если слова Шанхая относились к нему и Тилю – Шанхай всё верно сказал. Не бросишь же друга, особенно когда ему так плохо… Слишком многое их связывало в прошлом – и теперь ещё крепче связало в настоящем.

Сиф, кстати, уже давно не чувствовал Тиля старшим. Скорее наоборот – о Тиле надо было заботиться, поддерживать художника, следить за ним… Ну, ей-Богу, братец, младший! То, что Сиф уже давно пережил – война, ломка, одиночество – не отпускало Тиля до сих пор, словно художник проходил ту же самую судьбу, просто шесть лет спустя.

Мысли становились всё запутанней, повторяли друг друга, надолго замирали, смешивались – и Сиф окончательно отрубился. Старый рефлексы он так и не сумел перебороть, хотя в мирной жизни это частенько мешало: например, стоило расслабиться, хотя бы на скучном уроке, ну, или, вот, в поездке, – и всё, сознание выключалось «для экономия энергии». Это был действительно необоримый рефлекс, который срабатывал, даже если Сиф был выспавшийся и полный сил.

… Заночевав в Пролыни, русская «делегация» двинулась, было, дальше – но природа и судьба словно сговорились и начали пакостить одна за другой. Даже не пакостить – откровенно ломать все планы. Испортилась погода, впереди ремонтировали шоссе, а объехать по быстро ставшей непролазной грунтовке после колонны из нескольких грузовиков стало просто невозможно.

Да и Тилю становилось всё хуже и хуже – до ссор с Сифом, истерик и обмороков. Лихорадочная раздражительность сменялась полной апатией, нарушением координации и нежеланием вообще жить дальше. Сиф терпел, утешал, удерживал и в глаза врал, что ничего у него нет, прекрасно зная, где лежит у командира коробочка, доставшаяся «в наследство» от Хамелеона. Жалость выкручивала сердце мокрой тряпкой. Сиф терпел и твердил себе, что и сам – нисколечко не хочет, не мучают его сны о давно забытом чувстве полёта и полноты мира, о спокойствии и отстранённости… А в голову помимо воли лезла какая-то фигня, одна из тех арбатских шуток-однодневок, которые рождались, жили в памяти два-три часа и исчезали в небытие: «Не верьте психиатрам, галоперидол не лечит, а реально разрушает канал связи с Космосом, слепит третий глаз и блокирует чакры»… Правда, в данном случае всё было в точности до наоборот, но лучше от этого не становилось.

Было даже хуже.

Сиф категорически отказывался думать о том, что Тилю требуется уже профессиональная помощь. Не вспоминал и что Тиль на ПС прожил шесть лет, а не несколько месяцев, как сам Сиф когда-то. И старательно, очень старательно гнал от себя мысль, что состояние Тиля – одна из причин задержки в Пролыни… Только вот, гоня всё это от себя, Сиф всё равно старался не попадаться князю на глаза – совесть как обычно ничего и никого не слушала.

С Алёной маленький фельдфебель тоже рассорился, вернее, оба ходили в скверном настроении и боялись встретиться, чтобы не сдетонировать. Зато Сиф полюбил молчаливое общество Одихмантьева: можно было в любое время, когда советник был не у князя, заглянуть к нему, плюхнуться на диван и, прихлёбывая ароматный зелёный чай, просто молчать, глядя в никуда, в то время как Аркадий Ахматович сидел рядом, точно так же молчал или даже вовсе занимался какими-то своими делами, просматривая на ноуте бесконечные тексты – Сифу никогда в голову не приходило поинтересоваться, что это такое, да или даже просто заглянуть через плечо. От государственных тайн мальчик вообще старался держаться в стороне.

Потом Одихмантьев опускал крышку ноутбука и спрашивал у окна, за которым хмурилось предгрозовое небо:

– Ну что?

Окно не отвечало, тюль вздымался и опадал в такт пульсу ветра, задувающего в широко распахнутую форточку. Советник пожимал плечами и наливал себе и Сифу ещё чаю.

Иногда мальчик думал, как же советником мог стать такой молчаливый человек. Правда, когда в прошлый раз понадобился совет, он был получен…

– Иосиф, – вдруг, словно прочитав его мысли, окликнул Одихмантьев. – Как вы думаете, легко давать советы человеку, который их даже не слушает?

– Нет, – удивился Сиф и напрягся: это к нему относится, что ли?

– Вот. А его высочество то и дело требует от меня совета – именно в таком состоянии.

Сиф расслабился: значит, всё-таки не о нём советник говорит… Да и, собственно, чего бы это могло к нему относиться?! Нет, он не отказался бы получить совет… и желательно такой, чтобы подтверждал его, Сифово, решение… Но…

– И потом недоумевает, почему я молчу.

Сиф промычал что-то среднее между «угу» и «а-а», не зная, что тут сказать… перевёл взгляд на советника и замер, встретившись с ним глазами.

Цепкий взгляд приковал к себе, не давая отвернуться. Зрачки на фоне тёмной-тёмной карей радужки были почти не видны. Глаза прикрыты веками, словно бы устало, но взгляд уставшим не был – совсем.

Сифу стало не по себе: совета уже не хотелось, встать и уйти было бы невежливо, а Одихмантьев молчал и глядел.

В дверь вежливо постучали. Сиф подпрыгнул, заслышав родной голос командира:

– Сиф у вас, Аркадий Ахматович?

Но опередив Сифа, Одихмантьев отозвался:

– Мы сейчас, – и вновь поглядел на мальчика, беспокойно трущего по давней привычке колено в месте старого шрама.

Сиф съёжился и взглянул на советника исподлобья в лучших традициях маленького Индейца.

– Я просто вот что хотел сказать, Иосиф, – медленно, очень неторопливо произнёс Одихмантьев. – Я хотел вам дать один совет – но не буду, потому что вы и так всё прекрасно знаете, вот только слушать не хотите – даже себя.

– А что за совет? – воинственно спросил Сиф.

– Вы и сами себе его можете дать.

– Я много чего могу себе насоветовать!

– Не сомневаюсь. Вы вообще молодой человек вдумчивый. Хотя для дипломатии слишком резки и любите чужие инструкции.

– Чужие инструкции? – не выдержав, фыркнул Сиф. О своём послушании он был гораздо более низкого мнения. «Инструкции для Индейца существуют, чтобы было, чего нарушать», как говорил, хоть и преувеличивая, в своё время Крот.

Ну, или это Сифу только снилось однажды, что он так говорил? Фраза всплыла в памяти вместе с неприязнью к Кроту.

– Да. Вы воспитаны в армии и привыкли, что командование за вас всё решает. Слишком прямы. По-армейски. Не понимаю я надежды Иосифа – Кирилловича – приобщить вас к дипломатии.

– А он надеется?

Одихмантьев чуть улыбнулся:

– Вы этого не слышали.

Сиф нахмурился:

– А зачем вы тогда это сказали?

Улыбка на мгновенье стала шире:

– Что и, как говорят математики, требовалось доказать. А что, вам не нравится, что вы получили какую-то информацию, касающуюся вас?

– Во-первых, – чувствуя, как медленно вскипает, и шаг за шагом поддаваясь этому, произнёс Сиф сипло, – я не хочу, чтобы за меня кто-то решал, чем я заниматься буду. Во-вторых, всё равно никуда не брошу командира. А в-третьих – я не люблю, когда мне кто-то вот так, за спиной у человека, сообщают, что он думает. Захочет – сам скажет.

– Так… давайте по пунктам. Второе – означает, что командир ваш сам будет решать, что с вами будет?

– Это я решил, что я с ним буду.

– Он это знает?

– Конечно. Он же мой командир!

– Он этим может… воспользоваться?

Сиф пожал плечами: может, наверное. Убивать Одихмантьева расхотелось, больно странные вопросы тот задавал.

– И… Как вы к этому отнесётесь?

– Навкаже, он же командир! – искренне удивился Сиф.

– И как это сочетается с озвученным вами первым пунктом?

– Но он же командир!

– И приказы не обсуждаются, да?

– А смысл их обсуждать… Всё равно же выполнишь. А ему виднее.

Одихмантьев вдруг рассмеялся. Смеялся он странно, хрипло, словно ему это было непривычно, и Сиф обиженно вскинул голову: чего он такого смешного сказал?

Отсмеявшись, Аркадий Ахматович покачал головой:

– Я об этом и говорю. Вы со скольки лет в армии?

– С девяти…

– Оно и видно… Ладно, вас ваш командир ждёт.

Сиф поспешно вскочил, и только у двери его нагнал негромкий голос вновь ставшего по своему обычаю задумчивым и самую капельку сонным Одихмантьева:

– А совет всё-таки дам: подумайте, не навредите ли вы своему товарищу, если ничем ему помочь не можете…

– Что значит «не могу»?! – развернулся на пятках возмущённый Сиф, но наткнулся на сонный взгляд Одихмантьева, вспомнил начало разговора… и опустил глаза.

Одихмантьев не ответил, храня молчание, как статуя то ли Будды, то ли какого-то степного божка.

Сиф неуверенно коснулся дверной ручки, ещё помедлил… Но воцарившаяся тишина, по-видимому, означала конец разговора. Мальчик вышел, аккуратно придержав дверь за собой, чтобы не хлопнула на сквозняке.

– Долго ты, – выпрямился Заболотин, который, оказывается, ждал его в коридоре, подпирая плечом стену. Задумчивый Сиф неопределённо пожал плечами. Рассказывать о разговоре с Одихмантьевым не хотелось, даже командиру.

Заболотин, впрочем, и не спросил, только кивнул:

– Пошли, у меня к тебе есть просьба.

– Какая?

– Ты… перестань шугаться от князя, ладно? Он переживает.

– В смысле? – удивился Сиф. – Чего переживает-то?

Совесть неприятно запустила свои коготки в душу и заскребла, пытаясь откопать раскаяние за то, что Сиф и в самом деле очень старается вовсе не сталкиваться с Иосифом Кирилловичем.

– Да так, – Заболотин поднял взгляд куда-то вверх, к потолку. – Не хочу сплетничать у него за спиной, но ты ему – не чужой ведь человек, вот он и принимает близко к сердцу то, что ты так… сторонишься. Так что это у тебя спрашивать надо – «чего?»…

– Поня-ятно, – неопределённо протянул Сиф. – Хорошо. Перестану.

Это прозвучало даже уверенно, но, правда, всю свою уверенность Сиф мгновенно растерял, обнаружив, что в холле, куда они с командиром завернули, сидит на диване Великий князь и читает какую-то книгу. Потом Иосиф Кириллович поднял голову, улыбнулся обоим офицерам, и Сиф уже пожалел о своём обещании.

– Здра… здраствуйте, – мальчик неловко присел рядом.

– Привет, – Иосиф Кириллович отложил в сторону книгу, в которой Сиф с удивлением узнал «Маугли» Киплинга.

На этом оба замолчали. Сиф глубоко вздохнул – и взглянул прямо в глаза Великому князю.

– Ваше…

– Иосиф Кириллович, – напомнил князь ровно.

– Иосиф Кириллович, – послушно поправился Сиф, – а с Тилем… Как ему помочь? Он… Ну, не как у меня было, его сильнее… ломает. Гораздо… Я боюсь за него…

– Я не врач, – пожал плечами Иосиф Кириллович.

– Да это-то ясно… – не очень вежливо пробормотал Сиф себе под нос.

У Заболотина зазвонил телефон, и полковник поспешно ушёл, так что Сиф и Великий князь остались одни – ну, если не считать демонстративно дрыхнувшего в другом конце холла Краюху.

– А мы… когда поедем отсюда? – спросил Сиф, оглядываясь. – Объезд ведь уже починили, наверное?

– Наверное, – кивнул князь. – Так что можно ехать.

– Вы нас все, что ли, ждёте?! – возмутился Сиф немедленно. – Ну, то есть… Тиля?

Себя и художника он почему-то слил в единое «мы».

Князь не ответил, невесело усмехнувшись. Сиф вдруг понял, что князь не сердится на него из-за этой задержки, он вообще на него не сердится… Словно здесь действительно Сиф должен решать.

– Почему?..

– Понимаешь ли, любезный мой Маугли, – князь искоса взглянул на крестника, – есть решения, которые должен принимать только один конкретный человек, потому что касаются они только и исключительно его, хоть и затрагивают при этом всех остальных.

– Судьба связала?.. – почему-то припомнил слова Шанхая Сиф.

– Что-то вроде.

– Тилю нужна помощь… квалифицированных врачей.

– Значит, он её получит.

– И его придётся здесь оставить?!

– А ты его хочешь в Москву забрать? Это непросто. Я готов во многом тебе помочь, любезный ты мой Маугли. Почти во всём, что в моих силах, потому что ты мой крестник, а это – почти что сын, просто не по крови, а духовный. Но забрать Тиля в Москву – сложно.

Сиф вздрогнул, а потом почему-то спросил, невпопад и с очень странной интонацией:

– А кровное родство… Что оно… значит?

Князь молчал довольно долго, потом пожал плечами:

– Судьбу, от которой всё равно не увернёшься. Сейчас газоны и поля заполняют одуванчики. А если один из них оторвать и попытаться унести? Он рано или поздно завянет. Потому что он оторван от корней. Эти корни решают очень и очень многое, Сиф. А с чего такой вопрос возник?

Сиф не ответил, пробурчав себе под нос что-то похожее на «Не хочу быть одуванчиком…»

На этом разговор, фактически, был закончен, ровно как и период «пролыньского безделья» – на следующий же день князь предложил собираться и всё-таки ехать дальше.

Запротестовали, и неожиданно активно, сердито и громко, Краюхины. Правда, на вопрос, чего это они не успели в Пролыни сделать такого – за столько дней безделья – со вздохом признали, что всё успели, чего хотели. Просто им категорически не нравилась вообще вся эта поездка целиком. Никакой охраны, неизвестно чем закончившаяся охота КМП за князем и местных спецслужб за КМП, никто точно не знает, где Великий князь, если что случится, а ещё все вокруг «навкины авантюристы» и готовы подвозить неизвестно кого…

– Филипп, – оборвал тираду Иосиф Кириллович, скорбно разглядывая не на шутку разошедшихся братьев, – так про Шанхая вы же разузнали всё.

– Ну да, Захар Шацкий действительно служил в составе одиннадцатого артдива тогда, – буркнул Филипп, – и он действительно похож на этого Шанхая. Но паспорт, знаете ли, мы не видели.

– Филипп… – только снова вздохнул Великий князь – и замолчал.

Заболотин сохранял на лице нейтральное выражение, но, похоже, во многом был согласен с близнецами. Даже Сиф опустил глаза, хоть и совсем мало понимал в охране таких персон, как сумасбродный князь.

– Нам осталась только одна точка нашего путешествия, – ровным голосом заговорил Иосиф Кириллович после продолжительной паузы. – И пока ничего не случилось. Вы предлагаете сразу отсюда поворачивать в Горье?

Краюхины молчали, переминаясь с ноги на ногу – они уже корили себя за то, что повысили голос на князя. Конечно, Иосиф Кириллович церемоний не переносил и очень ценил «неформальность» отношений, но всё равно Краюхи понимали, что не должны были позволять себе устраивать эту сцену.

– Сиф, ты хотел узнать, как обстоит ситуация с Тилем, – напомнил Заболотин, искоса взглянув на мальчика. Тот кивнул и вышел, прекрасно разобрав в этом мимолётном взгляде просьбу исчезнуть на время.

Когда за юным фельдфебелем закрылась дверь, Иосиф Кириллович опустился в кресло и кивнул, чтобы и Краюхины с Заболотиным садились. Помолчали, а потом князь заговорил:

– Да, я сумасброд, я только мешаю вам меня охранять и, наверное, не осознаю всей серьёзности данной ситуации. В меня уже раза три стрелять пытались помимо этой поездки – и я понимаю, что сам подвергался при этом гораздо меньшей опасности, чем моя охрана. С другой стороны, нашего маршрута не знает никто – вообще никто. Кроме меня и Аркадия Ахматовича, которому я доверяю даже больше, чем себе. Никто не знает, где мы… И если для вас это кажется ужасной опасностью – то я почему-то склонен полагать, что, наоборот, так много безопаснее, чем если бы я путешествовал с эскортом мотоциклистов. В конце концов, все наши приключения с КМП произошли как раз в столице, где хватало и официоза, и охраны…

– Маршрут можно проследить по бронированию номеров в гостиницах, – заметил Лёша, на которого речь не произвела почти никакого впечатления. Человек Лёха был простой, военный…

– Для этого надо угадать, как вообще этот маршрут пролегает. Бронируют, знаете ли, много кто и много где…

– Можно по логике маршрута это узнать, – Заболотин-Забольский быстро взглянул на закрытую за Сифом дверь. – Потому что логика – есть. И о ней действительно можно догадаться.

– Что Великий князь задумал всю эту поездку во многом просто ради того, чтобы его крестник что-то вспомнил? – усмехнулся Иосиф Кириллович. – Для этого меня надо знать, мне кажется, гораздо лучше, чем может узнать КМП.

– То есть вы настаиваете на продолжении поездки.

– Да, настаиваю. Одна точка – это совсем немного. Отсюда – сто двадцать километров по прямой. Потом в Жильцу, где заночуем, видимо, а оттуда уже хоть с эскортом бронетранспортёров – в Горье. Я бы, конечно, ещё в одно место заглянул, но, боюсь, вы уже этого не выдержите и взбунтуетесь. Так что – всего сто двадцать километров. И… Георгий Никитович, скажите честно – а вы разве не хотели бы побывать в этой самой «точке»?

Заболотин сглотнул и уставился невидящим взором в прошлое, в иное место не столько в пространстве, сколько во времени. Хочет ли?..

Краюхи, как назло, в разговор не лезли, а ответ никак не рождался. Вернее, некогда капитан Георгий Заболотин – а теперь полковник Георгий Заболотин-Забольский – не хотел называть то чувство, которое им двигало, желанием. Желанием оказаться в месте, где всё началось, в месте рождения Иосифа Бородина, хотя тогда, конечно, об этом никто на свете не знал – тем паче сам Сиф.

Просто попасть туда было бы… правильно.

– Ну, допустим, меня вы уговорили, – наконец кивнул полковник. – Теперь найдите аргументы для Краюх… Краюхиных.

Великий князь улыбнулся самым краем губ: победно. Заболотин вздохнул и отвернулся: кто бы сомневался…

– С этим будет проще. Филь, Лёш… Я буду вам крайне благодарен, если вы будете не со столь кислыми физиономиями меня впредь охранять. Улыбнитесь, господа, два-три дня никакой роли не играют. А что касается Шанхая…

– Больше никакого Шанхая! – возмутился Алексей, упрямо скрестив руки на груди.

– Хорошо, – подозрительно легко согласился князь и, подавшись вперёд, добавил необычайно доверительным тоном: – Ну что, договорились?

Алексей покосился на Филиппа. Филипп покосился на Алексея. Потом с синхронным тяжёлым вздохом братья кивнули, прекрасно понимая, что выбора у них нет. Охранять в любом случае придётся, а условия, как известно, не выбирают.

– Ну вот и отлично, – с наигранной радостью заключил Иосиф Кириллович, не скрывая, по сути, что произошедший разговор ему оказался совсем не по душе. – Может – сменим тему?

– А о чём ещё говорить? – усмехнулся Заболотин. – Мы люди военные, простые, чай, не Аркадий Ахматович… Который, кстати, вам по поводу этого разговора наверняка выскажет своё мнение – и я не удивлюсь, если оно будет ближе к… нашему.

Конечно, Великому князю в лицо такое высказывать было нельзя, дело было даже не в этикете, а в банальном уважении, но… В конце концов, князь сам же всегда требовал говорить правдиво и без оглядки на какие-то предрассудки, этикеты… Да и хотелось сказать ему вот так, что-то резкое, убедить, что всё-таки Краюхи не параноики. Ну, то есть, параноики, конечно, но в меру, какими и должны быть телохранители.

Лицо Иосифа Кирилловича приобрело лимонно-кислое выражение, но ожидаемого облегчения полковнику это не принесло. Повисло неловкое молчание, которое так никто и не захотел преодолеть – разошлись, сделав вид, что все обо всём забыли.

А рано утром наконец-то покинули осточертевшую Пролынь. Низкое, насупленное небо никак не могло решиться облить мир очередной порцией дождя – и всё ходили тучи кругом, ходили, хмурые, недовольные происходящим… Примерно в таком же настроении пребывали и русские «высокие гости Забола».

Алёна и Сиф тщательно делали вид, что друг друга не существует, Заболотин мрачно следил за развитием событий, оставив попытки приструнить воспитанника ещё в Пролыни.

Сиф был мрачен и молчалив, как череп бедного Йорика, которого понимают все, кому не лень. И не столько из-за Алёны, как казалось полковнику. Что-то случилось в родном городке с Сифом. Он вспомнил, увидел или узнал что-то такое, что не давало ему теперь расслабиться и отвлечься от тяжелых мыслей, а потому проще, на его взгляд, было сидеть с кислой миной и дуться на весь белый свет неведомо за что.

Наученные горьким опытом, никто теперь не торопился и не ругал объездные дороги, поэтому застряв у железнодорожного переезда, только почти хором с тоской вздохнули, и Сиф, киснувший от жары, вдруг оживился и спросил:

– Можно я за мороженым сгоняю?

Все удивлённо на него воззрились, и мальчик заёрзал на месте:

– Ну… я быстро! Мы же всё равно здесь стоять будем долго. Можно? – он поглядел сначала на командира, строгого и непреклонного, словно сам себе прижизненный памятник, потом, сделав взгляд ещё жалобнее, – на князя. Глаза, взирающие на мир снизу вверх из-под мокрой, слипшейся в ежиные иголки русой чёлки, принадлежали, казалось, брошенному всеми на свете щенку: «Ну сжа-альтесь!..»

Иосиф Кириллович внимательно поглядел на киоск, потом на крестника, потом снова на киоск – и, сдавшись, кивнул:

– Ну, давай, только бегом.

Он не успел договорить, а дверца уже хлопнула. Впрочем, Сиф и правда постарался обернуться побыстрее: поезд только приближался к переезду, как мальчик снова был тут как тут. Правда – не один. Рядом с ним шагал… Шанхай собственной персоной. Жёлтую ветровку сменила жёлтая же майка, но всё остальное – рюкзак, улыбка до ушей, обрезанные чуть ниже колен джинсы, кеды и та особая, Шанхаевская атмосфера открытости, не наивной, а какой-то скрыто-мудрой – были прежними.